Текст книги "Совместный исход. Дневник двух эпох. 1972–1991"

Автор книги: Анатолий Черняев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 128 страниц)

Потом голосование. Проект становится постановлением. Подгорный опять приподнимается и что-то лепечет Суслову. Тот, будто понял так, что Подгорный совсем хочет уйти из зала, сначала делает отрицательный жест, а потом указывает рукой вниз: мол, иди туда, где все сидят.

Сцена: Брежнев спускается к трибуне, чтоб поблагодарить, за ним спускается в зал Подгорный и садится, по иронии судьбы, рядом с Катушевым (которого через несколько минут тоже освободили от секретаря ЦК). Брежнев говорит, что будет честно служить партии. и ни слова о Подгорном.

Я понимаю, все понимают: бывший наш «президент» – человек ничтожный и случайный, ничего он не сделал и не мог, хотя и бурчал против возвышения Брежнева, не потому, впрочем, что был такой принципиальный, а просто хотел быть хотя бы одним из трех, чтоб и ему что-то отваливалось от славы.

Но есть законы элементарной человечности. Есть морально-политическая сторона: авторитет этой и всякой другой должности. Ведь если «президента» так в одну секунду шмякают, причем без малейшего объяснения причин (хотя бы «по болезни»), то и любая другая должность становится зыбкой – функцией личной верховной симпатии или антипатии. Сегодня ты очень кто, а завтра ты совсем никто. Вот где наша великая и могучая российская демократия – еще от Ивана Грозного, окончательно закрепленная Петром. Перед ним, как перед Богом, все равны: маршалы, министры, зам. завы, секретари и проч., и проч.

Поэтому и Б. Н.'у опять ничего не отвалилось. Хотя все, начиная с Брежнева, хвалили проект Конституции. Пономарев, конечно, помянут не был. Да и за пределами аппарата вряд ли знают, что он тут «главная сила» и суетился больше всех.

А по совести-то если, пора бы уж: заслужил и выслужил в полном смысле слова.

Суслов сделал сообщение о Гимне, перечислил больше дюжины поэтов и столько же композиторов, которые больше 10 лет трудились и консультировали. Сказал и о том, что устарело: «нас вырастил Сталин, на верность народу, на труд и на подвиги нас вдохновил»; о немецких захватчиках, и о том. Что мы в боях отвоюем свободу для всех (что-то в этом роде, не помню уж, и что, по словам Суслова, сейчас может быть «неправильно» истолковано).

Стоя прослушали пленку: хор и оркестр сыграли и спели. Более торжественно– церковно-напевная та же мелодия.

За 4 часа работы столько дел, которые войдут в историю!

28 мая 1977 г.

Неделя дня рожденья. 56 лет! Поочередно все отдельские поздравляли, один виски, другой виски и. Б. Н. подозрительно поздравил.

Вечером, как раз партсобрание с докладом Вадима об итогах Праги-1 и о Пленуме. Он его провел в легком ясном стиле, будучи на некотором взводе.

Пономарев отказался встречаться с Чейтером (член ПБ КПВ, редактор «Morning Star»). Я отмечал уже, что Б. Н. еще в апреле задумал послать письмо руководству КПВ по типу французского. Но наше ПБ отнеслось к этому сдержанно. Приняло «в принципе», но срок, мол, определим потом. Я предложил воспользоваться приездом Чейтера (по приглашению «Правды»), поговорить с ним, изложить ему суть письма (не раскрывая намерений) и посмотреть, что будет дальше. Мой тайный замысел состоял в том, чтобы таким способом «замотать» письмо вообще. Чейтер 10 дней ездил по Узбекистану и Армении, вчера вернулся в Москву и Б. Н. (вместе со мной по решению ЦК) должен был его принять. Но он отказался, предложив проделать всю эту операцию нам с Афанасьевым (главным редактором «Правды»).

У Б. Н.'а сейчас очередной «спад» на тему: работаешь, работаешь, себя не жалеешь, а тут – не только не делают членом ПБ, но даже слова нигде не сказали, что это, мол, все трудами Пономарева – с Конституцией-то!! Словом, у него минутное – а пошло всё к е. матери! Это бывало уже десятки раз и еще будет не раз до конца его политической карьеры.

