Текст книги "Совместный исход. Дневник двух эпох. 1972–1991"

Автор книги: Анатолий Черняев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 112 (всего у книги 128 страниц)

Самое же странное и печальное, что он настаивал на формулировке (по референдуму о выходе из Союза), в котором говорится: «за» ты или «против» сохранения Союза Советских Социалистических Республик, т. е. вместо того, чтобы политично сохранить в вопросе референдума просто слово «Союз» (на это пошли бы, может быть, Грузия, Эстония, Латвия, Молдова), он бросил им вызов. В «социалистическом Союзе» они остаться не захотят.

Или идеологическая шлея опять под хвост попала? Или действительно полозковщина царствует победу над ним? Ничего я не пойму. Толпа (съезд) проголосовала «за», наверное, не поняв неполитичности самой постановки вопроса.

Игнатенко подсказал: надо написать письмо Бушу по поводу отставки Шеварднадзе. В самом деле, где как не здесь проявить интимность, когда весь мир судит-рядит, что случилось. Я сочинил проект письма. Отправил М. С. Потом позвонил ему. Он сразу согласился, чтоб послать такое письмо. Но мой проект очень уж интимный. Примет ли такой?

25 декабря 1990 г.

Сегодня Горбачев опять дважды подставился на Съезде народных депутатов. Обсуждалась поправка к Конституции о новых структурах власти. Дошли до контрольной палаты. Мы ему еще в Волынском говорили: непонятно, не пройдет. И вот на Съезде никто ничего не сказал против, ни одного замечания не сделали. А голосование дало ошеломляющее «против». Президент берет слово и путано, невнятно начинает убеждать, что это очень необходимый орган. Долго говорит, сопровождая это своими характерными жестами. Проголосовали еще больше против. Дошли до статьи о Совете Федерации. Суть дела – включать ли в Совет представителей автономных республик. Мнения разошлись. Опять выступает Горбачев и опять мутно убеждает, что не надо включать автономные республики в Совет Федерации. Голосование: из 1890 присутствовавших только 140 проголосовали «за» президента. Он сидел красный, жалкий.

Что происходит? Совсем что ли он перестал ощущать, насколько низко пало его обаяние. Ведь люди думают наоборот, даже когда ему симпатизируют. Что же он так дает себя смазывать? Ведь вроде речь идет о президентской власти, а формируется она в обстановке стремительного падения авторитета самого президента!

Убрали из Конституции пункт о президентском совете. Возразили только 34 голоса. И в тот же момент Яковлев, Примаков, Шаталин, Ярин, Медведев стали никем. Подошел ко мне Примаков. Смеется. Надо, говорит, идти машину из Академии наук заказывать. Из президентского совета уже не подадут. Вспомнил: «Когда меня назначили на Пленуме ЦК кандидатом в члены Политбюро, то при выходе из здания меня уже ждал у подъезда «членовоз» – (ЗИЛ с охранником).

1990 год. Послесловие

Этот год стал поистине трагичным и для страны, и для Горбачева.

Стало совершенно ясно, что великая и благородная идея – увести страну из сталинистского тоталитаризма и построить некое новое, действительно народное общество – оказалась невостребованной.

Дарованные с этой целью гласность и свобода развязали разрушительную силу, протестная и хаотическая энергия которой копилась десятилетиями. И она вырвалась наружу, захватив к 1990 году практически все сферы жизни страны.

Вместе с тем оказалось, что нация, истощенная потрясениями ХХ столетия, уже не обладает творческой энергией для созидания достойного самой себя нового общества. Имперский ресурс, который был источником и импульсом возвышения и развития России, превращения ее в великую державу был уже исчерпан. А другого не было, ибо на протяжении почти пяти веков российская нация – во всех своих характеристиках, положительных и отрицательных, складывалась и набирала жизнеспособность именно как имперская. Поэтому, кстати, и была так податлива и терпима к тоталитарному правлению – будь то самодержавие или большевистская диктатура.

