Текст книги "Совместный исход. Дневник двух эпох. 1972–1991"

Автор книги: Анатолий Черняев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 128 страниц)

21 января 1977 г.

Между прочим, 53 года со дня смерти Ленина! Не так уж много.

Речь Брежнева в Туле. Зарубежный мир воспринял ее очень активно и понял то, что ему хотели сказать. И американцы, и немцы. Шмидт даже «с удивлением» заметил, что его представления о разрядке (понятие) совпадают с тем, как ее понимает Брежнев. Этот кусок писал только я. Значит, попали в точку. В понятие разрядки не надо вкладывать «классового» содержания. Другое дело – «мирное сосуществование».

В общем «оливковая ветвь» перед инаугурацией Картера, как и задумал Брежнев, состоялась. И очень хорошо, что так. Массированная кампания о «советской угрозе» сразу как-то потеряла жало.

Б. Н. вчера о заседании ПБ. Брежнев, говорит, обратил с беспокойством внимание на то, что Политбюро наличествовало в половинном составе. Громыко хватил инфаркт. Андропов болеет уже два месяца. Мазуров вышел, но не тянет. Подгорный опять слег. У Черненко осложнение на легкие после гриппа. Капитонов вчера попал в больницу. Суслов все– таки основательно заболел, хотя крепился несколько недель. Соломенцев тоже давно болен.

Б. Н. еще и еще раз собирал по поводу подготовки к Софии. Как часто бывает перед «ответственным выступлением», в голове у него муть и только хорошо знающие его чувствуют, что он что-то хочет сказать не совсем банальное, что-то в духе своей ортодоксии, но более или менее адаптированное к тому, в чем нуждаются именно сейчас и собеседники (секретари ЦК соцстран) и МКД вообще. Ломаем голову, как придать этому смутному намерению какие-то внятные формы.

Во вторник – на Секретариате ЦК. Вопросы «планирования и стимулирования» – возвращаются к идеям экономической реформы. Огромное впечатление от наших министров, особенно Антонова (электротехническая промышленность). Сколько ума и таланта в наших людях, мысли, хватка и широта характера! Если б им дать волю делать так, как они могут – за пять лет преобразили бы страну. Но. По собственным словам Антонова на Секретариате ЦК, – план мешает.

Из большой и острой полемики, которой руководил Кириленко, я понял, что самая консервативная сила в нашей экономической политике – Госплан.

Любопытные соображения. Шариф Джавад (зав. британским сектором) приглашает к себе в ЦК деятеля с Лубянки, ведавшего судом и проч. делами Буковского, он же его сопровождал (в наручниках) до границы. В своей восточной манере Джавад ему внушает: Что же, говорит. вы там делаете?! Вы бы хоть немного посчитали последствия. Элементарно: Буковский был осужден народным (!) судом как уголовник. Вы его выпускаете и выдворяете за пределы страны. Но кто такие – вы?! Ведь выпустить преступника, по нормам любой демократии, может лишь тот же народный суд или Верховный Совет – высшая власть. Вот пусть бы суд или Верховный Совет вынесли постановление: заменить Буковскому оставшиеся годы тюрьмы высылкой за границу и лишением гражданства. А потом устроить пресс– конференцию: мол, так и так – Пиночет предлагает выпустить Корвалана взамен уголовника. Пожалуйста! У нас еще десятки уголовников – давайте менять на хороших людей. И объявляем на весь мир об этом. А вы получайте наших уголовников и называйте, если угодно, их борцами за свободу.

Товарищ из КГБ «доверительно» сообщил Джаваду, что в своей первоначальной «разработке» примерно это все он и предложил. Но. не прошло!

Почему? Думаю, то же боязнь гласности. Хотят все сделать втихоря. Но теперь такое не проходит.

Карэн, который готовил все проекты обмена Корвалана на Буковского, но лишь «ту» (корвалановскую) сторону знает, говорит, что все решалось на уровне Брежнева. Хорошо, но «председатель» – то (КГБ) – разумный и опытный человек. Он-то мог увидеть последствия.

