Текст книги "Совместный исход. Дневник двух эпох. 1972–1991"

Автор книги: Анатолий Черняев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 128 страниц)

Это все – плоды неуемной энергии Шапошникова. Который стоит нашему государству миллионных денег, в том числе – в валюте, а пользы от нее. Мир-то ведь «делается» совсем в других комитетах. Зато сотни кормушек для «деятелей» разного ранга, «борцов» за что угодно, лишь бы шла хорошая зарплата и подачки из Москвы.

Когда-нибудь нас (Международный Отдел и тов. Пономарева) шарахнут за всю эту активность.

4 декабря 1976 г.

С 29 ноября по 3 декабря был в Будапеште. «Шестерка» по социал-демократии – в частности, в связи с только что (в эти же дни) прошедшим XIII конгрессом Социнтерна. Посадка в Белграде из-за погоды. В Будапеште – на «горе» три дня в государственных дачах. Дискуссия. Мое основное выступление со ссылкой на Пастернака по аналогии: социал– демократическое «примечание» к динамике истории, определяемой коммунизмом. Оппортунизм социал-демократии, как возможность сотрудничать с ними и использовать их.

Были и со стороны других попытки оригинальнее подойти к социал-демократии (но не со стороны болгар и чехов – они еще на школярском уровне, просто серы и убоги, особенно чехи!)

[Кстати, мне вчера Загладин рассказал об одном разговоре с помощником Берлингуэра: «Зачем вы все время цепляете чехов?» Тот: «А вы что – сами не видите, что они мудаки?!»]

На «шестерке»: мое вмешательство в спор умно-прагматичных поляков (Суйка, Сильвестр) и строго схоластических болгар, которых шокировало, что по существу я поддержал не их, хотя по форме вроде бы отдал должное и тем, и другим.

Ужин с секретарем ЦК Денешом. Он мудр, спокоен и скучен. Мой тост, который потом вспоминали при всяком удобном случае.

11 декабря 1976 г.

Вчера встречал и разговаривал с генсеками Канады и Англии – Каштаном и Макленнаном. Встречал Плиссонье – и ни о чем не разговаривал. Летят через Москву на съезд партии во Вьетнам. Каштан, как ученик все спрашивает, что «мы думаем о событиях в Канаде и как надо бы сформулировать, «исходя из опыта КПСС» политику компартий». Это даже не подобострастие (напротив, он очень капризен и блюдет свой престиж лидера партии), у Б. Н.'а он ни за что не стал бы просить подобное. А тут, просто он хочет позаимствовать идеи откуда бы то ни было. Сам он на них тощь. И людей у него думающих нет. Он дошел до того, что буквально выпросил., чтоб наш Институт США АН СССР написал ему историю его партии. И ребята пишут так же. как Программу партии и проч. Он потом все это выдает за свои сочинения: гарантия полная, не могут же советские разоблачить плагиат!

С Макленнаном совсем другое: разговоры на посторонние темы, главным образом о кризисе в Англии и проч.

Когда имеешь дело с людьми из подобных мизерных партий, всегда какое-то досадливое чувство возникает: будто имеешь дело с «пикейными жилетами». Именно в этом духе они рассуждают о политике и о положении в своих странах – не изнутри, как участники и двигатели событий, а как при сем присутствующие ворчуны.

Резкое отличие от итальянцев, французов, датчан. Кстати, я и у западных немцев этой пикейности не почувствовал, хотя по положению в стране они не лучше КПВ.