Но, оставаясь европейской, она уже не могла сохранить себя в этом режиме к концу ХХ столетия – в условиях вступления христианской цивилизации в новую эру.

На долю Горбачева выпало понять это. И он предложил правильный, единственно возможный выход – включить страну в наиболее перспективное русло современного мирового развития, отказаться от «особности», противопоставлявшей ее Западу, который оставался главным очагом этого развития.

Для этого надо было преодолеть тоталитарное прошлое. Как – вот главная миссия «Перестройки». Горбачев попытался реформировать советский, по сути, тоталитарный строй. Но оказалось, что он не поддается реформированию. И в 1990 году это выявилось со всей очевидностью.

Реформировать – значит действовать эволюционно, отказаться от революционно-насильственных методов, которые не только дискредитировали и загубили в конце концов высокие идеи Великой революции 1917 года, но и завели страну в тупик.

Не мог Горбачев прибегнуть к таким методам также и по моральным соображениям, по своему духовному складу. Будь он другим по натуре, таким, как его предшественники и коллеги, он бы вообще и не отважился начать «Перестройку».

Вот тут-то и образовалось трагическое противоречие между целями и средствами. Очистить общество (советское, российское, русское общество!) от сталинского наследия и навязать ему новые законы жизни можно было только через революцию, сравнимую по размаху и мощи с Октябрьской.

Однако, чтобы ее совершить, у нации (и у Горбачева как лидера, который для этого должен был располагать соответствующей социально-политической массовой «армией»), не было ни сил, ни возможностей. А путь медленного изживания тоталитаризма с использованием к тому же сложившихся при нем кадров, органов, «правил игры», средств и методов привел к развалу государства и в конце концов к исчезновению страны.

1990 год – как заметил читатель – заполнен лихорадочными попытками Горбачева мобилизовать средства – общественные и материальные – для продолжения и закрепления преобразований.

Углубляя главную свою ошибку, он не жалел усилий, чтобы заставить партию служить делу перестройки. И это – несмотря на все срывы, неудачи и разочарования, которые ему преподносили каждый Пленум ЦК, почти каждое заседание Политбюро, каждая встреча с партийными «генералами». Партия в этот год стремительно превращалась в открытого врага преобразований по-горбачевски. И особенно это бросалось в глаза в верхних ее эшелонах – в Политбюро, в Центральном Комитете, в аппаратах всех уровней, в обкомах.

Перетягивание Горбачевым авторитета высшей власти от Политбюро и ЦК КПСС в светские инстанции начато было с роковым опозданием, как и учреждение президентской системы. Иллюзии относительно «КПСС – авангард перестройки», а потом страх перед отторжением партии, оттеснением ее на обочину политического процесса помешали Горбачеву своевременно создать новый, эффективный центр власти. И он оказался бессилен перед националистическим взрывом и распадом экономической базы государства. Хотя – я убежден – и то и другое было неотвратимо объективно при отказе от тоталитарных методов сохранения империи и централизованного государства.

В новых избранных в основном на альтернативной основе парламентских органах «агрессивно-послушное большинство» (по определению Ю. Афанасьева) после Первого Съезда народных депутатов быстро трансформировалось в «агрессивно-болтливое». Властного авторитета ни Съезд, ни Верховный Совет не обрели, да и не имели рычагов влияния на страну. Горбачевская идея возродить Советы, которые приняли бы на себя от райкомов и обкомов управленческие функции КПСС, заглохла в самом начале.

Его попытки наладить взаимодействие исполнительной власти (его самого и Правительства) с законодательной, парламентской ничего не дали. А разгул критиканства дорвавшихся до свободной трибуны «амбициозных представителей народа» дискредитировал государственную власть вообще, провоцируя все большую дестабилизацию во всем обществе.

Горбачев метался в поисках альтернатив, компромиссов, «оптимального» сочетания прежних и новых методов руководства и управления. Были здесь промахи, ошибки, просчеты, запоздания, faux pas, просто нелепости. Но не в них причина начавшегося в этом году разложения общества и государства. Оно было неизбежно по самой природе совершенно уникального в мировой истории перехода общества, закомплексованного и развращенного долгой диктатурой, к свободе, которую демократически и добровольно не организованный народ понял по-русски – как «все позволено». Для него искони свобода – это воля, сродни анархии.

