Текст книги "Золотой век"

Автор книги: Дмитрий Дмитриев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 49 страниц)

XVI

Немало труда и энергии положил князь Потемкин, присоединяя Крым к России; за это присоединение Григорий Александрович получил чин генерал-фельдмаршала, звание президента военной коллегии, назначение быть таврическим генерал-губернатором и шефом кавалергардского полка.

Благодаря неусыпным трудам князя Потемкина дикие, необработанные степи Крымского полуострова были скоро превращены в обработанные поля и в прекрасные луга; было заведено овцеводство. Бедные татарские города и местечки, а также и деревни оживились соседством богатых русских селений.

Императрица Екатерина Алексеевна, как уже сказали, возымела намерение осмотреть лично главнейшие места Крыма и предприняла туда путешествие.

Князь Потемкин ничего не щадил, чтобы торжественнее обставить это путешествие, для чего немало рабочих рук трудились, прокладывая дороги и, как бы по мановению волшебного жезла, воздвигая целые города и роскошные дворцы.

Потемкин отдал приказ войскам двинуться к Киеву и Херсону и в те вообще места, по которым предстояло ехать императрице.

Сам Потемкин встретил государыню в Киеве; он весь занят был приготовлением к этой встрече.

По дороге, по которой должна была проехать государыня, воздвигались временные дворцы и триумфальные арки; непроходимые леса и густые рощи превращались в великолепные сады; воздвигались храмы и башни.

Путешествие императрицы в Крым походило на какое-то сказочное торжественное шествие.

Великая Екатерина, эта «Северная Семирамида», окруженная множеством сановников и блестящею свитой, а также всем дипломатическим корпусом, ехала, как уже сказали, в большой дорожной карете; за этой каретой длинной вереницей тянулась не одна сотня карет и саней.

Какой-то особенно фантастический вид принимало это путешествие вечером, когда сотни всадников, в блестящих мундирах, сопровождали поезд императрицы, пылающими факелами освещая ей путь.

Повсеместно для императрицы устраивали торжественные встречи; в больших городах сооружались триумфальные ворота и арки. Губернаторы встречали государыню на границах вверенных им губерний, со всех мест стекались депутаты с поздравлением государыни и изъявлением своих верноподданнических чувств. Так пишет о пребывании государыни в уездном городе Мстиславле в своих записках один из очевидцев: «Туда собралась вся губернская знать: генерал-губернатор, губернатор, три архиепископа трех христианских религий и пр. Архиепископ Георгий Конисский, будучи в глубокой старости, сказал перед императрицей речь и получил тысячу рублей» [12]12
  Записки Добрынина.


[Закрыть].

За несколько верст до Киева императрица Екатерина Алексеевна пересела из дорожной кареты в городскую и въехала в город, окруженная блестящей свитой, через триумфальные ворота, при звоне во все колокола и при музыке.

Для государыни был построен в Киеве великолепный дворец.

В Киев, принявший праздничный вид, прибыло много народа, а также и иностранцев: всем хотелось видеть великую монархиню. Иностранцев «привлекала сюда новость и величие зрелища: победоносная царица, великолепный двор, богатая и воинственная аристократия, гордые, роскошные князья и вельможи, купцы в длинных кафтанах, с огромными бородами, офицеры в различных мундирах; знаменитые донские татары, некогда владетели России, – теперь подвластные женщине и христианке, владетель Грузии, несколько послов от бесчисленных орд киргизских, народа кочевого, воинственного, часто побеждаемого, но никогда еще непокоренного, наконец, дикие калмыки, настоящее подобие гуннов, своим безобразием некогда наводившие ужас на Европу.

«Весь Восток собрался здесь (в Киеве), – пишет граф Сегюр, – чтобы увидать новую Семирамиду, собирающую дань удивления всех монархов Запада. Это было какое-то волшебное зрелище, где, казалось, сочеталась старина с новизной, просвещение с варварством, где бросалась в глаза противоположность нравов, лиц, одежд самых разнообразных».

На императрицу Киев произвел невыгодное впечатление, – «она была недовольна Киевом, государыню поразил невзрачный вид зданий, грязные немощеные улицы. Императрице было досадно, что в Киеве не позаботились об украшениях, которые она встречала во время приезда в городах, гораздо менее значительных.

Киев и другие южные губернии в то время находились в ведении фельдмаршала Румянцева-Задунайского.

Государыня поручила графу Мамонову дать понять старику фельдмаршалу ее неудовольствие относительно невзрачности Киева.

