Текст книги "Совместный исход. Дневник двух эпох. 1972–1991"

Автор книги: Анатолий Черняев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 95 (всего у книги 128 страниц)

Перестройка преподнесет нам еще много всего. И нельзя, чтобы мы замыкались на мелочах. Надо, чтобы закон сам стал действовать. Вот вспомните подстрекателей в Армении. Есть они. Паразитируют они па проблеме, на беде. А надо взять такого подстрекателя и в суд его принародно, и в тюрьму.

В нашей политике – большая сила. Но надо уметь ее проводить. Чебриков в своем ведомстве провел анализ (у себя они делают такие «социологические» исследования). Так вот они пришли к выводу, что критицизм, связанный с перестройкой, не носит деструктивного характера. Я хочу, чтобы завотделами знали это.

Может быть нам решение принять на Политбюро по статье в «Советской России» (голоса согласия). Не вредно и разослать бы его по парторганизациям.

Болдину: У нас записано, что говорилось на Политбюро? (Болдин мнется. Ибо давно запрещено что-либо записывать на заседаниях Политбюро). М. С. понял, что он_ проговорился… Продолжает: Но все таки что-то есть. Так вот, надо все это собрать, что сказано было членами Политбюро, хорошую записку составить, чтобы люди почитали, поняли, в чем дело, и разослать по обкомам. Вот это я хотел вам все сказать, чтобы учитывали.

А теперь я поеду на 120-летие Горького. Хотя и не круглая дата, но надо: уже и на Горького руку начали поднимать…

1 апреля 1988 г.

А. Н. Яковлев мне воспроизвел в лицах, с чего все началось. Дело было в Кремле в комнате президиума во время перерыва на съезде колхозников. Расселись.

Воротников: «Опять этого Сойфера в «Огоньке» вытащили, этого прохвоста. Что с этой печатью делать?… Но надо что-то делать…

М. С: А что? Они же напечатали потом ученых, которые возразили первой публикации… Ну, и что ты хочешь? Одни так, другие по-другому. – Это же ученые. Их среда. И пусть… Что ты нервничаешь? Мы не можем как бывало…

Лигачев: Печать стала и по зубам давать этим… Вот в «Советской России» была статья. Очень хорошая статья. Наша партийная линия.

Воротников: Да! Настоящая, правильная статья. Так и надо. А то совсем распустились…

Громыко: Да. Думаю, что это хорошая статья. Ставит все на место.

Соломендев что-то начал в этом духе. И Чебриков уже было открыл рот…

М. С: Я ее мельком проглядел перед отъездом в Югославию.

Перебивают… Что, мол, очень стоящая статья. Обратите внимание…

М. С: Да, я прочитал ее потом, вернувшись…

Опять наперебой хвалят статью.

М. С: А у меня вот другое мнение…

Воротников: Ну и ну!

М. С: Что «ну и ну»?…

Неловкое молчание, смотрят друг на друга.

М. С: Ах, так. Давайте на Политбюро поговорим. Я вижу дело куда-то не туда заходит. Расколом пахнет. Что «ну и ну»? Статья против перестройки, против февральского Пленума. Я никогда не возражал, если кто-то высказывает свои взгляды. Какие угодно – в печати, письма, статьи. Но до меня дошло, что эту статью сделали директивой. Ее в парторганизациях уже обсуждают, как установочную. Запретили печатать возражения этой статье… Это уже другое дело.

А на февральском Пленуме я не «свой» доклад делал. Мы его все обсуждали и утвердили. Это доклад Политбюро и его Пленум утвердил. А теперь, оказывается, другую линию дают… Я не держусь за свое кресло. Но пока я здесь, пока я в этом кресле, я буду отстаивать идеи перестройки… Нет! Так не пойдет. Обсудим на Политбюро.

В четверг вечером, после официальной части ПБ, когда нас, помощников, оттуда «попросили», разговор пошел так…

Рассказывает Яковлев: М. С. сказал несколько слов…, но таких, что побледневшему Лигачеву пришлось выступить первым.

Лигачев: Да, Чикин у меня был. Мне статья понравилась. Но больше я к ней отношения не имел (комментарий Яковлева: Врет, и я увидел, как внутренне это взбесило Генерального).

