Текст книги "Совместный исход. Дневник двух эпох. 1972–1991"

Автор книги: Анатолий Черняев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 93 (всего у книги 128 страниц)

Мы вступили в новый этап экономической перестройки. Но не должны забывать, что он в условиях демократизации будет происходить. Экономическая реформа + демократия = вот наш девиз. А мы уже имеем 70 тысяч безработных только по Москве. Они пойдут на Арбат.

Меня беспокоит проблема жилья для тех, кто в 55–60 лет уходит на пенсию. Ссылаться на то, что, мол, пусть решает коллектив – с учетом стажа и т. д. – это уход от ответственности. Иначе получается: к исходу жизни человек не может освоить новую профессию, а с жильем у него неясно. Мы не можем ставить людей в такое положение в момент, когда они отходят от активной жизни. Мы должны найти с жильем такую формулу, которая искусственно не сдерживала бы увольнение ненужных людей, но которая не вызывала бы обид, не сталкивала бы рабочих с администрацией. Нужно найти «диалектическую середину».

Я не отвергаю того, что говорит Николай Иванович. Но хочу расширить вопрос, чтоб процесс не остановился, но чтоб с людьми обращались по-человечески, по-социалистически.

Что касается высшего образования, о чем говорил Рыжков, то он прав. Надо сокращать набор в ВУЗы. У нас переизбыток набора. В Узбекистане 1 млн. молодых парней не работает. Вот вам и резерв для так называемых неформальных организаций.

Словом, нам нужно политическое решение. Мы выходим на новый этап перестройки.

И – пропустить надо наш проект через 100–200 предприятий. Чтоб обсудили коллективы. В порядке эксперимента.

Горбачев… (по ходу обсуждения о мерах по восстановлению чайных плантаций). Давайте не будем сами себе вешать лапшу на уши. В «чайных» странах берут только 3–4 верхних листка с ветки, а у нас – 7–8. И качество соответственное!

(По вопросу об охране здоровья населения обсуждение выявляет жуткое состояние дел в этой области. Принимается решение: проект еще раз доработать. – А. Ч.)

Шеварднадзе об итогах 11 – го раунда советско-китайских политических консультаций. Почему нам не затеять с Китаем контакты по военной линии?… Надо поднять уровень обмена посланиями – на высший. Хорошо бы, если после визита в Вашингтон Михаил Сергеевич направил такое послание.

Чебриков. В переговорах о границе ничего не меняется.

Горбачев. Китайцы, по-моему, будут сохранять этот вопрос навсегда.

Громыко выступает против сокращения войск вдоль границы.

Горбачев. Ничего, пусть вопрос остается – для размышлений и проработки.

Горбачев (О качестве наших решений на втором этапе перестройки). Раньше считалось: чем сильнее государство нажимает на низы, тем лучше. Мол, это государственная социалистическая линия. А на самом деле не считались с низами, с

Тогда единственная пешеходная улица с толпами всякого народу. регионами, с их интересами, и вообще личным интересом пренебрегали. И это вредило не только личным интересам, но и государственным, портило конечный продукт всей нашей деятельности.

Сейчас мы вроде поумнели. Согласились с необходимостью диалектически сочетать общегосударственные и личные интересы. Сколько раз я говорил Гостеву: не задуши ты налогами! А ведь до сих пор чувствуется стремление обескровить предприятие или регион, наказать, чтобы те сами вернулись к старым порядкам.

Гостев. Нет! Нет этого.

Горбачев. А ведь как получается – куда, например, идут средства от надбавки к розничным ценам? Есть инструкция Минфина и 30 процентов надбавки на новомодные товары теряются. То же самое и со средствами от налога на прибыль, на новые модные товары. Вот так ведомства защищают интересы государства!

Что же это происходит? Где ВЦСПС, где Комитет по труду и социальным вопросам? И вообще, что это за безобразие, когда Экономический отдел ЦК ничего об этом не знает. А нам подсовывают, чтобы мы на Политбюро расхлебывали эту ситуацию.

(Павлову, зав. Юридическим отделом ЦК, Ситаряну, зам. премьера Совмина СССР). Испортил вас навсегда фискальный подход. 1200 постановлений вы издали, на основе которых можно штрафовать предприятие. Вот плоды административно-командной системы.

