Текст книги "Совместный исход. Дневник двух эпох. 1972–1991"

Автор книги: Анатолий Черняев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 54 (всего у книги 128 страниц)

Вторая половина дня. После тенниса. Играли со Стефаном Дмитриевичем Могилатом. Это помощник Пельше. Спросил у него: что со Здоровым? Здоров – первый зам. Отдела машиностроения ЦК. Я с ним давно знаком, еще когда в Отделе науки работал, вместе играли годах в 1956-57. Потом вместе плавали в бассейне Автозавода в бывшей церкви на Солянке. Он из породы «рахманиных» – хозяин жизни, господствующий класс.

Так вот. Вчера узнаю, что Черненко зачитал на Секретариате постановление:

1. Снять Здорова с работы.

2. Передать дело в КПК – за нарушение партийной этики при устройстве сына в заграничную командировку.

Стефан Дмитриевич уточнил сегодня – сын сбежал, попросил убежища и уже начал поносить советскую власть публично. Что с отцом делать, КПК еще не решил. Но, видно, что-то будут делать, так как отец активно пропихивал его за границу и «вообще избаловал»: квартиру устроил, машину купил, служебную машину для него вызывал, а тот и не скрывал, что ездит за границу, чтоб обарахляться, почти каждый год ездил, хотя и работал в каком-то военно-техническом учреждении, будучи 30-ти лет от роду.

Но тогда почему же с Фалиным поступили «либерально». Даже в членах ЦРК оставили после съезда. Неужели только потому, что у Фалина сын приемный?!

А может быть, вообще ожесточается «режим» в отношении партийных чинов, с учетом того, что произошло в Польше, где «Солидарность» теперь живет и растет на том, что разоблачает «коммунизм для аппаратчиков», созданный при Гереке. Может быть. Но тогда надо начинать «с повыше». или во всяком случае с нашего Управления делами, с Павлова и Поплавского. Впрочем, они умело, если и не обворовывают, то хорошо пользуются партийной кассой в своих «семейных» целях.

Встретился с Искрой. Впервые она вызвала меня на встречу, чтоб попросить за своего мужа – Гулыгу. Он в Институте философии возглавляет группу по изданию «классиков философии». Затеял с одобрения верха издавать русских классиков тоже. Начал с Федорова – праотца космонавтики и основателя теории о восстановлении предков – всех умерших за тысячи лет, причем в точном их обличии с помощью химико-электронных методов! И т. д. Я о нем мало знаю. Читал только то, что в «Прометее» было – большая статья о нем и Толстом. Книгу набрали, а потом интригами Йовчука, которого, наконец, не избрали кандидатом в члены ЦК, где он был 30 лет, по чьему-то звонку велели рассыпать. Гулыга, естественно, не хочет. И издательство не хочет. Апеллировали к Афанасьеву («Правда»): он тоже за издание книги, но не может помочь. Теперь вот я буду помогать.

5 апреля 1981 г.

Вчера в СЭВ'е при скоплении около двухсот персон отмечалось 60-летие Иноземцева. Третий орден Ленина. Представляет, значит, часть академической и аппаратно-партийной элиты.

Противоречивые у меня ощущения и от этого человека и от вчерашнего мероприятия. В своей речи я решил акцентировать внимание на заслугах Института, а не самого выдающегося деятеля. Но, впрочем, я ожидал большей вакханалии подхалимажа.

С болью в сердце и нехорошими чувствами подарил ему один из листов, которые мне когда-то подарил Эрнст Неизвестный «Сердце ребенка». Надпись, адресованную мне, пришлось отрезать: «Анатолию от Эрнста в день рожденья с верой в то, что пока в нас не умер ребенок, мы растем» 25 мая 1972 года.

6 апреля 1981 г.

Сегодня говорили с Сашей Галкиным о подготовке VI тома «Международного рабочего движения», о смешных претензиях и слабостях Салычева, которые могут загубить том.

Встречался с Тимофеевым, который продолжает добиваться, чтоб Б. Н. или кто-нибудь в этом роде открыл ему конференцию по ТНК. Без «генерала» для него всякое дело теряет смысл.