Началось хаотическое движение без всяких действенных правил. Процесс распада Советской державы начался, он стал неудержимым и необратимым именно в этом, 1990 году.

С исторической точки зрения, бессмысленно заниматься поиском персонально виновных, чем, увы! до сих пор занимаются наши (и, правда, меньше заграничные) демагоги и дилетанты, обрушивая главную (а то и единственную) вину на Горбачева.

Горбачев не случайно в том году начал думать (и говорить об этом в своем кругу) об уходе. Он чувствовал, что отведенная ему Богом и историей миссия выполнена. А преподнести в одночасье 240-миллионному народу, состоящему из более чем сотни национальностей, земной рай взамен советских порядков не в состоянии никто.

Но от него ждали и хотели только этого. Не меньше. И только в этом случае признали бы Горбачева великим политиком и «спасителем Отечества». Пустые полки стали проклятьем Горбачева и одновременно символом исторически ограниченных возможностей «Перестройки».

Со свободой советский народ не справился и. сошел с исторической сцены. Правители России, узурпировавшие власть, имели дело уже не с народом, не с великой нацией, а с разношерстным населением.

И, видимо, такая именно судьба была предопределена моей стране к началу третьего тысячелетия своего пребывания в этом мире.

Вместе с тем именно в 1990 году мир стал свидетелем выдающихся результатов внешней политики Горбачева. Именно тогда стал очевиден перелом в истории ХХ столетия – от гибельной конфронтации к мирному периоду в цивилизованной части мира.

Не должно поражать такое совпадение с началом упадка и развала главного «агента» великих перемен на мировой арене.

Такое бывало в истории, например, в период Директории после Великой Французской революции, когда внутри страны голод и посттермидорианский кошмар, а в это время Наполеон во главе своей Итальянской армии пробивает всей Европе путь в Х1Х век. Только Бонапарт это делал силою оружия. А Горбачев добился аналогичного прорыва в следующий, XXI век своей динамичной миротворческой политикой «нового мышления».

Эта политика отвечала исторической потребности человечества на переломе эпох. И поэтому была востребована и воспринята ушедшей вперед, демократической частью международного сообщества. Здесь исторический выбор Горбачева был не только правилен, но и осуществим. Его порыв на Запад (прежде всего, во имя прогресса и блага собственной страны) был в конце концов – после оправданных колебаний, сомнений, подозрений – понят. Преобразованный СССР Запад готов был принять (на определенных условиях) в свою «устоявшуюся» семью. Но СССР оказался не готов.

И неизбежная, казалось бы, конвергенция остановилась на полпути. Более того, одна из сторон этого едва начавшегося процесса разрушилась и исчезла, поощрив у другой соблазн вернуться к правилам игры в духе «старого мышления».

Внешнеполитический подвиг Горбачева не прошел даром. И это мы ощущаем в начале нового столетия… Человечество может выжить и развиваться только по критериям «нового мышления». Я имею в виду не конкретные составляющие его как доктрины, а заложенные в нем фундаментальные идеи спасительного обустройства современного и грядущего мира.

1990 год связан также с заметными переменами в отношениях между автором записок и великим Горбачевым. Но это уже частность.

1991 год

2 января 1991 года.

Год моего 70-летия. И последний шанс Горбачева, последние усилия перестройки. Новогоднее послание советскому народу. Яковлев звонил сегодня. Говорит: «Знаешь, вроде и слова какие-то не очень банальные, и все такое. Но не производит…!» И я тоже ловлю себя на том, что бы Горбачев теперь ни произносил, действительно, «не производит». И когда на съезде сидел, я ощущал это очень больно. Его уже не воспринимают с уважением, с интересом, в лучшем случае жалеют. Он пережил им же сделанное. А беды и неустройства усугубляют раздражение по отношению к нему. Он этого не видит. Отсюда еще большая его драма. Его самонадеянность становится нелепой, даже смешной.

