Текст книги "Совместный исход. Дневник двух эпох. 1972–1991"

Автор книги: Анатолий Черняев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 72 (всего у книги 128 страниц)

И еще. Награждают ни за что, ни про что, без всякого повода (73 года!) и тут же пишут о скромности, как об одном из характерных его качеств. Впрочем, по дворцовой логике скромность – атрибут должности, а не человека, ее занимающего. Положено Генсеку большевистской партии быть скромным, значит, так оно и есть, независимо от того, каков он на самом деле и тем более, каким его видит весь народ!

2 октября 1984 г.

Вчера вручил Б. Н.'у записку и проект для ЦК о комдвижении. Он не читал, конечно, но взамен всучил мне написанную для него консультантом Колей Ковальским статью о том, что Рейган, вопреки истмату и Марксу, считает революционные события «рукой Москвы»!

Пошло! Пошло! Ужас.

Вчера он приглашал нас с Загладиным (который, кстати, не сделал по моим проектам ни единого замечания). Посоветовал: пусть Б. Н. читает. что скажет. Прав Карэн: Загладина устраивает любой вариант, – если Б. Н. будет тянуть с представлением, он и виноват будет перед Горбачевым, Загладин тут не при чем. Если материал Горбачеву понравится, то сделано будет так, что все будут знать, что эта заслуга Загладина.

У Б. Н.'а шла речь – как обеспечить высокий уровень представительства на совещании в Праге по ПМС. Это ему нужно для престижа: на фоне двух (хотя бы) десятков генсеков он сам выглядел бы значительно.

Между тем, еще и еще раз подтверждается, что наверху его ни во что не ставят. Горбачев спросил Загладина, как, мол, дела с запиской. Загладин якобы мямлил, – мол, идут. «Смотрите, – заметил М. С., – если вы собираетесь опять аллилуйщину представить, лучше еще потяните месяц-два!»

Загладин передавал весь разговор с Горбачевым. Может быть, много и присочинил, но даже если 25 % правда – это знаменательно. И об МКД – что оно другое и старого не вернуть. Партии, действительно, самостоятельны и так с ними и надо обращаться. И подумать, почему влиятельные, сильные партии «впадают в уклоны» и отходят от нас, а маленькие, ничтожные – ортодоксальные и верные, и каковы критерии хороших отношений в МКД: «хорошо к нам относятся? В этом главный признак качества партии?… А если бы они взяли бы такой критерий по отношению к нам, мы бы стерпели?»

Говорил якобы Горбачев о бардаке в творческих союзах: старики, бездарности, маразматики сами себя хвалят, сами себя представляют к наградам, сам себе делают премии и звания. А выставь, например, таких художников, никто не пойдет смотреть. В то же время Глазунов (с которым Горбачев недавно встречался) обозлен до того, что «если передать в КГБ пленку того, что он мне наговорил, прямо хоть сажай».

А он прав. Он действительно обделен. Как бы ни относиться к тем или иным его картинам, выставь его, так хоть конную милицию вызывай, какие толпы собираются. Так и было уже. Между тем, у него нет даже одного паршивенького орденишки, не говоря уже о премиях. Таковы дела.

Впрочем, – заключил М. С., – что-то сдвинулось, не спугнуть бы, нельзя торопиться, форсировать. Во внешней политике тоже: я вот поеду в Англию, Кунаев в Японию… Так вот будем постепенно размывать монополию (т. е. Громыко, имя не было названо).

Замыслы, значит, у него большие. Дай Бог ему здоровья, как говорили в старину.

Читал запись беседы Громыко с Рейганом. Ох-ох-ох!

Только что прослушал в программе «Время» беседу Черненко с Мухаммедом (Йемен). Ну прямо как китайцы в начале 60-х ведем мы себя ведем в дипломатии! Слепы, глухи и глупы. Неужели это Александров с Брутенцем сочиняют такие тупые памятки!!

3 октября 1984 г.

Б. Н. вдруг выступил в роли «голубя», сказав мне, что то, что Черненко заявил йеменскому Мухаммеду и что было на TV и в газетах – вчерашний день. Надо, мол, ловить Рейгана на слове и не допускать, чтобы нас обвинили в том, что мы оттолкнули протянутую им руку мира.