Ну так вот. Принимали мы с Афанасьевым (плюс Джавад, Лагутин, Овчинников) Чейтера в редакции «Правды». Бывший профессор биохимии в Лидсском университете, типичный либерально-интеллигентный англичанин. Афанасьев (при всем том, что он автор десятка книг, профессор, доктор наук, член-корр, журналист, редактор 11 миллионной газеты и проч.) – примитивен и неотесан. Ему не хватает не только европейской культуры, но и политического чутья (что непростительно). Б. Н. тоже видит смысл таких бесед в «нажиме», в оказании давления и т. п., но его огромный опыт и природный ум позволяют ему, как правило, нажимать на педали в нужное время и на те, на которые в данный момент надо нажимать. А Афанасьев (в который раз я уже в этом убеждаюсь) не годится в международные (по крайней мере) политики. Он умудрился «походя» затронуть «чехословацкий вопрос», спровоцировать целую лекцию Чейтера о том, что парламентская борьба тоже классовая, вызвать очень опасную в таких ситуациях обиду: тот вынужден был давать отпор по поводу «обвинений в антисоветизме».

Я не чаял, когда нашему редактору надо будет уйти на часок на редколлегию. Но вмешался в дело раньше. Чейтер почувствовал (мы с ним раньше не были знакомы), что перед ним человек, знающий, как надо обращаться с «еврокоммунистами». Я ему навязывал все то же, что и Афанасьев, но с указанием на такие факты (из их собственной практики), что он стал теряться и лепетать. Он не рассчитывал, что мы до мелочей знаем все, что и как они проделывают в отношении «прав человека в СССР». Но я не загонял его в угол. и «помогал» ему оправиться, выходя на широкие классовые обобщения и на то, что раз вы требуете от нас признания и понимания вашей специфики и ваших трудностей, – извольте отвечать нам взаимностью.

И еще я ставил его в тупик тем, что нас тоже надо брать такими, какие мы есть, а не пытаться преобразовывать нас в «открытое общество», что безнадежно.

Потом поехали в Дом журналиста на ужин. Тосты и застолье. Словом, мы Чейтеру дали понять, что все гораздо сложнее, и мы не такие уж простачки и не те, какими нас можно представить со слов Буковского и Плюща.

Ужин был в подлинном смысле дружеский, откровенный, веселый, самокритичный (с нашей стороны: чего Чейтер никак не ожидал – острых и критических оценок наших собственных дел!).

Мне показалось, что он уехал, поколебавшись в «еврокоммунизме» (в антисоветской его части). Во всяком случае пищи для размышлений вместе с Макленнаном, Уоддисом и К^о ему хватит.

31 мая 1977 г.

Сегодня написал по просьбе Б. Н. речь для Суслова на основе решения Пленума ЦК об инаугурации Леонида Ильича в качестве Председателя президиума Верховного Совета. Т. е. Б. Н. хочет и здесь подсуетиться. Написал красиво, но Б. Н., конечно, правил в своем стиле.

Возня с подготовкой материалов для встреч с Гэс Холлом, самым капризным и самонадеянным из лидеров КП (смешно смотреть). Но Брежнев его всегда соглашается принимать «без звука».

В воскресенье в «Правде» статья: «Черная магия на Таганке» – о «Мастере и Маргарите». Интеллигентный, даже элегантный, с комплиментами, но разгром. Очень точно отмечены и политический замысел Любимова, и его вульгарность, и его талант, и все прочее.

5 июня 1977 г.

Вчера с Пономаревым встречали Гэс Холла. Сегодня на Воробьевых горах я четыре с лишним часа рассказывал ему про «еврокоммунизм». Так условились: я просвещу его во всех подробностях, потом он будет разговаривать в ЦК с Сусловым и Б. Н., потом выведут на Брежнева.

Интересно, в одну ли дуду эти три «контакта» будут дуть с точки зрения интерпретации нашей линии и линии, которую мы хотели бы от него.

Опубликован проект Конституции. Бовин, хоть и назвал мои замечания фигней, однако на 75 % их учел. Не другие же на них настаивали. Тем более, что он, наверняка, подмял под себя всю команду, как это бывает всегда. Впрочем, может быть, мои замечания совпали с другими, более весомыми.