На днях я прочитал стенограмму беседы Брежнева с Тито в Белграде. Долго не мог опомнится и придти к какой-нибудь определенности. Леонид Ильич ему спокойно и доброжелательно (в присутствии обеих делегаций) разъяснял, что мы, КПСС, камня за пазухой не держим, никаких тайных замыслов у нас нет, что весь треп о том, будто мы собираемся посягать на Югославию, – это чистый вздор и провокация. «Информовцев» мы не поддерживаем и не снабжаем. «Я не могу допустить даже мысли, что у нас кто-нибудь может поддерживать кого-то, кто выступает против СКЮ, против тебя (Тито)!» Мы, мол, записали в совместных и международных документах, что признаем право каждой страны идти своим путем к социализму. Никто не должен ни мешать, ни вмешиваться. Однако, зачем ваша печать то и дело на нас лает, приписывает нам всякие фантастические намерения, да и деятели ваши иногда говорят о «двух сверхдержавах», «о двух центрах гегемонизма и подавления», намеки всякие делают и т. п. То и дело поднимают шум вокруг сталинизма, хотя мы с этим покончили. И решения XX съезда для нас остаются в силе. Нельзя, мол, допускать, чтобы подрывали нашу дружбу и сотрудничество. У нас и у вас много врагов и «всякую такую печать» они используют и против нас, и против вас. Вот смысл, но не словесность, конечно.

Тито ответил на другой день. Похвалив Л. И. за откровенность, сам пообещал быть откровенным. И сказал: «Мы усматриваем противоречия в вашем вчерашнем выступлении (Брежнев и Тито больше на «вы», особенно в присутствии других; Брежнев иногда соскальзывал на «ты», Тито – никогда). Присутствует недопонимание нашей внутренней и внешней политики. Вы говорите: зачем ворошить прошлое? Конечно, не надо акцентировать, но и упускать его из виду не стоит. Прошлое нельзя снять одними декларациями. Многое в вашем (то есть КПСС) поведении напоминает нам о прошлом. Да, и у нас, и у вас есть люди, которые сомневаются в искренности друг друга. Нашим пищу дают известные положения Программы КПСС (о ревизионистском руководстве СКЮ). Позвольте процитировать два абзаца из «Программы КПСС»… После принятия «Программы» у вас было три съезда партии, но вы и не подумали поправить эти места.

Восстановление «Обществ дружбы», как вы предлагаете, для нас неприемлемо: слишком много было «лишнего» в его работе у нас. Мы признательны за снабжение нас некоторой военной техникой, но пролеты военных самолетов и заходы судов в наши порты – только в соответствии с нашим законодательством (уведомление за 60 суток).

Что касается нашей печати, то мы не считаем, что критика сталинизма, этатизма, культа личности – это антисоветизм. А кроме того, у нас сложилась своя система информации, отличная от вашей. И менять ее мы не собираемся.

… Существует стремление вовлечь Югославию в социалистическое содружество. Мы считаем, что это только осложняет наши отношения, мешает нашему с вами сотрудничеству.

Мы последовательно придерживаемся решений берлинской конференции (то есть коммюнике принятого в этом же году на конференции 28 компартий Европы в Берлине), а вы позволяете в печати практиковать отношения между КП с «доберлинских» позиций. Ваши действия и заявления противоречат духу этой конференции…»

Брежнев в ответ похвалил Тито за прямоту и сказал только, что «примет это к сведению, хотя и не во всем согласен»…

Долго я потом думал. В самом деле, мы искренне хотим дружить с Югославией и искренне не думаем ее поглощать, подчинять и т. п. Но «теоретически» мы ее не признали. В глубине сознания, не отдавая себе в этом отчет, мы считаем ее «отклонением от нормы» и рассчитываем на «исправление». И они это видят. Пусть Брежнев говорит от души. Они в этом не сомневаются. Но основополагающая концепция нашего социализма осталась прежняя, в общем – сталинская, «краткокурсная». И югославы, как и итальянцы, и французы – видят в этом теперь фундаментальную несовместимость с нами. Отсюда их нежелание принимать органически термин «пролетарский интернационализм», за которым не без оснований им чудится «Коминтерн». Отсюда замена его поверхностно-спорадической категорией «интернациональная солидарность».

Послесловие к 1976 году

Я должен поправить себя: в послесловиях к предыдущим двум «томам» я дал незаслуженно уничижительную оценку Брежневу. Рано списал его как государственного деятеля. Он явно превосходил своих «коллег». Я, правда, говорил о его заслугах в сохранении мира. Но недооценил глубины его решимости и искренности в стремлении не допустить ядерной войны.