После записи на телевидении новогодних обращений к советскому народу и к американцам он позвал нас с Шахназаровым к себе в кабинет. Бумажки перебирал на столе, резолюции "клал". Мы сидели, молчали. Потом заговорил. Спрашивает, кого премьером назначать. Шахназаров назвал Абалкина. Я отверг: честный и умный, но психологически неприемлем. Народ даже уже термин придумал: "абалкинский налог". Я предложил подумать о Вольском. Горбачев не принял, намекнул, что он знает о нем больше, чем я. Я стал разглагольствовать: надо, мол, не из колоды. Пусть будут ошибка, можно сменить. Но если назначить кого-то типа Воронина, всё! – народ окончательно потеряет веру. Горбачев стал рассуждать о Маслюкове. Я высказал сомнения: ВПК. К тому же мне казалось немножко странным, почему он так любит Маслюкова. Стал нам рассказывать, что многие называют ему Павлова – министра финансов. С этим я лично познакомился, как ни странно… в бассейне. Он, как еще более странно, будучи весьма плотным мужчиной, плавал в спортивном стиле и довольно быстро. Угнаться за ним мне было нелегко. В раздевалке мы иногда обменивались политическими суждениями. Он брюзжал. Впрочем, меня подкупало то, что он резко высказывался о деятельности и позициях Рыжкова. Однако, сказал я тогда Горбачеву, Павлов запятнал себя непопулярными мерами как министр финансов. Народ его не примет, даже Верховный Совет может завалить.

Вертелся у меня на устах Собчак. Но тогда я не произнес его имени. Не хотелось перед новым годом нарываться на вспышку президента. Яковлев, которого он подключил к нашему разговору кнопками селектора, тоже его не назвал, хотя потом говорил мне, что Собчак был бы "ничего".

Я назвал Собчака вчера по телефону, когда М. С. рассказывал мне о разговоре с Бушем. (Они, смотрю, большие друзья, М. С. прочувственно опять о нем говорил).

Неожиданно М. С. слушал мои аргументы "с вниманием", хотя рефреном повторял "не проходит".

Я обнаглел: через кого через Вас или Верховный Совет?

Аргументы: умен, ум организованный и строгий, характер, настойчив, хлебнул административности в Ленинграде, понял, что это тебе ни митинг и ни популярность на Съезде или в Верховном Совете. Может быть, даже – троянский конь в регионалку.

М. С. не отверг, но и не согласился. Может быть, впрочем, запало, посмотрим!

Мне тут казалось полезным следующее: не столько его личные качества. Он, конечно, демагог, это чувствовалось сильно, но он из радикал-демократов. И такое назначение было бы со стороны Горбачева протянутой рукой в эту сторону – в сторону создания фактически коалиционного правительства, разделения ответственности с главными критиками, приглашение их показать, на что они способны в деле. Кстати, в противовес Ельцину.

Боже! Сколько я нахватано знаю. К чему только не прикасался! А всерьез никогда ничего не изучал… Скольких философов и поэтов, сколько просто писателей перечитал. А спроси о ком-нибудь, толком не расскажу, даже содержания, как правило, не помню… даже романов Достоевского…

Для чего же все это во мне?!

Вчера М. С. мне сказал, что Петраков подал в отставку. Стал ругаться. Я заметил: "Нехорошо это, Михаил Сергеевич".

– Да брось ты, – завелся он. – Ты думаешь, все эти газетные всплески, мол, один за другим все от Горбачева уходят, имеют какое-то значение?

– Имеют. И кроме того, Петраков обижен и справедливо.

– Чем?

– За все дни после Волынского вы даже о нем не вспомнили. Хотя следовали один за другим указы президента по его вопросам – экономическим вопросам. Павлов и вы на съезде выступали об экономическом положении страны. Проект постановления съезда был представлен от вашего имени. И он, помните, не прошел. Для чего же у вас экономический советник, если даже при подготовке таких документов, вы о нем не вспомнили?

