Текст книги "Совместный исход. Дневник двух эпох. 1972–1991"

Автор книги: Анатолий Черняев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 39 (всего у книги 128 страниц)

На аналогичную тему разговор с Здоровым (зав. отделом машиностроения) по поводу посылки нового министра (Беляка) в Англию для изучения машин по производству кормов. Поскольку я тоже должен был подписывать эту командировку и поскольку я знаю и сам видел, что ездят десятки наших высокопоставленных чинов, смотрят, обещают, уезжают, а через месяц-два туда же приезжают другие, уезжают с тем же. Англичан это сначала удивляло, а потом привело в бешенство. На днях, инструктируя делегацию «Великобритания– СССР», собравшуюся в Москву, один зам. Оуэна (министра иностранных дел) велел им исходить из того, что документы, подписанные в 1975 году «Вильсон-Брежнев» можно считать «мертвой буквой».

Так вот: так как этот Беляк собрался ехать туда же, где в ноябре мы были с Кунаевым, я выразил сомнение. Здоров, с которым мы знакомы лет 20, сказал: «Знаешь что, Анатолий Сергеевич, не выпендривайся. Так было – так будет. И не только в Англии. Ты в курсе, откуда взялся этот новоиспеченный Беляк, министр без министерства? Нет? А я в курсе! И не советую тебе лезть в это дело…»»Взялся» он от Самого.

1 апреля 1978 г.

Неделя знаменита тем, что я впервые выступал на Секретариате ЦК по вопросу об эсперанто, который был завален, так как после моей (мало внятной речи) и очень подробной речи Чебрикова (КГБ) встала Круглова (ССОД) и сказала, что «вопрос с ней не согласован и вообще она не согласна с предложением создать ассоциацию эсперанто при ее ведомстве».

Вообще-то говоря, всем всё надоело и почти никто не в состоянии заставить себя действительно серьезно относиться к делу.

Ибо не делается главное дело страны. А онанизмом никто не хочет заниматься.

Леонид Ильич поехал поездом по Сибири и Дальнему Востоку. Может быть, действительно, чтоб попугать обнаглевших китайцев («неразумных хазаров»), а может быть, чтоб имитировать руководство «главным делом страны». Сопровождает его, помимо Устинова, Замятин, который и снабжает теле, радио, газеты текстами, материализующими культ – вернее повторение хрущевиады в уже абсолютно фарсовом виде. Судя по отчетам Замятина, Брежнев в Кирове, Тюмени, Новосибирске на встрече с обкомами «высказывает указания» (термин из газеты): что весной надо хорошо сеять, что технику надо готовить заблаговременно, и т. п. А первые секретари благодарят за ценные советы. (Но. посмешище в том, что если эти первые секретари сами не догадываются, что надо «хорошо сеять», их давно бы надо прогнать.)

Сегодня (в Красноярске) появилось еще одно культовое выражение «Это вам мой наказ», – сказал Леонид Ильич жителям города.

Программа «Время» на 75 % заполнена вышеуказанной поездкой.

Кажется, уже все Геркулесовы столпы политической пошлости давно пройдены, но каждый новый номер газеты убеждает в наличии неисчерпаемых резервов по этой части.

Тем временем, чем озабочены другие? Брутенц рассказывает: в коммюнике о беседе Кириленко с ливанцами он велел не один, а дважды упомянуть имя. Это – впервые в подобного рода документе (неважно, в каком контексте, важно, что – два раза!). Теперь, предполагает Карэн, это станет нормой.

16 апреля 1978 г.

Вчера весь день вкалывал над пономаревским докладом к Хельсинки (конференция Социнтерна по разоружению, куда пригласили американца и нашего. США посылают Леонарда – зам. представителя в ООН, в ранге посла. Мы посылаем Пономарева, кандидата в члены ПБ, секретаря ЦК, председателя Комиссии Верховного Совета и проч.). Случай, действительно, беспрецедентный – представитель верхушки КПСС в Социнтерне! Но многое, как всегда у нас, от показухи. Б. Н.'у хочется наряду с Громыко самому покрасоваться на арене мировой политики. Шапошников подсуетился и вместе с Загладиным подкинули эту идею (поехать в Хельсинки) Б. Н.'у. Он им поручил обтяпать это с Сусловым. Тот согласился, думаю, не особенно вникая. В результате – решение ПБ.