Г ромыко уже «подстроился», долго болтал что-то невнятное, но ясно было: ни нашим, ни вашим.

Воротников оправдывался за вчерашнее «ну и ну!», но искал выход в жалобах на печать и что на нее управы нет.

После Воротникова, говорит Яковлев, я понял, что пора выступить мне. Потому, что не было уверенности, что все читали, даже те, кто мог бы выступить с осуждением статьи и могло бы получиться, что начали бы автоматически поддакивать против распущенности печати и дело смяли бы…

Я говорил минут 20. Показал по пунктам, что весь смысл статьи и по духу, и по тону, и каждым своим положением – против Горбачева, против февральского Пленума, что это манифест антиперестройки. Когда закончил, было уже поздно, около 10 часов. М. С. говорит: давайте на этом сегодня закончим, завтра продолжим.

И вот назавтра первым говорил Рыжков. Жестко, резко, беспощадно против статьи. Самое сильное выступление.

У меня, говорит Рыжков, два впечатления от статьи: Зачем, мол, эта перестройка?!

А уж раз случилось такое несчастье, то надо по возможности его ограничить, зажать.

Я, говорит Яковлев, не буду тебе пересказывать, кто что потом говорил, да и не запомнишь. Важен расклад.

Сильно и безапелляционно осудил статью Шеварнадзе. Решительно и аргументировано Медведев. Кратко, но четко, с эмоциями, с возмущением – Слюньков и Маслюков. Чебриков (который чуть было не «оступился» накануне) произнес спокойное осуждающее слово и это очень понравилось М. С.'у (он даже потом Натте это пересказал) – сообщил, что ихние, КГБ'эшные «социологические» обследования показали, что критицизм, который приобрел такой размах, не деструктивен!

Генерал Язов бурчал что-то не очень определенное насчет печати, которая меру потеряла…, но «в целом» за Генерального.

«Спасали» Лигачева и статью Соломенцев, Никонов и Лукьянов… Это, говорил потом М. С, очень его разочаровало и удивило. Лукьянова он даже потом вызывал. (Это же его дружок по университету еще, вместе в общежитии на Страмынке жили). Не очень определен был приехавший специально из отпуска Зайков. (Может быть, потому что «рыльце в пушку»… – ведь это в московских парторганизациях пускали на ксерокс эту статью и уже начали обсуждать, как директивную. Наверно, не без его ведома, если не согласуя. Словом, во время не разобрался!).

Не упомянул Яковлев почему-то Долгих, Бирюкову. Я не переспросил. Но, думаю, Долгих на лигачевском фланге.

Хорошо выступил Разумовский.

Конечно, приняли единодушное решение: осудить статью. И поручить… «Правде» выступить с разгромом.

М. С. на совещании с завотделами и нами, с этого и начал, надумал оформить официально это решение постановлением ПБ и разослать по обкомам записку – обощение того, что говорилось на ПБ.

Сегодня мне Яковлев показал первый проект статьи в «Правде»… Сильно сделана. Дай Бог, если не изуродуют при рассылке. Я ее еще кое-где «усугубил».

Фролов стал отруливать: мол, метод прежний…разгром в «Правде», а это же письмо в газету. Пусть, мол, авторское письмо – ответ будет в той же «Советской России». Я взъярился: революция очень авторитетная вещь, и если мы будем мямлить, сталинисты опять все сомнут и т. п.

Словом, – это поворотный эпизод в истории перестройки. (Рыжков даже предложил освободить Лигачева от курирования идеологии!). И если, как выразился Яковлев, М. С. не пожалеет Егора Кузьмича, то дата войдет в анналы).

Были у меня сегодня и другие соприкосновения с М. С.

Менгисту вопит о помощи, эритрейцы разгромили его войска… И спасайте! SOS полетело в Москву, в Гавану, в Берлин: давайте срочно оружия, денег, транспорт, снабжение и т. д.

Язов, Маслюков, Добрынин – тут как тут. По традиции – записку и проект постановления: 10 АН-12, 40 танков, пушки, пулеметы, ракеты.