Так оно и выглядит в газах общественности. Дубовая позиция Громыко и аккомпанемент нашей пропаганды совсем поставили в тупик «миролюбивую общественность». Мы ведем себя так, будто не видим другого выхода к сохранению мира, как гонка вооружений.

5 октября 1984 г.

Вчера позвонил Косолапов. Спрашивает, что ему делать с моим письмом-протестом. Сегодня, мол, редколлегия. Зачитывать?… Ведь дело все равно необратимое. А, если зачитаю, это вас поставит, как бы это сказать, в «специфическое» положение в редколлегии.

Я в ответ спросил: Замятин знает об этом моем мнении? Он замялся. Потом: да, знает, «когда давал указание, мы с ним говорили о вас. Он знает, что статья Амбарцумова – это ваша рекомендация». Я не стал выводить его на чистую воду, хотя понятно, что он показывал (или зачитывал по телефону) этот мой протест. Не стал я, конечно, выспрашивать, что обо мне говорил Зимянин.

В оправдание своего поведения Косолапов начал было опять говорить, что он лично тоже не согласен с моей оценкой статьи Амбарцумова. Но я отказался вступать в эту нелепую дискуссию. На днях выйдет «Коммунист». Впрочем, Косолапов заверил, что бугаевский разнос подан в ослабленном виде.

Только что вел длительную беседу на Дмитровке с Каштаном и Уолшем (лидеры КП Канады) – об итогах Громыко в Вашингтоне, о перспективах международного Совещания компартий, о британской делегации КП в Москве, о положении в ФКП и т. п. подробно записывали (в апреле у них свой съезд).

6 октября 1984 г.

Попался в руки Карамзин. Об Иване Грозном. Такое впечатление, что Сталин хорошо прочитал Карамзина и действовал точно по его схеме – в зверствах. А может быть, такова биологическая логика тиранов. Карамзин заканчивает главы о Грозном: Злопамятна история, народ – не злопамятен. То же самое с народным отношением к Сталину.

Почему не любят и не верят Черненко? Не только же потому, что он не смотрится по TV и задыхается. Он произносит прекрасные, умные, справедливые речи (что перед писателями, что перед народными контролерами). Но все знают, что он вернул Щелокову все регалии и определил его на службу в его же министерство старшим инспектором. Ему не прощают, что Медунов вместо того, чтобы сидеть в тюрьме, живет в Москве на хорошей пенсии. А теперь вот главный московский лихоимец и вор Гришин получил вторую звезду Героя.

Смотрел «Время желаний» с Папановым. Великолепно и мудро, и очень во всем современно сделанный фильм.

Впервые читал стихи Арагона по-французски. Любопытно. Он в свое время был просто просоветским.

Опять обратился к Герцену. Дневник 1842-45 годов. 30-летний человек. Гигантский ум и феноменальная образованность. И опять же – все про нас сегодняшних.

7 октября 1984 г.

Был в Царицыне. Смотришь на это великолепие недостроенного замысла и хочется, чтоб это было доделано сейчас, сразу во всеоружии современной техники и возможностей, чтоб внутри все сверкало хрусталем – плафоны и фески, мраморные лестницы и паркет, чтоб это был партнер Третьяковки или Пушкинского музея.

И. впервые я был в Царицыне в 1928 году. Школьная экскурсия первоклассников. Возила нас туда в мае первая моя учительница Надежда Ивановна – из школы на Маросейке, в Петроверигском переулке, куда я до пятого класса ездил на трамвае один каждый день из Марьиной рощи.