Вот сидит Борисов (зам. министра финансов) в своем кабинете и говорит собеседнику: вся эта перестройка – чепуха, авантюра, пройдут два года и все провалится. Говорит это представителю Министерства легкой промышленности. Можете себе представить, с каким лицом тот уходит из Министерства финансов. Нет! Высокооплачиваемая болтовня нам не нужна. Мы всю страну подняли, задергали народ, такое дело начали. И вот такие факты! Такое отношение у нас под боком.

Можину (зав. Экономическим отделом ЦК): Вы знаете об этом?

Можин. Нет!

Горбачев. Тогда зачем вы сидите на этом месте? Разберитесь с Борисовым.

17 декабря 1987 г.

Горбачев об итогах визита в Вашингтон. Это уже не Женева и не Рейкьявик – при всей их важности и при всем понимании, что, не будь их, не было бы и Вашингтона. Еще более весомое доказательство, что курс, который мы взяли, реализуется. Еще раз убедились, что самая правильная линия – это линия принципиальная и конструктивная. И самый главный урок, который мы извлекли из этого визита, – это урок для будущего.

В Вашингтоне уже в меньшей степени проявилась манера, которая свойственна была Рейгану вначале, – обвинять нас, предъявлять претензии, валить на нас беды современного мира, а себя выставлять хорошими, правильными, словом – в роли либо прокурора, либо учителя. Но уже в первом разговоре, хотя и был момент известной остроты, по этому поводу договорились. Я ему сказал: «Вы не прокурор, и я не обвиняемый. Вы не учитель, я не ученик. И наоборот тоже. Иначе ничего не получится».

Это был важный момент вообще в налаживании взаимопонимания с американским руководством. Пожалуй, ключевой момент, чтобы найти общий язык: на равных и по-деловому, оставляя идеологию каждый при себе. Конечно, и на этот раз у нас было, что сказать в ответ на очередные и уже набившие оскомину претензии по правам человека. Но мы не поддались на этот соблазн. И когда переговоры вышли на уровень конкретных обсуждений конкретных проблем, сказалась правильность такого подхода: реализм без всякой эйфории, без иллюзий, готовность к разумным компромиссам, обоюдная конструктивность.

Центральный момент визита – Договор о РСМД. У нас было полное понимание – и с этим мы ехали, имея полную поддержку Политбюро, – что от того, как пойдет этот вопрос, зависит все остальное, весь процесс развития советско-американских отношений и нормализации международной ситуации в целом.

Поэтому очень важно было не спасовать перед военно-техническими трудностями. Они были немалые. И преодоление их обязано было в немалой степени нашей твердой политической решимости – перейти этот барьер, выйти на Договор. А что касается развязки действительно очень сложных военно-технических узлов, то наши товарищи оказались на высоте, в том числе и в первую очередь я хотел бы отметить умелые действия маршала Ахромеева и зам. министра иностранных дел Бессмертных.

После опыта предшествующих двух лет, когда мы начали действовать в духе нового мышления, было очевидно, что нужны уже практические результаты, нужна проверка на деле идей, которые мы провозгласили и которые хотели внести в международную практику. Мир ждал этого, мир этого требовал. От этого зависело доверие к нашей новой внешней политике. Мы хотели и стремились поставить ее на испытание жизнью. И решающим пунктом здесь была как раз проблема Договора о РСМД.

Это было испытание для нас. Но это было испытание и для наших партнеров, для американцев, испытание на серьезность подходов к ключевой проблеме современного мира. Это была практическая проверка и их заявлений на самом высоком уровне о том, что ядерная война недопустима, что США тоже стремятся к разоружению, что они хотят нормальных международных отношений.

Продвижение на этом направлении открывало дорогу и на других направлениях разоруженческой проблематики – по ядерному, химическому, обычному оружию. Оно создавало фон для таких же деловых подходов к региональным проблемам и к двусторонним отношениям.

Встреча в Вашингтоне была важной проверкой и другой основополагающей идеи нового мышления, а именно – что его успех и его эффективность зависят от того, как идут у нас дела дома, как идет перестройка.

Дело ведь не только в том, что объективно увязаны эти два процесса и не только в том, что мы искренне, без всяких задних мыслей, связали одно с другим в своей концепции, в своей политике, в разработке своей теории. Дело также в том, чтобы и мир почувствовал и понял эту связь. И хотя это, казалось бы, моральная сторона дела, но она имела и огромное практическое значение.