Звонок в издательство Академии наук. Лихтенштейн болен. Его зам сказал, что им придется издавать книги и по комдвижению под нашим, конечно, наблюдением.

Пытался править записку о перспективах работы Отдела в свете XXVI съезда.

Заходил Ковальский (консультант) с текстом английского издания книги Брежнева «Страницы жизни». Максвелл взялся. Мне предстоит редактировать.

Куча всяких записок в ЦК, документов – на подпись. Более сотни шифровок со всех концов света.

Пришел Дилигентский, чтоб получить замечания по VI тому «Международного рабочего движения» (послевоенный период). Спорил с ним – не надо в этом томе давать МКД, кроме поверхностной информации ничего не получится.

Разговор с Б. Н. по ВЧ (он в Крыму) обо всем текущем, но особенно об идее созвать редакторов коммунистических газет со всего мира. от имени «Правды». Он звонил Суслову. Тот предложил созвать эту встречу не от имени «Правды», а от Зародова. Но это – похороны идеи. По зову Зародова никто не поедет. Суслов, видимо, совсем не представляет себе, насколько ничтожен авторитет ПМС (журнал «Проблемы мира и социализма» в Праге), насколько он ничего ни для кого давно не значит.

Вот примерно рабочий день длиною в 12 часов. Не упомянуты мелкие разговоры по телефону, появление того или иного сотрудника со своими делами и вопросами.

17 апреля 1981 г.

Продолжаю вкалывать без Пономарева и Загладина. Он болеет уже месяц. Грузом висит доклад Б. Н. на предстоящем идеологическом совещании секретарей обкомов. Об МКД. Все хочет поднимать «теоретический уровень» с помощью воплей о самоотверженной борьбе коммунистов в застенках и их восторгов в наш адрес.

Был в четверг на Политбюро. В прошлый четверг вел Черненко. Вчера – сам Брежнев. Уходишь всегда в замешательстве, особенно когда ведет ПБ «сам». Какой-то театр теней и кантовская трансцендентность. Например, вопрос об итогах визита Тихонова в Австрию. Накануне, как и принято, рассылается стенограмма бесед. На этот раз – бесед Тихонова с Крайским. Прочел. Квалифицированный разговор, прямо-таки на уровне Громыко, который хорошо владеет материалом и умело ведет такие беседы. Знание фактов, своевременная реакция, точные оценки, элементы и полемики в дипломатии. Словом, вполне на уровне премьера. Но вот он встает изо стола ПБ, чтоб «кратко» сообщить: бессвязный, косноязычный набор слов, причем, он противоречит тому, что написано в стенограмме. Иногда просто непонятно, о чем речь. Все время глядит в бумажку и то и дело вычитывает оттуда казенные, нужняковые банальнейшие фразы.

Как это происходит? Откуда эта стенограмма? Или это совсем не стенограмма, а сочинение советников post factum на тему о том, что и как он должен был бы сказать Крайскому?

Обсуждения тоже никакого нет. Все всё подряд одобряют после того, как Брежнев по складам зачитывает заранее заготовленные проекты поручений и постановлений.

Кстати, последним был вопрос о встрече врачей в США, посвященный анализу ужасных последствий ядерной катастрофы. Чазов бойко доложил (Б. Н. потом по телефону откомментировал: мол, что ему тушеваться-то, он всех знает, всех лечит, его все знают, им дорожат). Сам-то вопрос не заслуживает того, чтоб быть на ПБ. Его и слушали-то, потому что – Чазов.

Но я – вот к чему. Беспорядочный обмен репликами после Чазова обнаружил, что не все представляют себе, о чем речь. И «сам» и другие полагали, что это – о комитете ученых по разъяснению последствий ядерной катастрофы, о которой было в Отчетном докладе съезду КПСС.

Словом, повторяю: если бы осуществилась голубая мечта советологов и кремленологов проникнуть «невидимо» на заседание нашего ПБ, то этому «невидимке», который там поприсутствовал, потом бы никто не поверил. Сочли бы, что он их дурачит или сошел с ума.

25 апреля 1981 г.