В этом томе описывается подготовка XXV съезда КПСС в Завидово, на дальней генсековской даче (она же – охотничье угодье). Там узкая группа интеллигентов– аппаратчиков верхнего звена сделала, пожалуй, последнюю попытку спасти лицо Советского государства, навязать политике нормальный здравый смысл. И в ходе невероятно откровенных бесед с Генсеком выявилось до конца его качество как убежденного и непоколебимого «сторонника мира» (прошу прощения за штамп, но другого термина не подберу). И здесь его роль действительно «историческая».

Если бы не «Чехословакия-68», на что он пошел, скрепя сердце (теперь это известно), скорее всего потому, что чувствовал себя еще не совсем уверенно в высшем руководстве, если бы не «Афганистан-79», на который его сподобила тройка членов Политбюро, пользуясь его физической и психической беспомощностью (он почти утратил представление о происходящем вокруг), то, думаю теперь, он вполне заслуживал Нобелевской премии мира. Во всяком случае, Брежнев, по делам своим в пользу мира, был бы достоин ее больше, чем все, кто получил ее в 70-х годах. Конечно, представить себе Брежнева Нобелевским лауреатом по тем временам – чистая фантастика. Тем не менее.

В противоречии со сказанным деградация личности продолжалась: бесконечные самонаграждения, вопиющая вульгарность в демонстрации себя в качестве беспрекословного «хозяина» страны, поощрение позорного подхалимажа, вакханалия приветствий и поздравлений, которые от имени Генсека едва ли не ежедневно направлялись фабрикам и заводам, республикам и городам, всяким прочим коллективам, срывы, свидетельствовавшие об умственном расстройстве.

В этом «томе» – новые свидетельства упадка и дезинтеграции коммунистического движения. В связи с XXV съездом КПСС и европейской конференцией компартий продолжались усилия держать его на плаву, циничные, смешные, безнадежные. Те, кто к этим усилиям был причастен, – от самого верха до разного калибра исполнителей в аппаратах ЦК, – сами не верили уже в его реальность и жизнеспособность. Более того, – не признаваясь себе в этом, – они чувствовали ненужность комдвижения ни для большинства стран, где оно формально присутствовало, ни для, – что особенно существенно – для Советского Союза. И суета вокруг «братских партий» автора записок и ему подобных имеет лишь одно (впрочем, жалкое) оправдание: если мы были не в силах отказаться от мифа, то уж хотя бы надо было постараться, чтобы маневры ради сохранения не выглядели слишком глупо и нелепо, по крайней мере блюсти достоинство, человеческое и политическое, при проведении явно провальной и впустую дорогостоящей политики.

В «томе» два важных пункта, связанных с поездками делегаций КПСС в Германию и Великобританию. Они характерны тем, что выразительно и предметно выявляют, насколько отрезано было советское общество от Западного мира. Проникновение туда (и понимание этого мира) было доступно лишь для очень немногих партийных «интеллектуалов», способных видеть тамошние реальности и здраво осмысливать секретную и всякую другую информацию, которая оттуда к ним поступала.

Что касается общественных настроений этого года и культуры, которая продолжала отчуждаться от идеологии, ничего принципиально нового (по сравнению с двумя предшествующими «томами») читатель здесь не увидит, но сами наблюдения любопытны.

1977 год

Разговор у мня в кабинете с Брутенцом… О нашем отчаянии… О тупике, в котором мы оказались. Как можно! – На фоне продолжавшегося около месяца фестиваля награждений 70-летнего Генерального, не было, думаю, человека – от простого работяги до рафинированного интеллигента и даже аппаратчика, – который бы, глядя это каждый день по телевизору, не удивлялся, не возмущался, не издевался бы над собой и властями, не смеялся бы.

Немыслимый треп всех mass media об успехах, победах, росте уровня и превосходствах, треп политически глупый настолько, что, если б не ясно было его бюрократически шкурного происхождения, он мог бы показаться просто провокационным.

Я говорил о нравах: Примаков уходит из ИМЭМО в замы директора ТАСС, потому что Иноземцева-директора не избрали членом ЦК на съезде и он «бесперспективен». Хотя 10 лет Женя был у него замом и 20 лет «лучшим другом».

