Текст книги "Совместный исход. Дневник двух эпох. 1972–1991"

Автор книги: Анатолий Черняев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 128 страниц)

Герек: зная, что предстоит тема Португалии, я еще из самолета позвонил Брежневу. Л. И. ему сказал: Ты скажи, мол, ему (Куньялу), что мы не вмешиваемся и не будем вмешиваться, что мы сдерживаем коммунистов Португалии в их увлечениях социалистическими преобразованиями и в отношениях с другими партиями. Никакие нам базы в Португалии не нужны и мы не собираемся этим заниматься.

Обсуждали они и Чехословакию. Пальме будто бы был крайне удивлен, когда узнал, что Гусак был одним из руководителей словацкого восстания, а после войны сидел «за национализм» и в то время как Дубчек требовал «повесить всех таких, как Гусак». Пальме был убежден, что Гусак из сталинской школы Готвальда.

Я, кстати, во время «шестерки» был приставлен к полякам (Фрелек-Суйка). Несмотря на мою откровенность и открытость в обращении, обратной «ласки» я не получил. Загладин и Жилин (который обоих их знает меньше моего) пользовались у них на прощальном вечере гораздо большим расположением, не говоря о Шахназарове, который их «шеф» в отделе Катушева. Видно, я не располагаю к фамильярности, а значит и к «партийной душевности». И Фрелек, хотя он при том, что Секретарь ПОРП, еще и поэт, и сценарист, и художник больше (как и все) подвержен грубой лести.

Б. Н. мне сообщил, что когда Карпинского вызвали в КПК, он заявил: «Я не доставлю вам удовольствия разбирать меня. Я сам заявляю, что выхожу из этой партии».

Завалилась поездка делегации КПСС к лейбористам – то, с чем мы волынили два года, несмотря на настояния Хейворда. Причина очень простая: Суслов отнесся к этому плево, ему Пономарев нужен здесь, чтоб общаться с американскими сенаторами.

А Пономарев, хотя и понимает, что отказываясь от визита, мы заваливаем очень важный канал на Англию и на европейское социал-демократическое движение, списываем работу, которую сами же начали и за два с лишним года немало в нее вложили, – тем не менее не настаивает, уверенный, что Суслов его подозревает «просто в желании съездить в Англию». Таков уровень политических отношений между ними!

Хейворду и вообще всему левому крылу лейбористов, как и Вильсону и К^о, конечно, и в голову не придет искать объяснения отказа в таких «простых вещах». Они будут думать о повороте в нашей политике по отношению к лейбористскому движению и к социал– демократии вообще, а может – и к Англии.

Грустно еще и потому, что помимо Пономарева (и еще, может быть, самого Суслова) некому во всем ЦК возглавить такую делегацию. Ибо там надо сходу говорить о самых разных вопросах, надо их знать и уметь этим знанием распорядиться в полемике с острыми и злыми англичанами. А по заготовленным в Москве бумажкам, как этого потребовал, например, Капитонов, такую полемику вести нельзя – это значило бы поднять на смех всю нашу партию.

Беседа моя с Моррисом (зам. Гэс Холла). Казус с избирательной речью Андропова – «Нью-Йорк таймс» спекульнула на одной фразе из его речи: мол, при всей американской демократии безработные сколько угодно могут протестовать у Белого Дома, но от этого ничего не изменится. Гэс Холл взбесился и потребовал от ЦК объяснений: мол, как так, – мы тут боремся, жертвуем собой, в нас даже стреляют во время таких демонстраций, а с вашей точки зрения все это – пустое занятие, которое ничего не стоит и ничего не дает! Что же, мол, нам сидеть и ждать революции, социализма?

Б. Н., потом и я долго объясняли Моррису, но все же пришлось послать Холлу и письменное объяснение, подготовленное самими андроповцами с его ведома.

Моррис, а до него Каштан и Уоддис во время визита сюда официально протестовали против статьи некоего Дм. Жукова в «Огоньке» в октябре 1974 года – как явно антисемитской. Уоддис даже встречался с Сафоновым, редактором «Огонька». Тот признал, что статья плохая и что Жуков «подвел» и что его даже не приняли «за это» в Союз журналистов.