На днях в Польшу совершил налет Суслов. На один день – но взбудоражил весь мир. Его послало Политбюро. Как мне говорил Б. Н., сам он не хотел: и физически не в форме, и «что я там могу сделать», все, кажется, сказано, все ясно, чего можно еще добиться?!

С ним был Шахназаров. Он еще расскажет подробнее, а вчера у машины, у третьего подъезда (перед тем, как ехать в Гнездиковский переулок на американский фильм) он успел сказать, что М. А. в общем-то всё понимает и не он главный закоперщик нажима. «Ястребы» – это «министр» (т. е. Громыко) и Устинов. Те жмут во всю и похоже – они решают, во всяком случае, предрешают.

Было, наконец, долгожданное партсобрание. Вадим Загладин сделал блестящий доклад – имел время подготовиться. Явился вдруг и сам Пономарев.

Загладин по-отечески поставил проблему пьянства в Отделе. «моральной атмосферы». У нас впервые за всю историю Отдела появились анонимки «изнутри» на одного из младших референтов-хозяйственников. Все остолбенели.

Призвал он и к раскованности, к дискуссии на собраниях, чтоб выступали не только те, кому заранее было поручено.

На этой волне выступил референт по Йемену Малюковский и наговорил, пользуясь присутствием Пономарева, таких вещей о нашем практическом «интернационализме», что всем стало неловко. Семь решений ПБ о сотрудничестве с НДРЙ не выполнены, а то, что начато – издевательство и грабеж. Наши специалисты там – лучше любых американцев или саудовцев работают на антисоветизм.

Например, заключили соглашение (о помощи) по рыбе. Наши ловят в прибрежных водах и 25 % должны отдавать йеменцам. Но стали давать 15 %, зато протралили побережье так, что йеменским крестьянам-рыбакам ни одной рыбешки не осталось. И созданные с нашей же помощью рыболовецкие госхозы разбежались!

Брутенц потом говорил: ГКЭС – это своего рода «комплекс» на подобие военно-промышленного или мафии. Центральные учреждения переплетены взаимными интересами с местными. 10 000 специалистов или так называемых специалистов. Главный их интерес – нажиться, обарахлиться, не нарушая правил игры и в соответствии с отработанной ротацией: Москва-заграница-Москва-заграница. Черных и желтых они презирают, третируют их, как низшую расу. И они знают, что если они обдерут их на лишний рубль, то их только похвалят. Но если будут работать с убытком, даже в пользу интернационализма, получат по шее. Поэтому решения ЦК – это само собой, а коммерческая деятельность исполнителей этих решений – совсем другое дело, в ней интернационализм и рядом не ночевал.

Б. Н. на следующий день на совещании замов сказал: конечно, Малюковский сгустил краски, но «этим» надо заняться, проконтралировать Скачкова (это министр, маразматик и очковтиратель, о котором я уже писал в связи с Шакировым).

Политбюро приняло решение о подготовке Международного совещания коммунистических и рабочих партий – по итогам поездки Брежнева на съезд КПЧ в Прагу и после того, как с этой идеей публично выступил Гусак.

Вчера на совещании замов у Б. Н. начали разбираться: пришли к выводу, что лучше совещание с участием революционно-демократических партий, а не чисто коммунистических.

10 мая 1981 г.

Вчера был день Победы. Не смог его провести, как обычно: хождением по улицам с другом Колькой Варламовым, потому что болею ангиной. Чуть прошлись, а потом сидели у меня часов пять и помаленьку пили водку. Говорили все «о том же» – о безнравственности верхов, о стяжательстве, о ситуации – нахватать побольше, пока есть возможность – детям, зятьям, всяким прочим родным и близким. Разговор шел под аккомпанемент очередного спектакля по TV с открытием мемориала Победы в Киеве, где, конечно, и Брежнев, и Москва, и Ленинград, в качестве равноценных городов-героев.

Он (Колька) собирается на пенсию: «надоело на все это глядеть, противно».

С 3 по 6 мая был в Риме. ИКП пригласила, чтоб снять «эпизод» с их делегацией на съезде. Восстановить хорошие отношения, в которых мы им отказали в Отчетном докладе ЦК. Я, Зуев, Генрих Смирнов. Принимали не по чину. Их делегация – два члена руководства, т. е. члена ПБ, два члена ЦК (Пайетта, Буффалини, Рубби, Мекини).