Об Ульяновском – нашем 75-летнем заме, который для того, чтоб пройти в член– корры писал доносы на своих конкурентов в президиум Академии наук, звонил вице– президенту Федосееву и с фельдом ЦК посылал ему пакеты с этими доносами.

И еще. Освобождение Корвалана. Обмен его на Буковского и пошлейшие выпады по этому поводу Ж. Марше и «Юманите», некоторых итальянских друзей. Мой двухчасовой разговор на Плотниковом с Макленнаном на эту тему (он возвращался через Москву со съезда КП во Вьетнаме). Кстати, итальянцы хитрее реагировали. Они четко отделили проблему Корвалана от проблемы Буковского.

Сочинили с Ю. Арбатовым интервью Брежнева с Кингсберн Смитом (в виде новогоднего послания американцам). 29-го оно было опубликовано и, конечно, вызвало определенную реакцию.

Б. Н. поручил мне редактировать рукопись биографии Брежнева, которая готовится по заказу американских издателей для США. До 1960 года – живо и убедительно, после – тягомотина жуткая. Впрочем, сделан текст без культового захлеба.

Карякин подарил мне книжку «Самообман Раскольникова», которую он писал 10 лет. Мы с ним виделись недавно, он жаловался, что «ничего не дают сказать» (цензура). Я спросил: «А ты мне скажи, что ты хочешь сказать людям-то». И подумал: говорить-то этим трепачам, оказывается, нечего, – если, конечно, всерьез!

Загладин написал отличное эссе для № 1 «Нового времени» по тематике «еврокоммунизма». Вот, если бы мы так давно и впредь разговаривали бы с комдвижением, мы не имели бы нынешнего бардака в нем и авторитет сохранили бы! Однако, парадокс в том, что первый зам. зав Международного отдела ЦК это и понимает, и пишет об этом на весь мир. А его зав. не только себе этого не позволяет, но и Загладину не позволил бы, если бы знал, что тот собирается так писать. Да, и не прочтет, разве что из ТАСС'а узнает об откликах на эту статью.

История со статьей Антонио Рубби (ИКП) «Новый интернационализм» в журнале ПМС, где речь идет о перспективе возникновения социалистических обществ, которые будут отличаться друг от друга не только по политической структуре, но «как социально– экономические формации». Загладин разрешил. Б. Н. – после протеста Гарри Отта (ЦК СЕПГ) мечется: с одной стороны, если итальянцам и французам не давать слова в ПМС, они оттуда просто уйдут, как уже и обещали. С другой стороны, за свои деньги, в советском по сути журнале, в том числе на русском языке печатать такое!. Это же попрание всех основ! ЦК забросают письмами пропагандисты, пенсионеры и профессора!

Вот символ нынешней реальности МКД. Журнал «Проблемы мира и социализма» изжил себя, его надо закрывать, как это в свое время сделали с газетой «За прочный мир и за народную демократию».

5 января 1977 г.

На днях был разговор с Б. Н. По какому-то случаю он вдруг спохватился, что Суслов болен. И произнес примерно следующее: «Болен вот опять… Не только с глазами. Что-то, видимо, с сердцем. Потому, что рука не действует. Вообще он после поездки во Вьетнам резко сдал. Говорили ему – отлежись, не ходи хотя бы на заседания. Но он явился на последний перед Новым годом Секретариат, говорит, неудобно, важные вопросы, итоги надо подбить… Теперь вот опять свалился. Брежнев вне себя. Он, скажу вам доверительно, вызывал вчера Чазова (начальник 4-го Управления Минздрава) и заявил ему: «Смотри, если ты мне не убережешь Михаила Андреевича, я не знаю, что сделаю. В отставку уйду!»

И в самом деле, Анатолий Сергеевич, ведь – один! Один! (И показал пальцем вверх, подчеркивая, что другого нет). В Политбюро больше нет человека, который мог бы подпирать Брежнева. При всех его (Суслова). (не сказал недостатках) ну, знаете, надо отдать должное. Он без всяких этих (показывает рукой знак подковырки, подсиживания). Ни на что не претендует, не зарится на первое место. Бескорыстно, что там говорить. И он один! – вы понимаете, один, кто действительно мыслит политически, по партийному.