Я тоже всем говорил, что статья плохая, «не отражает» и проч. Они мне: хорошо, но ведь никто, кроме нас с вами, не знает этой вашей оценки, а статью Жукова буржуазная печать разнесла по всему миру.

В этом духе я доложил и Пономареву. Он велел «вместе с агитпромом» принять меры по этому случаю. Буду принимать, но уверен, что о том, что статья Жукова антисемитская, останется «между нами» с Моррисом, Уоддисом, Каштаном и еще председателем компартии Израиля Вильнером (который на недавнем приеме у Б. Н.'а также резко протестовал против нее).

29 июня 1975 г.

Съездил в Будапешт. Опять жили на правительственной горе. Спал в постели, в которой до меня почивали Елизавета II, Брежнев и т. п. Венгры шутили: белье-де мы с тех пор заменили.

«Шестерка» – болгары, венгры, ГДР'овцы, поляки, чехи и я. Международные замы. Повестка: что делать с социал-демократией; о Португалии; об антикоммунизме.

Непривычная мне роль запевалы всех обсуждений (я ведь был на этот раз «КПСС»). Все, кроме самих хозяев, подстраивались под меня и молчали, если я скромничал и хотел выступать «потом». Венгры упрямились (хотя с ними еще до начала договаривался), навязывали свои иллюзорные, максималистские планы. Я их все время деликатно спускал на земь.

Вернулся 18-го июня. Б. Н. через пару дней после моего возвращения уехал с делегацией в Сирию, забрав с собой нового нашего зама – Румянцева, который «прошел» через Суслова, а Брутенц не прошел.

А мне было оставлено писать очередной доклад для Б. Н. по случаю 40-летия VII Конгресса Коминтерна! Я уже целый год борюсь с этим юбилеем.

Но против второй волны, поднятой Тимофеевым ради саморекламы, я устоять не мог. Хотя дважды довольно грубо доказывал Пономареву несвоевременность и нелепость этого юбилея – размахивания коминтерновскими флажками в момент, когда заходит в тупик европейская конференция компартий (и именно из-за подозрений в адрес КПСС насчет гегемонии), а югославы прямо говорят и пишут о ностальгии у некоторых по Коминтерну.

И вот вновь я мучаюсь, пережевывая ассоциации и аллюзии насчет идей VII Конгресса и современности. За 12 лет я написал ему примерно пять статей и докладов о Димитрове и три-четыре доклада и статьи по Коминтерну, в том числе к 30-летию VII Конгресса, т. е. все о том же, только все с новой конъюнктурщиной.

У Б. Н.'а безусловно «графомания» на выступления. Сейчас он бьет все рекорды: выступает по 3–4 раза в месяц. Помимо его претензии на «теоретика партии», т. е. мелкого тщеславия, есть у него, по-видимому, и политическая идея.

Он моден в антикоммунистической литературе. За его выступлениями следят и комментируют в том духе, что вот он-то, мол, и отражает истинные, скрытые планы и намерения Кремля – использовать разрядку для подрыва Запада, для экспорта революции или по крайней мере поощрения на революцию в капиталистических странах. О нем есть специальные статьи, где его изображают в качестве тайного лидера комдвижения, инспиратора коммунистической деятельности и пропаганды, организатора финансовой и другой помощи компартиям. Он все это, естественно, знает. Знает, что его противопоставляют Брежневу, которого считают искренним сторонником мира, ведущим честную игру. Б. Н. знает, конечно, что Брежнев тоже в курсе о том, как на Западе представляют Пономарева. Но пока все обходилось.

Совсем недавно дело дошло до большой провокации и ТАСС даже выступило вчера с опровержением.