К этому же: завтра я буду иметь встречу в Шереметьево с Макленнаном и Уоддисом (летят из Токио домой, в Лондон). Говорю Б. Н.'у об этом. Он меня учит: задайте им вопрос – уместно ли сейчас проводить визит КПВ в Москву на высшем уровне (намекая на то, что «Морнинг стар» и Исполком КПВ полностью присоединился к кампании «Буковский– Корвалан», а в эти дни осудили еще и травлю чехов за поведение в связи с «Хартией-77»). Я рассказываю ему о том, что было с Буковским в Англии (объятия в парламенте с Тэтчер, отказ Каллагана его принимать, объятия со Штраусом в ФРГ и т. д.). Оказывается, Б. Н. ничего этого не знает, хотя ТАСС давал информацию каждый день. Начинает шуметь: куда смотрят наши сектора, почему «Правда» не обыграла эти вещи и т. п. Мол, сейчас позвоню Афанасьеву или самому Зимянину. Я его охлаждаю, напоминая о том, что «Правда» ни разу, ни в какой связи до сих пор не называла имени Буковского. И теперь, вдруг!.

Наш Б. Н. вообще – либо маразмирует, либо теряет последние остатки порядочности. Он то и дело приглашает Корвалана и поучает его (перед поездкой того по Европе), науськивая на французов, итальянцев, испанцев. Причем почти открыто дает понять, что «за освобождение надо платить», по крайней мере – отрабатывать.

Б. Н.: Мы, конечно, не ведем полемики, как вы знаете. Но учтите, что и в ЦК, и весь актив КПСС считают то, что происходит у французов, итальянцев, испанцев и некоторых других, к сожалению, крупных партий, – ревизионизмом, сдвигом в сторону социал– демократии. Причины? Присмотритесь к руководящим кадрам. В ФКП – кто такой Канапа? Случайный человек. Все время был журналистом и вдруг сделали членом ПБ. И вообще – он ведь не француз. И Фиттерман, который ведает у них идеологией – не француз. Не знаю насчет Марше. Но ведь во время войны, когда все пошли в Сопротивление, он оказался в Германии, работал там на заводе, добровольно. Вы в тюрьме сидели, не читали, возможно, какую тут кампанию развернула по этому поводу буржуазная печать. ФКП, конечно, защищала своего генсека. Но факт остается фактом. Возможно, еще тогда был завербован.

А вам передали все деньги, которые мы вам посылаем? Через аргентинскую КП?

Корвалан: Да. Но Лили брала их не только для нас, она распределяла между многими семьями заключенных…

Без связи: Или взять Каррильо… Не поймешь, кто это. В стране не был 30 лет. Содержала его ФКП… на деньги, которые мы ей давали. А теперь вот он главный антисоветчик в комдвижении.

Корвалан (а бесед таких было три) сидел с каменным выражением. Иногда говорил «спасибо», иногда пытался что-то вставлять насчет несовершенства нашей пропаганды, которая, мол, неудачно критикует «плюрализм». Сам же он открыто, на митинге в гостинице «Россия», когда его чествовал здесь Кириленко и др., четко выступил за самый широкий плюрализм в Чили, включая христианских демократов. А в интервью для итальянского телевидения развил эту тему, по существу полностью присоединившись к концепции Берлингуэра.

Поразительна не только безнравственность Б. Н.'а. но и его слепота. Неужели он думает, что человек такого масштаба, как Корвалан, за то, что его освободили, дали квартиру и дачу, будет служить слепым орудием дешевой пономаревской пропаганды?! Неужели он думает, что Корвалан будет формулировать стратегию борьбы в Чили (а он заявил уже, что он вышел на свободу, чтобы объединить всех чилийцев на демократической платформе против Хунты и чтоб быть инициатором создания такой платформы) – так вот, неужели Б. Н. думает, что Корвалан будет составлять эту платформу под диктовку его замшелых краткокурсных поучений?!

Не приходило ли ему, Б. Н.'у в голову, что если он так будет вести себя, то Корвалан просто переместится в Югославию, в Румынию, даже в Италию – под аккомпанемент страшного скандала?

5 февраля 1977 г.