Это вообще большая проблема! (Слова «возраст» не произнес). Посмотрите, Мазуров давно уже вышел из строя. Да, еще какие-то лекарства ему, должно быть, дают. Он выглядит совсем ненормальным, когда появляется. А работать он не может уже полгода. Подгорный тоже совсем больной, почки или печень, точно не знаю. Косыгин давно сдал, а тут еще летом чуть не утонул, после этого два месяца отлеживался. Да и все другие. Это большой вопрос, Анатолий Сергеевич!»

Вчера в зале «Россия» был митинг, посвященный Корвалану. Его речь. «просоветская» по форме, но «еврокоммунистическая» по существу: отказ компартии от руководящей роли КП, все партии (включая ХДП) равны, самостоятельны и имеют право на своеобразие, все политические течения (кроме фашистов) закономерны и правомочны участвовать в строительстве демократии Чили. Даже слово «плюрализм» произнесено, которое впервые в политическом смысле было воспроизведено в «Правде». Правда, «диктатура пролетариата» тоже была названа (видно, чтоб не уподобляться Марше), но лишь как орудие защиты демократии от посягательств.

Вчера у меня была беседа с Марселем Тригоном и Патриком Лемаэком (зам. зав. международным отделом и зав. сектором ЦК ФКП). Обсуждали проект партобмена ФКП– КПСС на 1977 год – год 60-летия Октября. Тригон для начала произнес речь явно запрограммированную в Париже, – будто ничего не произошло за эти два года, будто не было в последние дни Буковского, фильма «Признание», митинга в «Мютюалите» с участием Плюща, статьи Канапы в «Political Affaris» и т. д. и т. п. Полный «бхай-бхай!» – и ни малейшего повода, чтоб я мог затеять разговор: что ж, мол, вы делаете, ставя Корвалана на одну доску с Буковским. Сам же я его начать не мог: не мог же я в здании ЦК КПСС работникам аппарата ФКП крыть генсека и членов ПБ ФКП! Они просто могли бы встать и хлопнуть дверью.

Паволини, редактор «Униты», с благословения Берлингуэра, попросил у Брежнева интервью. Один вопрос – о разрядке, остальные пять – о демократии в СССР.

Я предложил Б. Н.'у ответить отказом и объяснить это позицией «Униты» в вопросе Корвалан-Буковский. Не знаю, решится ли он? Горазд бурчать в кругу замов. А сам смертельно боится сделать малейший шаг: не хочет (подобно Черчиллю) присутствовать при распаде своей империи.

6 января я неожиданно был вызван к Пономареву. Он объявил, что «нас» вызывает Брежнев, просил быстро одеться и спуститься вниз к его машине. Поехали в Кремль. Успели вызвать Корниенко из МИДа. Блатов был уже там. Бовина не нашли (он в это время «заседал» в пивном баре).

Брежнев начал в своем обычном стиле, хорошо мне известном по Завидово. «Проснулся сегодня, зарядку сделал… Думаю, что-й-то такое мне вчера в голову пришло?. Не сразу вспомнил. А вот что! Неплохая, в самом деле, идея: 20-го Картер вступает в должность. Почему бы не сказать что-нибудь ему такое перед этим, вроде как добрую волю проявить. И предлог хороший: Тулу-то ведь недавно наградили, дали городу «Героя». Я в Туле ни разу не был, хотя десятки раз проезжал через нее, туляки мне даже ружье чинили. Вот и поеду, поздравлю их, вспомню, как они стояли насмерть во время войны, можно сказать – спасли и Москву. И заодно скажу Картеру что нужно».