– Да когда мне было?

– И вообще, Михаил Сергеевич, год человек работает, ему даже секретаря Болдин не дал. У него до сих пор в пропуске написано, что он помощник Генерального секретаря, а не президента.

– Как?

– Вот так.

– Что ж он не сказал?

– Кому сказать-то? Вам он должен говорить о пропуске?

– Да, безобразие. Вообще-то Болдина надо освободить от работы в ЦК. Пусть сосредоточится на аппарате президента. Единый будем создавать президентский аппарат.

Я произнес по этому поводу "краткую речь" насчет того, что за год после того, как Горбачев президент, аппарат у него кремлевский так и не появился. А Петраков, добавил я вслед, застенчивый человек, да и с достоинством.

– Я ему под новый год не хотел портить настроение, когда он мне первый раз заявил об отставке – реагировал М. С. – Сказал: "работай и все".

М. С. и здесь самоуверен. Ему невдомек, что академику не так уж завидно в помощниках ходить, тем более, когда им помыкают.

7 января 1991 года.

Первое официальное Рождество – по указанию Ельцина и Силаева, на всей территории России. Но в ЦК работали. И М. С. демонстративно приехал на работу. И мне пришлось. Просидел весь день на службе. Скукота. Ощущение бессилия и бессмысленности. Даже внешние дела, которые при Шеварднадзе шли благодаря нам, теперь начинают нас обходить. Мы все больше оказываемся на обочине, в офсайде, в мифологии великой державы. М. С. уже ни во что не вдумывается по внешней политике. Занят «структурами» и «мелкими поделками» – беседами то с одним, то с другим, кого навяжут: то Бронфмана примет, то японских парламентариев, то еще кого-нибудь. Не готовится ни к чему. Говорит в десятый раз одно и то же.

А между тем надвигается уже сухопутная Персидская война. С нашей стороны ничего не делается. Буйствует публицистика, затрагивает уже и внешнюю политику. Даже "Известия" и "Новое время" окрысились на "линию Шеварднадзе", имея в виду Горбачева.

Надоело. А куда деваться?

Говорил с Примаковым – убеждал не бежать сейчас от М. С. Выстроят в цепочку: Яковлев, Бакатин, Шеварднадзе.

Судя по тому, что рассказал Петраков, в комиссии Янаева (а ему поручено предложения по Кабинету) – не светят новые фигуры. Хотят просто сменить заголовки. Так, наверно, и будет.

А Собчак делает Санкт-Петербург – сильно поднялся на "Возрождении" – TV, марафон по сбору средств на восстановление города. И речь его к ленинградцам по случаю Нового года не чета скучище М. С.

8 января 1991 года.

Сегодня «Известия» опубликовали на первой полосе корреспонденцию Шальнева из Нью-Йорка о маневрах Фицуотера насчет того, состоится ли встреча Горбачева и Буша 11–13 февраля, как было намечено. Американские газеты уже некоторое время упражняются на эту тему. Меня спрашивали Мэтлок (был у меня в субботу), Брейтвейт (был в четверг), сегодня – японский посол, будет ли встреча. Ссылаясь на письмо Горбачева Бушу по поводу отставки Шеварднадзе, на телефонный разговор между двумя президентами 1 января, я решительно отводил сомнения.

Но рядом с заметкой Шальнева появилась статья дипломатического обозревателя "Известий" Юсина, которая так прямо и называется: " Состоится ли встреча в верхах?", со ссылкой на ответственного работника МИД. Там сказано, что опасения насчет встречи небезосновательны, потому что СССР обманул Запад с обычными вооружениями. Парижский договор подвешен, нам не верят и нельзя думать, что Буш приедет, "несмотря ни на что". Словом, в этой статье – набор всего того, что содержится в истерическом письме Шеварднадзе к Горбачеву от 4 января; военные, мол, срывают и СНВ, и визит Буша, и европейский процесс.