11 июня 1977 г.

Состоялись встречи Суслов-Пономарев с Гэс Холлом и Брежнев-Гэс Холл. На первой я был. Заранее Брежнев сказал Б. Н.'у, что он будет говорить только о Картере и вокруг. «А все остальное там – Марше и проч. ваши дела обсуждайте без меня». Я Гэса предупредил об этом. И все было выдержано…

Накануне вечером Б. Н. раздраженно мне говорит: «Брежнев не доволен памяткой. Мол, почему она так составлена: по этому вопросу можно было бы сказать., в ответ на это можно было сообщить… (т. е. составлена по нашему «классическому образцу»). Надо прямо – так, как я буду говорить». Мои возражения: мол, Мостовец, зав. сектором, получил в прошлый раз (в 1974 году!) втык от Александрова, когда попытался сделать именно так – в прямой речи. «Что это вы за Брежнева – я, я, я? Что он – не знает как сказать?» На это Б. Н. мне резонно заявил, что «это было когда!». и у меня бы спросили, а не у Мостовца.

Откровенно говоря, я тоже был сначала недоволен этой формой, и сказал Мостовцу, что по моему собственному опыту нужна прямая речь. Но он убедил меня – не надо-де нарываться еще раз на Александрова – пусть сам переделает.

Б. Н. говорит: сейчас там «сложное положение» и вообще знаете., т. е. давал понять, что Брежнев опять в такой форме, что сможет лишь прочитать написанное большими буквами.

Я сел и переписал все в прямой речи, подлаживаясь под Александровский «живой» стиль. Кроме того, вставил по его настоянию резкую оценку, только что появившегося доклада Картера комиссии Конгресса о выполнении (Советским Союзом) Хельсинских соглашений. Александров назвал доклад «хамским». Я это вписал в памятку, а Брежнев произнес.

У Суслова. М. А. долго приветствовал Холла, как-то нервически все время подхихикивая (это у него появилось несколько лет назад, особенно, когда он в хорошем настроении). Потом стал говорить (без бумажки). В общем – схематично изложил примерно ту же концепцию, с которой я подробно ознакомил Г. Холла на Воробьевых горах. Речь шла почти исключительно о еврокоммунизме. Встрял Б. Н. и тоже произнес двадцатиминутную речь – с нажимом против ревизионизма и как мы боремся против именно реформистского уклона. Характерно, что Суслов дважды прерывал Б. Н.'а, подчеркивая, что «путь борьбы, путь к социализму они (т. е. КП западных стран) пусть выбирают сами. Это их дело. Мы в это не хотим вмешиваться, мы с ними по-товарищески дискуссируем». Второй раз он прервал

Б. Н.'а, напомнив, что и во время беседы их двоих с Плиссонье «я ему сказал, что мы, т. е. КПСС, еще на XX съезде оговорили, что мы за мирный, в том числе парламентский путь».

А Б. Н. все рвется учить и наставлять, хотя в практической политике он все-таки больше руководствуется здравым смыслом и призывает выступать пока лишь только против антисоветских аспектов еврокоммунизма.

Гэс Холл (он потом меня, когда выходили из ЦК шутливо поблагодарил за «подготовку» к этой беседе) выражал полное согласие с «взвешенной» линией КПСС, говорил, что КП США должна действовать «в унисон», а не по-партизански в МКД. Хотя, судя по его докладу на Пленуме ЦК в начале июня (который нам показал Моррис) – там он держался несколько иной позиции: открыто громить в защиту КПСС.

Проговорили несколько больше двух часов, а в пять уже надо было быть у Брежнева.

Суслов, когда я с ним стал прощаться, спросил: «А разве я не буду там». Я сказал: «А зачем? Много народу., вот будет Михайлов, референт, с языком».

Он отреагировал неопределенно. А Б. Н. потом приглашал (с согласия Суслова), но так, будто выпрашивал меня отказаться. Что я и сделал. И правильно. Как потом выяснилось, Брежнев даже Александрова не пригласил. И пришлось бы мне, потоптавшись в коридоре, уйти восвояси.