И стал ходить перед нами вдоль стола, диктовать «схему», все время оговариваясь, что, мол, примерно в таком духе… «Ну, там, конечно, не одни США должны присутствовать. Францию, например, надо помянуть» (больше никого не назвал). Вернулся к тулякам. «Надо, мол, помянуть тех, кто воевал и остался жив. Я вот ведь воевал, а живой»… и прослезился. Встал, прошелся к письменному столу, достал платок из ящика. Упираясь, тяжело сел. «Надо все это сделать выпукло. У меня настроение произнести это с волей. Я подготовлюсь… Вообще я считаю, что мне надо время от времени выступать пред народом… Без больших перерывов. Это поднимает людей, вызывает энтузиазм».

Прощаясь, попросил постараться, хотя времени мало – 18-го уже выступать.

И завертелось. В этот же день Л. И. сообщил о своем намерении на заседании Политбюро. И, поскольку Пономарев оказался вроде бы «бригадиром», к нему пошли звонки от других секретарей ЦК – каждый хотел «поучаствовать». В результате в Новом Огареве оказалось 10 человек (!), хотя работы (если всерьез) было для двоих-троих на два хороших рабочих дня. В пятницу выехали (помимо Пономарева): Блатов, Корниенко, Менделевич, Бовин, Наиль Биккенин (из отдела пропаганды ЦК), Вознесенский (политический обозреватель телевидения), Масягин (консультант из оргпартотдела ЦК) и я. Разделились на две группы – «внутренников» и «международников». И началась бодяга. В мутной дискуссии в течение многих часов не сложили даже плана. Пономарев, претендуя на общее руководство, занимался главным образом рассуждениями на основе прочитанных за последние дни шифровок и с обычными своими «любимыми (антиимпериалистическими) игрушками», к которым мы в отделе привыкли и давно научились с ними обращаться так, чтобы не очень вредить реальной политике.

Распределили кое-как темы, разошлись по своим комнатам. Но на утро в субботу явился «Андрюха» Александров из Барвихи, где он болел воспалением легких, Брежнев ему позвонил и попросил вмешаться. Не захотел даже узнать, о чем мы тут накануне договорились. Для проформы изложил нам свои идеи, не стал слушать ни нас самих, ни наших замечаний на его «идеи». Решительно отвел малейшие намеки на прочие мнения, пригласил стенографистку. Через час текст международного раздела практически был готов. Звонарско– пропагандистский, но давал канву всему выступлению. Андрей Михайлович отбыл к себе в Барвиху болеть дальше.

А мы остались с текстом, с которым во многом были не согласны, даже Блатов. Побурчав, он, однако, стал отстаивать каждое слово андрюхиной диктовки.

По настоянию Пономарева был приглашен Арбатов, который дописал про отношения с Югославией и про Ближний Восток, что Корниенко тут же вычеркнул. Мы шили по канве «Воробья», хотя потом, после «первого чтения» у Брежнева осталось от его диктовки всего несколько абзацев, да и то сильно переделанных. Блатов, руководя нами, «расстраивался» между лояльностью к Александрову, здравым смыслом и нашими «инициативами».

Георгий Маркович Корниенко, тогда зав. американским отделом МИДа, хитрый хохол, знающий дело, прожженный мидовец, недолюбливал Александрова, говорили – видел в нем соперника на место Громыки.

Менделевич был послом по особым поручениям. Помнил я его еще по истфаку до войны – он учился на два курса старше, однокашник Гефтера. Всезнающий, умный, ловкий, высокообразованный. Единственный еврей в МИДе, никогда не пытавшийся скрывать своего еврейства. Сохранился каким-то образом там на высоких должностях до конца своих дней. Видно, в самом деле, редких качеств профессионал. Знал не только, где и в каком дипломатическом документе была поставлена существенная запятая, зачем и кем она была поставлена, но и цитировал Библию наизусть, а также Гумилева, Гете, Баратынского. Козырял латынью, хотя, как и я, учил ее только до войны, в университете…

15 января 1977 г.