И вот в Вашингтоне мы впервые воочию увидели, какой существует огромный интерес ко всему тому, что происходит у нас, к нашей перестройке. И та доброжелательность, в какой-то степени даже энтузиазм, с какими встретил нас чопорный Вашингтон, явились показателем изменений, которые уже начали происходить на Западе и которые свидетельствуют о начале размывания «образа врага», о подрыве мифа о «советской военной угрозе». Это было знаменательно для нас. И это было замечено во всем мире.

Визит – официальная акция. Мы ехали туда на переговоры с президентом, с представителями его администрации. Но это были и встречи с Америкой, самой разной Америкой – с молодежью, интеллектуалами, деятелями культуры, прессой, деловыми кругами и даже с чиновной элитой Америки, с теми, кто обслуживает Администрацию.

И это тоже очень важная часть визита – момент подлинного узнавания друг другом разных по существу миров – в русле общей логики, диктуемой растущей целостностью и взаимозависимостью мира.

С нами хотели встретиться очень крупные фигуры современной Америки. В прессе замелькали даже предупреждения – Горбачев, мол, приехал не только вести переговоры с президентом. Он приехал оказать влияние на всю Америку, включая тех, кто в конечном счете определяет ее экономику и ее политику.

Мы обратили в связи с этим внимание на то, что наши партнеры не захотели давать ничего конкретного в прессу о том, как идут переговоры с президентом один на один и в делегациях. Мы же готовы были пойти на это. Так что по части гласности мы оказались в очевидном выигрыше. Тем самым мы подтверждали искренность, честность нашей позиции и тот факт, что мы приехали, чтобы действительно делать дело, большую политику, а не играть в прежние игры.

В контактах с разнообразной Америкой мы увидели, что дошла наша перестройка даже до такого общества, как американское, доведенное антисоветизмом до предела. Людей не смущало, что мы в чем-то отстаем, что у нас трудно, например, с экономикой. Их интересовал сам факт, что наше общество двинулось вперед, что оно обнаруживает динамику, вдохновлено идеей меняться на демократических основах. И, собственно, это-то больше всего всех и интересовало повсюду в наших контактах с людьми.

В Вашингтоне мы, может быть, впервые с такой очевидностью ощутили, что такое человеческий фактор также и в международной политике. До этого мы удовлетворялись довольно банальной формулой: мол, во внешней политике важны личные контакты между руководителями государств, главами правительств и вообще обмены на уровне тех, кто делает политику.

Это само собой. Но за этим все-таки разумели, что речь идет пусть даже и о личных, но контактах между представителями классово-противоположных и непримиримых систем, и только «представителями». Рейган представал перед нами лишь как выразитель самой консервативной части американского капитализма и хозяев военно-промышленного комплекса. Но оказалось, что при всем при этом имеет значение и то, что политики, в том числе и руководящие деятели государств, если они действительно ответственные люди, олицетворяют также и чисто человеческие качества, интересы и надежды самых простых людей. Тех, в частности, которые голосуют за них на выборах и которые связывают с их именем и с их личными возможностями и особенностями и достоинство страны, и патриотизм. И при этом могут руководствоваться самыми нормальными человеческими побуждениями и чувствами. Все это в наш век, оказывается, имеет огромное значение для принятия тех или иных политических решений.

Мы были готовы к тому – и сами к этому стремились, – чтобы воспринять и эту сторону контактов с американским руководством, как, впрочем, и с руководством других стран, то есть включить в буквальном смысле слова чисто человеческий фактор в большую международную политику. Это тоже немаловажная деталь нового мышления. И она тоже дала свои результаты. В Вашингтоне мы это почувствовали, пожалуй, впервые столь отчетливо.

У визита в Вашингтон была и еще одна сторона – европейская. Безусловно, все ожидали результатов. Безусловно, все серьезные политики понимали, что от того, как будут развиваться советско-американские отношения, зависит все дальнейшее движение мировых событий.

Но при этом был и другой слой рассуждений – блоковый и национально-эгоистический, на который накладывались и укоренившиеся представления о биполярном мире, о том, что решающая роль принадлежит сверхдержавам и что они могут делать по своей воле много за спинами других государств, вопреки их интересам, в ущерб их международной политике. Это особенно сильно проявилось, как вы помните, в связи с Рейкьявиком. Такая настороженность сказывалась в международной атмосфере и во время нашего визита в Вашингтон.