Как рассказали потом Б. Н. и Михайлов, все было как по нотам. Л. И. зачитал в два приема чуть подправленную Александровым памятку, дав в середине слово Холлу. Тот был ясен и краток: Картер скоро обломает зубы и займет более реалистическую позицию.

Большое фото в «Правде» и во «Времени» по телевидению. Объятья и проч. Коммюнике тоже прошло так, как мы его заготовили. Откликов я еще не видел.

12 июня 1977 г.

Сегодня опубликован Гимн СССР и ответ ЦК КПСС на Открытое письмо КПЯ по Курильским островам. Глупое, бесперспективное – ни у кого, кроме шовинистов, не могущее вызвать симпатии. Работа Ульяновского и Коваленко прет из каждой строки, грубая сапожная работа.

Брутенц ездил в Мексику на съезд партии. КП там тоже выходит на «свой путь» – латиноамериканский еврокоммунизм. Проездом он был несколько дней в Вашингтоне и Нью– Йорке. Виделся и в Мексике, и в США со многими журналистами и дипломатами от «соседей» (резиденты КГБ). Общее впечатление от разговоров с ними – они, наши люди за границей, живут в атмосфере, где «нас не любят!» «Не любят, Толя! Все – от крайне левых, до крайне правых». Наши некоторые прямо говорят об этом постоянном ощущении, которое возникает и из повседневных мелочей, и из более осознанных политических наблюдений.

Впрочем, что там говорить! Это все больше чувствуется и в Европе, и в странах социализма. Увы! Причин тут много.

Но очень неприятно было это слышать из уст «очевидца», хотя понятно, для меня в этом нет ничего неожиданного.

А когда я ему рассказал, как проходил Пленум и как удаляли Подгорного, он по– армянски распалился и театральным шепотом стал мне повторять через стол: «Толя! Идет распад! Всеобщий распад! Который – во всем, и в большом, и в малом! Наступает маразм, как серое беспросветное облако».

И это тоже мне было неприятно слышать. Потом я поймал себя на том, что это потому, что такое мне, великороссу, говорит инородец. Туда же, мол, со своими приговорами!

13 июня 1977 г.

Только что перечитал «Хостомера» – Товстоногов привез премьеру. Театралы льют слюни. Так что я «подготовился» посмотреть. У Льва Николаевича – это мощно и с тройным подтекстом. Жутковато.

В ЦК был организован выезд на военные учения в Таманскую, образцово– показательную дивизию, в Алабино. Стрелял из автомата и пистолета. Сопровождающий офицер сказал, что «по автомату» у меня «около отлично»: из коротких очередей (всего 20 патронов) два раза мишени не упали. Из пистолета мой результат, кажется, лучший, – 26 из 30 возможных (25 считается «отлично»). Приятно было «тряхнуть стариной».

18 июня 1977 г.

Неделя «эйфории» возведения в должность Председателя президиума Верховного Совета. Сессия Верховного Совета – сплошные овации и вставания. Речь Суслова. (в ней остались две полуфразы от моего вклада). Брежнев – благодарственное слово: «воля родины, воля партии, хотя и трудно».

Брутенц – истерика в моей «темной комнатке» рядом с кабинетом: сколько можно так грубо и пошло насмехаться над великим народом, показывать ему спектакли, которые даже в полудиких латиноамериканских странах считают теперь неприличными. И т. п. Я хохотал. Что делать?!

А вчера весь вечер показывали по телевизору первое заседание президиума Верховного Совета СССР под новым председательствованием. Мучительное «зачитывание» написанного крупными буквами, без понимания произносимого, разреженного многосекундными паузами между словами одной фразы, несбалансированные акценты, жалкие попытки придать интонацию с указующими жестами невпопад…

Члены президиума сидят и как школьники записывают каждое слово, зная, что это все завтра можно будет прочесть во всех газетах в литературно преобразованном виде.

Под конец чтец-оратор совсем стал заплетаться. Кончил – как воз на гору втянул.

Стали выступать украинский, литовский и другие члены, воздавая хвалу и вызывая бурные аплодисменты… И это – заседание работающего (!) высшего органа! Не массовое представление, каким являются сами сессии Верховного Совета, к чему все давно привыкли.