Французская «Котидьен де Пари» напечатала «Письмо Пономарева», в котором якобы содержатся директивы компартиям, как им захватывать власть в обстановке кризиса. «Документ» этот получен был газетой от португальских социалистов. Шум сейчас идет все европейский. Компартии одна за другой выступают с гневными опровержениями. Леруа и другие явились в редакцию «Котидьен де Пари» и потребовали показать подлинник. (Кстати, очень характерно для современной обстановки в комдвижении – пуще всего боятся быть заподозренными в получении директив от Кремля). Португальская КП выступила с разоблачением. Смысл всей этой кампании ясен как божий день – запугивание коммунизмом (московским) из-за Португалии, победы ИКП на выборах (33 % голосов) и других симптомов колебания маятника влево в связи с кризисом.

Никакого, конечно, письма не было и быть не могло. Но провокация имеет вполне «материальную» основу. (Организовали ее работники португальской газеты «Република» – это нам сообщили шифрограммой ЦК ПКП. «Котидьен де Пари» лишь перепечатала сделанный ими материал). А сделан он был путем выдирок из речей и статей Пономарева, в том числе и в первую очередь на Консультативной встрече в Варшаве и на Подготовительной встрече в Будапеште. Препарировано, конечно, в стилистике советологов. Просто оголен смысл (надо использовать кризис для свержения капитализма) и придан тон директивы – циркулярного письма.

Между прочим, Б. Н. должен был 6-го июля по приглашению Куньяла ехать с делегацией КПСС в Португалию. Теперь той же шифрограммой они просят не приезжать – мол, будет «неправильно понято», могут быть провокации и т. п. Однако Б. Н., как я его наблюдаю, превосходно себя чувствует. Не исключено, что ему даже нравится эта роль – «серого величества» комдвижения, «последовательного революционера», «ленинца», «борца против империализма». Возможно, он с этой «славой» связывает свое ближайшее и посмертное будущее.

Если это предположение верно, тогда понятно, почему он готов опять юбилейничать по поводу Коминтерна.

История с публикацией Декларации Гаванской конференции. «Правда», когда я был в Будапеште, опубликовала «изложение» ТАСС на двух страницах, в которых содержалась лишь то, что мы навязали кубинцам (Шахназаров и я – на Кубе, через Арисменди): сильнее сказать о роли СССР, позвать на конференцию китайцев, призвать к международному Совещанию и т. п. Кубинцы были в бешенстве.

Решили срочно публиковать Декларацию в «Коммунисте». Но как? В ней три печатных листа. Это раз. Во-вторых, она там «поименно» обругивает Форда. Несмотря на это (а может быть, не прочитав) Шапошников, который ведет Латинскую Америку, внес записку, чтоб публиковать полностью. Б. Н. еще до Сирии ее визировал, но попросил показать мне до отсылки в ЦК. Я воспротивился.

Суслов (главным образом потому, что такой объем все равно невозможно напечатать в «Коммунисте») согласился на «изложение». Я сделал сокращение на 1/5 и, естественно, выбросил о Форде. Когда Б. Н. вернулся, в «Коммунисте» уже готова была сверка. Он вызвал нас с Шапошниковым. Тот настаивал на своем (публиковать полностью, так как кубинцы нам этого не забудут). Я стоял на своем. (У нас своя политика, мы серьезные люди и разрядка зависит не от кубинцев и т. п.) Б. Н. явно был на стороне Шапошникова, но не решился ломать сделанное в «Коммунисте», так как за этим стояло уже согласие Суслова.

Столкновение с Шахназаровым по поводу статьи в «Правде» об этой же Декларации. Вопиющая безграмотность и безответственность правдистов и Дарусенкова (зав. сектором у Шахназарова), которые сочинили эту статью. Скандально. Кричал на Шаха в трубку.

4 июля 1975 г.

На перформанс в Колонный зал, где Суслов и Б. Н. будут выступать, приглашены 50 отдыхающих в Москве в данный момент лидеров и членов ЦК из разных компартий. Жалею, что не воспротивился: это же – демонстрация, на фоне «Письма Пономарева» и проч. Инициатором был Федосеев, получил согласие у Суслова, а замороченный Пономарев отмахнулся. А у меня не было сил что-либо предпринимать.