Я, видимо, уже был простужен, а мы, помню, еще валялись на траве. Поездом (с паровозом) нас привезли обратно на Курский вокзал, а оттуда я добирался, как и всегда, один. Доехал я до Марьинского рынка, вышел, а идти не могу. В начале бульварчика на Шереметьевской лег на скамейку. Пошел дальше, опять лег. Так еле добрался до дома и упал в объятия бабушки. Температура в этот день перевалила за 40^о. Страшное, по тем временам, крупозное воспаление легких. Чуть не умер. Спас меня рощинский «земский» врач Михаил Иванович Соколов со 2-го проезда (помню белый чеховский домик, где он принимал больных). От этого воспаления пошла у меня астма, которая мучила меня приступами (раз в месяц по два-три дня) до 1960 года, включая войну. Тот же Михаил Иванович предсказал тогда: кончится в 20 лет или в 25. Если нет, то в 40. Если и в 40 не кончится, тогда умрет от астмы. Ровно в 40 лет приступы прекратились. Последний был летом 1960 года. Но последствия этой болезни ощущаю до сих пор.

Вот такие воспоминания у меня с нынешним визитом в Царицыно.

10 октября 1984 г.

Позавчера был в гостях у Григория Бакланова. Теперь он уже совклассик. Без него не обходится ни одна официозная обойма наших прозаиков.

Посидели, выпили. У него умная, во всем осведомленная жена. Пришла Ира Огородникова и сразу же взяла лидерство в разговоре. Мы с ней давно не виделись, ей должно быть 64, а она глядится красоткой: изящная, элегантная, светлая. ничего не скажешь – порода! Столбовая, никак.

Говорили о чем попало: о пленуме писателей, совершенно ничтожном, пустом, свидетельствующем о тупике литературного процесса, если пытаться его изображать, как нечто цельное и целеустремленное, – а именно так напрашивалось его судить, потому что он был посвящен 50-летию первого съезда писателей, т. е. началу «единого потока», соцреализма. Говорили о генеральстве в писательской среде, о том, как начальники в Союзе писателей сами себя выдвигают, награждают, сами себе присваивают, сами себя издают и т. п., о несправедливостях, как везде, о шкурничестве вместо идейности, о беспринципности и даже смелости ради карьеры.

Говорили о немцах, которые не все фашисты. Бакланов пытался со мной спорить: мол, все равно они нас презирают и пока у нас не будет хорошей (лучшей, чем у них экономики, а этого никогда не будет), они нас не зауважают и не сочтут за равных. Я возражал, что у нас-де свое «оружие», чтоб быть снисходительными и поплевывать на их претензии.

Говорили о Горбачеве – как продолжателя Андропова, который не знал, что мало ему отпущено, и поэтому медлил с решительными мерами.

О молодежи, о тех, кто празднует у нас дни рождения Гитлера, о том, что символы «Спартака», «ЦСКА», «Динамо» на стенах и заборах – это не просто детские забавы болельщиков, это почти организованная форма протеста, пока еще не имеющая определенного адреса. Ирка выдвинула теорию: нас стало слишком много – людей, а регулятора (естественного) нет. Вот и начинаем бесится.

Бакланов подарил три тома своего выходящего четырехтомника. Полистал я его во время болезни. Задержался опять на «Июле 1941 года». И поразился опять: это же – куда там Константин Симонов – клеймление преступлений, которые обернулись миллионными жертвами, трагедией 41 и 42 годов! И это вновь издано в 1983 году – за такое, в гораздо ослабленном виде, Некрича в конце 60-х исключили из партии и выгнали из

Института истории, и он оказался в США. Но в однотомнике о Второй мировой войне под редакцией министерства обороны начисто игнорируется, каковыми мы в действительности оказались перед нашествием. Все там в порядке: войну предвидели, к ней готовились, принимали все меры, но вот, мол, не успели. И в это же самое время выходит этот роман Бакланова, как, впрочем, и другие художественные произведения такого же взгляда на нашу тогдашнюю историю.

Все-таки хорошо, что в России никогда, за исключением сталинской эпохи, не было порядка!

11 октября 1984 г.

Сижу дома, но в основном делаю все для службы. Несколько раз правил записку об МКД для Политбюро, которую Б. Н. еще и не начинал читать, хотя получил до своего отъезда в Алжир. Думаю, откладывает до после Пленума, рассчитывая (как уверяет Арбатов), наконец, прерваться в своей голубой мечте – стать членом ПБ. Придумал я «критерии» нашей работы в МКД с учетом реалий: что не все считают себя марксистами-ленинцами (но их не исключить из МКД), что многие нас будут критиковать и с этим тоже придется считаться и что единственным абсолютным признаком принадлежности к МКД остается общая «конечная цель» – коммунизм (в который, впрочем, тоже не все верят).