Граф Мамонов осторожно намекнул Румянцеву-Задунай-скому, что императрица ожидала найти Киев в более лучшем состоянии.

Граф Румянцев-Задунайский почтительно выслушал это замечание и ответил такими словами:

– Скажите, граф, ее величеству, что я фельдмаршал ее войска, что мое дело брать города, а не строить их, а еще менее их украшать.

Узнав ответ старика фельдмаршала, государыня с улыбкой промолвила:

– Фельдмаршал прав; пусть же о «продолжает брать города, а мое дело будет их украшать.

«Сегюр там же упоминает о бросавшейся в глаза разнице между внешним видом губерний, которыми управлял Румянцев, и прочими. Он, однако, замечает, что причиной этого обстоятельства была интрига Потемкина, желавшего выставить свои заслуги в выгодном свете, тратившего на управление вверенных им губерний громадные суммы и прилагавшего старание к тому, чтобы Румянцев был лишен средств, необходимых для приведения Киева и прочих мест в надлежащее состояние».

Императрица, желая знать мнение иностранных посланников относительно Киева, спросила у них, как им нравится этот древний город.

– Ваше величество, я не видал города прекраснее, величавее великолепного Киева, – ответил римскоимператорский посол граф Кобенцель.

– Откровенно говоря, это печальное место, где встречаются одни развалины и мазанки, – сказал английский министр Фицгерберт.

Граф де Сегюр был остроумнее их и так ответил:

– Ваше величество, Киев представляет собою прошедшее и будущее великого города.

Сама же императрица так писала о своем впечатлении, произведенном на нее Киевом: «Киев по своему положению есть место очень живописное. От прежнего его великолепия остались одни церкви. Четыре части города, находящиеся на горе и на долине, весьма обширны, но очень худо застроены. Однако же давно сей город не имел столь большой нужды в хороших квартирах, как во время моего в нем пребывания. Число разных приезжих народов было весьма велико».

Принц де-Лиль, пересчитывая знатных польских вельмож, кавказских князей, высокопоставленных духовных лиц, бывших тогда в Киеве, замечает, что даже Людовик XIV позавидовал бы Екатерине, если бы увидал пышность и знатность общества, окружавшего государыню в Киеве.

Во время пребывания Потемкина в Киеве шли приготовления к дальнейшему шествию императрицы; ему много было хлопот, так как государыня, выезжая из Киева, вступала в его наместничество; Потемкин готовился к приему государыни на Днепре, в Херсоне и в Севастополе. Времени на приготовление было достаточно, потому что зима стояла довольно суровая даже и в Киеве; мороз доходил до 20-ти градусов; надо было выжидать весны.

Князь Потемкин хоть и занят был приготовлением к дальнейшему, путешествию императрицы, но также находил время и для своих «амурных дел».

Он неотступно преследовал княжну Наталью Платоновну и не терял надежды на взаимность. Только благодаря любимице государыни, Марье Саввишне Перекусихиной, как уже знаем, Григорий Александрович на время оставил княжну в покое. Князь Потемкин бесился, избалованный женщинами и не знавший преград своим желаниям.

Княжна Наталья Платоновна оставалась недосягаема для могущественного Потемкина.

Десять лет добивался он взаимности, и все тщетно. Княжна была тверда как скала, сердце ее холодно ко всем ухаживаниям Потемкина.

«У этой княжны не сердце, а камень или кусок льда. Предо мной не могла устоять ни одна красавица, я играл женщинами, как шашками или пешками. И что же, княжна меня пересилила. Я, может быть, и достиг бы своей цели, если бы не эта старая ведьма, Перекусихина. Надо на время оставить княжну, а то Перекусихина и в самом деле пожалуется на меня государыне. Нет, не надо доводить до этого. Я никогда не чувствовал такого влечения ни к одной женщине, как к княжне… Ради Этого увлечения я даже не остановился и перед преступлением, и стоявший мне преградою Серебряков погиб. Зачем государыня взяла ее с собой?.. Я боюсь, не наделать бы мне каких глупостей, благодаря своему увлечению… Надо действовать осторожно, – узнает государыня про мое увлечение, она этого никогда мне не простит» – таким размышлениям предавался светлейший князь и фаворит Потемкин, по обыкновению лежа на диване.

Во время пребывания своего в Киеве он жил в Печерском монастыре, в отведенных ему кельях.