Звоню Ковалеву. Тот, как всегда, ничего не знает и "Известий" не читал. Звоню Ефимову (редактор "Известий"). Его нет, он у Лукьянова. Звоню Горбачеву. Он в Ореховой комнате с секретарями ЦК (наверное, пекут политику). Удалось с ним связаться лишь в 9 часов вечера. Он сразу набросился: "Как это вы (кто – мы?) допустили такую статью в "Известиях"?!" Я что-то мямлю в ответ, возмущаюсь сам.

Он мне: "Что ты тут мне эмоции разводишь? Разберитесь вместе с Игнатенко". С тем я и ушел домой. Но только я закрыл дверь, звонок по телефону. Горбачев. Я, говорит, звонил сейчас Шеварднадзе. Он статью вроде не читал. Сказал ему: это твои помощники гадят. Узнай, кто, и завтра же выгони из МИДа. Лукьянову велел вызвать Ефимова (он же редактор газеты – органа Верховного Совета) и разобраться, кто этот неизвестный ответственный работник из МИДа. Всю эту цепочку надо проработать и… выгнать!"

Я заметил: "Вообще, Михаил Сергеевич, надо решать с Шеварднадзе. Бесхозяйственное ведомство самое опасное". Напомнил ему Козьму Пруткова: "Уходя уходи!".

11 января 1991 года.

Сегодня вечером Горбачев разговаривал с Бушем по телефону. Вообще в последнее время американцы у М. С. все время на уме по двум пунктам: Персидский залив и Прибалтика. Но началось все издалека. Горбачев сообщил, что «выходим на бюджет», что сократили на два с лишним миллиарда военные расходы. Предстоит вообще очень критический анализ всей ситуации, чтобы в ближайшие месяцы выйти на рыночные процессы, но так, чтобы не разрушать экономической связи. Для этого настаиваем на экономических соглашениях между республиками.

М. С. сказал Бушу, что завтра на Совете Федерации будет разговор о назначении на посты премьера и его заместителя. Фамилии не назвал. Сообщил, что намерен ускорить работу над проектом Союзного договора.

Буш спросил о Прибалтике. Горбачев назвал Литву "среди острых моментов", добавил к ней Грузию и Карабах. Заверяя Буша, что старается обойтись без крутых радикальных поворотов. Не все, однако, просто. Пожаловался, что "идет на него" огромное давление. Требуют ввести президентское правление в Прибалтике.

Беда в том, продолжал он, что Верховный Совет Литвы и Ландсбергис не способны ни на какие компромиссы, не идут ни на какие встречные шаги. Я, говорит, обратился к Верховному совету Литвы. Сегодня ситуация не утешительная. Началась забастовка. Постараюсь исчерпать все политические методы. И если чего то такого не произойдет, так и буду действовать. Не все от нас зависит. Уже происходят столкновения, уже есть раненые. Тем не менее, я сделаю все, чтобы не дошло до кровопролития.

Я не все разбирал, что говорит Буш. У меня не было отводной трубки. Мог лишь догадываться. Говорил, впрочем, больше Горбачев, тот лишь реагировал вопросами и репликами.

По персидской войне в тоне Горбачева чувствовался упрек. Мол, вы проявляете вежливость, вроде как советуетесь, похоже, прислушиваетесь к мнению Москвы. Но действуете по-своему. Я хотел бы, раз взялись делать вместе, чтобы у нас была полная согласованность. Эдуард постоянно держал связь с Джимом (Бейкером). Я готов послать к вам Бессмертных сейчас, чтобы детально обсудить всю ситуацию. Остается в силе мое предложение вновь встретиться накоротке по формуле "Хельсинки" (имеется в виду их встреча в финской столице в сентябре 1990 года). Посмотрите, что привезет вам Бессмертных. И если можно будет на этой основе договориться, я сразу отправил бы его в Багдад. Прозвучала дата 15 января – как окончательный срок ультиматума Хусейну.

Горбачев согласился, но добавил: "Не должно быть никакого выпрыгивания, хотя наша общая жесткая позиция остается. Не будем терять оптимизма. Советский Союз и Соединенные Штаты кое что значат в этом мире".