Но оказалось: это произойдет (24-го Б. Н. будет говорить речь) за день до выступления Брежнева на съезде комсомола, где будут провозглашены односторонние сенсационные вещи по сокращению вооружений; за три недели до выступления Громыко на специальной сессии ООН по разоружению; за 10 дней до визита Брежнева в ФРГ, где опять про то же.

Даже намекнуть на то, что будет 25-го в Кремлевском дворце, Б. Н. не может. И после произнесения своего пропагандистского трепа о монбланах вооружений и о чудовищности гонки будет на другой день, когда весь мир зашумит по поводу инициатив Брежнева, выглядеть мальчишкой перед прожженными социал-демократическими политиканами.

Громыко ему тоже не позволит произносить то, что он хотел бы, чтобы у него это выглядело новацией на Генеральной ассамблее ООН. В результате мы (консультанты, сочинители пономаревской речи) выкручиваем себе (под его руководством) мозги, чтобы выдумать что-нибудь этакое.

Во вторник Б. Н. собрал чуть ли не всю консультантскую группу и замов. Наговорил (под стенограмму) около 18 страниц текста. И все это либо запугивание американской (!) гонкой, либо словесно-идеологические «доказательства», что мы хорошие и нас не надо бояться, либо прожектерские, наивные предложения о сотрудничестве с социал-демократами. И все это, повторяю, – для прожженных политиканов, в основном антисоветчиков и антикоммунистов.

Пришлось фактически заново писать текст. Предыдущий вариант был разумней – менее банален по аргументации и не так криклив.

Арбатов, который привлечен к написанию в качестве «внешнего советчика», в ужасе от этой пономаревской демагогии. Ну, а мы привыкли, да и деваться некуда. Местами словесность получается даже красивая.

При всем этом сидит на мне Блатов с интервью Брежнева для «Форвартса». Четвертый вариант уже ему преподношу. Он то и дело вызывает. и каждый раз мука адская: то, на чем он настаивал по предыдущему варианту, оказывается, совсем не нужно; то, что отредактировано по его же совету в уже им принятых абзацах, оказывается хуже, раньше было – предпочтительнее.

Разговор идет так: две минуты он нудит (ничего определенного, во всем сомневается, даже в том, что сам предлагает, а если ты усомнишься, то сразу отказывается), пять минут говорит по одному из многочисленных телефонов. В результате «работа» над одним абзацем продолжается иногда по часу, полтора.

Но самое главное – чем он занимается! Стол завален шифровками. Звонит ему, судя по всему, Галя (наперсница-стенографистка), неотступно находящаяся при Л. И., звонит с дачи, как я понял из Завидово. Он ей медленно выдиктовывает кое-что (по его мнению, самое существенное) – minimum minimorum из весьма некоторых телеграмм. Для доклада. если ей удастся улучить момент. Например, он ей сообщает, медленно диктуя: Штоф (премьер ГДР) в тайне от Хоннекера и др. своих коллег сообщает о решении ПБ СЕПГ (принятом без него, Штофа) с предложением к КПСС – отказаться от привилегированных цен, по которым оплачивается пребывание наших войск в ГДР; поднять цены на урановую руду, поставляемую заводом «Висмут» в СССР.

Или: Живков в разговоре с Катушевым обращается с драматическим призывом спасти Болгарию от финансового банкротства. Мол, чтобы расплатиться с Западом по долгам, болгарам надо увеличить годовой экспорт туда на 33 %. Это немыслимо. У советских товарищей, мол, мы знаем, создается впечатление, что болгарское руководство не справляется со своими обязанностями, заваливает экономику и т. д. Пусть, мол, так. Но с нами или без нас (!), – мы, мол, готовы уйти, – но многомиллиардный долг остается, и Болгарии надо помочь.