Неужели даже элементарный здравый смысл уже исчезает там наверху?! – обсуждали мы виденное с консультантами. Неужели само чувство самоуважения (самосохранения) не подсказывает, что закрытость таких органов, как пленум ЦК, заседание Совмина, президиума Верховного Совета, позволяют удерживать в головах народа хотя бы мифологию власти? Пусть, мол, они там думают, что хоть тут-то идет деловой разговор, а не треп и аллилуйя! Неужели даже этого уже не понимают? Неужели КГБ не может доложить, что по стране идет гомерический хохот и стынет полное безразличие ко всем этим театральным зрелищам, которые заменяют реальное управление и демонстрируют полное бессилие главного действующего лица.

А, может, циничный и хамоватый Лапин и его телевизионщики сознательно выставляют его на посмешище? Ведь только неплохой режиссер мог такое придумать: закончил Брежнев говорить, заговорили другие. А он сидит с отсутствующим лицом, явно ничего не слушая и, видимо, силясь только справится с тяжестью, которая навалилась в результате непосильного напряжения. Временами бессмысленно оглядывается на подносящих бумажки, что-то произносит (нечленораздельный звук слышен, – он не догадался выключить свой микрофон, а другие не осмеливаются подсказать). Ему дают «текстовочки», он их произносит в «нужном» (отмеченном) месте, потом «заключает» прения по позавчера еще написанной помощниками бумажке.

И все это перед глазами изумленного и махнувшего на все рукой великого народа!

Генсек-президент в состоянии теперь воспринимать лишь значительность самого факта своего выступления или появления где-то, своей беседы или встречи с кем бы то ни было, а не содержание этих государственных акций. То же касалось и партийно– государственных бумаг, под которыми он уже сам не расписывался: Черненко имел монопольное право ставить факсимиле.

Содержание бесед Брежнева, а также кого и когда он примет, определялось всесильными членами Политбюро – Сусловым, Устиновым, Андроповым, Громыко и помощниками, главным образом Александровым.

Брежневу предстояло вскоре после «возведения в сан» ехать во Францию… Неужели рассчитывают, что французы не увидят, что перед ними уже «чучело орла» [46]46
  Так и произошло: «Монд» напечатала просочившиеся впечатления Жискар д'Эстена (которые совпали с впечатлениями Вэнса, видевшегося незадолго до этого с Брежневым в Москве): Генеральный секретарь «incapable» и «decline» (т. е. «недееспособный» и «в упадке»).


[Закрыть] (так удачно в свое время Давид Самойлов назвал Константина Федина в его роли руководителя Союза писателей)?!

В четверг и пятницу ходил на Товстоногова. Американская пьеса: «Влияние гамма лучей на бледно-желтые ноготки» и «Фантазии Фортаянова» (некоей Соколовой) с участием Юрского. Потрясающая игра актеров. Подобного впечатления от игры не помню со времен довоенного МХАТ'а.

И получилось так, что подряд смотрел две пьесы (из американской и советской жизни), в которых и ситуации, и проблематика, и даже расстановка персонажей (мать с двумя дочерьми) аналогичны. И можно видеть (особенно при совершенстве формы), какая огромная разница в уровне духовности между двумя народами, между двумя обществами и странами. Великая и неповторимая наша страна и потрясающе обильна она талантами.

Кстати, Товстоногов демонстрирует жизнеспособность классического театра. Ему не нужны любимовские подпорки в виде звуков, хорошей музыки, шума, балагана, хулиганствующих реплик и приемчиков, бьющих на сенсацию дешевой политической смелости (вот, мол, я какой, не боюсь министерства культуры и всякого прочего начальства!).

20 июня 1977 г.

Эйфория продолжается. Телевизор – отлет в Париж, прилет в Париж. Поцелуи во Внуково – с одними да, с другими рангом ниже, нет. А одно время они начали было выходить из практики протокола.

Загладин все время мелькает на втором плане, наряду с Александровым и Блатовым. На обывателя – изящный, уверенный, раскованный Жискар и напряженный, настороженный наш. Маска старого измотанного человека, которому очень тяжело нести бремя и который, будто ждет не дождется, чтобы скорей попасть в замок Рамбуйе и укрыться в отведенных покоях.