13 января 1991 года, воскресенье.

20 лет как похоронил мать.

Не думал я, что так бесславно будет заканчиваться так вдохновляюще начатое Горбачевым. Утомляют растерянность и, увы, беспорядочность в занятиях, какая-то "спонтанность" в делах, а главное – склонность верить "своим" и в конечном счете именно у них искать поддержку (у КПСС!).

Все это привело к "спонтанным" действиям десантников и танков в Прибалтике и кончилось кровью. Говорят, в Вильнюсе 180 раненых и 14 убитых за одну ночь!

Радио гудит от оскорблений и обвинений Горбачева. Уже российские депутаты публично произносят: "Горбачев и его клика", "Горбачев – величайший лжец нашего времени", "Он обманул всех и Ельцина в первую очередь", "Режим пакостный", "Его режиму служить не буду".

Депутат ВС СССР Вульфсон рыдает по телефону: "Анатолий Сергеевич, спасайте! У нас (в Риге) завтра будет то же самое (что в Вильнюсе). Куда смотрит парламент? Где депутаты?" А тем временем Буш уже испросил Конгресс насчет вторжения в Ирак.

Радио продолжает вопить. Я фиксирую, что успеваю: "Горбачев подбирается к российскому парламенту". "Вильнюс – это дело рук марионеточного комитета спасения Литвы, который прикрывает Горбачев". Святослав Федоров: "Уже баржа готова для меня, Собчака, Попова, чтобы отправить за рубеж". (Намек на высылку философов в 1922 году). Заявил, что он положит свой депутатский мандат от "красной сотни". Какая-то работница призвала по радио в знак протеста против действий Горбачева класть партбилеты.

"21 русский солдат перешел на сторону Верховного Совета Литвы и вступил в охрану парламентского здания". "Солдат в люке танка со слезами на глазах". Комментируют: но есть солдаты, которые, не моргнув глазом, могут убить 100 и 200 человек в одну минуту. Сообщается, что 6 человек из 14 убитых в Вильнюсе не опознаны, потому что изуродованы их лица.

"Кровавые победы Советской Армии над собственным народом", "Черные полковники правят бал", "Людей убивают за то, что они хотят быть свободными".

Звонки на радио, которые тут же даются в эфир: "Мне стыдно, что я русская", "Горбачев хуже, чем Гитлер", "То, что в Литве – это сигнал всем республикам", "Республиканские парламенты должны сказать свое слово". "На Верховный Совет СССР нечего рассчитывать". Перемежается призывами "к суду над палачами", требованиями поставить вопрос о лишении Горбачева Нобелевской премии.

Юрий Афанасьев, Старовойтова, Черниченко, Станкевич возглавляют митинг на Красной площади. Потом прошли во главе манифестации по улицам, подняв свои депутатские удостоверения. Толпа скандирует; "Свободу Литве!", "Позор палачам!".[83]83
  Читатель может сравнить реакцию «нашей демократии» на Вильнюс 1991 года с ее реакцией, скажем, на Чечню 94–96 гг., когда «демократия» уже у власти… Что может быть нагляднее пути, который она проделала за пять лет!


[Закрыть]

В пятницу я настоял на том, чтобы Горбачев позвонил Бушу по Персидскому заливу в канун дня "Икс". Разговор был "дружеский". Но по Литве М. С. вешал лапшу, обещал избежать применения силы. Перед этим Бессмертных посылал телеграмму в Вашингтон с планом Примакова. Буш план не принял. М. С. с этим смирился. Но важно, что мир узнал о том, что М. С. вмешался "еще раз" – в пользу мирного решения.

Бессмертных вступил в дело. Горбачев выбрал его (вместо Шеварднадзе). В моей записке с кандидатурами на МИД он стоял вторым. Не очень я рассчитывал, что пройдет именно он. Но сам я был убежден, что нужен деидеологизированный человек, связанный с Шеварднадзе и известный в Соединенных Штатах.