И сколько таких дел на день! Заключенных в шифровки, из которых докладывается, может быть, сотая часть. А за этим ведь проблемы исторические, судьбы содружества и т. п. Но стоит посмотреть в телевизор, например, Брежнев награждал космонавтов, берет оторопь: состояние его такое, что, кажется, он не может даже понимать, о чем речь, своих собственных слов не слышит, не то, чтобы принимать государственные решения колоссальной важности.

Москвичи в один голос говорят (даже в троллейбусе), что его поездка по Сибири и Дальнему Востоку – чистый телеблеф.

Очень встревожил меня один момент, который ненароком вылез в разговоре с Блатовым. Поскольку мне уже известно, что на съезде комсомола будут важные вещи по разоружению, а интервью будет позже, я спросил, как с этим быть. Блатов начал мямлить: мол, вот разослали по ПБ уже несколько дней назад, реакции пока никакой. Предложения там очень важные, как еще к ним отнесутся.

Что происходит? С каких это пор начинают сомневаться, что кто-то не поддержит предложений, изложенных в тексте, разосланным самим Брежневым??

И тут я смекнул: значит, дело дошло уже до того, что Александров, который является главным автором текста, даже не имел возможности прочитать его, как обычно, вслух самому докладчику. И докладчик, возможно, конкретно и не знает, что именно он распорядился разослать по Политбюро к комсомольскому съезду.

Если так, то маразм, значит, вступил в последнюю фазу. И это уже совсем не «лично». Это «общественно».

В 6 часов вечера вместе с Арбатовым и др. встречал в Шереметьево Эгона Бара – в канун визита Брежнева в ФРГ. Бар, вроде был по «научно-теоретической части», а на самом деле, чтоб показать всем, что СДПГ и он лично умеют обделывать с нами дела.

29 апреля 1978 г.

Кажется, меня берут в визит Брежнева в ФРГ. Случилось это потому, что Загладин (его страна и партия, и в прошлый раз, в 1973 году он ездил) оказался с 16 апреля в Испании на съезде КПИ. А Вадим до этого то болел, то объезжал Бельгию и Швейцарию. По поводу чего Александров сказал Б. Н.'у: Ваш Загладин либо болеет, либо за границей. Раздражение по этому поводу сыграло свою роль в том, что выбрали меня.

А мне неловко перед Вадимом, да и не хочется: не люблю я участвовать в таких помпезных делах, где чувствуешь себя не в своих санях, униженно.

Работа с Блатовым измотала. Он до остервенения пунктуальный и ответственный человек, потрясающий тугодум (что не означает – не умный, совсем наоборот). Выворачивает наизнанку каждое слово. И эти его жесты, когда он ищет подходящее выражение, – будто дирижирует своим мыслям, медленно ворочающимся извилинам.

Идея всех материалов (беседы со Шмидтом, Брандтом, Шелли Штраусом, Колем, Мисом, Геншером.), интервью для газеты и теле – подтянуть к себе Западную Германию, попытаться добиться того, чтобы в качестве партнера № 1 она избрала нас, а не США. Тогда мир можно считать «сделанным», по крайней мере до 2000 года, пока Китай не станет сверхдержавой. Да и с экономической точки зрения близость с ФРГ – самое надежное дело. Вся Восточная Европа – «между нами двумя».

Кажется, мы искренне хотим дружить с этим своим «самым страшным врагом». И это правильно. Но. мы за близость, за «предпочтительность» по существу ничем не хотим, да и не можем, платить. А их цена высокая: признать единство германской нации.

Они видят нашу «игру» и боятся ее, хотя их что-то тоже завлекает, они понимают, что их великодержавные потенции осуществимы лишь в союзе с нами. С Америкой – никогда. Тут действуют силы, превосходящие даже экономическое соперничество.

Вчера выяснилось, что они начали отруливать от текста Декларации до 2001 года, который согласовал здесь Бар. Вписали в свой «контрпроект» права человека, Западный Берлин, намек на Африканский Рог и т. п. вещи, которые означают – под откос.

Посмотрим. Замах на визит был большой, а сейчас вроде бы дело тает.