Думаю, главное было – посмотреть, куда мы собираемся вести дело с ними и, например, с Польшей. Ребята из посольства говорили, что сам тот факт, что послали именно меня, в ИКП был расценен, как хороший жест, потому что я известен своей деликатностью и склонностью понимать обстоятельства братских партий. Может быть, у Б. Н.'а действительно это было в голове. Но, если и было, то на заднем плане: просто он не хотел «делать подарок» (а загранкомандировка, с его точки зрения это премия!) Загладину после полуторамесячного отсутствия по болезни. Однако, напутствуя, он мне советовал, не задираться.

Итальянцы вели дискуссию предельно вежливо. Я отвечал тем же (хотя мне слово дано было первому, но всю полемику против них я вел в косвенной форме, и как потом сказал Пайетта, вполне понятной).

И ни слова с их стороны о том, что было на XXVI съезде, что им не дали слова во Дворце съездов, не упомянули среди хороших партий, а речь Пайетты в Колонном зале дали в «Правду» только после скандала, который он закатил Пономареву. Ни на официальных переговорах, ни в ресторанчиках за вином, ни на уровне Пайетты, ни на уровне Мекини.

Какие только вопросы не задавались: от ракет до Эфиопии. Особенно остро обсуждалась проблема сенатора-генерала Пертини. Думаю, что это был, пожалуй, единственный практический вопрос, который они хотели «решить» с помощью нашей делегации.

Несмотря на их, действительно, большую занятость, итальянские лидеры уделили нам внимание, не сопоставимое с нашими должностями. Для них мы были «КПСС», хотя они очень тонко учитывали индивидуальные особенности «состава делегации».

Почему они не побоялись нас позвать в дни, когда в Риме проходил совет НАТО, когда только что закончился 42 съезд ИСП, где Кракси ясно дал понять, что пока ИКП «совсем» не порвет с Москвой, не будет коалиции ИСП-ИКП, когда, наконец, на носу референдумы и местные выборы и есть опасность, что под бешеным напором антисоветизма, коммунисты получат еще меньше голосов, чем раньше – тенденция отката утвердится?! Почему они это сделали?

Убежден, что наряду со сложными маккиавелистскими соображениями, сказывается глубинная сила привязанности итальянского коммунизма к нашей стране. И в руководстве главными ее носителями являются (вместе с Коссутой, который слишком уж лег под нас) именно исторические лидеры, т. е. Пайетта, Буффалини и др. – те, которыми мы особенно недовольны, потому что они чаще всего нас критикуют. Но они же нас и «любят», осознанно и эмоционально, они болеют за то, что считают ошибочным и опасным в нашей политике, и они никогда не пойдут на разрыв с нами.

По приезде я пытался внушить это Пономареву. И в шифровке, которая пошла по верху, эту мысль настойчиво проталкивал. Но Б. Н. шумел: «вы увлекаетесь», «не может этого быть», «зачем же он (Пайетта) тогда такое говорит про нас». Б. Н. никогда не поймет, что давно прошли те времена, когда большая, влиятельная, политически значимая КП (в обычных условиях) может проводить у себя чисто советскую политику и вести свою идеологическую и политическую работу, используя язык, напоминающий перевод с русского.

Всего два с половиной дня был я в Риме. Почти не оставалось времени, чтоб походить по городу, но проезжая мимо, останавливался… И, благодаря умному и симпатичному Лене Попову (нашему советнику в Риме по партийным связям) кое-что увидел и почувствовал. Церковь с Христом (держащим крест, как копье у ноги) – Микельанджело. Человек красоты необычайной. Заметил себе тайком, что я был, да и сейчас, пожалуй, весьма похож на него фигурой, а ноги – так просто с моих слеплены. Пантеон, по поводу которого впечатлениями можно заполнять многие страницы. В день отъезда – Ватиканский музей.

Опять я все внешние впечатления описываю, для «состояния и размышлений» не хватает сил и времени. А писать надо ведь именно об этом.

Прочитал «вдохновляющий» рассказ Нагибина в «Новом мире» о последней любви Гёте. в 74 года!