Жискар говорит нахально, в де-голлевском стиле парадные банальности, но и со всем тем политическим смыслом, который ему нужен. Наш стоит и, кажется, ничего не смыслит. Потому, что ему сейчас самому говорить. без бумажки! Начал путаться, ни одной правильной фразы, шутка о парижанках звучит нелепо, она просто не получилась – что-то выпало. Политического смысла, кроме того, что «предстоит поработать вопросы». – не улавливает наш несчастный телезритель. Впрочем, в газете все будет в ажуре, т. е. – и в официальном тексте.

А я вчера провожал утром Гэс Холла. До этого – весь вечер субботы – на Воробьевых горах в особняке – беседы и тосты. Выжимал я из себя все возможное, чтоб сгладить впечатление, что после встречи наверху он, Гэс Холл, стал у нас никому не нужен. Б. Н., действительно, прихворнув, отказался даже проводить его. Не позвонил ни разу по возвращении из Риги. Да что там! У меня ни разу не спросил: как, мол, там дела. И вот я отдувался, спасая наш интернационалистский престиж: рассказал ему, как ответил Ж. Марше на предложение Брежнева встретиться в Париже, чтобы «обменяться информацией об итогах переговоров с Жискар д'Эстеном»

Канапа ответил через посла: Политбюро обсудило и пришло к выводу, что встреча нецелесообразна. Причины:

1. Вы, КПСС, пытались расколоть нашу партию, направив нам письмо. Пытались свергнуть нынешнее руководство ФКП.

2. Вы грубо вмешались в наши внутренние дела, направив нам свое мнение перед майским Пленумом, на котором мы определили свою позицию в отношении ядерного оружия Франции.

3. Ваши товарищи из ЦК ведут в братских партиях подрывную работу против ФКП. (По этому поводу Б. Н. хитро спросил у Загладина: не вас ли с Черняевым тут имеют в виду – ваши поездки в Италию, Бельгию, Швейцарию, ФРГ?). На что Загладин ответствовал: что касается меня, то я именно и веду подрывную работу!

Всякие другие вещи рассказал я Гэс Холлу. Лестные – выдумывал (от имени Суслова) высокие оценки значения его приезда для советско-американских отношений, для МКД. Получилось ловко и сдержанно. Было (тогда) даже приятно. А теперь – противно.

Брутенц сегодня сказал о проблеме отмирания надобности в Международном отделе ЦК! Действительно, при таком-то отношении к «нашему делу».

К. Симонов – двухтомный военный дневник. То, из-за чего при Твардовском Демичев пустил под нож два номера «Нового мира», но я успел прочитать сигнальный экземпляр. Сильные там были вещи. Остались ли?

25 июня 1977 г.

50-летие Загладина. Орден Ленина. Впрочем, если уж Героев раздают кому попало, то он этот орден заслужил. Б. Н. завистливо недоволен. Бурчал мне один на один, хотя и сказал: «Это же мы сами так представили». Осудил слишком уж хвалебный и восторженный адрес. Спрашивал, кто писал. Я не мог ответить, так как сам не знал.

В день юбилея Б. Н. собрал у себя треть Отдела и, очень выбирая слова, поздравлял Вадима. А тот «в ответ» его растрогал, сказав, что он, у которого уже умерли родители, питает к Б. Н.'у сыновние чувства и считает его своим учителем.

Другие речи сочтено было неуместным произносить в кабинете Пономарева. Переместились в кабинет Загладина. Там я экспромтом сказал «красивую» речь, хотя меня никто не просил. Вечером хотели устроить попойку тут же в кабинете, но я предложил свою квартиру, Вадим согласился. Думаю теперь, насколько я был искренен в своих красивых и оригинальных речах? Я считаю, что ни на один процент не кривил душой. Во всех трех ипостасях Загладина, на которые его «разложил» в своем тосте Александров, он заслуживает уважения: как уже заметный политический деятель, как писарь при Главштабе, т. е. при Генеральном, где реально формируется политика, и как частный человек. На нашем элитно– политическом горизонте Загладин незаурядная фигура. И кроме того, у меня и личная симпатия к нему. Мне в нем больше не нравится его отношение к людям, его неразборчивость в этих отношениях, а не он сам. Хотя я, например, не хотел бы быть на него похожим ни в чем, за исключением одного – составлять за полчаса приличные доклады для любой аудитории.