Князь был нервен, хандрил и вел в Печерском монастыре странный образ жизни. «Если кто, – пишет граф Сегюр, – поднимался в Печерский монастырь, чтобы посетить Потемкина, который там расположился, то подумал бы, что присутствует при аудиенции визиря в Константинополь. По врожденной ли склонности к неге или из притворного высокомерия, которое он считал уместным обнаруживать, он изредка показывался в фельдмаршальском мундире, покрытый орденами и бриллиантами, весь в шитье и в галунах, расчесанный, напудренный, но чаще всего ходил в халате на меху, с открытой шеей, в широких туфлях, с нечесаными волосами; обыкновенно он лежал, развалясь, на широком диване, окруженный множеством офицеров и значительными сановниками империи; редко приглашал он кого-нибудь садиться и почти всегда усердно играл в шахматы, а потому не считал себя обязанным обращать внимание на русских или иностранцев, которые посещали его».

Во время игры в шахматы князя Потемкина никто не смел отвлекать от игры. Графу Сегюру необходимо было переговорить с Потемкиным; он немедленно отправился в Печерский монастырь и застал «великолепного» князя Тавриды за шахматами. Вельможи, иностранцы и свита князя Потемкина безмолвно стояли и следили за игрой.

Потемкин, увлеченный игрою, по обыкновению не обращал ни на кого внимания. – «Тогда я прямо подошел к нему, – пишет в своих записках Сегюр, – обеими руками взял и приподнял его голову, поцеловал его и попросту сел подле него на диван. Эта фамильярность немного удивила зрителей, но так как Потемкину она не показалась неуместной, то все поняли мои отношения к нему».

Потемкин все же нахмурился и с неудовольствием спросил, не переставая играть:

– Что вам надо, граф?

– Мне необходимо говорить с вами, ваша светлость.

– После, после.

– Нет, ваша светлость, разговор наш не требует отлагательства, – настойчиво промолвил Сегюр.

– Как это скучно, как скучно! Вероятно, относительно Турции, так что ли? – оставляя игру в шахматы и зевая, спросил Потемкин у графа Сегюра.

– Вы угадали, ваша светлость.

– Ну, говорите, я слушаю. А вы все ступайте, оставьте нас, – князь Григорий Александрович бесцеремонно махнул рукой, давая тем знать находившимся в его кабинете лицам, чтобы они вышли.

Начался разговор французского посланника с князем Потемкиным.

В это время Франция косо смотрела на успех нашего оружия против турок.

Франция опасалась, что Россия совсем уничтожит Турцию.

Политику Франции готова была поддержать и Австрия, хоть австрийский император и считал себя искренним другом императрицы Екатерины Алексеевны; так же и король прусский Фридрих II шел против могущества России на Востоке. Фридрих был сердит на Россию за блестящие победы русского войска в Пруссии при императрице Елизавете Петровне.

– Я немало удивляюсь, граф, ваша нация образованнейшая в мире, а защищает турок, этих изуверов, невежд, – не сказал, а нервно крикнул князь Потемкин, бегая по своему кабинету; разговор с Сегюром волновал его.

– Того требует политика, ваша светлость….

– Политика! политика!… А знаете ли вы, граф, теперь вся Европа в праве обвинить Францию, которая так упорно охраняет варварство и чуму.

– Позвольте, князь, заметить, что неприкосновенность Турции есть необходимость для многих держав.

– Уж если вы хотите сохранить Турцию в Европе, эту варварскую страну, то, по крайней мере, согласитесь, что турок необходимо стеснить в более естественных и приличных им границах, во избежание частых с ними войн.

– Я понимаю вас, князь, – вам нужен Очаков и Аккерман, но, ваша светлость, это почти то же, что требовать Константинополя, – это значит объявить войну! – возразил французский посланник князю Потемкину.

– На это, граф, я вам скажу следующее: если турки на нас нападут, мы их, разумеется, разобьем и возьмем такую контрибуцию, какую захотим.

– Может, возьмете и Константинополь?..

– Да, да, граф, может, скоро наступит то вожделенное время, когда на храме Софии снова засияет святой крест, – христианство победит ислам! «Да воскреснет Бог и расточатся врази Его!» – с воодушевлением произнес князь Григорий Александрович.

Излюбленной мыслью Потемкина, до самой его смерти, было завладеть Константинополем и водрузить там вместо полумесяца святой крест.

XVII

В одном из окрестных монастырей древнего Киева, в убогой келье, спасался старец-инок Мисаил, проживший более пятидесяти лет в обители; слава о его святой, подвижнической жизни распространилась далеко за пределы стольного Киева.

Народ шел к старому Мисаилу со своими душевными и телесными недугами.