Опять мир обратит внимание на контраст Суслов-Б. Н., с одной стороны, Брежнев– Брандт, с другой. Сейчас Брандт с визитом по приглашению Генерального Секретаря ЦК КПСС. И вчера на обеде они обменялись речами. Речь Брежнева и по стилю, и по духу (а я видел ее еще в рассылке) категорически отличается от потуг Пономарева выглядеть «принципиальным борцом за идеалы».

Меня не покидает подозрение, что он сознательно действует в этом направлении, давит на братские партии: вот, мол, я таков и вам придется с этим считаться. Однако, осторожничает. Шумел по поводу публикации Гаванской Декларации: чего нам бояться, вон кубинцы под боком у главного империализма и не боятся. (Это в связи с оскорбительными для Форда пассажами в тексте, за изъятие которых я стоял). А тут, в докладе, в последний момент, снял даже отдаленный намек на Форда и Киссинджера (по поводу их заявлений, что США должны быть сильнее всех, и СССР в первую очередь), и везде заменил «социализм» на «социальный прогресс». Согласился со мной, что не след ему сейчас вылезать с темой о вхождении коммунистов в правительство, и вычеркнул соответствующие страницы, которые заставил нас сочинить (это у него была одна из главных идей, когда он «планировал» доклад).

6 июля 1975 г.

В субботу не пошел на работу. Плохо себя чувствовал.

Занялся альбомом «Мир искусства». Вышел недавно, великолепные иллюстрации и вдохновенное предисловие страниц на сто, какое, пожалуй, еще пять лет назад было бы невозможно. Помимо подлинного наслаждения, опять чувство горечи и досады. Десятилетия гонений на величайшие художественные открытия российского гения: Сомов, Бенуа, Добужинский, Бакст, Головин, Кустодиев, Остроумова-Лебедева. Или задавленность, например, Лансаре, который в 1948 году за псевдорусские поделки на станции метро «Комсомольская» даже лауреатом сталинской премии был удостоен. А на Машкова, Ларионова, Гончарову до сих пор запрет.

И что это давало идеологически (в подлинном смысле)? Размножение вульгарности и утверждение прав глупости (в социальном смысле), которые и сейчас, «когда надо», торжествуют без всяких аргументов и объяснений (случай с Неизвестным).

И вот теперь издают роскошный альбом с вполне объективным и разумным введением, где объясняется, что они, эти «мир искусники» значили тогда, сейчас и в будущем.

Или: в пятницу зашел на Кузнецкий мост в выставочный зал Союза художников. Посетителей – ни души. Выставлено несколько современных художников, по-видимому, молодых. В манере «модерн» там и от «мир искусства» есть, и от Петрова-Водкина, и от Леже, и от Пикассо, и прежде всего от наших 20-ых годов. Но все это даже на взгляд неспециалиста – явное эпигонство: нет ни поиска нового содержания = реакция на официальную тематику нашего времени, а форма своей подражательностью, иногда прямо наивной, вызывает скорее не раздражение, а улыбку.

Это, между прочим, один из итогов культурной политики эпохи Сталина и потом его наследников из Союза художников, министерства культуры, Демичева и Фурцевой с их аппаратом. И еще одна грустная улыбка возникает, когда смотришь на такую выставку. Выставки в подобной модерн-манере сейчас рядовое явление. На них и не ходят, если не какой-нибудь знаменитый художник. А ведь всего 3–5 лет назад появление нескольких подобных картин было сенсацией и предметом беспощадной ругани в «руководящих искусством» учреждениях. Летели партбилеты, портились биографии, люди лишались мест, средств, репутации. Зачем все это? Какой смысл был всего этого эразмового иконоборчества?

То есть так называемые абстракционисты, которые с прошлой осени сначала нелегально, а потом полулегально, а теперь за границей, выставляют свои сочинения, – это, пожалуй, еще хуже, – там просто вульгарная претензия на протест в искусстве, но самим искусством и не пахнет.