В понедельник Брежнев позвал к себе в Кремль – на первое чтение. Громкая читка – возобновленная привилегия Бовина. На первых же страницах, где говорилось о защите Тулы в 1941 году, Генеральный расплакался. «На этом фоне» международный раздел показался ему скучным (впрочем, это справедливо). По существу ничего не добавил. Поразил только тем, что при упоминании о двух инициативах Политического консультативного комитета Варшавского пакта (неприменение первыми ядерного оружия участниками Хельсинского совещания и не расширение обеих блоков) задал вопрос: что это значит? В чем тут смысл? И кто это предложил?! А прошло всего два с небольшим месяца после заседания ПКК в Бухаресте, где сам он это предложил, и где это было записано в коммюнике, а потом наши газеты, радио и телевидение не умолкая афишировали эти инициативы как новый выдающийся вклад Брежнева в дело мира.

Сказал, что посетит Ясную Поляну и «надо бы вписать об этом в выступление: «Это будет важно для нашей интеллигенции…»

Тут я подумал, что наш Генеральный уже абстрагируется от себя как отдельного индивидуума, мыслит себя в категориях общественного достояния и символа… На втором чтении текста мне пришло в голову такое сравнение: так же, как в свое время одевали царя для появления перед народом, мы сейчас «одеваем» Брежнева текстом речи, которую он произнесет, не очень-то понимая, что там написано, ибо важно (с точки зрения государственной) прежде всего то, о чем газеты пишут многократно на все лады.

Для второго чтения мы сделали ударные места – для аплодисментов (об этом особенно заботился Борис Николаевич). Некоторые из них Брежнев перечитывал вслух, громко – так, как собирался произнести в Туле. И оглядывал нас, спрашивая: «Ударно получается? Да, я думаю, получается. Будут хлопать».

Большую часть «дискуссии» (после одобрения текста в основном) занял разговор о его намерении посетить оружейный завод. Блатов, Менделевич и Пономарев стали его отговаривать: мол, воспользуются на Западе – поехал-де инспектировать военное производство, «подгонять гонку», а слов наговорил – о мире, разрядке и т. п. Брежнев сопротивлялся: очень уж ему хотелось сходить на оружейный завод. «Как же так! Приехал в Тулу. Они мне сколько лет охотничьи ружья дарят, делают по моему заказу. А я даже не схожу к ним. Нехорошо!» Пономарев и Блатов опять за свое, с нажимом. Леонид Ильич опять не хочет с ними соглашаться: уж больно он любит ружья, пистолеты и всякое такое. (На знаменитом Тульском оружейном, между прочим, к тому времени остался только один небольшой цех, где производили охотничьи ружья, а в остальных – понятно что). В конце концов сошлись на том, что он съездит туда, а в выступлении и в газетных сообщениях будет сказано, что Брежнев посетил «механический завод»…

Пономарев усадил меня в свою большую машину, к нам подсел Бовин (мидовцы отправились по домам, а Блатов остался в ЦК). И мы втроем, вернувшись в Ново Огарево, вроде как за вещичками, засели ужинать. Б. Н. сам предложил выпить. Бовин мгновенно реализовал. «Придавили» бутылку коньяку и бутылку водки. И пошел разговор…

Я рассказал, как Эрнста Неизвестного вынудили уехать, вспомнили с Бовиным и другие случаи – как мы собственными руками производим диссидентов. И, конечно, снова речь зашла о «еврейском вопросе»… И Б. Н. вновь заявил, как в самолете при возвращении из Англии, что «эту проблему надо решать!» Ударился, как всегда в подпитии, в воспоминания о 20-х годах, о том на этот раз, как Товстуха (помощник Сталина) пустил его однажды в личный архив вождя (письма из ссылки, письма к женщинам и проч.)…

Порассуждали о повышении цен (произведенном 4 января), о том, что даже в Москве нет многих продуктов и т. п.

Потом подъехал Блатов и принял «живейшее участие» в разговоре. В частности, рассказал, как лук производят в Рязанской области, откуда он депутатом Верховного Совета, – ползающие в грязи между грядок бабы, а затеешь разговор, бормочут: «лишь бы не было войны!»