Я пишу на проекте: Михаил Сергеевич, Вы же сами и на ПБ, и публично начали настраивать всех на политические решения. А тут опять с ходу рутинный ответ: больше оружия и немедленно. Ничего оно не изменит, а самой этой «помощью» мы толкаем Менгисту на безнадежное дело – «решать» все военной силой. Вместо того, чтоб намекнуть, что надо извлекать уроки…

Через пару часов мне сообщили, что он эту мою записочку отколол и подписал постановление…

В 17 часов было ПБ по Афганистану… В конце речь зашла об Эфиопии. М. С. поднял Ахромеева. И тот нарисовал катастрофически безнадежную картину политики Менгисту добиться военной победы. 14 лет он воюет за Эритрею, а дела все хуже и хуже. А мы проводим в Эфиопии «его негодную политику», вместо того, чтоб проводить свою. Во время этой «речи» М. С. зыркал на меня: вот, мол, сидит помощничек и злорадствует.

Афганистан. Шульц прислал письмо Шеварнадзе. Готовы подписать в Женеве, если будет обойден вопрос о продолжении военной помощи муджахеддинам. (Откровенно: зачем вообще затевали бодягу по этому вопросу – ведь никакое соглашение не в состоянии предотвратить эту «помощь»).

Политбюро должно было решить – подписываем мы в Женеве или нет. М. С. взвесил все за и против. «За» явно превышают: уходить мы все равно решили, в условиях подписанного соглашения это сделать легче, достойнее. Главное: ребята продолжают гибнуть. А мы что – полигон для испытания своего оружия что ли решили сохранить там? И где: слово и дело! Еще одно завоевание в пользу реальности нового мышления. И бремя – 6 млрд. в год (из 20 млрд. прибавки к национальному доходу!).

Опросил всех членов ПБ поименно. Все за. Ахромеев у карты доложил план вывода войск. В любом случае, будет соглашение подписано или нет – начинаем выводить 15 мая.

3 апреля 1988 г.

100 000 молодежи на Арбате. Но вне ли они политики? Пользуются перестройкой. Но готовы ли встать за нее? Понимают ли смысл Горбачева? Ценят ли? Знают ли, что это «один крючок», на котором пока висит их свобода?!

Ходил к своей школе. Щемит. Москва очень неопрятная, везде ямы, грязь, помойки, дороги разрушены. Дома – во многих местах, как в Сталинграде – 42-ого. Боже! Сколько денег и – руки приложить – куда ни кинь. На каждом шагу.

Звонил Арбатов. Откуда-то знает, что ПБ заседало по статье в «Советской России».

10 апреля 1988 г.

С 6 по 8 – в Ташкенте. М. С. вызвал меня накануне: едем. Все переменилось. Надо поддержать Наджиба. И… кончать с этим делом… Через два дня, в выступлении в ЦК Узбекистана, он произнес слово «беда»: это, мол, самое мягкое определение, какое можно дать. Но в опубликованный текст не попала эта фраза – вычеркнул.

В самолете туда, когда вдвоем обдумывали, что говорить Наджибу, он правил подготовленный мною наспех материал… Вдруг заговорил об истории с «Советской Россией».

Знаешь, говорит, перед Югославией увидел эту статью (Нины Андреевой) и сунул в ящик, куда обычно кладу на «потом». А приехал, прочел внимательно, да уже и разговоры пошли – понял… Но еще «не созрел», чтоб поставить вопрос в Политбюро. Л потом, за чаем (в перерыве съезда колхозников) – зашел разговор. Затеял Воротников… Тут я понял, что оставлять нельзя: «Если для вас это эталон, тогда давайте объяснимся»… По реакции он увидел, что я многое знаю. Запнулся. Я говорю:

Михаил Сергеевич, мне кажется иногда, что ваши коллеги не понимают, что вы хотите, не читают внимательно, что вы говорите и пишите… или не могут понять сути.

Понимаешь,… потолок! (и показал рукой). Такой потолок… Я не думаю, что здесь умысел, фракционность, принципиальное несогласие… Потолок. И это тоже плохо…

Поселили нас в одном из рашидовских особняков. Вечером в предбаннике столовой сидели: он, Шеварнадзе, Крючков (заместитель Чебрикова по внешней разведке), Лущиков (помощник М. С.) и «доводили» совместное советско-афганское заявление, чтоб загодя послать его Наджибу (который остановился в городе).

Ужинали. Был шутливый эпизод. Крючков: напрасно мы в Заявлении Кордовеса упомянули, – прохвост.