А общий и главный итог культурной политики – полный разрыв профессионального таланта (именно таланта, а не профессии и самодеятельности) со средой, с материей, которую надо изображать в соответствующих формах. Отсюда и отсутствие генерального развития искусства, хотя бывают индивидуальные удачи, которые ничего не продвигают вперед.

Сегодня вышла, наконец, в «Правде» редакционная статья о Латиноамериканской конференции компартий со всей моей правкой.

Поразительный парадокс образуется современной международной жизни. Брежнев встречается с Брандтом. Оба подчеркивают, что «у нас разные идеологии», которые несовместимы, и их не надо смешивать. И оба говорят о разуме, который должен торжествовать в отношениях между странами и народами. Ибо альтернатива – ядерная катастрофа, во всяком случае, человеческие проблемы (экономическое сотрудничество, разделение труда, энергии, сырья, голода, бедности и проч.) не могут быть решены. Но самый элементарный вопрос, который из этого возникает, таков: зачем нужны идеологии, если они не позволяют решать вопросы жизни, а, наоборот, грозят только бедствиями, т. е. противоречат разуму, каким он выглядит в XX веке?!

Действительно, всемирная история развивалась в борьбе идеологий (со всеми чудовищными, кровавыми последствиями этого). Но, очевидно, как логика совершенствования оружия приводит к невозможности его использовать даже для развития общества, так и логика борьбы идеологий становится бессмысленной и античеловеческой в современных условиях. Этого, конечно, не отменишь. Но тот самый здравый смысл, с помощью которого мы начали действовать в международных делах, ставит эти наивные «детские» проблемы.

13 июля 1975 г.

Через пару часов уезжаю на Рижское взморье. Пансионат «Янтарь», где-то рядом с Кемери, который я отвоевывал осенью 1944 года. Латыши говорят, что это самое комфортабельное место в Советском Союзе среди курортных спецдач.

А Б. Н.?! И на этот раз он оказался прав. Доклад о VII Конгрессе прошел великолепно. Суслов хвалил, подгорный даже на ПБ чего-то доброжелательное буркнул. Б. Н. в эйфории. Сгладил еще углы перед публикацией. (Молнией прошла публикация доклада в «Партийной жизни» и будет дано в «Коммунисте»). И мировая печать вновь о нем заговорила, на этот раз как о рупоре примирения Кремля с социал-демократами.

Кстати, в эти дни Брежнев затащил Брандта на сессию Верховного Совета и депутаты встретили его бурными аплодисментами. Вот где знамение времени-то! Вот как Брежнев решает извечную проблему раскола рабочего движения и проч., с этим связанное. Через здравый смысл, через человеческие отношения, через «комплекс доверия».

В этом же смысле весьма симптоматичен роман Бондарева в «нашем современнике» – «Берег». Он безусловно талантливо сделан. Но не в этом дело. Бондарев ходит уже в ортодоксах и, пожалуй, в первой пятерке действительно и официально авторитетных писателей, т. е. тех, кому отдел культуры ЦК уже не указ. И вот он так копнул человеческий материал, который обеспечил тогда победу, с таким пренебрежением к устоявшимся правилам игры и идеологическим табу, что диву даешься. И второй план – дискуссия с современными немцами: это тоже (как и с Брандтом) разговор на человеческом современном языке здравого смысла, а не спор подставных фигур, представляющих два мира. Очень симптоматично все! Мирное сосуществование втягивает нас в какой-то совершенно иной климат, где привычные понятия обретают новый вид, а застарелые штампы вдруг очищаются от коросты и предстают в своем первоначальном облике – простых и хороших идей.