Для всех у старца-инока было готово слово любви и утешения.

К нему-то за словом утешения и решилась идти княжна Наталья Платоновна Полянская в сопровождении своей подруги Марии Протасовой.

Не без страха и волнения переступили они порог кельи старца-подвижника.

Кроткими и ласковыми глазами посмотрел Мисаил на вошедших к нему в келью благородных девиц.

Обе они подошли к нему под благословение.

– Мир вам, сестрички, – проговорил инок Мисаил, благословляя княжну Наталью и Марию Протасову.

– Откуда вы? – спросил у них старец; по их дорогой одежде он догадался, что гостьи у него важные.

– Из Петербурга, святой отец, – за себя и за подругу ответила Мария Протасова.

– Видно, с царицей прибыли в наш Киев?

– Да, святой отец, мы фрейлины ее величества.

– Так, так… Что же вас, сестрички, привело в мою убогую келейку?

– Спросить, святой отец, духовного совета, что мне делать: у меня был жених и за несколько дней до свадьбы он куда-то исчез. И вот, в продолжение десяти лет, я не получаю от него никакой весточки. Не знаю, жив ли он? Не знаю, как и молиться за него: как за живого или как за мертвого, – печально проговорила княжна Наталья Платоновна.

– Жив человек… Жив твой жених… Молись о его здоровье и обрящешь его, – подумав несколько, проговорил старец.

– Как, святой отец, ты говоришь, он жив? – не скрывая своей радости, воскликнула княжна Полянская.

– Молись, говорю, и обрящешь.

– Господи, какая радость! Твоим словам, святой отец, я верю. Твоими устами говорит сам Бог. Как мне благодарить тебя?

– Не меня благодари, а Господа Бога. И верь, сестричка, что Господь не допустит напрасно погибнуть человеку. Как ни будь сильна кривда-лиходейка, а все же правда-матка ее осилит. Вспоминай своего жениха милостыней и добрыми делами. Твоя милостыня, сестричка, твое добро вернут к тебе и твоего жениха. Надейся на милость Божию.

Княжна Полянская и Марья Протасова простились со старцем-отшельником: княжна хотела дать ему денег, но старец-инок не взял.

– Мне не надо, отдай нищим и неимущим, а мне зачем деньги? У меня и хлеб есть, и угол есть. Отдай деньги тому, кто нуждается. Прощайте! Храни вас Бог! – Инок Мисаил благословил подруг и с миром их отпустил.

О, какою радостью наполнилось сердце княжны, когда она услышала вдохновенные свыше слова старца-подвиж-ника.

– Мари, милая, святой отец своими словами обновил меня. Теперь я верю, что мой милый жених жив. И кто знает, может, и, на самом деле, с ним скоро увижусь, – радостным голосом проговорила княжна, обращаясь к своей подруге.

– А скажи, княжна, наш великолепный князь бросил за тобой свои ухаживания? – спросила Марья Протасова.

– Кажется, после головомойки Марьи Саввишны, Потемкин решил оставить меня в покое.

– Наша Марья Саввишна шутить не любит. Что не так, она ведь и государыне нажалуется. Ее все боятся. На что моя тетушка, и та подчас трусит Марьи Саввишны, хоть за глаза и ругает ее.

– Разве твоя тетя не ладит с ней? – спросила княжна у своей подруги.

– Нет, при государыне они кажутся чуть не приятельницами, а как государыни нет, то готовы друг другу глаза выцарапать. От тетушки мне часто достается за мое хорошее отношение к Марье Саввишне.

– Марья Саввишна – добрая, сердечная женщина.

– Вообрази, княжна, и я о том же говорю; и тетя за это меня ругает и сердится, – с милой улыбкой проговорила Марья Протасова.

В таких разговорах подруги дошли до ворот монастыря и тут совсем неожиданно повстречались с князем Потемкиным.

Григорий Александрович приехал в роскошной придворной карете, запряженной в шесть лошадей, с гайдуками и с ливрейными лакеями.

Княжна Наталья и Марья Протасова удивились и испугались этой встречи; особенно же смутилась и растерялась княжна, она никак не ожидала встретить здесь светлейшего.

Потемкин сам немало был удивлен этой встрече.

Он остановился, окинул беглым взглядом подруг и проговорил:

– Какая неожиданная встреча. Вы были у о. Мисаила.

– Да, князь. Кажется, и вы к нему направляетесь, – оправившись от неожиданности, промолвила Марья Протасова.