Однако мы были уверены в том, что сама логика реального разоружения развеет эти страхи и все эти подозрения. А что касается Европы, то – тем более, поскольку речь шла ведь, в первую очередь, об европейском ядерном оружии.

И еще, что я хотел донести до американцев, – что мы не отступим с пути демократизации. Но, конечно, надо строго следить за ее социалистическим характером. Эту сторону дела наш народ будет защищать. Иногда даже в этой защите консерватизмом попахивает: мол, скромнее живем, но надежнее. Народ это ценит.

При этом, однако, должен сказать, что кое-кто боится у нас демократии. А боязнь эта связана с тем, что кадры не хотят перестраивать свою работу. Вот история: в Ярославле рабочие одного завода – 27 тысяч человек – выступили против произвольного решения дирекции. А товарищи и в администрации, и в парткоме, вместо того, чтобы идти к рабочему, убеждать и доказывать, звонят в органы: будьте наготове, может быть бунт. Вот так у нас и получается, вместо того, чтобы с людьми говорить. А ведь, когда поговорили, все уладилось, и аргументы были поняты, и с решением дирекции, наконец, согласились. Привыкли у нас – чуть что «пожарных» вызывать!

Мы пригласили народ включиться в управление государством, зовем его к активным действиям, к налаживанию самоуправления, а начальство не пущает. Вот вам и демократия! Вообще у нас получается такая раскладка: одни обновленцы, ярые перестройщики рвутся, пытаются что-то делать, ошибаются, набивают себе шишки. А другие, которые «всегда правы», сидят и ждут, когда эти шею себе сломают. Нам в Политбюро надо видеть все это.

Партия просыпается к новой работе. Но происходит это медленно. Мы видим и такое явление, когда инженеры, специалисты смыкаются с аппаратом министерств и выстраивают стенку против требований рабочего класса, против его стремления к новому.

Товарищи, происходит настоящая революция! И не надо бояться революционной одержимости. Иначе мы ничего не достигнем. Будут поражения, будут отступления, но победу мы одержим только на революционных путях. А мы все еще никак себя не настроили на революционные методы работы. Мы с вами те еще революционеры! Все чего-то боимся.

Мы не должны бояться. И перед всем миром нам пристало выглядеть людьми, которые готовы пойти до конца в своей революционной перестройке.

Одни говорят о конвергенции (Гэлбрейт, например), другие говорят о непредсказуемости Горбачева. Пишут о его сюрпризах. «Вашингтон пост» опубликовала статью под названием «Два Горбачева». Ну что ж, им трудно пока соединить в одно наше стремление к миру, сотрудничеству, добрососедству и социалистический характер нашей перестройки. Мы сами эту диалектику еще не освоили как следует.

Так что не надо удивляться, что там тоже не могут свести концы с концами и все ищут какой-то подвох со стороны Горбачева, какой-то поворот Кремля, который, оказывается, и перестройку задумал, чтобы обмануть Запад, усыпить бдительность.

(Горбачев зачитывает цитату из «Вашингтон пост». В статье приводятся слова одной из собеседниц Горбачева о нем: «Он как посмотрел на меня, так я вся сжалась»).

Мы не можем не меняться. Но меняться в рамках социалистических ценностей. В этом – смысл нашего девиза: больше демократии, больше социализма. Но на каждый случай не накланяешься: все-таки 280 миллионов.

Где-то кто-то что-то сказал и уже загудели – караул! Вот «Память». Там верховодит сомнительная публика, тонкий слой с монархическим уклоном, не говоря уже обо всем остальном. Но масса-то включилась в движение по соображениям вполне нормальным. Хотят сохранить памятники старины. Это же надо различать. Надо же уметь работать. Или в Белоруссии, на Украине… Писатели выступили за сохранение собственного языка, за его развитие. Что тут плохого? Это же наше богатство, наша сила: в разнообразии, в том числе и в многообразии языков. Да мало ли разных проблем подобного рода.