Я с понедельника (31 января) – в Серебряном бору, в старой своей 100-метровой комнате с окнами на сосны, гнутые и «с кисточками» наверху.

Готовим (вплотную уже) софийское совещание секретарей ЦК соцстран. От нас поедут Пономарев, Катушев, Зимянин.

Идеологическая ситуация – куда, как не подходящая: у чехов «Хартия 77», в ГДР – дело Бирмана, в Польше до сих пор не расхлябались с летними волынками в связи с повышением цен. «Еврокоммунисты» неистовствуют в поношении социалистических режимов.

Идея Зимянина для Софии – «успокоить друзей». Мы-то ведь сильные, все видели. Нам эти диссиденты и их покровители – тьфу! А они (чехи, немцы) запаниковали. Надо поддержать, успокоить. Ничего, мол, не случится. Все уляжется и будет по-прежнему.

Статья маршала Устинова в «Коммунисте» к годовщине Советской армии. Рассылка по Политбюро. Я Б. Н.'у передал письменный отзыв, совершенно нахальный. Обозвал статью «эшелоном дров» в костер «советской угрозы». Выразил удивление полным нежеланием понимать или хотя бы знать внешнеполитическую тактику в данный момент, ради которой выламывали мы себе мозги в Ново-Огареве, готовя тульскую речь Генерального.

А может, так полагается: ЦК КПСС, Брежнев – одно, а генералы прямо противоположное?!

Б. Н. ничего не ответил мне. Но ведь и не может быть ответа. Осмелится ли он самому Устинову или помощнику Брежнева, или Суслова сказать, что «так нельзя»?!

11 марта 1977 г.

С 27 февраля по 4 марта – в Софии. Совещание замов по социал-демократии (предварительное перед встречей секретарей ЦК). Моя речь. Полемика с румынами. Пошлые провинциалы – ни то, ни сё. Смешно и стыдно (и за себя, и за них).

Встреча секретарей в Софии. «Шестерка» – Б. Н. мямлил, отступая от памятки. Истерика Биляка, который рвался «поименно» осуждать ревизионизм ФКП, ИКП, КПВ. Никто не поддержал. Б. Н. аргументировал методикой, которая была применена нами для срыва образования платформы еврокоммунизма в Мадриде (Берлингуэр, Марше, Каррильо). Но Биляк все-таки назвал партии и при румынах на самом совещании. Думаю, он в тайне имел поддержку Катушева, который и на «шестерке» в противовес Пономареву «сочувственно» отнесся к вопросу Биляка. Б. Н. утром, по пути в зал совещания, еще раз предложил Катушеву и Зимянину втроем «подойти» к Биляку по этому поводу. Зимянин горячо поддержал, а Катушев отказался. Тут нет политики.

Катушев не «ястреб», просто ему хочется быть хорошим со всеми «своими», в том числе и с румынами. К тому же он по-простецки полагает, что ни то, ни другое – ни кнут, ни пряник – «еврокоммунизма» уже не остановят.

А в субботу вечером (26 февраля) горела гостиница «Россия». 43 погибших, в основном секретари обкомов, приехавшие в Москву на какое-то совещание. Слухи – о сотнях погибших. Слухи – о диверсии. На другой день – пожар в министерстве Морфлота. Все Политбюро было ночью собрано в ЦК. Зимянин мне говорил в Софии, что «пока все-таки надо думать – халатность: загорелся кабель лифта».

12 марта 1977 г.

Б. Н. опять задумал воспитывать братские партии Западной Европы с помощью брошюры «Устарел ли марксизм-ленинизм?» Ему ее за два месяца должны будут написать Козлов, Бутенко и Шмераль. Вчера он собирал всех упомянутых плюс академик Федосеев и излагал, чего он хочет. Потом собрались у меня (кроме Федосеева) и я цинично им разъяснял, что именно имеет ввиду Пономарев. Они хохотали и чесали затылки.