Литовское дело окончательно загубило репутацию Горбачева, возможно и пост. Да… это так, хотя он и презирает "паникеров". По радио идут стихи Пушкина, Лермонтова, Маяковского, которые напоминают о зверствах властей по отношению к своему народу, об ответственности царей.

А в это время Велихов и Хаиров наседают на меня со своим "Фондом за выживание человечества" по поводу 5-летия декларации Горбачева о безъядерном мире к 2000 году (15 января). Горбачев дал согласие встретиться с Советом директоров этого фонда. Но как сейчас говорить банальности о мире в 2000 году, когда перед глазами Персидский залив и Литва?

Словом, опять передо мной ситуация 1968 года – Чехословакия. Но тогда была проблема рвать с Брежневым, с которым я был едва знаком. А теперь – с Горбачевым, с которым связано великое историческое дело, хотя он и губит его собственными руками. В печати, по радио у нас и на Западе гадают: с ведома Горбачева предпринята вильнюсская акция или вообще события в стране уже вышли из-под его контроля? Или это самодеятельность литовских коммунистов и военных? Меня тоже мучают сомнения. Но подозреваю, что Горбачев в тайне даже от самого себя хотел, чтобы что-то подобное случилось. Спровоцировала демонстрация рабочих перед Верховным Советом в Вильнюсе, приведшая к уходу Прунскене. Однако, если бы этого не было, наверное, "пришлось бы выдумать" что-нибудь другое. Предавать Бурокявичуса и Швеца (секретари ЦК КП Литвы) для М. С., мне кажется, немыслимо. Видимо, они с самого начала пестовались как "5-я колонна" в компартии Бразаускаса.

Радио. 1. 50 ночи. Вильнюс блокирован танками и бронетранспортерами. Штурмуют телевидение, радио, министерство финансов. В здании республиканского Верховного Совета окна заложены мешками с песком. На площади 100 тысяч народу.

Ельцин отбыл в Таллинн "для обсуждения ситуации" с лидерами Прибалтики. Он же на Совете Федерации был "закоперщиком" (горбачевский термин) резолюции, осуждающей акцию в Литве.

На встрече с Бронфманом Ельцин осудил антисемитизм. Заявил, что в России он не допустит его распространения. Словом, Ельцин знает, как воспользоваться любым случаем, чтобы поднять свой рейтинг.

Предвижу, что завтра в Верховном Совете начнется вешание лапши на уши. Лукьянов обеспечит. Утром звонил мне Станкевич из Моссовета. Явно рассчитывал на какую-то информацию о Литве по верху. А что я мог сказать? Я не знал даже того, о чем радио вещало много часов. Надо мне думать, что делать с самим собой.

В пятницу я настоял, чтобы М. С. позвонил Бушу по Персидскому заливу (в канун дня "Х"). Разговор "дружеский", но по Литве М. С. "вешал лапшу", обещал избежать применения силы.

Бессмертных – мол, телеграмма в Вашингтон о "плане Примакова". Буш не принял. М. С. примирился. Но "дело" сделано: мир узнал о "соответствующем" вмешательстве М. С. еще раз.

М. С. выбрал Бессмертных в Министерство иностранных дел – в моей записке по кандидатурам он стоял вторым (после Яковлева, которого я "так" вставил, понимая, что "не пройдет", да и не нужно – нужен деидеологизированный человек "из-под" Шеварднадзе и известный в США.

А Шеварднадзе-то (как политическая фигура, а не как министр иностранных дел) ушел-то во

время!

Мидовское дело окончательно загубило репутацию М. С. и, возможно, и пост!

Радио: солдат в люке танка со слезами на глазах. Но есть и солдаты, которые не моргнув могут убить 100–200 человек!

Да. Горбачев кончился. Хоть он и презирает того, кто паникует.

Радио: 6 человек из 14 убитых неопознаны из-за сильно изуродованных лиц.

А в это время Велихов и Хапров насели со своим Фондом за выживание! 15 января – 5-летие провозглашения безъядерного мира к 2000 году. М. С. дал согласие встретиться с Советом директоров.