Отредактировал тексты Терешковой, которая едет в Англию на королевский «день женщины».

Читаю вёрстку «Идеология социал-демократии между войнами». Мы с Галкиным ответственные редакторы. Это совершенно новое произведение: впервые объективно, с полным знанием предмета, критически и без заушательства и приписок разбирается эволюция программ и политических взглядов международной социал-демократии. Между прочим, обнажается почти текстуально совпадение тогдашних их идей с современным «еврокоммунизмом». Грустно, что рабочее движение идет циклами, все время возвращаясь к тем же самым идеям и рецептам в поисках новых или выдавая их за новые, то ли по невежеству, то ли от неспособности или невозможности (объективно) выдумать что-то новое. Коммунисты-ортодоксы отличаются тем, что стараются держаться придуманных классиками идей. И их поддерживает то, что волнообразный и зигзагообразный ход событий иногда соприкасается с прямой, «несгибаемой», линией, на которой расположены идеи классиков.

Продолжаю редактировать VIII том «Международного рабочего движения. Теория и история». В будущем году надо заканчивать эту «эпопею». Не думал, что тимофеевским ребятам удастся найти более или менее приемлемый вариант изображения комдвижения 6070-80 годов.

12 октября 1984 г.

Статья Бугаева вышла в № 14 «Коммуниста». Перечитал. Конечно, вопреки обещанному Косолапов там ничего не смягчил и не изменил. Может быть, действительно что-то есть в обвинениях западников, когда они обращают внимание на то, что длительная «идеологическая борьба», для которой характерны проработки, разоблачения, клеймления, отлучения и т. п. преображают и нравственную природу людей, которые этим занимаются. Они уже и сами перестают замечать, что действуют непорядочно, постыдно., т. е., конечно, те, кто не потерял до конца совесть и не готов цинично и злорадно писать и делать любую гнусность, лишь бы она была нужна и давала навар им лично. Бугаев, видимо, принадлежит к этой категории – с остатками совести. Он убежден, что делает правое дело. Впрочем, бороться невозможно ни против того, ни против другого вида этой интеллектуальной подлости. Потому, что партийно-государственная «нравственность» даже не считает нужным соизмерять свои действия с «простыми нормами человеческой морали», с элементарной ответственностью за последствия своих действий для отдельных людей. Я, например, убежден, что ни один из Секретарей ЦК, которые завизировали свое согласие под запиской Отдела науки об осуждении Амбарцумова, не читали его статьи. (За исключением, может быть, самого Зимянина). А ведь в результате его почти отлучили от ленинизма, а 20 ученых – членов редколлегии и всю редакцию «Вопросов истории» публично обвинили в безответственном и ложном понимании Ленина.

Вот уже четвертый день я дома. Много читаю, много пробегаю глазами, много пишу и редактирую, по службе и из удовольствия, а вернее потому, что обещал и обязался. Всю последнюю ночь не спал: опять переживал подлость с амбарцумовской статьей.

15 октября 1984 г.

В субботу был на выставке картин, представленных на госпремию: убожество удручающее. Выставка туркменской живописи по случаю 60-летия республики: ни одной живой души. Один я пробежал по залам. Зачем такое устраивают? Демонстрация антиинтернационализма.

Сегодня мне Б. Н. по секрету сообщил, что хлеба уродилось меньше 170 млн. тонн – как в худшем из засушливых годов последнего пятилетия. Рассчитывали на 210 млн. тонн, закупаем за границей 50 млн. тонн, невиданное количество! По этому поводу Б. Н. проехался по Горбачеву: мол, поставили его в ЦК на сельское хозяйство. А дела все хуже и хуже. Между тем, он (Горбачев) все время норовит лезть не в свое дело: комдвижение, внешняя политика (это в ответ на мое напоминание о записке по МКД, которая опять залегла у него на столе. Он вспоминает о ней со страхом и отвращением. Все тянет и тянет, рассчитывая, что как-то удастся обмануть время, «обойти», не представлять, увильнуть от этого поручения).