М. С: Почему прохвост, данных тебе не выдает? (Все хохочут).

Крючков: Не выдает!

Шеварнадзе: А почему, как ты думаешь?

Крючков: Зарплату хорошую платят. (Хохот).

7-го утром была встреча с Наджибом. Он был с помощником. А М. С. позвал Нишанова, чтоб потом он пофигурировал в отчете: «Чтоб поддержать, а то Узбекистан совсем затоптали» (из-за рашидовщины).

Договорились обо всем быстро. Наджибулла (зная, что деваться нам некуда) просил – и валюты, и оружия, и материального снабжения, и продовольствия.

М. С. обещал рассмотреть.

Выглядит Наджиб уверенно. Видно, распустил сети связей далеко за пределы того, о чем нам рассказывает. Да и альтернативы ему нет. В «семерке» других претендентов передрались… Миру уже известен.

Словом, он хочет, чтоб мы уходили.

Потом колхоз, теплица огурцов, дом… Умеет М. С. общаться с людьми. И делает это по-просту, не подлаживаясь и не возвышаясь в недоступности. И «извлекает» из того, как ведут себя люди, что и как говорят. А держались они на ломанном русском свободно, открыто, уважительно, без всякой боязни и редко – со смущением (парни). А узбечки в теплицах готовы были его лобызать, все просили фотографироваться с ним и гак и эдак. Расселись на земле вокруг него – прямо гаремная картинка.

Возвращаясь в «резиденцию», сказал, что окончательно убедился в том, что надо выступать перед активом.

Вот, давайте поужинаем и сядем готовиться…, будет соревнование умов.

Работа же шла так: М. С. фонтанировал…, я то и дело встревал и «формулировал» или вычленял из его «потока сознания» то, что можно было бы положить на бумагу.

Шеварнадзе и Лущиков вмешивались редко. Кончилось это около 12 ночи.

Ну, говорит (мне и Лущикову), вы приведите все это в порядок и отдайте дежурному. Он мне рано утром передаст.

Пошли в соседнее здание – гостиницу, где поселились девчонки (секретарши и стенографистки)… И мне пришлось эту 40 страничную стенограмму фактически переписывать, переставлять, выявлять мысль, убирать повторы, словом, глубоко редактировать. Лущиков этого не умеет.

Так до 4 часов утра. А в 7. 30 – вставать. Возложение цветов к памятнику Ленина… Завод «Алгоритм» (узбеков там почти нет), и в ЦК – выступление. Текст был для него каркасом… Он по существу произносил новую речь, а вчерашний вечер был для него собиранием мыслей и тренажом.

Нет! Не было у нас после Ленина и его коллег такого лидера. Сравнение с Кировым не подходит, тот был «народный трибун», но ориентированный на примитив. И не интеллигентен столь же. Может быть, по нравственным качествам, по чувству ответственности они сопоставимы.

Потом – плов во дворце, откуда незадолго перед тем уехал Наджибулла. И улетели. В самолете долго пили все вместе чай. М. С. – усталый и довольный сделанным. Особенно тем, что «реаб и л ити ровал» целый народ от пятна и презрения из-за рашидовщины. (Его слова колхозникам, что «народ не виноват» в мгновенье разнеслись по всей республике). Г оворили о многом каждый и все вместе. Бывало лидером разговора становилась Раиса Максимовна, тогда М. С. замолкал…

Запомнилось: с обидой говорил об очередной выходке Шатрова на собрании кинематографистов. Тот сказал: я присутствовал в Белом доме на обеде у американского президента, выступил Леонтьефф, который сказал, что в «перестройке – гласность для интеллигентов, а для народа – мясо нужно». И Горбачев де при этих словах зааплодировал.

Но, во-первых, в Белом доме никто не выступал, кроме М. С, Рейгана и Клайберна. Во-вторых, даже если он, Шатров, перепутал обед в Белом доме с приемом в посольстве, Леонтьефф (нобелевский лауреат по экономике, бывший русский) там ничего подобного не говорил. И, в-третьих, если бы это и имело место, как можно трепаться… Ведь это же противоречит всему духу, всему стилю, всей политике Горбачева!