Там же и прелестный рассказ Токаревой «Ничего особенного».

17 мая 1981 г.

Вчера играл в теннис и смотрел «Федору». Еще раз убедился, что нужно смотреть советские фильмы, а не западные, купленные. Самый плохой советский что-то оставляет, а эти – одно раздражение.

Написали «письмо ЦК братским партиям» по поводу Римской сессии НАТО, призываем «поднять гнев народов».

Миттеран стал президентом. Наша ФКП полностью деградировала и ползает на брюхе, делая петушиный вид. Если б они тогда, три года назад, сохранили и довели до конца стратегию левых сил (Канапа), они, может быть, тогда же уже, выглядели бы, пусть младшими, но партнерами. А теперь они «попали в положение». В то самое положение, которого хотели избежать, порывая с соцпартией – в положение, связанного по рукам и ногам орудия Миттерана. На июньских парламентских выборах они наверняка откатятся еще дальше, дай бог 10 % получат.

Загладин, как обычно рассказал о своем выступлении в Ленинской школе (по итогам XXVI съезда). Не в обычно лекционной форме, а в форме дискуссии – «один против всех» вел откровенный разговор по тем вопросам, которые являлись предметом споров на занятиях, в коридорах, в общежитии. Вообще он делает этой своей «публичностью» в отношении представителей КП большое дело. Он давно уже отказался представлять КПСС перед братскими партиями «через посредство» Пономарева. «Этот аспект» нашей деятельности полностью оставлен за мною. Он сам, лично предстает перед ними в роли портпароля КПСС и говорит то и так, что через горлышко Б. Н., конечно, никогда бы не прошло. Но, тем не менее, он еще не Пономарев и его воспринимают в значительной мере в «личном», а не официальном плане. Так что задача – говорить устами Пономарева, не совсем уж такое дохлое занятие, потому что грамм новизны у Б. Н.'а весит больше пудов новизны из уст Загладина – «в глазах мировой общественности».

В преддверии моего 60-летия состоялся у нас добрый разговор с Борисом Николаевичем. Он в общем-то питает ко мне не очень внятную слабость. Может быть, он видит во мне повторение себя. Может быть, ему импонирует мое бескорыстие, отсутствие тщеславия, нежелание выпячивать себя, вылезать на передний план. Хотя – вряд ли: сам-то он везде фигуряет впереди, даже когда не по чину. Что он меня не понимает, не знает – это очевидно. Мою «преданность делу» и профессиональное чувство собственного достоинства («если что делаешь, то уж на совесть!») он, видимо, воспринимает, как преданность ему лично. Он, должно быть, оценивает, что я за 20 лет никогда у него ничего не просил и ни ему, ни кому другому «не лизал». Но это опять же – за счет отождествления «преданности делу партии» и службы ему, Пономареву, «как воплощению партии». Он считает, что под его крылышком я «вырос», «стал зрелым партийцем» и проч. – это действительно так. Но эти категории, безусловно положительные в его глазах, в конкретном представлении означают не что иное, как освоение аппаратной этики и логики, знание того, где стоит лезть на рожон, а где нет, усвоение морали – что хорошо с точки зрения Пономарева, то нравственно. И т. п.

Конечно, он видит во мне идейного человека. Но дело в том, что ему даже в голову не приходит, что мое и его понимание идейности – «две колоссальные разницы».

24 мая 1981 г.

На работе – самое заметное – переписывал речь Б. Н. на предстоящем 29 мая в Ганновере съезде Германской компартии. Пытался убрать из нее «лекцию» и «политграмоту». Б. Н.'у самому не нравилось, что ему подготовили Рыкин и Загладин. Но все же из этого подготовленного он многое вырезал и обратно вставил в мой текст. Между прочим, не пошел на аналогию: «Германия превыше всего!» в 30-ых годах. «Важнее всего интересы Америки!» – Хейг 1981. И вообще убрал из моих «находок» ключевые словечки или фразочки, и она вновь обрела добропорядочно банальный вид.