А чиновничество – народ такой… Для чего им революция? Он – в номенклатуре. Это как все равно в прежние времена: поместье дали, и уже никто не отберет. А народ смотрит на все это. И для него это как прежде: одного барина убрали, другого поставили… Обо всем этом надо думать. И прикидывать на нашу главную линию. Мы же социализм обновляем. Мы же хотим ему новое качество придать.

И не пугаться по поводу всяких нелепостей, которые, естественно, выскакивают теперь при нашей-то гласности, не кричать по каждому такому поводу: конец, мол, перестройке.

С 1 января переходим на хозрасчет. Надо идти смелее. Но не ломать через колено. Не так, чтобы рабочий на улицу вышел. Тогда худо. Но, с другой стороны, и не так, чтобы делать, ничего не меняя, уповая на привычное сознание: куда, мол, оно, начальство, денется: все равно зарплату выплатит.

Я не встречал ни одного директора завода, который считает, что ему в будущем году будет лучше, чем в этом.

Если мы остановимся в реформе, то придется брать из сберкасс деньги, чтобы зарплату людям платить. И Центру надо мозги поворачивать, и на местах. На то и революция. Иначе – чепуха. Иначе так, как уже 40 лет идем…

Очень важно, что в этом нашем разговоре по итогам Вашингтона мы, каждый из нас то и дело соскальзываем на проблемы нашей перестройки. Очень хорошо. Здесь сказывается объективная связь между внешней и внутренней политикой. А без понимания такой связи ничего у нас не получится.

Перестройка начинает прививаться и в Москве, и на Украине, начинает действовать на всех. И пора кончать с иждивенчеством и Центра, и мест. В этом кивании друг на друга и тот, и другой может быть и прав и неправ. И не должно у нас быть такого отношения, чтобы сначала одно звено включилось, потом другое. Надо налегать на перестройку во всех звеньях.

Новый этап перестройки требует огромного мужества и величайшей деловитости. Если бы не было революционного масштаба, может быть, и поколебаться было бы простительно. Но при том, что и как мы задумали, ничего не выйдет, если не будет последовательности и твердости в осуществлении задуманного.

Предстоящий год – год партконференции. Нам надо сформировать концепцию конференции. Все обсудим в январе. Прошу всех поразмышлять.

Перестройка – это демократизация и общества, и партии. На конференции придется просмотреть все звенья нашей политической системы. Причем с учетом того, что уже полгода будем работать в условиях хозрасчета.

Все институты демократии должны быть поставлены на рассмотрение и главное – партия… Чтобы сделать ее действительно политическим авангардом, освободить ее от не свойственных ей функций.

Вот вчера в Оргпартотделе совещание было. Интересные выступления. Товарищи говорят: два аппарата правят страной, полный параллелизм и даже конкуренция. А в конечном счете все подбирает под себя секретарь обкома.

Вот ведь как: мы тут принимаем одно решение за другим, а ничего не меняется. Потому что партия держит у себя все: от встречи с Рейганом до хомутов и картошки. А это очень плохо сказалось в прошлом и продолжает сказываться не только на хозяйстве, но и на идеологии, на духовной сфере.

Везде нам предстоит возродить ленинскую концепцию партии в новых условиях. Роль партии усложняется: теорию разрабатывать, политику формулировать, обеспечивать идеологию перестройки, иметь кадровую политику, перестроечную национальную политику. Огромная масса дел!

Очень важный этап: переход от одного состояния в другое. Мы уже почувствовали: там, где партия начинает отходить от хозяйственно-административных дел, ослабляется все остальное. Потому что привыкли, потому что не умеют и не хотят отвечать за свое дело. Это мы почувствовали везде. Многое, впрочем, идет от того, что мы сами еще не осмыслили этого перехода. Необычайно сложный этап предстоит. И вместе с тем весь социализм, весь образ жизни надо осмыслить по-новому. Если мы не осмыслим роль партии, все будет трещать.

Партия нового этапа на новом этапе. Вот почему очень серьезно надо подготовиться к конференции и основательно посоветоваться с Лениным.

… Об анонимках. Надо кончать с этим. В условиях гласности это бессмысленно и нелепо. В ЦК из всех писем, которые поступили, 6 % – анонимные, но подтверждение нашли только 2 %.

Кое-кто высказал сомнение. Но Горбачев ядовито осмеял эти сомнения. Впервые по письмам трудящихся на Политбюро был поставлен вопрос о ликвидации имени Брежнева на объектах.