Хвалился, что на Политбюро он, Б. Н., якобы выступил инициатором речи Черненко: что, мол, в ответ на миролюбивые заявления Рейгана, надо что-то и делать, помимо упорных утверждений, что политика США не меняется. Сегодня уже есть проект: МИДа, Генштаба и Замятина (но без «инициатора» Пономарева) – ответы на эту тему Черненко корреспонденту газеты «Вашингтон пост». Не совсем то, что хотел Б. Н. и что мы ему написали. Он, оказывается, посылал это Александрову, но тот посоветовал использовать этот текст в другой связи.

16 октября 1984 г.

Был на Секретариате ЦК. Записка Черненко о работе с кадрами. Все правильно: надо молодой резерв иметь, из знающих людей, и чтоб не было уголовников среди партработников.

Гапуров (первый секретарь Туркмении) докладывал, как «выполняется» четырехлетней давности постановление о борьбе «с религиозными пережитками». Сам первый секретарь выглядел убого, жалко, беспомощно, неграмотно. А картина такова: все свадьбы, даже те, которые регистрируются по-граждански и справляются по-комсомольски, потом фиксируются у муллы. Тысячи подпольных мулл. Люди на глазах у общественности живут вроде по советским нормам, а дома, в ауле – по законам шариата. Мальчиков обрезают, 100 % похорон – по правилам Корана и т. п. По 40–50 самосожжений в год. Бобков (КГБ) доложил, что обнаружены даже мюридские группировки. Настроения антисоветские и антирусские очень широко распространены. 270 тысяч работоспособных не работают. 85 % работоспособных женщин сидят дома и ведут образ жизни такой же, как и 100 лет назад. Калым процветает: суммы достигают 10 000 рублей. Лучинский (зам. зав. Отделом пропаганды), выступивший с содокладом, сообщил такой факт: четверо комсомольцев умыкнули девушку прямо со свадьбы и одного из них подпольный мулла тотчас же женил. Муллы сплошь и рядом освящают браки с несовершеннолетними. И т. п.

И вот русские секретари ЦК во главе с Горбачевым искренне удивляются и возмущаются, как все это может быть спустя 67 лет после Октябрьской революции! Я тоже удивлялся.

И приходят в голову невеселые идеи: а не послать ли всех этих туркмен вместе с таджиками, узбеками, эстонцами и прочими к ёб. матери: пусть самостоятельно делают с собой что хотят! Может, обратно запросятся когда-нибудь.

Куда там. Мы Афганистан-то не хотим «выпустить» из рук и пытаемся его цивилизовать и «осчастливить» ценой тысяч жизней своих ребят и всемирного позора на голову страны Советов!

Б. Н. после моего с ним вчера разговора и намека, что Горбачев-таки интересуется запиской об МКД, сегодня вдруг вернул записку с исправлениями и подчеркиваниями. Просто отчаяние берет: добавил газетной аллилуйщины, вычеркнул все попытки серьезно и реалистически оценить условия нашей работы в нынешнем комдвижении. Руки опускаются… Загладин посмотрел, оценил вклад Б. Н.'а в вышеупомянутом духе и послал все мне. А мне – больше всех надо?! А я болею душой и сам не знаю, почему не хочу плюнуть на все и перепечатать, как хочет Пономарев и представить. Но стыдно. Совесть не позволяет.

17 октября 1984 г.

Принял польского посла, болгарского посла. Просили рассказать о встрече в ЦК с делегацией КП Великобритании. Был целенаправленно объективен.

«Учел» замечания и правку Б. Н. записки в ПБ об МКД. Но опять же хитроумной редакцией и перефразировкой оставил реалистический подход к современному МКД, ибо другого нет и не будет, как бы это не хотелось Пономареву.

Итальянцы в ответ на нашу статью к 20-летию смерти Тальятти в «Новом времени» опубликовали статьи самых видных руководящих своих деятелей, начиная с генсека Натты – на 16 полосах «Униты», доказывая, что именно от Тальятти идет критическая линия в отношении КПСС и СССР, и утверждение полной «автономии» ИКП. Еще одно доказательство, что никакому Пономареву уже никогда не загнать овец в коминтерновскую овчарню.