Прошел XVIII съезд ВЛКСМ. Целиком и полностью посвящен Брежневу. Апология разматывается небывалым даже при Сталине темпом. Причем, на очень вульгарном для XX века уровне, пошлом.

После «Малой земли» написано еще «Возрождение» – о Днепропетровске после войны. (в № 5 «Нового мира», сегодня начали печатать и центральные газеты). По всей стране идут идеологические конференции, руководимые первыми секретарями республик и городов, об изучении этих произведений, о воспитании в советских людях на материале этих книг разных патриотических и коммунистических качеств, в том числе скромности.

Что касается инициатив по военным вопросам, которые должны были появиться в речи Брежнева на съезде комсомола, то самое главное было вырублено: вывод армейского корпуса и 1000 танков из Чехословакии и ГДР, и определение границ с Китаем по фарватеру рек. Остались опять лишь призывы и заверения, в том числе – что мы не будем производить нейтронной бомбы, если США тоже не будут. На что Картер заявил, что Советскому Союзу и не нужна нейтронная бомба, так как она предназначена для борьбы с превосходством в танках. Тем самым мы только «подставились».

Говорят, что эти «односторонняя» инициатива не прошла через Громыко и Суслова. Устинов вроде бы был «за». Важнее другое: значит, рассылку, сделанную формально Генеральным секретарем (все знали, что помощники не имеют на это право), «по дороге» отредактировали. Утвержден был на Политбюро в присутствии Брежнева подмененный текст, а он даже и не знал, что «рассылал» не тот, а совсем другой.

Пономаревские Хельсинки. Монбланы родили мышь. Шумок кое-какой он, конечно, там произвел. Но ушлые лидеры социал-демократии еще раз убедились, что протяни такому мизинец, он ухватится за всю руку по плечо. И дали вежливо понять – не выйдет. «Правда» печатала оглушительно-победные корреспонденции из Хельсинки, Б. Н. слал оптимистические телеграммы, а из Бонна в это время пришло сообщение, что Бар заявил Фалину (посол) протест: мол, предложения Пономарева для нас неожиданность, они ставят нас в положение склонных к «единому красному фронту», за что ухватятся правые, мы вынуждены будем публично дистанцироваться от КПСС.

Мы с Блатовым, прочтя такое, заложили в памятку для встречи Л. И. с Брандтом успокоительный елей.

8 мая 1978 г.

Ездил-таки в ФРГ среди сопровождающих Брежнева.

Брежнев и главное окружение жили в замке «Гимних» – в 35 км. от Бонна, остальные (и я) – в замке «Гахт», в 10 км. от Гимниха.

Моя роль состояла в том, чтобы двадцатистепенная (хотя и обязательная) встреча с руководителями Германской компартии состоялась более или менее гладко, наименее обидно для них, скромных золушек во всем этом предприятии. Это получилось: во-первых, удалось настоять на том, что я поеду в Кельн на митинг ГКП в честь визита. Брежневу об этом даже не докладывали. Блатов неохотно, но согласился, при больших колебаниях Фалина. Там собралось около 2. 000 человек. Да и вообще полное неприличие было бы, если бы никто не появился бы на единственном общественном мероприятии в честь визита. Сколько стараний и доброй воли, вопреки собственной выгоде в глазах подавляюще обывательской общественности, было употреблено, чтоб еще раз продемонстрировать свою «преданность»! А на них могли бы даже не оглянуться. Брежнев, например, даже и не заметил, что около 200 человек с плакатами и флагами встречали и приветствовали его возле аэропорта. Это ведь были только коммунисты! Не докладывали ему ничего и о митинге, да он бы и не воспринял ничего этого. Так что я имитировал его личное внимание к ГКП, так же, как Александров и Блатов имитировали на всем протяжении переговоров, что это именно он, Брежнев, эти переговоры ведет, хотя иногда им для этого приходилось довольно неловко, на глазах у немцев, «на ходу» править памятку, которую мог только зачитывать (да и то коряво) Генеральный.