Я не пишу здесь о событиях «мировых», которые меня лично волнуют иногда не меньше, чем личные. Но дневник – это все-таки «о себе». например, проблема диссидентства. Картер принял Буковского и вообще собирается стать неким патриархом всех обиженных, изгнанных и арестованных. Циничные европейские лидеры (Жискар, Каллаган, Брандт, Шмидт) ухмыляются. Большие газеты беспокоятся о разрядке: как бы миссионерство президента не повредило ей, советуют не путать политику и мораль. А мы нервничаем. Брежнев в закрытом письме Картеру по ракетам – врезал ему и насчет его «личного» письма Сахарову, и насчет приема Буковского.

Наша пропаганда неистовствует по поводу нарушений прав человека в капиталистических странах: это называется «наступательной тактикой» в идеологической борьбе.

Что я лично думаю о диссидентстве, которое превращено в ходе реальной классовой борьбы между двумя мирами в главное орудие против нас. Конечно, Картер (может, он это делает для рекламы, для популярности среди американских обывателей) не понимает, что он выглядит в глазах серьезных советских людей мелким провокатором. Потому, что Буковский (в отличие от прежнего, Солженицына, который представлял какую-то часть интеллигенции) никого не представляет. Политически он просто бузотер, мелкотравчатый скандалист.

Но он представляет (вернее отражает) социальное неблагополучие у нас. Оно, правда, невыразимо в политических терминах, но оно – реальная вещь и весь народ это чувствует, хотя и не идентифицирует это с Буковским и К^о. Скорее он свяжет это с пожаром в «России», с взрывами в метро, на улицах (ибо российская история стихийно подсказывает такую связь, а не апелляцию к другим государствам против своего правительства!)

Другое, конечно, дело – диссидентство, например, в Литве: школьники, студенты плюс католическая церковь и эмигрантские центры. Это особая проблема. Эту проблему может решить только сама жизнь. И на нее, действительно, открыто не надо реагировать.

Однако, у нас нет пока ответа на диссидентство типа Амальрика, Буковского, Сахарова. Наши действия пока объясняются удивлением: как это может быть? Не может и не должно этого быть в нашем обществе! Т. е. – щедринский, а не ленинский подход.

Я тоже не знаю, что делать. Хотя то, что предлагают наши западные друзья (КП) – не решение. Они тут – чистые догматики: свои, чисто западные модели, хотят приложить к России.

12 марта 1977 г.

Читаю в «Новом мире» «Технику безопасности» Юрия Скопа, ученика Шукшина. Очень здорово, очень современно.

Любимов поставил «Мастера и Маргариту». Говорят, как «встреча с вечностью». Звал, а мне не хочется идти на «просмотры» (прогоны), потому, что потом надо говорить Любимову, какой он великий и гениальный.

19 марта 1977 г.

На работе самым крупным событием было «освобождение» Катушева. На том же Политбюро, на котором утвердили, наконец, письмо к ЦК ФКП с упреками в «еврокоммунизме» и антисоветизме и утвердили итоги Софии, вдруг в конце, неожиданно для всех (это мне Б. Н. рассказывал) Брежнев предложил назначить Катушева зам. пред. Совмина и советским представителем в СЭВ'е, а Русакова вновь сделать зав. отделом. Все, конечно, поддержали.

Но каков «порядок»? Он что – не подходил? «Не соответствовал», не справлялся? Все, вроде, как раз наоборот. Все были довольны, как он в общем умело проводил «осторожную» линию и в отношении китайцев, и в отношении румын, и в связи с экономическими осложнениями в СЭВ'е (цены на нефть и проч.). Разумный, молодой, активный, хорошие контакты у него установились с лидерами братских стран.

Все дело в том, как почти открыто говорят в коридорах, что «надо сделать секретарем ЦК Русакова». И дело не в Катушеве. Генеральный очень любит Русакова и хочет его вознаградить. Вот и все. Так сказать, по-семейному. Но в такой обстановке, при таких «кадровых порядках» возникновение политических деятелей в нашей верхотуре начисто исключено. Все они – чиновники, которые ни за что, ни про что могут по прихоти перемещены, смещены, удалены, повышены, понижены и т. д. Представляю себе состояние Катушева, когда он, только что активно выступавший на ПБ по делам Софии и проч., услышал это «предложение»!