21 октября 1984 г.

Вчера был у Феликса Зигеля (школьный друг). Поразительны тайны и судьбы. Он, оказывается, духовный сын того самого знаменитого Введенского (инициатора знаменитого религиозно-философского спора в 20 годах). И это – с 1934 года. Мы, все мы, класс, знали Феликса с 1935 года, а некоторые и раньше. Но об этом я узнал впервые. И еще более поразительно, что в 1980 году от «одного духовного лица» Феликс достоверно узнал, что Введенский был оборотнем, что он еще в 1916 году поставил себе целью подняться на верхушку православной иерархии, чтобы разрушить церковь изнутри. (Сам он еврей – выхрест, 1898 г.). И сенсационный диспут с Луначарским в 1928 году был инсценирован в ОГПУ, и с Луначарским заранее договорились, чтоб «правдоподобно» доказать, что Бога-таки нет. И на совести Введенского кровь десятков «святых отцов», начиная с митрополита Петроградского (в 1922 году) – его расстреляли. Затем сам Тихон, патриарх и т. д. и т. п. Показывал фотографии Введенского: облик действительно демонический.

Феликс рассказывает о «потрясении», которое он испытал обо всем этом спустя 28 лет после смерти своего «духовного отца». Но, мол, хотя он великий грешник, но заслуживает снисхождения. «Фотографии его я вынул из-под стекла на письменном столе. Но на могилу его каждый год продолжаю ходить. Не могу иначе».

Поразителен сам Феликс, – профессор геодезического института, автор десятков книг по космогонии, кометам и НЛО, популярный лектор по всем этим предметам. Многие его на улицах узнают. Вполне нормальный в быту, склонный к ёрничеству, скабрезности, всяким выдумкам и полухулиганским куплетам, одновременно вроде добропорядочный отец, примерный семьянин. Словом, вчерашний вечер меня здорово взбудоражил неожиданностью явлений в одном и том же советском мире.

22 октября 1984 г.

Встречался с Вассало. Зовет на Мальту в декабре. Куча шифровок, в том числе – зовут в Ирландию – Рабочая партия оперяется, в ущерб КП О'Риордана.

Все гоношусь с «анализом» комдвижения, совершенствую. А Б. Н.'а интересует написанная ему Ковальским и Меньшиковым статья – примитивное поучение, что революционный процесс – не «рука Москвы», как утверждает Рейган, а результат объективных законов.

Завтра Пленум ЦК. Сенсаций не ожидается.

23 октября 1984 г.

Был Пленум ЦК. Ждали оргвопросов, их не последовало. Повестка дня – мелиорация. Первым произнес речь Черненко. Он так задыхался, бормотал, «съедал» слова и фразы, что временами ничего понять было невозможно. Хотя, когда я в перерыве пробежал розданный текст его речи, – все оказалось уместным и разумным.

Тем не менее последующие выступающие, начиная с докладчика Тихонова, выспренне оценивали эту речь, как «яркую, глубокую, насыщенную идеями, программную, впечатляющую, глубоко взволновавшую всех нас» и т. п.

И будто в насмешку, перед началом прений председательствовавший Горбачев предложил прослушать граммофонную запись Ленина «Что такое советская власть?», обосновав такое необычное предложение тем, что наши «искусные инженеры» сумели практически восстановить голос Ленина почти без изъянов. Около 10 минут слушали потрясенные эту речь гения. И думаю, не один я сопоставлял ее с речью своего Генсека: чем мы были, чем мы стали.

Поклоны «мудрости» и прочее в адрес Черненко были в каждом выступлении, более или менее вопиющие. Но в отличие от брежневских времен, эти обязательные места ни разу не сопровождались аплодисментами. Впрочем, весь Пленум, как школьники, вставал, когда Черненко появлялся в президиуме.