Б. Н. после своего доклада активизировался по части подготовки материалов к XXV съезду. Из-за этого чуть не сорвал мне отпуск. Организовал группу во главе с Брутенцом. Сам хлопотал о «теоретической даче» и добился таки от Управления делами, что нам дали Ново-Огарево – место, где перед XXIV съездом родилась и идея о «Программе мира» и сама она была сформулирована. Группа уже выехала туда. По возвращении из Латвии я тоже там засяду. Подготовительные работы могут быть интересными. Особенно надо попытаться отразить «новую реальность» комдвижения. Жизнь уже сейчас обгоняет наши клише. А за пять последующих лет многое произойдет – и все в том же направлении – полного обновления МКД. И если нельзя будет дать откровенную оценку новой его реальности, то хотя бы с помощью словесности открыть щели, чтоб потом через них и здесь пробивался здравый смысл.

Увлекательно: как отложится в Отчете съезду вся новая мировая обстановка, что будем говорить об империализме, капиталистической системе, «национально– освободительном (от кого) движении»? Надо только сначала развернуться мыслью, а потом уже клеить слова. Надо сделать такой прорыв в новое осмысление происходящего, чтобы потом ни Б. Н., ни «Тирешка» (Александров-Агентов) не смогли вымарать все и чтобы что-то осталось, помимо неизбежных банальностей.

Интересное будет дело.

Не успел проглядеть материалы, которые представили Институты АН для нас в связи с XXV съездом. Любопытно, они чего-нибудь нащупывают и осмелятся ли говорить что-то новое по существу, а не по мелочам?

1 августа 1975 г.

С 14 по 28 июля был в пансионате «Янтарь», в Юрмале. По существу – госдача. Там в это время пребывал Гришин (член ПБ и секретарь МГК). Дом построен в 1974 году, модерн, царственный комфорт, стоил, говорят, 8 млн. (планировалось построить за два млн.) Латышский персонал: неулыбчивая четкость, предупредительность почти незаметная и без российского подхалимажа.

Наш особняк в центре Майори торчал, как роскошный обелиск привилегиям и власти. Толпы прохожих останавливались и простодушно любопытствовали, что это такое и в их взглядах: «баре развлекаются».

Вечером пляж и улицы превращаются в проспекты мод и туалетов. Но наряду с профессиональными курортниками много и российских провинциалов, целыми группами, экскурсиями.

На пляже несколько раз встречался с Ю. П. Любимовым. Он отдыхал в Доме писателей в Дубултах, в двух километрах от нашего «Янтаря». В весьма бравурном настроении. Завидев меня, бросал свое окружение и водил меня до изнеможения, рассказывая о своей борьбе с властями – с Демичевым (которого он называет «Ниловной» – Петр Нилыч – ерническое уподобление героине известного всем со школы романа Горького «Мать»). Орал на весь пляж, что это сволочь и подонок, что он, Любимов, так это не оставит! Хватит! Поизмывались! Пусть гонят из театра, но больше это не пройдет. Вот он вернется и напишет «на высочайшее имя». А дело в том, что, став министром культуры, Демичев, наконец, сподобился посетить Таганку. Был на просмотре многострадального «Кузькина» по Можаеву. Сказал, что «разрешает», прислал своих людей с замечаниями, по которым Любимов два месяца исправлял пьесу. А когда она была вновь готова, явился демичевский аппарат на новый просмотр и потом, ни на кого не ссылаясь, «запретил». Любимов, впрочем, узнал, что министр, явившись в свой кабинет на утро после посещения Таганки, заявил своим подчиненным: «Это не пройдет!».

Вот Любимов и беснуется: что же это за министр? Говорит одним одно, другое – другим, а делает наоборот.

Иногда он вдруг останавливался и, собирая сразу вокруг зевак, артистически изображал какую-нибудь бюрократическую сцену в лицах. Особенно это ему удавалось, когда одним из действующих лиц была «Катька» (Фурцева).

Дважды был в Домском соборе. «Реквием» Моцарта и Бах. Скрипка и соната для скрипки с органом. Я по настоящему был восхищен.

Был на экскурсиях по Риге и ее окрестностях.

Съездил по местам своих последних боев – в Слоку, в Кемери.