22 марта 1977 г.

Накануне XVI съезда профсоюзов мне приснился сон. Воспроизвожу как записал проснувшись. «Парк. Похоже – где-то на месте зоопарка, но по конфигурации напоминает Сокольники. В центре какие-то лестницы царского типа, они поднимаются к платформе. Справа внизу – бассейн и бани. Слева – теннисные корты. Весенний майский день. Много народу. Ждут. Я стою на платформе с краю. Появляется Брежнев. На руках у него ребенок, девочка явно еврейского вида. Рядом – женщина, сухая, некрасивая, похожа на одну мою знакомую. Он в белом летнем костюме. Веселый, шутит с окружающими. По толпе шепот: пойдет в баню или на корт? Свернул вроде направо, к бассейну. Но через минуту появился опять на платформе, уже в пижамных штанах и безрукавке (таким я его видел однажды в Завидово), в накинутом неопрятном халате. Вид растерянный, пьяный. Девочка по-прежнему на руках. Рядом паясничает какой-то молодой человек, спортивного вида, в коричневых трусах и тенниске.

И вдруг Брежнев вынимает член, большой, полунапряженный, и начинает ссать. Не под себя, а в толпу. И как-то так получилось, что близко бывшие от него расступились, и струя направлена на меня. И хотя я метрах в 15-и и почему-то уже в углу какого-то зала, струя чуть не достигает меня. Вижу, что он не «персонально» на меня ссыт (помните? никогда ко мне не оборачивался, когда я даже ему лично что-то говорил). Тем не менее я не знаю, что мне делать. Все на меня смотрят. Я колеблюсь – ловко ли, не оскорбительно ли для него уклониться от его брызг. Я все-таки пытаюсь отстраниться… Провал. Брежнев исчезает куда– то в сторону кортов. И в этот момент начинается страшная сумятица. Все в панике бросаются к ограде, перед нею крутой обрыв, за ним – канава, потом уже улица, по которой мчатся машины. Люди срываются с обрыва, катятся, сбивают друг друга, лезут сквозь прутья ограды и под нее. Визжат дети, женщины растрепанные мечутся среди упавших. Грохот, вой сирен.

Я просыпаюсь и долго не могу понять, что со мной, наяву ли, во сне все это произошло?»

А в 10 утра я сижу в первом ряду Кремлевского дворца съездов. Выборы «руководящих органов» съезда. Шибаев читает по бумажке, не останавливаясь и не глядя в зал: «Списки мандатной комиссии розданы делегатам. Кто «за» – подымите временные удостоверения. Кто «против?» Нет. Кто воздержался? Нет» И т. д.

Слово предоставляется Генеральному секретарю. И начался сеанс маразматизма. Бовинские ораторские штампы звучали в этом косноязычии совершенно нелепо. И чем дальше, тем хуже. Чем больше он уставал, тем очевиднее становилось, что он едва ухватывает смысл того, что читает. Один раз даже он остановился надолго, перевернув назад страницу и как бы про себя, но на самом деле в микрофон сказал: «Правильно что ль я прочитал?». Временами он собирался с силами, видно было – это стоило ему огромного напряжения и пытался произносить «с выражением», производил жесты не очень впопад. А потом опять путал порядок слов, читал их неправильно, создавая бессмыслицу.

Я наклонился к Можаеву (зав. международным отделом ВЦСПС, бывший наш референт): «А у синхронщиков текст есть или они со слуха?» – Нет, Анатолий Сергеевич, мы просили, но нам не дали.

Я взял наушник, поставил на французский, потом на английский. Боже! Там или отрывочные слова, иногда просто набор отдельных фраз, которые переводчик по собственному усмотрению успевал конструировать.

«XVI съезд профсоюзов» оратор упорно называл двадцать шестым. и зал «шептался», а в президиуме смущенно переглядывались.

Когда он подошел к Ближнему Востоку, даже я, который знал текст (читал рассылку за день до этого), перестал что-либо ухватывать. Оратора, видимо, начала охватывать паника. Он еле владел собой. Весь потемнел. Лицо осунулось. С трибуны под гром овации он шел качаясь, не видя перед собой никого и ничего. И в президиуме встал не на свое место. Думаю, он был «в нокдауне». К счастью, скоро был объявлен перерыв. Он оправился и начал здороваться и перебрасываться с членами президиума.