– Вы отгадали, я к нему иду. Я давно собирался к этому монаху, который, говорят, хорошо изучил человеческую жизнь и обладает даром предсказывать. Но я этому плохо верю.

– Как, ваша светлость, вы не верите в святость жизни старца?! – с удивлением и досадой спросила Марья Протасова у Потемкина.

– Что же вы так удивлены?

– Признаюсь, князь… Вы не верите в святость жизни старца Мисаила, а сами к нему приехали?

– Я… я делаю то, что многие делают. А вы, княжна, вероятно, ходили спрашивать у старца про свою судьбу, не правда ли? – обратился Потемкин к княжне Полянской.

Она ничего не ответила.

– Что же вы молчите… Вы не хотите сознаться…

– В чем, князь?

– А в том, что ходили гадать к монаху про свою судьбу.

– К иконам гадать не ходят…

– Ну, спрашивать, узнавать… Не все ли равно? Что же вам, княжна, сказал монах? – в словах Потемкина слышалось какое-то раздражение, досада и насмешка.

– Для вас, князь, все равно, что бы ни сказал мне святой отец.

– Княжна, вы сердитесь на меня, презираете? – тихо проговорил Григорий Александрович.

В это время Мария Протасова отошла от княжны.

– Нет, – коротко ответила ему княжна.

– Нет, нет., вы меня презираете… и я, княжна, признаю это достойным… Я достоин вашего презрения…

– Князь, вы, кажется, раскаиваетесь? – поднимая на Потемкина свои чудные глаза, спросила у него княжна Полянская.

– Да, да… раскаиваюсь…

– В добрый час, князь…

– Вы, вы безжалостны ко мне… Я, опьяненный к вам любовью, готов на все, готов к вашим прелестным ножкам положить свою жизнь, а вы…

– Одумайтесь, ваша светлость, что вы говорите и где?… Здесь смиренная обитель, сюда идут со скорбями…

– И я, княжна, скорбный…

– Вы, вы!

– Да, да, я… я… удивлены?

– Признаюсь… вы, могущественный человек в империи…

– А все же, княжна, я скорбный…

– Князь, вы почитаете себя передо мною виноватым, так?…

– Да, да, почитаю.

– Загладьте, ваша светлость, свой проступок…

– Приказывайте чем?

– Верните мне жениха, – тихо проговорила княжна Наталья Платоновна.

– Это… это невозможно… вы желаете, княжна, невозможного, – сухо ответил Потемкин, меняясь в лице. – Я не Бог и не могу воскрешать мертвых, – громко добавил он.

– Мой жених жив…

– Об этом, вероятно, сказал вам тот монах, у которого вы только что были?

– Да, святой отец вселил надежду в мое сердце, он меня много обрадовал. В его слова я верю, князь.

– Это ваше дело… Простите, княжна, я удивляюсь вашей наивности: вы считаете своего жениха живым, когда он давным-давно похоронен… Это даже и не наивность, а просто безумие…

– Считайте меня, князь, безумной, наивной, какой хотите, а все же я вам скажу, что офицер Серебряков, мой милый жених, жив, жив… И я уверена в скорое с ним свидание…

– И все это со слов монаха?

– Если хотите, да – повторяю, я верю в слова святого старца… Прощайте, ваша светлость, нам пора ехать… Мари, куда же ты отошла? Поедем, время, – обратилась княжна Наталья Платоновна к своей подруге. И слегка поклонившись Потемкину, они сели в экипаж.

А князь Григорий Александрович, опустив величавую голову, направился в убогую келейку о. Мисаила.

Он застал святого старца за молитвой. Не желая прерывать свою беседу с Богом, старец не обращал внимания на вошедшего к нему всесильного и могущественного вельможу.

Потемкин был в простом мундире, он не хотел, чтобы сразу узнал монах-подвижник, что у него за гость.

«Светлейший» стоял у двери в келье и, скрестив на груди руки, терпеливо выжидал окончания молитвы старца. Вот молитва кончена; старец вопросительно поднял свои глубокие и умные глаза на Потемкина.

– Благослови, отче, – тихо промолвил Григорий Александрович, подходя под благословение к иноку.

– Бог благословит на все доброе, чадо…

– Ты меня не знаешь?

– Знаю… Ты сильный мира сего… И пришел в мою келейку, чтобы искусить меня, – строго проговорил инок Мисаил.

– За советом к тебе я пришел, а не за тем, чтобы искусить тебя…

– В моем совете ты, князь мира сего, не нуждаешься…

– Если бы я не нуждался, то не пришел бы к тебе, – раздражительно промолвил Потемкин.