На митинге я лишь приветствовал собравшихся, когда меня представили. Потом в ресторане долго разговаривали с Мисом. Он на мне репетировал, что он скажет на встрече в

Гимнихе. Потом он и я приветствовали пришедших в ресторан артистов Архангельского ансамбля, который выступал после митинга перед той же аудиторией и тоже в честь визита. Я их благодарил за великолепное выполнение «партийного поручения», отметив, что они делают ту же политику, что и Брежнев, только своим способом.

Это общение, как и сам концерт-контакт с немцами были довольно трогательными. Навели на всякие размышления о наших двух народах.

Удалось далее договориться, чтоб не просто Брежнев принял, чтоб от них (кстати, 7 человек) и от нас были те, кто входят в ЦК. Так это и было представлено в коммюнике. Впрочем, инициатива исходила от Александрова и, думаю, сделал он (и провел через Брежнева) не для ради ГКП и, конечно, не «для меня», а потому, что ему надо было, чтоб лишний раз покрасовались в средствах массовой информации министры (члены ЦК) и сам он

– не в качестве помощника, а в качестве кандидата в члены ЦК.

Я предупредил Миса еще в Кельне, чтоб он не рассчитывал на содержательную беседу. Это – демонстрация и должна быть по необходимости краткой.

Утром 6-го я вышел на площадку перед замком, чтоб встретить. Но их нет и нет. А я хотел их провести в соседнюю комнату, чтоб они не столкнулись нос к носу со Штраусом, которого Брежнев принимал впритык к приему Миса и К^о в ГКП!

Оказалось, что их не пускают в ворота в конце аллеи. Вскоре выяснилось – почему. Брежнев вышел на крыльцо провожать Штрауса! Никто еще не удостаивался такой чести. Мы, стоявшие группой, буквально ахнули. Но дело этим не кончилось. Брежнев под стук прикладов караула спустился вместе со Штраусом по ступенькам и повел его к машине. Вокруг бесновалась свора фото-теле и проч. корреспондентов. В самом деле – сенсация неслыханная. Никто ничего подобного не мог предположить.

Мы посторонились. Брежнев долго и «тепло» прощался со Штраусом (этим «профашистом», как характеризует его уже десяток лет наша печать) и потом пошел назад. Штраус тут же, возле машины, стал давать интервью налево и направо.

Потом я спросил у Александрова: «Это что было – случайность или высшая мудрость?!» Он ехидно посмотрел на меня и сказал: «Просто Леониду Ильичу захотелось выйти на воздух перед встречей с коммунистами!».

Встреча прошла – с точки зрения моей личной заботы ублажить коммунистов – по максимуму (принимая во внимание состояние Генерального и его отношение к этой дополнительной нагрузке). Брежнев зачитал нашу четырехстраничную памятку, куда я успел вписать благодарность за митинг, проведенный коммунистами в Кельне, и за сотни приветствующих «по пути следования».

До зачтения памятки Брежнев пытался шутить, заставляя всех курить. Как-то не очень это получилось. Не все поняли шутку.

Мис более бессвязно, чем мне в Кельне, изложил свои мысли про визит, пытаясь привнести в свою речь побольше восторга и одновременно не переборщить по части преданности, чтоб потом не зацепились за это и власти, и еврокоммунисты. И вдруг он вытащил неожиданную тему: стал хвалить Брежнева за то, что на конференцию Социнтерна в Хельсинки был послан представитель КПСС. Мол, как это важно, что мы вышли на социал– демократическую трибуну, что мы втягиваем социал-демократов в нужные нам дела и т. п.

Брежнев непонятливо поворачивал голову туда сюда, а потом громко спросил у Александрова: «Кто это?!» (Т. е. кто ездил в Хельсинки?) Андрюха ответил: «Пономарев». Реакции не последовало.

Итак, обменялись «речами» и дело вроде бы шло к концу. Но Андрюха решил «оживить». Поскольку Мис затронул тему социал-демократии, он (Александров) подсунул Брежневу какую-то страничку и тот с полуслова стал громко зачитывать. В следующую секунду я понял, что это памятка для Брандта.