Возникает несколько серьезных вопросов.

Зачем надо было готовить речь на два часа?

Зачем было вообще выступать с докладом, да еще перед отчетным докладом председателя ВЦСПС?

Как выглядит «оптимизм» и бодрячество, заложенные в тексте на фоне очень серого положения в стране, о котором 5. 000 делегатов отлично осведомлены?

Зачем вообще, зная свой физический предел, выставлять себя на позорище, и всю «верхушку» партии, весь механизм верховной власти делать посмешищем?

Правда, вечером по телевизору, в программе «Время» пленка была здорово поправлена. Наиболее нелепые косноязычные слова и фразы вообще исчезли. «26-ой» съезд уже не прозвучал и даже вся тональность произнесения была приличнее, чем на самом деле. Чудо «техники!»

Но за всем этим стоят еще более серьезные вопросы. Как можно, сознавая свою полную беспомощность, оставаться на таком посту? Зная при этом, что, как и при Сталине (правда, без трагических последствий) никто поперек и пикнуть не смеет: власть абсолютна и слово (каким бы нелепым и некомпетентным оно ни было) – решающее и окончательное!

Словом, мы вскоре за Мао-Цзе-Дуном повторяем то, что имело место и там, и над чем мы откровенно издевались.

1 апреля 1977 г.

Долго болел, но вчера уехал на работу. Перевернул ворох, накопившихся за неделю бумаг. Почитал, в частности, стенограмму первой беседы Брежнев-Громыко-Вэнс (секретарь США).

Читая почти ежедневно инопрессу не находишь в таких «отчетах» ничего нового. Это – первое впечатление. Секретен лишь дух и детали, причем не военные и т. п., а «персональные» и атмосфера.

Сначала Брежнев изложил американцу общие позиции (я их читал раньше по рассылке)… буква в букву, с добавлением лишь соболезнования по поводу гибели двух самолетов в Санта-Крус (около 600 погибших сразу).

Но Вэнсу Брежнев с Громыко не давали говорить? Я представляю себе ситуацию так: поскольку позиции, которые он вез, были заранее сообщены, то терпения их выслушивать не хватило. Напротив, раздирало нетерпение высказать свое неудовольствие и несогласие. И это делалось в довольно грубой бесцеремонной форме, иногда прямо оскорбительной для Картера. Вэнс это все переносил, ни разу не выразил и намека на протест. Только после каждой «шуточки» с нажимом напоминал, что он хотел бы изложить привезенные позиции до конца.

Брежнев то и дело заводился на «правах человека», иногда вне прямой связи с ходом «обмена мнениями».

В ответ на мысль Вэнса, что вы имеете перед собой президента, который пользуется такой поддержкой большинства американцев, какой никто из прежних президентов не имел. Брежнев, прервав его, рассказал «сказ» (он так и выразился): по-моему из Хаджи Насреддина. Мол, на восточном базаре некто закричал, что в том конце плов дают задаром. Один, другой, третий побежали туда, потом – целая толпа. И потом тот, кто прокричал, поверив, бросился за всеми. Так вот, мол, и у вас насчет того, что президент выражает мнение народа.

Вэнс и ухом не повел. Попросил продолжать дальше.

Его вновь и вновь прерывали – «врезая» довольно грубо по поводу вмешательства в наши внутренние дела по правам человека.

Впрочем, и по результатам переговоров и по контексту (несмотря на явную демонстрацию негодования и грубости) – у меня не создалось впечатление, что, обидевшись на Картера за Сахарова и Буковского, мы отказались идти навстречу по действительно важному делу – о стратегическом оружии.