… Поистине тщеславие «прорабов» перестройки берет верх над порядочностью, и правильно Яковлев сказал: «Хотят быть Александрами Матросовыми перестройки, а становятся Павликами Морозовыми»…

К). Афанасьеву я прочел мораль на эту тему.

М. С был расстроен, особенно тем, что этот кусок выступления Шатрова показали по TV на всю страну.

… Статья в «Правде» (5 апреля) поставила многих в неловкое положение. М. С. говорил мне в самолете: приходил ко мне Лигачев. Побитый. Мучается. Говорит: давайте проведем расследование. Дайте указание, пусть проверят на фактах: не давал я указание, чтоб статья Нины Андреевой рассматривалась как директива. Не давал.

М. С. мне говорит: Может, и не давал. Но где нужно и до кого нужно «довел свое мнение», а антиперестроечники тут как тут: «чего изволите». И пошла писать губерния. Некоторые парткомы уже распорядились обсуждать ее на партсобраниях(как эталон подхода к перестройке). Не говоря уже о том, что я, как прочел ее, сразу увидел, что не могла какая-то там Нина Андреева написать такую статью. Это же платформа, манифест… А Егору (т. е. Лигачеву) я сказал: успокойся, не надо никаких расследований, еще не хватало своими руками раскол организовывать в ПБ.

Но даже хорошо, что это случилось, продолжал разговор М. С, урок всем… Чебриков хорошо выступил (насчет того, что критицизм не носит деструктивного характера).

Речь М. С. в Ташкенте сегодня опубликована. Он после нас с Яковлевым еще кое-что почеркал, в частности в том месте, где «в партии все равны и не должно быть вождизма» – снял слова: «равны и Генсек и рядовой коммунист»… И правильно, это было бы не серьезно, заигрывание. Сказать такое в узком кругу или даже в большой, но закрытой аудитории – это одно. А на всю страну – демагогией бы выглядело.

Итак, приехав из Ташкента, просидел в ЦК до 12 ночи. И уже готовить материалы к Арафату не мог. Утром с помощью Брутенца сочинил «позиции» для Арафата.

Когда вошли Шеварнадзе, Добрынин, Брутенц и я в кабинет в Кремле за 5 мин до Арафата, М. С. выглядел усталым… Ругательно и в шутку всем: уволить бы вас…, ноги ведь протяну, сил уже никаких нет. Никакого желания встречаться с этим вашим Арафатом… И толк какой?… Только один Анатолий (показывает на меня) сопротивлялся до конца. А вы все настояли. (Я, действительно, сопротивлялся, даже крупно поговорил дважды с Э. А., сорвал исполнение постановления IIБ о его приеме, уговорил М. С. временно его не исполнять. Но Э. А., видно, заангажировался и… разные весовые категории – М. С. в конце концов согласился).

Беседа, действительно, ничего практически не дала. И не нужен он нам. А Арафат празднует. Напыжился еще больше.

Единственный, пожалуй, толк, что он услышал из уст М. С. ни в коем случае не допустить, чтобы «палестинское восстание» взялось за оружие, тогда – гибель всему.

24 апреля 1988 г.

Самое главное – три встречи М. С. с первыми секретарями обкомов и ЦК республик, всего – 150 человек. Я записал все подробно. Он проверял на них идею: «Вся власть Советам!»… и подводил к тому, что первый секретарь должен быть и председателем президиума любого Совета, но избранный уже народом. Если не изберут – уходи. И так до самого верха: он мне еще в Пицунде сказал, что идея состоит в том, чтобы он стал «президентом-Генсеком». И это правильно. Это – главная гарантия перестройки, пока он жив. Но он хочет за это время – через XIX партконференцию – создать избирательные и прочие гарантии против диктатуры… не только лица, но и партии.

Главной же темой и в тексте и в подтексте этих собраний была статья Нины Андреевой. Первые две группы (они шли с разрывом в три дня) были предупреждены Разумовским о чем пойдет речь. Поэтому со второго выступления Пуго (Рига) пошло: как это могло случиться, что такое напечатал орган ЦК («Советская Россия»)! и т. д. И почему поступило указание перепечатать ее в областных газетах…

Но я, говорит Пуго, «заподозрил неладное» и задержал, а через два дня поступил отбой. Но многие перепечатали, а кое-где, в том числе в Ленинграде, начали уже «позитивно» одобрять на партсобраниях и даже, говорят, собирались провести «теоретический семинар» об идеологических ошибках Горбачева (в порядке гласности).