Зачитал и остановился. В глазах немцев замешательство: никто ничего не понимает

– зачем это произнесено. Тогда влез сам Андрюха и по-немецки (тут же переводя Брежневу) сказал: «Вот эти самые слова Леонид Ильич вчера сказал Брандту!» (Речь шла о том, что, мол, не хотите сотрудничать со своими коммунистами – не надо, но зачем их травить. Это только на руку реакции).

Это был еще один предметный для меня показатель того, что Леонид Ильич, мягко выражаясь, плохо ориентируется в том, что он говорит и что вообще происходит в каждый данный момент. Думаю, что и эпизод со Штраусом – результат выхода его из под контроля помощников.

Потом я это, к своему ужасу, наблюдал неоднократно, хотя и ожидал нечто подобное.

Особенно стыдно все это было ощущать во время подведения итогов у Шмидта перед подписанием и во время самого подписания. Немцы предвидели и, видимо, знали об «ограниченной дееспособности». Я уж не говорю о газетах и телепередач, которые в основном только тем и занимались, что ловили соответствующие моменты его поведения, малейшие проявления его физической немощи: на трапе самолета, при вставании с дивана, во время приемов, когда он в растерянности шарил глазами вокруг и т. п.

Шмидт (я специально наблюдал за ним) вел себя великолепно. На приеме я сидел в трех шагах от него и от Брежнева и мог видеть все, что происходило. Но, во-первых и в последних, – о речи Шмидта на этом обеде. Сто лет немец так не говорил о Германии и России. Шмидт затмил все слова Брандта, сказанные им в свое время (а во время этого визита вообще оказался на заднем плане и, говорят, очень неудачно повел себя на беседе с Брежневым: завел свою волынку о «Севере-Юге» и страшно надоел собеседнику!).

Так вот – ни улыбкой, ни одним движением лица Шмидт не показал, что он «все видит» и понимает, что Брежнев лишь большая фигура, которая движется по инерции в правильном направлении, хорошо программируемым помощниками и Громыко. Держался он с почтением (хотя и не подобострастно), и это почтение больше даже относилось не к «державе», а к старости и старшинству. Только однажды, кажется, ему изменила внутренняя выдержка: когда Брежневу издатели поднесли книги (его «Биографию» – издательство «Саймон и Шустер»), чтоб он их подарил Шмидту, Шеелю и др. И Брежнев ставил свою подпись. Долго-долго выводил фамилию. В больших зеленых глазах канцлера за очками на мгновение мелькнула ирония и сочувствие, скорее жалость, снисходительность. Ирония же относилась не только к тому, как Брежнев исполнял свою роль, а и к тому, как его понудили ее исполнять: Фалин до этого подошел, что-то шептал. Потом подошли издатели (по знаку!) с книгами. Брежнев опять не понял, зачем. Фалин опять наклонился и стал громко объяснять (ослаблен слух), протянул руку. И только тогда медленно начался «процесс». А ведь до этого, еще в Москве, а потом в Гимнихе перед приемом, его обо всем этом уведомили и «согласовали».

Та же история – с Венером и Мишняком. Был прокол с самого начала, еще в Москве: их, председателей фракций правящей коалиции в бундестаге, не запланировано было принимать, в отличие от Коля и Штрауса – председателей двух оппозиционно-реакционных партий. Так вот, спохватившись, решили восполнить это здесь «подведением» их к Брежневу «после еды» и после отъезда Шеля и Шмидта. На выходе я оказался у дверей. Брежнев провел до машины канцлера и президента и тут протокольщики стали его тянуть обратно в здание, чтоб он пожал руку Венеру и Мишняку. А он: «Зачем, что мне там делать? Почему я должен возвращаться?» Едва уговорили, хотя буквально за 10 минут до этого Фалин ему все «на ухо» разъяснил, а потом подошел к Венеру (сидевшему рядом со мной) и сказал, где ему надлежит быть.