В Кемери постоял я возле знаменитого санатория, который был цел, когда мы вошли в город, но у него были выбиты все стекла и вокруг здания на несколько десятков метров все было покрыто битым стеклом. Потом доехали до Джуксте, который мы в январе 1945 года так и не смогли взять и откуда немец пошел на нас в контратаку. Тогда я был ранен в хуторке Путну-Жиды, в трех километрах от Джуксте. Помню передовую, которая начиналась прямо на опушке, где в 50 метрах на хуторе сидели немцы. И никак мы оттуда не могли выкурить, а их пулемет заставлял нас все время ползать по пластунски.

Километров через пять доехали и до самой последней моей передовой. Хуторка, где стоял штаб в полутора километров от окопов, я не нашел. Все заросло. Но рощицу, где мы со 2-го по 5-ое мая 45 года на нейтральной полосе по ночам копали исходные позиции для дивизии, которая должна была сменить наш полк и пойти в наступление, кажется, обнаружил отчетливо. Мостик, речушка и уж очень характерный изгиб опушки. Здесь 30 лет и два месяца назад я руководил последним своим «делом», здесь отбивались от немецких вылазок, которые хотели нам помешать закрепляться, запугать. Здесь в упор из автомата был убит старшина, шедший впереди меня, когда мы бросились к недавно вырытому окопу: мне сообщили, что его, только мы ушли, заняли немцы. Здесь я чуть было не подорвался на шариковой мине и весь похолодел, когда почувствовал под руками проволоку – растяжку взрывателя. Здесь нас бешено глушили минометами и секли рощу из пулеметов, почти на протяжении всей темноты, пока мы с рассветом не убрались за свою передовую. Отсюда мы каждую ночь на плащ-палатках несли по три, четыре, а то и по десятку раненых и убитых. После этих ночей инженер полка, капитан, который очень трусил, но держался, сказал прямо в моем присутствии Бамбалю (командир нашего полка): «Ну, товарищ подполковник, у нашего капитана (это про меня) железная храбрость и невозмутимость. С таким спокойствием он там ходил, пока мы копали землю, что до сих пор не перестаю удивляться. Без него все бы разбежались из этой жути.»

Еще до этого там однажды ночью, после ругани чуть не до пистолетов с много орденоносным комбатом-грузином, который отказался отправить своего зама в поиск, я сам повел поисковую группу за «языком». Пять человек, я – шестой. Но до немецкой передовой мы не доползли, нас обнаружили, засветили ракетами и открыли бешенную пулеметную стрельбу. Еле выбрались оттуда.

Помню также, именно здесь жуткое ощущение: когда бывало проверяешь ночные посты в окопах, стоишь возле солдата и вдруг выстрел с немецкой стороны. И если стреляют прямо в твоем направлении, хотя, конечно, вслепую, потому что ночью не видно высунувшихся из окопов, – выстрел бывает очень громким из винтовки, как мелкокалиберного орудия, и яркий свет от выстрела. Да и в самом деле – ведь почти в упор: наши линии окопов в некоторых местах были от немецких на расстоянии 100–150 метров.

Помню, что именно здесь, раз проснувшись утром в своем штабе, я увидел перед собой на табурете немца. И опешил. Оказалось, это разведчики «языка» только что притащили.

Вернулись из Тукумса по превосходному шоссе, достойному Швейцарии и Бельгии.

Странно все. И даже как-то неловко было за ужином говорить соседям по столу, куда и зачем я ездил. Все это – мое личное военное прошлое и мои переживания по нем. Выглядел бы хвастуном.

4 августа 1975 г.

Последний день отпуска. Займусь сегодня Введением к многотомнику. Перед отъездом в Ригу я оставил Б. Н.'у новый вариант, в котором учел его июньские замечания. Их смысл: мы теперь перегнули влево. Со стороны Б. Н. это новое. Думаю, на него действует ветер перемен, а скорее обстановка в верхах – Брандт, разрядка и проч. Тогда в июне он очень упрекал меня за то, что нет его главной идеи – о двух путях рабочего движения: революционном, который привел к таким (!) победам, и реформистском, который привел «ясно к чему». Я это быстро исполнил, пользуясь разработкой, которую мы с Вебером сочинили лет пять уж как, в виде большой брошюры. Прочтя, он испугался излишней «революционности», такого поношения реформистского пути, по которому идет, кстати, большинство рабочего класса в капиталистическом мире и который исключает перспективу единства. Теперь надо сделать «несколько наоборот».