Другие были резче. Один говорил: как же так? Мы – члены ЦК. МЫ одобрили Ваш (М. С.) доклад на февральском Пленуме. А нам вдруг орган ЦК предлагает прямо противоположную платформу! Кто мы после тогда? Почему нас не спросили?…

Третий ставил вопрос – почему бы не снять Чикина и не разогнать редколлегию?

М. С. решительно отверг это: «теми» методами нельзя убеждать в правильности нового… Будем – только в демократическом процессе. Но прямо им сказал: «Не все вы разобрались, не все поняли антиперестроечную суть статьи. Заколебались».

Особенно яростен он был, когда в третьей группе (не предупрежденной) встал Петров (Свердловск, «рабочая аристократия» сталинского помета): «А что! Мне понравилась статья и я велел ее перепечатать. Хватит раздеваться за наше прошлое. Рабочие коллективы задают вопросы: до каких пор будет позволено!»

М. С. был несколько смущен: «Ну, а теперь то ты разобрался, после статьи в «Правде»?.

Петров: Разбираюсь. Конечно, не во всем права Нина Андреева, но и «Правда» тоже не отвечает на вопросы. И потом, после первой объективной подборки откликов на свою статью, стала печатать только односторонние оценки!

М. С. сдерживал себя. Было видно.

Петров: Вы же, говорит, требуете, чтоб каждый говорил то, что думает… Вот я и говорю. Я еще уясняю для себя.

В этой группе не было резких осуждений статьи Нины. Большинство выступавших вообще не высказало своего отношения, – говорили по теме собрания: о том, как они считают надо перестраивать политическую систему и партийную работу, т. е. давали свои соображения к XIX партконференции.

Горбачев по ходу разговора поднял тему сталинщины. Когда, говорит, мы не знали всего – другое дело. А когда узнали и узнаём все больше, что было…, двух мнений быть не может. Сталин – это преступно и аморально. Для вас скажу: 1 миллион партийных активистов расстреляно. 3 миллиона – отправлено в лагерь, сгноили. Это – не считая коллективизации. Списками выбивали лучших людей партии…

И Нина Андреева…, если пойти по ее логике, зовет нас к новому 1937-ому. Вы этого хотите? Вы – члены ЦК. Вы должны глубоко думать о судьбе страны и социализма. И постоянно помнить: все за социализм, но – за какой? Такой как при Сталине нам не нужен.

Секретарь калининского обкома стал жаловаться, что у него появились группы, особенно из интеллигенции, которые требуют возвратить городу название Тверь. Раньше обосновывали историей города. А теперь – после статьи в «Огоньке» – «Жена президента» – и по той причине, что Калинин не достоин того, чтоб город носил его имя. «Это куда же мы так придем?»– восклицал он.

М. С. в ответ: «А что? В «Огоньке» правильно все написано. Так оно и было. Помните, как Ленин поставил вопрос, когда Сталин оскорбил Крупскую. А тут! Жену Калинина Сталин посадил… Посадил других жен. А они как ни в чем не бывало. Продолжали его восхвалять и ползать перед ним. Какая же это мораль! Что же это за большевики?! Так что ты разберись. Я тебе ничего не навязываю. Но с народом разберись, (насчет названия города).

А вот с Брежневым. Чурбанова (зятя его) судили: на 700 000 рублей набрал взяток по всему Союзу. А это ведь семья Леонида Ильича! Как мы после этого можем мешать людям отказываться от наименований его именем: Брежневский район, город… Набережные челны, ледокол!..

Несколько дней спустя был у меня разговор с Яковлевым. Он меня спрашивает: Как думаешь, когда в нем (в М. С.) произошел такой перелом? Ведь ты помнишь, как кисло он принял «Детей Арбата»? Потом с Шатровым устроил'… А ведь там – детский сад по сравнению с тем, что сейчас вышло на страницы. А теперь будто подменили: непримирим по отношению к малейшему послаблению сталинизму.

Я: Думаю, что тогда, когда увидел, что и в его окружении во главе с Лигачевым люди думают (и делают) так же, как Нина Андреева, и что даже в генералитете партии не понимают глубины его замысла… Или не приемлют.