Самое плачевное было на итогах перед подписанием. Шмидт в элегантной манере, попыхивая трубкой, сказал несколько слов и предложил сначала министрам «доложить» об их переговорах. Громыко исполнил это очень хорошо – увесисто, ясно, только суть, с оценками и определениями и в очень доброжелательной тональности, без всякой бумажки под носом. Геншер был явно слабее, пытался мелочиться. И наоборот – по экономическим делам наш Тихонов (зам. премьера) оказался примитивным и сумбурным, особенно на фоне выступившего за ним графа Ламсдорфа (министра экономики).

Затем Шмидт (и тут он дал промашку, мог бы предвидеть, что поставит нас в неловкое положение) предлагает Брежневу: «Господин Генеральный секретарь, как мы дальше будем? Мы можем сейчас позвать прессу и выступить оба с окончательной оценкой итогов, либо выскажемся сначала без прессы, а потом спустимся к ней и сделаем заявления после подписания?»

Брежнев, в явном замешательстве: «Как хотите». У него на этот счет не было «памятки».

Шмидт: «Тогда я предлагаю сначала высказаться здесь. Не хотите ли Вы, господин Генеральный секретарь, сказать первым»

Брежнев: «Я хотел бы Вашу оценку услышать».

Шмидт: «Очень хорошо». И начал свободно говорить, оценивая итоги так, как мы в Москве не предполагали. С гораздо большим позитивом. Кончил. Очередь Брежнева. Перед ним памятка, подготовленная нами с Блатовым еще в Москве, кстати, наспех, поскольку весь этот перформанс выяснился буквально накануне отъезда. Но эта памятка была подготовлена для публичного выступления при подписании, перед журналистами!

Когда Шмидт обсуждал вышеупомянутые процедурные вопросы напрямую с Брежневым, я видел в каком ужасе ерзал по стулу Блатов, а Александров, сидевший по другую сторону от Брежнева, метался то к Блатову, то на свое место. Но поправит уже было ничего невозможно.

Брежнев бодро стал читать то, что предназначалось для прессы. Кстати. Это прозвучало неплохо, крупно и «в пандан» Шмидту. Однако, ужас проистекал из другого: что он будет говорить перед прессой?!

Смотрю, Александров что-то лихорадочно пишет. Когда Брежнев кончил, он подскочил, сунул и стал объяснять: громко, ибо иначе не достигнешь цели. Брежнев углубился в записку – корявый Андрюхин подчерк! Я тоже весь съежился от стыда и внутренней паники, хотя меня это вроде бы «лично» не касалось.

Андрюха «на ходу» сочинил памятку для прессы. Несколько фраз. И пытался уговорить Брежнева запомнить ее, не читать, не вынимать из кармана «перед лицом» корреспондентов.

Потом, когда спустились вниз за торжественные столы для подписания, напротив, которые ярусами, как сельди более сотни всяких фото-теле и проч. корреспондентов.

Брежнев произнес «памятку». из трех фраз, ни одна их них не была закончена (забывал концы), а завершить «выступление» вообще не смог, развел руками. Это видели и в Москве – по телевизору!

Потом улетели в Гамбург. «Боинг-707».

21 мая 1978 г.

Еще 8-го мая сначала Блатов, потом Б. Н. предупредили, что надо срочно готовить вместе с МИД проект постановления ПБ об итогах визита. Утром, 9-го, в день Победы я засел за текст. В МИД'е, конечно, ни души. Ковалева нашел, кажется, только на другой день. Он говорит: «такие проекты всегда в ЦК делаются.»

Часа за полтора сочинил текст, который потом, пройдя МИД, Б. Н.'а, Суслова, почти без поправок был принят на ПБ и опубликован в газетах. Впрочем, одна существенная поправка была: Суслов заменил слово «исторический» на «важный политический» визит!!! Сказав при этом Пономареву – мол, вот в Чехословакию будет визит. и что – тоже исторический?? Позавчера по телефону он вроде бы упрекал Б. Н.'а – почему мы везде и всегда употребляем оба титула – «Генеральный секретарь» и «Председатель Президиума Верховного Совета»? Даже, когда речь идет о чисто партийных ситуациях? Не надо. Надо это поправить. Б. Н., конечно, довольный, пытался «объяснять»: мол, вот теперь по всей стране идут обсуждения «Малой земли» и «Возрождения». Но Суслов не принял разъяснений. Да и какая связь? Впрочем, связь есть: Б. Н., видимо, хотел сказать, что восхваление нашло уже так далеко, что употреблением только одного из титулов все равно ничего не поправишь!