Думаю, что нас все-таки хотят одурачить: предложив рассчитанное на «всемирный» и шумный эффект заметное количественное сокращение ракет, носителей и проч., фактически ослабить наш потенциал. Ибо при превосходстве в качестве (электроника – наведение, точность, плюс ракеты «передового базирования» вокруг СССР) уменьшения количества ракет ставило бы нас в явно невыгодное положение. Не говоря уже о том, что американцы не хотят брать в счет «крылатую ракету», которая грозит нам новыми десятками миллиардов на создание новой оборонительной системы в дополнение к ПРО против баллистических ракет и самолетов.

Поэтому наша непримиримость и грубость (она присутствовала и на телеконференции Громыко 31 марта) – по делу-то оправданы. Не понимаю только, неужели американцы действительно всерьез рассчитывают на то, что ради их «технологии» мы пойдем на самообман? Неужели они и в самом деле убеждены, что без их капиталов и техники (которая часто у нас, купленная за золото, ржавеет под снегом годами) не обойдемся?! Неужели они так же, как и мы, верят до сих пор в ядерный шантаж и с его помощью хотят нас списать из мировой политики?!

Впрочем, они играют на многих клавишах, особенно ушлый Бжезинский, который начал игру с «еврокоммунизмом», который нам (как идеологической державе, а значит – и как державе в целом) стал более опасен, чем ядерный потенциал США.

Сегодня я прочел выступление Э. Карделя[45]45
  Эдвард Кардель – один из ближайших соратников Тито во время войны и после, член руководства СКЮ, теоретик югославского коммунизма с мировым именем.


[Закрыть]. Умен. «Марксистская мысль в Западной Европе, говорит, пробила барьеры догматизма и. идеологии антикоммунизма». Надо понимать, что КП действительно интегрировались в западное общество и становятся фактором его «революционной эволюции» (это мой термин, не Карделя). Он добавляет: «Рабочий класс имеет там перед собой (в качестве врага) не только буржуазные реакционные силы, но и военные блоки» (т. е. – и нас, социалистическую систему, социалистическое содружество). Комдвижение из орудия одного из блоков превращается в орудие борьбы и против социалистического блока. Эту мысль до Карделя развивал уже Каррильо. Но она отражает, увы, реальности. Ибо против нас теперь не только социал-демократический рабочий класс, но и та его часть, которая представлена коммунистами.

Вчера я позвал к себе Зуева (зав. сектором романских КП). Он только что вернулся из Парижа: вручил ФКП письмо ЦК КПСС. То самое. Он дал буквально хронику – как и с кем он там встречался. Канапа, Плиссонье, Леруа. (Кстати, ФКП вместе с ФСП одержала только что крупную победу на муниципальных выборах, и Марше не преминул отнести это за счет линии их XXII съезда). Официального ответа он не привез. Но – чего мы не ожидали – письмо обещано обсудить на ЦК, т. е. его скрывать не собираются, не боятся. Лейтмотив всех – от Канапы до Леруа – «вы должны согласиться, что между ФКП и КПСС существуют серьезные разногласия».

Когда эта формула была впервые официально произнесена на XXII съезде ФКП, мы в Москве были шокированы, но не поняли всего глубокого и принципиального ее значения. Она означала: мы отныне принципиально отличаемся от вас, между нами не может быть идейного единства. И не может быть нормальных отношений, пока вы (КПСС) не усвоите (так же, как вы усвоили это, правда, с большой натугой в отношении, например, Брандта), что ФКП и КПСС – это «две очень большие разницы». И вы впредь не можете от нас требовать того, чего «вправе» были требовать на протяжении почти 60-ти лет, ссылаясь на то, что и мы, и вы – едино суть в рамках МКД.

Сам факт нашего письма (хотя содержание его не касается «их пути к социализму», а посвящено лишь их «антисоветизму», их попыткам набить себе цену за счет критики в наш адрес) – как раз результат такого непонимания с нашей стороны. Мы еще исходим из формулы Пономарева: «Уму непостижимо! Как могут коммунисты позволять себе такое!» Так вот – могут! Смогли югославы (но это было совсем «не в ту эпоху», когда можно было это понять!), потом китайцы (их уже легче было понять, поскольку это был «Восток» – непонятный «Восток»). И теперь вот, наконец, – единокровные братья, из самого ядра МКД. Оказывается, тоже могут!!