Впрочем не было бы Нины Андреевой, ее надо было выдумать. Пошел такой шквал антисталинизма и такая раскованность в газетах, что Лигачев бы и др. не «потерпели»! А теперь он поджал хвост. Наблюдал я его на Политбюро в прошлый четверг – 14 апреля. Нет уж такого апломба. Больше помалкивает. Жалковатый. А когда выступил по какому-то частному вопросу – кажется, о том, что ПТУ должны управляться из центра, а не быть при заводах – на него резко обрушился Рыжков (и это в присутствии нескольких министров), «не согласился» Зайков, и даже Воротников приподнял хвост.

М. С. соломоново мерил – в обычной своей манере, когда речь идет о частности: мол, у всех есть рациональное. Но по сути поддержал премьера. И Лигачев жалко умолк. Я подумал: начинается «отторжение».

Вчера проходил внеочередной Секретариат по подготовке XIX партконференции. И Горбачев сам его проводил. Лигачеву не доверил, хотя тот «по положению» должен вести Секретариат.

В прошлую пятницу, кажется, М. С. поехал в больницу к Асаду, который в тайне приезжал на медицинское обследование. Очень он с ним открыт. С другими -

А. Н. имел в виду реакцию М. С. на финал пьесы Шатрова «А дальше, а дальше!..». Там Ленин уходит, Сталин остается.

европейцами, даже с Шульцем – это правильно: по человечески они порядочные люди. Но с этим (как. впрочем, и с Наджибом) надо быть осторожнее. Коварство – в крови. Ведь Асаду ничего не нужно, как доить нас. И ракеты, чтоб не хуже, чем у Израиля. Все остальное он понимает «по своему». Недаром он близок с Хомейни.

22 апреля был Шульц. Я много готовил к встрече с ним всяких материалов. М. С. то и дело менял «концепции». Диктовал мне. Не удовлетворился, видно, – поздно вечером Добрынина заставил написать две страницы. Но потом в них даже не заглянул.

А сев напротив Шульца, отложил все. Открыл «картонку» – обложку, где бумаги раньше лежали со своими пометками наискосок.

Шульц: «Это и все, что у вас есть?» – шутя.

М. С: У меня много, что есть, – тоже с иронией.

И выдал ему, спокойно, уверенно и глубоко. В ударе был. Он вообще теперь очень уверенно чувствует себя в беседах. И всегда придумывает неожиданные ходы («непредсказуемый Генсек», шутит он). Выдал за последние речи Рейгана, из которых следует, что, «мил (Америке) все равно не будешь». И чем больше популярность Горбачева в мире, тем менее способны будут Рейган и К° воспринимать «новое мышление», т. е. (не то, что согласиться) исходить из того, что никакой ком му н исти чес кой агрессии и экспансии (из Москвы) нет, не будет и не может быть объективно.

Добрынин, заведуя Международным отделом ЦК, продолжает быть «послом». Мне это накладно. Потому, что при подготовке материалов для М. С. ни от МИД'а, ни от Отдела – никакой помощи. То, что они поставляют – не более, чем справки или тривиальности. Идей, даже оригинальных оборотов мысли – как правило – нуль. Если только – не по линии Брутенца.

Впрочем, у М. С. своих идей полно. Тем не менее, при его нечеловеческих перегрузках на внутренних делах, хотелось бы «угадывать» для него, напоминать о самом главном для той или иной внешней оказии – и для бесед, и для документов, постановлений, и при подготовке обсуждений на I IБ. Кажется, пока это удается.

Удаются и сообщения по итогам его бесед. Ему нравится, потому что мне легко улавливать «дух» – я знаю, как он. действительно, думает и по большей части – то, что он хотел бы выдать на публику. Сходный у нас и «стиль» письма – без воды, без нужняка, без холостых ходов.

Это он мне доверяет целиком. Хотя, иногда проверяет. Вот и по итогам Шульца – позвонил уже из машины, по окончании ленинского вечера (22 апреля) – буквально за 20 минут до «Времени» на TV и просил зачитать, что я сочинил. Одобрил.

Впрочем, тут я выработал совершенно новую манеру – по сравнению с Александровым при нем же. не голь ко при Брежневе и Черненко: писать эти сообщения о беседах по факту (а не заранее в МИД'овском стиле) и с использованием не только мыслей, но и выражений, «словечек» М. С.