«Хорошо посидели», как любил выражаться Арбатов. Поразительно однако то, что в этом разговоре на одинаковом с нами уровне беспомощности участвовал член руководства партии. Кстати, он все время возвращался к теме об аграрно-промышленных комплексах. Брежнев велел упомянуть о них в тульской речи. Все смолчали, хотя Пономарев «между нами» раздраженно доказывал, что делать этого не нужно. Из этого, мол, даже в Молдавии ничего не получается… А людей этими комплексами отваживаем разводить свиней, растить овощи и фрукты в своих огородах. С чем тогда вообще останемся?! Чем страну кормить будем?!

Ведь речь задумана, чтоб протянуть руку Картеру накануне его инаугурации 20 января. Заодно чуть «надавить» на нового президента. Опровергнуть еще раз (на высшем уровне) «советскую угрозу», по поводу которой перед вступлением Картера в должность вновь развернута массированная пропагандистская кампания. Однако шум о «советской угрозе» опирается на факты. Тут я сослался на Арбатова, который недавно вернулся из Америки и у которого в институте «много знали». Скрыть нашего ракетного и иного наращивания нам не удавалось прежде и не удастся вновь. Поэтому отделаться периодическими заявлениями, что мы никому не угрожаем – не получится. Если мы не пойдем на реальное изменение военной политики и на деле не покажем, что действительно хотим сокращения вооружений, что не стремимся к превосходству в «первом ударе», гонка, рассчитанная на наше экономическое истощение, будет продолжаться.

17 января 1977 г.

По телевизору – Брежнев в Туле, с текстом, который мы делали в Ново-Огареве.

При первом чтении текста в Кремле произошла перепалка между Б. Н.'ом с одной стороны, мидовцами и Блатовым, с другой, по поводу того, что сказать Форлани (МИД Италии), которого Брежнев должен был принимать на следующий день. Пономарев, в свойственной ему «идеологической» манере, настаивал, чтоб Брежнев, воспользовавшись экономическим интересом Италии к нам, «нажимал» – зачем итальянцы базу американских подлодок держат под Римом. Это-де опасно и проч. Блатов и мидовцы урчали: мол, ничего эта база не стоит и вообще это не база, а порт заправки, все равно итальянцы американцев прогнать не смогут, и из НАТО не выйдут. Так что бесполезно на них нажимать.

Брежнев слушал этот довольно резкий спор молча, но вставлял словечки, из которых было ясно, что он на пономаревский путь не встанет.

Б. Н. потом, в машине, излил все свое возмущение на «этих». «Где их только воспитывали?! Совсем забыли. Идет классовая борьба. И итальяшки нас тоже надувают. На них надо жать, а тут… (махнул рукой). И вообще не надо было генсеку встречаться (с Форлани). Это все Громыко тянет каждого на высший уровень. А ему (т. е. Форлани) может и жить-то на МИД'е месяц-другой».

Во время второго чтения Брежнев кое-что сказал о беседе с Форлани: Приятный, молодой, контактный, общительный. Обещал поставить вновь вопрос об инициативах ПКК в НАТО. Это кое-что. Ведь НАТО отверг наше предложение. Дают (итальянцы) нам еще кредит – 700 миллионов рублей»

Все это надо было понимать так: Пономарев напрасно горячился. И вообще – если разрядка, так надо говорить о деле, а не заниматься нажимной пропагандой.

Сегодня прошла через Суслова статья против Элленштейна (для «Нового времени»). Это будет первый идеологический выпад против ФКП. Они ответят.

Медведев (зам. зав. Отдела пропаганды) был во Франции по партобмену. Пишет в телеграмме, что там они все за дружбу с КПСС и проч. То же самое, что и у меня в кабинете, когда здесь были Тригон и Лемаэк.

А Марше и Канапа продолжают свирепствовать в mass media. В порядке борьбы «со всякой ложью в партии» опубликовали заявление ПБ о XX съезде КПСС. Вытянули на свет Коньо и Дуазе, которые вместе с Торезом и Дюкло были в делегации ФКП и велели им рассказать, как было дело. И их «признания» включили в текст ПБ. Мол, дали делегации текст Хрущева на русском языке на несколько часов, конфиденциально. Просили не делать записей. А потом, когда ЦК ФКП официально попросил у КПСС текст, – не дали.