Мы придираемся к частностям. Например, мы в письме высмеиваем тезис Марше: «Свобода неделима!». Действительно, демагогический и с точки зрения любой серьезной, похожей на марксизм теории – чистейшая нелепость. Но ведь дело-то не в существе формулы, а в том, для чего она предназначена. А она предназначена для того, чтобы отличаться и дистанцироваться от нас, быть никак на нас не похожими! И плевать на всякую теорию! Даже хорошо, что это не укладывается в «общую теорию».

Прочитал «Голодный год» Пильняка. На меня это произвело. Взрыхлил еще раз, сотни раз продуманное о России и Революции, о том, от чего, к чему и зачем. И художественно, конечно, сильно. Он не создал направления, но оставил мощный след в советской прозе (настоящей)!

Загладин разослан по замам главу из большого нового труда американского Шапиро – о КПСС. Глава посвящена роли Международного отдела ЦК. В целом там одна клюква на другой, хотя Шапиро их крупнейший советолог и кремленолог. Немыслимое преувеличение роли отдела и Пономарева, вплоть до того, что мы будто формируем все внешнеполитические идеи, что под нами безгласный МИД ходит, что и все внешние кадры мы выбираем, и в конце концов они «дрожат» перед нами, а не перед кем-либо. Роль Пономарева в руководстве КПСС тоже невероятно вздута и совершенно неправдоподобна. Хотя с точки зрения «научной логики» – т. е. биографии Б. Н., им кажется, что иначе и быть не должно. Ничего-то они в нас не понимают!

Однако, есть и любопытные наблюдения. Тщательно проанализированы все публичные выступления Пономарева. И по ним прослеживается эволюция международной стратегии Москвы, в особенности ее линии приспособления компартий и МКД, а также всяких «демократических движений» к потребностям и главным внешнеполитическим задачам Москвы в каждый данный момент. Прослеживается и тактика КПСС, рассчитанная на удерживание МКД под собой («борьба за единство»). В этой части тоже много упрощений, домыслов и слишком уж логичных умозаключений. Но где-то, очень преломленно «эволюция реалий» находит отражение.

Отмечается роль Загладина как первого зама. Подстегиваются и его статьи для выявления нашей «стратегии и тактики». Оценивается его место в Международном отделе, пожалуй, соответственно действительности. Называется Ульяновский, это лишний раз подчеркивает, что они «там» абсолютно не знают реального механизма и положения дел в нашем отделе.

Ни Шапошников, ни я – не упоминаются, хотя к тому, что они вычитали у Б. Н.'а, я имею самое прямое отношение. Меня, надо признать, это даже «задело». Да! И здесь важнее, оказывается, «выглядеть», а не «значить». Ульяновский, например, ничего не делая в отделе и ничего там не знача, чуть ли не ежемесячно появляется в «Правде», – то, как автор подвала (пустого, бесстыже трепалогического), то как участник (вместе с каким-нибудь секретарем ЦК) беседы с каким-либо американцем или азиатом. А Загладин при всей своей огромной загрузке успевает и писать: это уж талант, вернее сверхчеловеческая работоспособность. Кстати, об МКД он пишет гораздо смелее и потому интереснее, чем это, как правило, удается сделать мне в пономаревских статьях и докладах. Что естественно!

10 апреля 1977 г.

На предстоящей неделе, видимо, поеду в ФРГ и в Швейцарию (по 3–4 дня), чтоб поговорить с Мисом и Венсаном о «еврокоммунизме» и о том, какое КПСС придает в этих условиях значение совещанию партий в Праге по журналу ПМС.

Был в Москве Фидель Кастро. Из стенограммы видно, что он никакого отношения не имеет к восстанию в Катанге (в Заире). Напротив, выражал возмущение, что ангольцы его заранее не поставили в известность, а «не знать они не могли». Разговор на эту тему начал Брежнев, явно желая прощупать, не дело ли это кубинцев и согласился, что «влезать в это не нужно ни под каким видом». А между тем, от американцев до китайцев все шумят о нашей и кубинской интервенции, а Мобуту даже разорвал дипотношения с Кубой.