Редколлегия «Вопросы истории». Оказывается, за этот месяц был переутвержден состав. Четверо новых. Меня опять оставили, я там уже с 1966 года. 36 материалов должны были обсудить. Наиболее интригующий – о Константине Леонтьеве. Под видом критики реакционнейшего, но талантливейшего публициста, в широкую публику выдается набор цитат, которые вызывают просто прямолинейные аналогии с сегодняшним днем. Все, конечно, «за». Для приличия что-то советовали добавить, исправить.

Была еще блестящая статья Сивачева о «новом курсе» Рузвельта. Теперь он доктор, профессор, заведующий кафедрой, которой я 30 лет тому назад тоже ведал, мой студент (т. е. учился в моих семинарах), но не ученик.

В пятницу и субботу прошли торжества по случаю 60-летия Советской Грузии. Брежнев туда поехал. Репортажи по TV и в газетах из Тбилиси показывают (как и торжества по случаю «Дня победы» в Киеве – опять же с участием Брежнева), что экономическая и проч. ситуация вынуждает к послаблениям в смысле «национальной специфики» и усиления роли республиканского начала. Брежнев, видимо, сам не догадывается в каком, далеко идущем, процессе он принимает участие.

21 июня 1981 г.

Завтра 40 лет начала войны. Воспоминания все сильнее присутствуют в повседневной работе головы, вплетаются во все, о чем ни думаешь., самым неожиданным образом.

Работа. За этот почти месяц с 60-летия много всяких дел было. Письмо компартиям по ракетным делам. Письмо в ЦК ПОРП с предупреждением, что, мол, дошли вы «до последней черты». Обращение Верховного Совета СССР (сессия – 23-го) к парламентам всего мира – за мир. Придумано было, когда Кузнецов на ПБ докладывал повестку дня обязательной летней сессии. Вопросов вроде бы никаких серьезных нет, нечего, мол, и сессию бы проводить, но – регламент! (Пленум ЦК в отличие от обычной практики на этот раз не проводится). И тогда, чтоб поднять вес сессии, придумали это Обращение. И поручили Международному отделу, МИДу и Антясову (помощник Кузнецова) подготовить проект. А через неделю ПБ решил «поручить» Брежневу выступить на сессии с этим предложением.

Любопытен процесс сочинения текста. Мы и Б. Н., конечно, опять начали было поджигать море. Мол, если такое делать, то надо вносить конкретное что-то, так как на Западе сыты по горло красивыми призывами. Впечатление производит, когда мы что-то определенное говорим о своих намерениях в отношении ракет, своих ракет. Так и сделали.

Но мидовцы от лица Громыки (Ковалев) нам ясно разъяснили, что ни о чем подобном речи быть не может. И весь смысл Обращения – призыв (нажим) к переговорам, которые все и должны решать. В этом духе и был сочинен текст.

Материалы к приезду Брандта. Тоже не очень ясно (Вадим в основном с этим мучается), что с ним делать, что конкретно он мог бы увезти от нас.

Сочиняются памятки, а процедура здесь все больше такая. Можно проиллюстрировать на том, как готовятся телефонные разговоры Леонида Ильича с Каней. Ожидается, что тот сам позвонит (например, после своего Пленума). Готовится «ответ» на то, что может сказать Каня, печатается большими буквами. Что бы Каня ни сказал, ответ он получит заранее заготовленный. Присутствующий помощник фиксирует разговор и сочиняет «отчет» Л. И. для ПБ «о разговоре» и выводы, какие надо сделать. И это тоже зачитывается на ПБ и единодушно одобряется путем утверждения заранее подготовленного текста постановления.

18 июля 1981 г.

Я был с 8 по 15 июля в Испании. Формально для передачи партийного архива Испанской социалистической рабочей партии. Его наши захватили в Вене в 1945 году. Потом отдали коммунистам, они, когда поругались с нами, отправили его в Бухарест. Но один их ренегат Клаудин «продал», что архивы в Москве. Социалисты, когда мы с ними сдружились, потребовали вернуть. А нам пришлось, грозя, добиваться от КПИ, чтоб вернули их из Бухареста в Москву. и вот полтонны бумаг, главным образом за 1931 -39 годы вернулись в Мадрид.