10-11 мая – лихорадочное доделывание материалов к съезду Швейцарской партии труда (ШПТ, коммунистической). А 12-го – на спецсамолете во главе с Капитоновым вылетел в Женеву.

Съезд вполне «еврокоммунистический», только без антисоветских провокаций (не выгодно: пока еще хорошо оплачиваем, в том числе сам съезд). Пойдет ШПТ и дальше за итальянцами и французами. Ничего нового и удивительного я тут не обнаружил.

Однако, был все таки ошарашен уровнем некомпетентности главы делегации. Да какая тут компетентность?! Это просто интеллектуально убогий, серый, безграмотный и к тому же еще очень глупый человек. Что происходит, он так ничего и не понял. Его искренне удивил прохладный прием его персоны на трибуне, когда он читал свою речь и вручал подарок съезду – инкрустированный большой портрет Ленина. (По этому поводу остряк Мюре, член ПБ ШПТ, сказал мне: «Вы что хотите этим портретом остановить процесс отказа от ленинизма?»). Особенно же Капитонов не мог понять, почему не только не устроили бурной овации стоя, когда он произнес абзац, что их съезд лично приветствует Генеральный секретарь, Председатель Президиума. и т. д. Не раздалось ни одного даже хлопка. После речи, вернувшись на свое место, он все приставал ко мне – почему так произошло.

Он до неприличия перевирал фамилии швейцарских лидеров, с которыми общался целую неделю. Перевирал настолько, что даже языковый барьер не мог этого скрыть от швейцарцев.

После того, как я написал отчет-шифрограмму в ЦК об итогах съезда, он долго мучительно разбирал по слогам мой «анализ» (на 70 % правдивый и критический) и ему он явно не нравился. Но он не мог «сформулировать», что именно не подходит. Помог ему посол, который яростно вмешался, приняв критику ШПТ на свой личный счет. (Он в Швейцарии всего полгода и как же так: было, мол, ничего, а приехал новый посол и стало хуже). Аналогичную мысль он внушал и секретарю ЦК: ведь это же немыслимо, чтобы такая делегация, такой глава у нее – и съезд вдруг «плохой». Он не может быть плохим. ШПТ сразу стала лучше, получив на съезд такую делегацию. В Москве, мол, не поймут, как могло быть иначе.

Капитонов за это ухватился и решительно забраковал мой текст, несмотря на мое яростное сопротивление и все аргументы, вплоть до того: вот, мол, вернемся в Москву и прочитаем, что новый генсек ШПТ Маньен выступил с протестом по поводу суда над диссидентом Орловым. Как мы все будем выглядеть? Не подействовало. В результате шифровка сильно лакировочная, просто фальсификаторская.

Это опасно не только потому, что ложь (дезинформация) на таком политическом уровне сама по себе к добру не ведет. Это опасно и потому, что мы растягиваем, поддерживаем в себе и в друзьях иллюзию, будто КПСС в состоянии пресечь процесс «еврокоммунизации», что ничего особенного не происходит, МКД остается «нашим». Впрочем, когда я уже в Москве завел на эту тему разговор с Б. Н., я не нашел у него поддержки. Но уже – с другого конца. Мол, тут плохо, там плохо, разваливается, скажут, хозяйство Пономарева.

Капитонов, ближайшее окружение – помощник, врач, адъютант, охрана и переводчик – жили в резиденции при ООН, при Мироновой Зое Васильевне (наш представитель в европейской штаб-квартире ООН). Она уговорила Капитонова выступить. Он согласился и предложил мне взять на себя международную часть беседы. Но на другой день передумал. В результате он выступал один перед высококвалифицированными нашими загранчиновниками. Целый час убийственного косноязычия и чудовищного примитива. Из них минут 15 были посвящены «лично Брежневу».