Европейская конференция коммунистов! (о которой я не раз упоминаю). Я не говорил с Загладиным, который в середине июля вновь ездил в Берлин на Рабочую группу. Не знаю, что там было. Но помимо противоречий, которые обнажили французы и о которых я ранее писал, сейчас обнаруживается более общее и серьезное обстоятельство. После Хельсинки (что является действительно эпохальным событием и в социальном смысле, я в этом убежден) просто нелепо и глупо заниматься коммунистическими инициативами, вроде упомянутой конференции. О чем там будут говорить, к чему звать? И зачем все это? Ясно, что мировая политика делается теперь совсем иначе: не на путях конфронтации и выжимания, а комдвижение по своей сути предназначено именно для таких методов, для методов непримиримой и бескомпромиссной борьбы с противником. С кем же должна призывать на борьбу нынешняя европейская конференция коммунистов? С крайними, беснующимися, с которыми не делают политики и не будут допущены к большой политике в решающих ее пунктах? Но тогда комдвижение сходит с магистрали истории и обрекает себя на роль подчищала на флангах. Оно не согласится публично продемонстрировать переход в это качество. Зачем же собираться?!

Завтра поеду в Ново-Огарево, где уже сидит группа по подготовке материалов съезда.

Да и к материалам съезда нужны новые идеи. Бессмысленно строить их как продолжение XXIV съезда и всех предшествующих. Даже сама структура доклада Генсека (идущая от Сталина) теперь выглядит анахронизмом. Да, видимо, мы вступаем в очередной этап «ревизионизма». И он неизбежен, он уже грядет – через итальянцев, через мирное сосуществование, через объятия с Брандтом и т. п. Т. е. обусловлен объективными обстоятельствами современности. Нужны новые идеи. Глубокие, коренные перемены в подходе к решающим идеям марксизма-ленинизма. Нужны повороты масштаба, равного созданию большевизма, НЭП'у. Иначе наша теория совсем потеряет всякий смысл. Нужны такие идеи, которые вызовут всеобщий афронт служителей идеологии, как это было и с НЭП'ом и с XX съездом. И нужен крупный авторитет. Чтобы справиться с этим афронтом. Пока что авторитет Брежнева (хотя уже и сам он, физически резко сдавший) еще в состоянии, кажется, обеспечить такой поворот.

Попробуем что-нибудь придумать в Ново-Огареве. Интересно, ребята там думают в этом направлении или обкатывают давно заасфальтированные магистрали?

10 августа 1975 г.

Выехал в Ново-Огарево. Принял бразды от Брутенца. Прочитал, что они сочинили. Не шибко. Когда полистал академические материалы, понял, что наши схалтурили в основном, так как даже в этих материалах – лучше и интереснее, чем у спичрайтеров. Опять старая проблема – особых усилий, как я понял по обстановке, не прикладывали и уж во всяком случае не выкладывались.

Но дело не в этом. В тот же день, когда я им сказал все, что я о них думаю и предложил, как дальше работать, стало известно, что на эту дачу решением Брежнева и ПБ едет другая группа во главе с Александровым-Агентовым. Оказалось, что и Пономарев в курсе. Ему сделали уступку – включили в эту группу меня и Брутенца, остальных пришлось в этот же вечер эвакуировать.

Как и следовало ожидать, наш текст был «игнорирован». Правда, соблаговолили принять во внимание при первом обсуждении, как будем строить мост, наш план, на котором строился этот текст. Александров-Агентов, конечно, отвел концепцию плана (вперед выдвинуть действительно видные всему миру наши международные достижения) и предложил пойти по традиционному пути: социалистическая система, кризис капитализма и т. д.