График: Я, Перцов, Ковальский вылетели во Франкфурт на Майне. Там пришлось (в аэропорту) объяснять примчавшемуся из Бонна советнику Литвинову – чем кончился визит Брандта в Москву (кстати, я был включен в команду по его приему и участвовал в «обеде» в Кремле: Брежнев – Брандт).

На попечение нас взял представитель Аэрофлота (по команде из Москвы, так как во Франкфурте надо было сидеть 7 часов, ожидая вылета на Мадрид) – Коваленко В. В. Поводил он нас по городу, уже мне знакомому.

В Мадрид прилетели около 10 часов вечера. Встречали посол Дубинин, Карвахаль (Федерико) – зам. Генсека ИСРП, сенатор. Помимо посла из наших были: Иванов Игорь Сергеевич, секретарь партбюро посольства, Игорь Александрович (первый секретарь посольства), нудный переводчик и шофер.

Жара 40 градусов. Ужинали в ночном ресторанчике. Знакомились с Карвахалем. Он из аристократического рода и даже королевских кровей.

Утром следующего дня были в посольстве. Разговор с Дубининым.

Прадо. Директор и две девушки, переводчицы. Потрясение. Особенно Гойя. Подарили два альбома.

Вечером – главное событие: торжественный акт передачи архива. Филипп Гонсалес – генеральный секретарь ИСРП, все руководство, скопление прессы, TV. Я и Гонсалес произносили речи. Потом ужин в ресторане со всем руководством партии.

10 июля беседа с Гонсалесом в ЦК ИСРП. Потом беседа с членами Исполкома, занимающимися международными делами. Довольно товарищеская дискуссия. Особенно – по Афганистану.

Потом опять неугомонный Карвахаль устроил обед, приятный, непринужденный. Ели дары моря.

После обеда и после того, как пришли в себя в гостинице, поехали в Долину павших (километров в 40–50 к северо-востоку от Мадрида). Грустное ощущение – вот, что осталось от эйфории 1936-38 годов – испанской гражданской войны и нашего юношеского энтузиазма.

Вечером – по Мадриду: Королевский дворец.

Утром в субботу (11. 7.) полетели в Севилью. Встреча с Рафаэлем – председателем Андалузского правительства. Проблемы автономии и «самоуправлящего социализма». Встреча в областном совете Севильи. «Casa» – Сарацинский Дворец 11–14 веков.

Утро 12. 7. Воскресенье. Прогулка по старинному городу. Прелесть. Поездка на табачную фабрику. Коррида – один акт, противное зрелище, через час – на самолет.

13. 7. Понедельник: Мадрид, встреча с соратниками Каррильо Аскарате и Борнао Элен из компартии Испании. Три часа дискуссии. Вечером – шифровка в Москву.

14. 7 поездка в Толедо. Обед у посла на вилле за городом: Гонсалес, Карвахаль и проч. Долгие разговоры и мой тост – признание в любви Испании.

Вечером – площадь de Solo, подвальчик, где сиживал Хэмингуэй. Отец владельца был лучшим другом Хэмингуэя.

Поздно вечером – раут в клубе банкиров по случаю представления книги Брежнева «Страницы жизни». Хуан Гадричес – миллиардер, председатель клуба и издатель книги. Один из испанского «клана Кеннеди». Простой, обаятельный, влюбленный в Советский Союз. Умен и хитер. Всякие светила ученого мира, знаменитый художник, сенатор из правящей партии. Речи моя и Гадричеса перед TV (в Москве показали через неделю).

Утром улетели, опять через Франкфурт.

По приезде Б. Н. выразил удивление, что «я поверил Каррильо». Соцпартия его интересует только с точки зрения противопоставления антисоветизму Каррильо. И вообще, он все делает уже «не то». Главная его забота – доклад, с которым он будет выступать 27. 7 перед загранработниками. Этому, главным образом, и была посвящена вся моя деятельность по возвращении из Испании, плюс статья, которую Б. Н. обещал Зародову, а также превращение в статью для «Коммуниста» его речи на газетной сходке, состоявшейся до моего отъезда.

2 августа 1981 г.