– Для искуса и испытанья пришел ты ко мне… Мятежен твой дух, гордыня обуяла тебя… Читаешь ли ты библию?

– Читаю…

– Историю царя Навуходоносора знаешь ли? – все строже и строже спрашивал инок у «светлейшего».

– Знаю, читал.

– Если хочешь быть счастливым и довольным – забудь свое величие… Не походи на вавилонского царя и чаще вспоминай превратность судьбы человеческой. Кто ныне в славе и в богатстве, тот завтра нищ и убог… Твое величие, могущество – все тлен, земля, – наг бо родился и наг в землю отыдешь…

– Ты, старец, предсказываешь мне скорую смерть! – меняясь в лице, воскликнул Потемкин.

– А ты боишься смерти? Не смерти бойся, а греха!

– Да, ты прав, отче, греха надо бояться. Я старался заглушить в себе этот страх… Я… я грешник, – с глубоким вздохом проговорил Потемкин.

– Покайся, освободи свою душу от греха, – посоветовал ему инок Мисаил. – И главное, не гордись своим величием, помни, что на земле ничто не вечно, – тихо добавил он.

– Помолись за меня, отче…

– Я за всех молюсь.

– В твоей молитве я нуждаюсь больше других…

И гордый всесильный вельможа низко поник своей тщеславной головой перед слабым телом, но крепким духом старцем-подвижником.

Прощаясь с ним, Потемкин предложил ему денег.

– Мне не надо; отдай неимущим, нуждающимся, а я взыскан от Господа, нужды ни в чем не имею…

Сколько ни просил князь Григорий Александрович, старец не принял от него подаяния.

Светлейший оставил его келью, унося в своем сердце глубокое уважение к старцу.

Простые, сердечные слова отшельника заставили задуматься «великолепного князя Тавриды».

«Он смерть мне предсказывает… Неужели я скоро умру? Мне хочется жить; мне надо жить… Надо хоть одну часть совершить того, что я задумал; а задумал я многое. Неужели и меня ждет такая же участь, как царя вавилонского Навуходоносора? Этот прозорливый старец меня к нему приравнивает. Да, да, надо смирить мне свою гордыню, оставить все и ждать смерти, – по словам старца так… Нет, нет, к бездействию я не привык, жизнь во мне бьет ключом, я не стар еще и успею замолить свои грехи под старость», – таким размышлениям предавался Потемкин, вернувшись к себе.

Ему доложили о приезде Суворова.

– Александр Васильевич, как я рад вашему приезду, – идя навстречу к своему гостю, весело и ласково проговорил Потемкин.

Герой Суворов с удивлением посмотрел на светлейшего; он никак не ожидал такой встречи.

Потемкин почему-то недолюбливал Суворова; может, завидовал его воинским успехам, его гению полководца.

– Садитесь, голубчик, и станем говорить, и говорить о многом. Вы, Александр Васильевич, догадываетесь, о чем я буду с вами речь держать?

– Догадываюсь, ваша светлость; помилуй Бог, догадываюсь.

– Ну, скажите, о чем?!

– О, турках, ваша светлость!

– Отгадали, отгадали. Эти варвары, эти поклонники ислама, как бельмо у меня на глазу.

– Надо снять, ваша светлость, это бельмо – снять, помилуй Бог!

– Сними, друг Александр Васильевич, сними, сослужи эту великую службу земле русской. Давай, герой, мне свою руку, и мы с тобой пойдем бить турок. Мы выгоним их из Европы, мы водрузим крест на храме св. Софии. Послужим, Александр Васильевич, и Богу, и матушке-царице, а там и на покой. Эта служба моя последней будет, – задумчиво промолвил светлейший, переходя вдруг с веселого тона на печальный. – Да, да, я выгоню турок из Европы и это будет последняя моя служба. Этим я надеюсь искупить все, – как бы сам с собой проговорил Потемкин.

– План хорош, ваша светлость, больно хорош, помилуй Бог! Только дадут ли вам его выполнить, – заметил князь Суворов.

– Кто… кто посмеет?

– Франция, ваша светлость, и другие европейские государства вступятся за турок. А то бы мы их вот как расчесали, помилуй Бог!

– Так и будет. Хотя бы вся Европа на нас вооружилась, а все же мы с тобой, Александр Васильевич, выгоним турок… Не так ли?

Долго еще князь Потемкин вел оживленный разговор с Суворовым.

Оба они увлекались и создавали широкие планы относительно наших дел на Востоке.