Что касается мелиорации, то картина, как и во всем, разная: есть яркие пятна – душа радуется (Алтай, колхоз на Ставрополье.). Но «в целом» картина безрадостная: мелиорируем ведь с 1966 года, почти 20 лет, а в большинстве случаев урожаи чуть больше, чем на богаре, а то и меньше. Зато экологический вред уже очевиден, и то, что сооружено 1015 лет назад, устарело не только морально, но просто изношено и заржавело.

Одиноко я себя чувствую в этой толпе «ответственных деятелей». Многие из них, действительно, при деле и несут большую ношу, нужную стране. А многие – бюрократический балласт. Но все – лишь «голосующие», без чего, кстати, тоже можно обойтись. Ибо, как и во всех других случаях, все было заранее подготовлено и предопределено. А Пленум – лишь ритуал, от которого, впрочем, ни одно цивилизованное общество не может освободиться, только у каждого – разный.

И вот – выходишь из Спасских ворот. экскурсанты, отгороженные стайками и милицией, глазеют: «ЦК идет! С заседания! Решали!» Невольно в душе задираешь нос, потому что и на тебя смотрят, как на человека, который «там решает!» Смешно.

Пришел к себе – звонок. Пономарев. Говорит, что разговаривал с Горбачевым о «своей» статье (насчет обучения Рейгана истмату) и тот одобрил. Так что, мол, сообщите об этом Косолапову и чтоб побыстрее выпускал номер.

Словом, кому что, а курице просо. Тов. Пономарева интересует не мелиорация и даже не МКД – его интересует его пошлый текст, изготовленный консультантами на уровне учебника для 9 класса.

Мне показалось, что Косолапову и Медведеву, замешанных в истории с Амбарцумовым, неловко передо мной. Показалось даже, что они искали случая поговорить со мной в «непринужденной» обстановке в перерывах Пленума. Но я делал вид, что не замечаю их. И когда приходится говорить с ними по телефону по службе, тоже сухо ограничиваюсь делом, не давая и намека на то, что склонен «объясняться», упрекать, взывать к их совести, порядочности, товариществу.

25 октября 1984 г.

Заболел. Оттого и настроение «упадочническое», впрочем, – это и результат «общеполитической позиции». По контрасту удивляюсь на Пономарева, которого опять «прокатили» – голубая мечта стать членом Политбюро не состоялась, а ему, как с гуся вода.

Может из-за болезни кажется, что все рассыпается. В Отделе какая-то расхристанность. Замы не знают, что каждый из них делает, и неделями, а то и месяцами не общаются друг с другом. Каждый, видимо, считает, что он делает самое важное дело: Шапошников, доламывая финнов, то в Хельсинки с Романовым, то в гостинице на ул. Димитрова; Брутенц, присутствуя на «государственных встречах» вверху с арабами, и представляя КПСС на их всяких съездах и мероприятиях; Загладин – на внеотдельской орбите: по Программе КПСС, по подготовке вместе с Александровым записок для К. У. -произносимых потом, как «крупные инициативы» на Политбюро, на встречах с разными парламентскими делегациями и, конечно, на телевидении. А также почти каждую неделю в каком-нибудь журнале и газете. Его работа в Отделе ограничивается приемом партийных делегаций. Он ждет своего часа, а тем временем пытается получить государственную премию за книжку, по которой получил уже докторскую и сейчас хочет попасть в член-коры.

Распад, может, не дошел до нижних пластов Отдела, но до среднего звена – безусловно. Тем более, что объект нашей деятельности – комдвижение – настолько бесперспективный и рыхлый, настолько «результаты» нашей работы не определенны, что безразличие, цинизм, наплевательское отношение к делу, сачкование очень легко внедряются в «почву».

Таково состояние в главном для меня – в службе.

26 октября 1984 г.

Вчера перечитал «Исповедь» Л. Н. Толстого. Спорить можно с ним по каждому ряду аргументов, но суть он схватил (вернее воспроизвел из всего предшествующего духовного развития человека) – «зачем мы живем?» И ответа нет. Другое дело, что для миллиардов людей, в том числе интеллигентов, такого вопроса всерьез и не существует. Спросить, например, у Пономарева – зачем он живет?… Он сочтет спрашивающего за сумасшедшего, а еще хуже – ревизиониста и антисоветчика.