Утром перед Шереметьево – проводы Буффалини и Черветти. Переговоры с ними: Пономарев, Зимянин, Зуев (на Плотниковом по ракетам). История с меморандумом (идея Б. Н., о котором он, кажется, пожалел, а я сделал все, чтоб он пожалел – но увы, не исправишь)

Презумпция антисоветизма в отношении руководства ИКП. Но, кажется, и Б. Н., и Зимянин перестали верить, что по крайней мере, такие, как Буффалини и Черветти – антисоветчики и даже любят нас, переживают за все тени в наших отношениях.

В «Новом мире» опубликована статья о Маккиавели – наконец-то, полная реабилитация у нас этого гениального человека. Первая попытка к этому была сделана еще в 1933 году, когда появился в издании «Academia» его «Государь». Почти уверен, что эту книгу очень внимательно изучал Сталин.

Кстати, о Сталине и сталинизме был разговор с Буффалини во время ужина, бурного и сугубо идеологического.

6 августа 1981 г.

Читал стенограмму встречи Брежнева с Чаушеску в Крыму. Главное, что из нее вытекает, что Брежнев не собирается и не думал вроде бы всерьез никогда вводить войска в Польшу. Но, мол, пусть поляки не думают, что к социал-демократической или буржуазной Польше мы будем относиться так же, как к социалистической (в смысле материальной помощи и т. п.). Кстати, помощь с Запада нарастает: США, ФРГ, а теперь Франция особенно. Миттеран отвалил и в натуре, и в деньгах огромные величины. Средства массовой информации изображают это под девизом – «Франция спасает Польшу». А там уже голодные походы и бунты.

Для социалистического лагеря это, конечно, скандал. Мы при всем своем интернационализме и братстве, при похвальбе, что социалистическое содружество производит уже более 13 мировой продукции оказались не в состоянии «спасти» Польшу от голода. Впрочем, это и в самом деле было бы несправедливо. Они сами завалили свою страну, а мы должны из кормить! Дело отнюдь не в альтруизме и гуманизме. Но Запад может себе позволить такую помощь, какими бы целями ни руководствовался. А мы не можем даже из самых лучших, братских побуждений. И весь мир это видит.

По части же ракет Чаушеску, как и Буффалини, и Черветти, как и другие наши «друзья» по существу рекомендуют нам разоружаться – в военном, и политико-идеологическом плане – в порядке уступок и услащивания и американцев, и китайцев, и Европы, и МКД. Т. е. отказаться от принципа соотношения сил и от логики великой державы (впрочем, сейчас, реально, конкретно это означало бы отказ от «логики» реального социализма, отказ от классовой борьбы во имя спасения человечества от ядерной катастрофы).

7 августа 1981 г.

Ужасный день. Финальный перед отъездом Б. Н. в отпуск. Шифровки лейбористам и Макленнану, Зародов – Гусак, новый проект о «раскрытии» некоторых наших оборонных цифр и названий ракет для пропаганды – горючее для антиракетного движения в Западной Европе. И главное – статья Пономарева для ПМС после его очередных капризов. Статья – сопоставление наших и американских заявлений и действий, чтоб «ответить» – кто виноват в военной угрозе.

10 августа 1981 г.

Брежнев в телефонном разговоре с Каней сказал (это он повторил с нажимом на встрече с Хонеккером, Живковым): в зависимости от того, какой будет Польша, такими будут и отношения. Будет социалистической – отношения будут интернационалистическими; будет капиталистической – другие отношения и по государственной, и по экономической, и по политической линиям.

Из этого следует, что «допускается» превращение Польши в капиталистическую, т. е. исключается ввод войск. Это следует и по всей атмосфере, в какой обсуждается тема Польши на крымских встречах (с упомянутыми товарищами, а также с Кадаром, особенно даже с Гусаком, который пытался сбить Брежнева на интервенционистский настрой. Но тот ушел от прямого ответа). Больше того, Чаушеску пытался «ужесточить» отношения к Польше, все требовал: что-то надо делать, нельзя допустить и т. п. Брежнев его одернул: «Что ты, – говорит, – твердишь «сделать, сделать». У нас из-за Польши голова болит каждый день. А ты – «сделать»! Ну, сделай, предложи что-нибудь» (Чаушеску даже вызвался поехать в Варшаву).