2 июля 1977 г.

С 27 июня по 1 июля был в Праге. На теоретической конференции, где Б. Н. читал наше «Некоторые вопросы теоретической работы КПСС за 60 лет». 67 компартий, 10 партий из «третьего мира». Выступило 67 делегаций.

Поглощенный текучкой, человек «изнутри» может ничего и не заметить: собираются, говорят тысячу раз сказанное. Реальная жизнь присутствует (далеко не у всех) в виде информации о своей стране.

Но стоит чуть-чуть вдуматься в характер спектакля, чтоб увидеть ничтожность его сути. Ведь сборища эти устраиваются, чтоб самим фактом показать, что МКД, как явление международное еще существует. Но уже самим этим они, эти сборища, обречены быть оборонительными мероприятиями против тех, кто думает, что МКД мешает деятельности партий у себя дома, и против тех, кому просто надоела эта затянувшаяся игра в «большую силу».

Один итальянец (автор «Истории ИКП») пытался оригинальничать – критически и творчески подойти к советскому опыту. Но, во-первых, оригинальности никакой нет, так как все, что он (и вся ИКП – «еврокоммунисты») говорит по этому поводу – многократно забываемые и вновь возрождавшиеся «идеи» Каутского-Троцкого, первых «диссидентов» типа Ф. Раскольникова, антисоветчиков 30-50-60-70-х годов. А, во-вторых, поскольку все понимали, что участвуют в игре, неприятно и оскорбительно показалось, когда один стал выпендриваться и делать вид, что он в этом не хочет-де участвовать.

На 70 % – треп, причем школярский, особенно со стороны деятелей, которые недавно прошли Ленинскую школу в Москве и очень давно не бывали в своих странах. Но были – чисто интеллектуально – и любопытные яркие ходы мысли.

Главное же – кроме упомянутой идеологической демонстрации – никому это ничего не может дать, с точки зрения продвижения хотя бы на шаг реальной политики коммунистов.

Прага в основных своих «исторических» и знакомых чертах почти не изменилась. Только вся перерыта из-за метро, которое строится много лет. Но не только из-за метро, а из– за необходимости восстановить жилой фонд, сохранив традиционный вид улиц. Однако, пражане все равно валят все на Советский Союз, которому, видите ли, «понадобилось строить метро у нас».

В редакции ПМС из советских почти не осталось знакомых, а из чехов – много тех, кто 20 лет назад туда пришли, и выглядят, будто время остановилось.

Зародов (шеф-редактор) успешно суетится, но в силу «логики» то и дело оказывается не в ладу с пономаревской тактикой: например, пригласил египетских коммунистов, а Б. Н. запретил ему давать им слово, так как Брежнев недавно принимал Фахми.

Биляк (член президиума ЦК КПЧ). Несколько раз появлялся на нашей «вилле», показывая близость вообще и Пономареву. Даже свозил нас за город – в Ботанический сад и ресторан, где до часу ночи пел словацкие песни, танцевал и рассказывал рискованные анекдоты. Даже Б. Н. удивился: «Не ожидал, говорит, что он может быть такой». Этот угрюмый и злобный даже на вид человек. Наверху у нас его очень любят, но по моему и по мнению Зародова, это большая сволочь, нас он «любит» только, чтоб держаться на плаву и пролезть в «первые».

Сам вечер в этом ресторане. Дуэты Пономарева-Биляка. Умора. Ощущение безысходной и непреодолимой, давящей пошлости и бестактности.

Во время проводов Богуш (зав. сектором соцстран) поведал нам о трех проблемах, которые подтачивают сейчас Чехословакию.

1. Раскол в рабочем классе. Рабочие заводов честно вкалывают свои 7 часов. Но по численности их давно превзошли рабочие сферы обслуживания. Здесь – коррупция, воровство, шельмование, открытый обман и работа налево. Получают в результате минимум в 1. 5–2 раза больше, чем заводские, а многие – во много раз больше. Все всё видят. Заводские пишут и говорят: давайте обсудим это, мы не за то, чтобы в газетах полоскали эту проблему на весь мир, но давайте по-партийному, между собой. Нельзя ж ведь так. Реакции никакой.