И как-то все признали, что это взамен пресс-конференций, которые приняты после встреч на высоком уровне на Западе и которые дают собеседники М. С. здесь – в пресс-доме на Зубовской или в самолете… Словом, это наша оценка встреч и то. что мы хотели бы сказать в данной связи.

Только что позвонил М. С. Захотелось, судя по всему, поговорить. Сижу, говорит, обложенный журналами и статьями. Раиса Максимовна вошла – критикует: что ты сидишь! Какой воздух! Ты ведь без движения весь день, пойдем гулять! Приветы мне… По он все гаки минут 20 проговорил со мной.

Первая тема – реакция в мире на его беседу с Шульцем. Все бросились защищать Рейгана. Хорошо, что мы перебросили лидерство с Тэтчер на Рейгана. Там ему место – такому лидерству… А она уже засуетилась, опять просится: дали ей понять.

Я: Естественно. Такой шанс у ней был – «близость с Горбачевым»! Никуда ей не деться. А Рейган пусть отмывается.

М. С. (подхватывает): Все должны помнить, что достоинством мы не поступимся ни при каких обстоятельствах. Да. и знаешь, Анатолий, – они слабину не уважают. Растопчут и разотрут. Им надо время от времени напоминать с кем имеют дело. И ты посмотри, как они (т. е. Шульц, Нитце, Раджуэй) слушали.

Я: Никто не бросился защищать своего президента.

М. С: Да. Шульц – умный и порядочный. Из Киева передают: не стал искать встреч с диссидентами. С народом общается. Убеждается, что я говорю правду. А Нитце? Старик…

Я: Мне кажется, им противно самим – таким людям – политиканство, которое царит у них во главе с Рейганом. Но – вынуждены играть в эту с ним игру.

М. С: Нитце, когда прощались (а М. С. поговорил с каждым в отдельности, когда расставались), говорит мне: Жаль, что я стар и уже не успею делать с Вами дело. Хотя старость – это и мудрость. Много я повидал на своем веку. Со многими пришлось работать. Но с Вами открывается что-то совсем новое. И хочется еще сделать что-то нужное. С Вами – можно.

Раджуэй говорит: Я просто потрясена Вами. Откуда берется этот поток мыслей, это умение все видеть и так, с ходу, далеко глядеть. И так все просто и обезоруживающе.

И посмотри (М. С. – мне), Шеварнадзе мне рассказывает: сидят они – Раджуэй и Бессмертных, «ведет вроде переговоры», и с полуслова все понимают – это так, это рано, это не будем трогать сейчас, отложим. Как два нормальных, здравомыслящих, умных человека. Притирка произошла с этой командой. Когда еще другая-то будет?…

Я: Михаил Сергеевич, я наблюдал за ними во время встречи. Слушая вас, они забывали, что они чиновники… на службе у Рейгана…

М. С: В общем правильно мы ухватили момент. И это – предупреждение к визиту Рейгана сюда. Остеречь его надо. Пусть знает, что спуску мы не дадим. Достоинство будем блюсти.

Вторая тема: XIX партконференция и вчерашний Секретариат.

Знаешь, говорит, ничего я не набрал от вчерашнего обсуждения. Единственно, кто что-то внес, – Яковлев, Медведев, Лукьянов. Остальные… думают только о своих амбициях и о кресле.

Я: Да и амбиций нет. Нечего нести-то.

М. С: Ты прав. Нищета философии. Ограниченность. Отсутствие культуры. Отсюда и бедность мысли, не говоря уже об отношении к моим замыслам… Есть, есть, тут Толя! И Лигачев опять удивил, набросился на прессу. Заявил, что правительство России – единственно хорошее. А Совмин СССР ничего не делает. Ну, подумай только! Открытым текстом свои привязанности и антипатии выказывает… И, что он думает, что мы такой примитив, что не понимаем что к чему? Воротников – это худшее у нас правительство из всех республик. Ты заметил, как его крыли (не называя по имени) на встречах с секретарями обкомов. А Рыжков? Да мы ему работать не даем – все его дела на ПБ тянем. И здесь все упирается в безвластие советской власти! Но – ненавидит Егор Николая. Тот ему платит тем же…