27 октября 1984 г.

Вчера съездил в Отдел. Встречался с Клэнси, который пытается воссоздать настоящую компартию в Австралии. Вроде бы долг вежливости. И потом только понимаешь, что в общем-то эта никем не санкционированная, даже с Пономаревым не согласованная беседа (он даже не знает о ней), может повлиять на что-то очень важное в дальнейшей истории целой страны. Там развалилась одна КП, разваливается другая (СПА), Клэнси пытается создать третью – «марксистско-ленинскую, но вполне современную», умудренную всеми плюсами прошлого опыта. Если ему это не удастся – объективно места комдвижению в этой стране нет. А если удастся и дело пойдет?…

Во всяком случае, я говорил от имени ЦК, я «одобрял» и обещал всякую поддержку. Хотя ЦК – ни сном, ни духом. Даже, если бы я попытался доложить в ЦК, никто бы не обратил внимания: подумаешь, какая-то там австралийская компартия и вообще неизвестно, что там происходит, а разобраться и просто знать – некогда, не хочется, и «не нужно».

«Важнее» (перехожу опять на Пономарева) произносить речи перед французскими парламентариями, от чего никакого реального действия не будет (чистый протокол), но зато – почти целая полоса в «Правде» с текстом этой речи, удручающей своей банальностью и болталогией. Вряд ли найдется в СССР десяток читателей, которые прочтут эту речь, а уж во Франции – подавно.

Пробежал архивные публикации Зощенко в № 10 «Нового мира». У него, оказывается, «такое» появилось еще до начала того, когда он стал публиковаться писателем.

Служебные вещи, например, ТАСС читаю с большим увлечением, чем просто литературу, стоящую вокруг на полках. Может быть, опять же потому, что это еще для чего-то пригодится.

Позвонил Тимофеев и предупредил, что есть отзывы на VIII том, а они могут спровоцировать Б. Н.'а на ликвидацию всей двухлетней работы. Я подумал, как отбивать. Надо будет взять слово после доклада Тимофеева.

31 октября 1984 г.

_Вчера был на Секретариате ЦК. Горбачев в отпуске, после целого лета и осени, когда он вел и Политбюро и Секретариат. Все ожидали, что теперь, временно, Секретариат будет вести Романов – единственный, как и Горбачев, секретарь ЦК – член Политбюро, больше таких нет. Однако, ко всеобщему изумлению, появился сам Черненко.

И это зрелище достойно современной истории. Прежде всего – разительный контраст с Горбачевым – живым, умным, заинтересованным в том, что он делает, верящим, что можно чего-то добиться, человеком с замыслами, с готовностью действовать ради задуманного.

А этот: читает наименование вопроса повестки дня так, что мой внук в сравнении с ним – Качалов. Косноязычно, путая слова, перевирая ударения, без знаков препинания. Сама манера «ведения собрания» – на уровне первичной организации в какой-нибудь мелкой мастерской: «Вопросы есть? Нет… Кто-нибудь хочет сказать? Вы? Послушаем товарища.»

Комментарии примитивны, однообразны, формальны (лишь бы перейти к следующему вопросу). Выводов – никаких, а заключения к прениям, – лучше бы их не было, потому что ничего не поймешь. Я, например, так и не понял, дали или нет Бондарчуку в порядке исключения государственную премию («Красные колокола») или нет (он не добрал в Комитете по премиям двух голосов).

И вот сижу я, смотрю на этого человека и думаю: как же это так? В великой стране, у богатого талантами народа, создавшего величайшую культуру и произведшего на свет сотни и тысячи людей глубокого ума и уникальной образованности, такой лидер – примитивный, убогий, полуграмотный, серый человек, посредственность из посредственностей, ни в чем серьезно не разбирающийся и не знающий ничего основательно. А от него зависят судьбы мира, сверхдержава в его руках, он располагает властью, сопоставимой разве с властью диктатора банановой республики: одного слова его достаточно, чтобы любой в нашей стране оказался не там, где он есть, и не тем, кто он есть.