2. Национальный вопрос. Словаки совсем обнаглели. Они теперь и богаче и благополучнее, и все ключевые места в Республике, в Праге – у них. Мы, чехи, за то, чтобы словаки были в центральных органах. Но мы против того, чтобы словацкие деятели имели по две квартиры – в Праге и в Братиславе. Приезжали сюда на два дня, отдавали распоряжения и возвращались домой. Это тоже все видят и «ненавидят»!

3. Молодежь. За 10 лет после 1968 года было 10 выпусков школ и 10 выпусков вузов. Учили их выпуски «люди 1968 года». Мы их тогда не могли выгнать, потому что это означало бы – закрыть школы и университеты. И они учили: не провоцируя, не высовываясь, учили быть националистами и антисоветчиками, учили ценностям западной демократии и т. п. Плюс каждодневное воздействие (радио, ТУ) пропаганды западного образа жизни! В результате молодежь ушла от партии. Это «не наша» молодежь. И главная черта ее индивидуальной психологии – антисоветизм.

Существует организованное подполье. Имеем доказательства. Оно – не такое уж малочисленное, если учесть полмиллиона исключенных из КПЧ в 1969 году. Вместе с их детьми, родственниками, друзьями и знакомыми они составляют приличный процент 14– миллионной Чехословакии, причем едва ли не наиболее активного населения.

По оценке Зародова (много он мне шептал на ухо разностей такого рода) – в обществе созрели огромные силы недовольства, пассивного, бурчащего, ненавидящего, издевающегося по-швейковски. Оно не взорвется «восстанием», но оно может породить ситуацию, с которой никто не будет знать что делать: ситуацию социально-политического тупика. Зародов считает, что «наверху» это отлично понимают. И этим он объясняет подчинение всей политики одному

– экономить в государственном бюджете каждую крону, держать «на уровне» хозяйство, грубо говоря, заливать жиром болезнь общества. И пока это так, недовольство не примет опасного выхода.

Живут они, действительно, богато. Магазины ломятся. Товары много приличнее наших, хотя и заметно отстают от Запада. Но контраст качества и ассортимента между чехами и нами куда больше, чем контраст между ними и, например, ФРГ.

Невероятно разбогатела деревня. Тот же зав. сектором Богуш рассказывал мне, что недавно побывал в своих родных краях (Северная Моравия). Есть, говорит, семьи, которые зарабатывают по 70. 000 крон в месяц (7 тысяч рублей). У них уже не дома, а настоящие виллы

– с двумя гаражами, с цветными телевизорами, с лучшим хозяйственным оборудованием и наимоднейшей мебелью. И это уже не исключительное явление, а становится типичным в наиболее благополучных сельскохозяйственных областях.

Богуш говорит об из рук вон скверной работе нашего посольства. От Мацкевича (посол) он вообще ничего не ждет. Все, говорит, у нас знают, что он получил хорошую синекуру. А его супруга распространяет версию, будто Брежнев сказал: «Вот неси карту, тыкай пальцем, куда хочешь поехать послом, и ты там будешь».

Мацкевич демонстративно манкирует своими элементарными обязанностями. Он либо лечится, либо на охоте. Последнее – притча во языцах. «У нас говорят: посол поехал знакомится с. природой Чехословакии» (а не с Чехословакией).

Беда, говорит Богуш, что вы там, в Москве, не имеете объективной информации. А посольские ниже рангом… Они ведь тоже не знают положения или сознательно закрывают глаза. Да и что могут знать, если они общаются только с людьми протокола. Тот же Фоминов (советник по партсвязям), который хоть и из вашего ЦК, ни разу не пригласил к себе домой рабочего, партактивиста, не имеет ни связей, ни знакомств в народной среде. Потому, что экономит кроны, потому, что он равнодушный, ему здесь хорошо и безбедно. Он сам хвастает, что с удовольствием прожил бы в Праге еще пять лет. Конечно, он заинтересован, чтоб все было тихо, чтоб никого не задеть, чтоб без скандала и обострений.