Текст книги "За день до нашей смерти: 208IV (СИ)"

Автор книги: Shkom

сообщить о нарушении

Текущая страница: 50 (всего у книги 51 страниц)

Мужчина действительно спал. Обливаясь потом из-за духоты и жара от ран, пытаясь ворочаться в путах, чтобы хоть как-то размять затёкшие конечности, всё равно спал. Боль вызывала стресс, стресс вызывал усталость, а усталость – сонливость. Многие так и умирали – получив сильное ранение, просто засыпали навсегда, но не этот.

Уильям предусмотрительно разул того ещё два дня назад – все всегда начинают с пальцев, всегда начинают с ногтей. Смотря на лицо младшего Брата тот очень жалел, что тот не мог кричать, но более жалел лишь о том, что снимать кляп с его рта было нельзя – столько целых зубов было и было полным-полно времени, чтобы то исправить. Он обхватил инструмент двумя руками и, подобно кувалде, занёс себе за плечо.

– Нет!

Удар. Металлическое эхо от удара по кости безымянного пальца почти мгновенно исчезло в деревянном полу, но осталось звенеть в ушах ещё на целую вечность. Чарльз, выброшенный из сна резкой болью, практически свалился вместе со стулом. С его уст раздавался порывистый и оборванный крик, прерывающийся кашлем и рвотными позывами. Он пытался вырвать свою правую ногу из пут, пытался выломать её, лишь бы хоть как-то освободиться, потому что мозг считал, что освобождение снимет боль – очередной самообман.

От пальца не осталось практически ничего – кость переломало в нескольких местах, ноготь треснул, сухожилия были либо разорваны, либо выставлены напоказ из-за сползшей кожи – такой проще было отрубить, чем залечить.

«Неужели, ты настолько боишься смерти? – обернулся тот на Илая, но не проронил ни слова. – Так испуган тем, что твоя жизнь закончится, что готов дать своему брату страдать днями напролет? – старший опустил голову, стараясь не смотреть на то зрелище, и шепотом повторял лишь одно слово: «ублюдок». – Как же сильно это идёт вразрез с твоей хвалёной заботой».

Когда Хантер сел обратно, поставив окровавленный лом возле себя, прошло уже тридцать секунд. Связанный старик всё ещё пытался выровнять дыхание, но, как надеялся охотник, понимал: всех пальцев на ногах и руке хватит только на один час, зубов – максимум на три. Всего четыре часа молчания из долгого-долгого и, что хуже, очередного дня.

«Думаешь, многого добьёшься своим молчанием? – он смотрел то на Брата, то на часы. – Конечно – тебе ведь неизвестно, что я могу узнать половину из того, что хочу узнать от тебя, в любой момент. Но если этот кто-то жив – мне нужно знать, где он находится. Так что ты заговоришь. Рано или поздно. При живом брате или мёртвом – у тебя нет выбора, ублюдок».

Пять. «Ви не одобрил бы этого, – подумал он, перезапуская таймер. – Сказал бы, что есть другой путь, а я не стал бы считаться. Не стал бы? – колено сильно болело всякий раз, когда он пытался опереться на него, но выбора не было – нужно было вставать, нельзя было не вставать. – Всего полтора месяца… Почему он так сильно повлиял на меня? – он взял инструмент и пошёл в соседнюю комнату. – Джеймсу такого не удавалось за два года. Не удалось ли?.. Не знаю. Явно не так быстро», – замах, удар, крик.

Лом попал вновь прямо по безымянному пальцу – тому, что от него осталось. «Неужели, я промазал? – удивлялся сам себе Хан, совсем не замечая, как от сонливости закрывались глаза, руки тряслись от усталости, а голова кружилась от стресса. – Нет. Не мог промазать», – он вновь замахнулся и, приложил больше сил, нанёс удар – мизинец переломало прямо с частью ступни.

– Ублюдок! – раздался отчаянный крик сзади. – Ты же обещал отбивать по одному пальцу!

Он стоял, уронив инструмент на пол, и слушал своё сердцебиение. Всякий раз, когда он думал о том, что Ви бы этого не позволил, сотни и сотни голосов повторяли ему одно и то же: «Но он мёртв. И это позволил ты».

– Один, два… Какая разница? – выдохнув, он вновь поставил таймер на паузу и захромал обратно. – Если ты не собираешься говорить – их всё равно не останется до конца этого утра.

– Ты не можешь! Не можешь!..

– Продолжай молчать и посмотришь – могу ли я. Из пятнадцати пальцев в сумме осталось двенадцать. Думаю, на руке я сначала сдеру с них кожу.

– Животное… – он то ли плакал, то ли смеялся, стараясь сдержать эмоции. – Просто ёбаное животное.

– Как и ты. Как и твой брат. В этом доме нет людей – только ёбаные животные… То, что происходит сейчас с вами, можно даже назвать подкупом – ценой за то, что вы продолжаете дышать. Ты же понимаешь, Илай, что вы оба должны были умереть ещё три дня назад? – он достал нож из кобуры и взглянул на его лезвие. – Ты должен был быть забит камнем до смерти, а твой брат – превращён в труху лазерной винтовкой. Всё, как и подобало бы животным. Каждый ваш вздох за эти три дня не принадлежит вам, за каждый платит один из вас: либо ты – словами, либо он – чем-попало.

– Мы не такие, как ты! Если все те слухи о тебе правдивы, то мы точно…

– Ты правда будешь отпираться? Ты, пристреливший ребёнка на моих глазах? – тот замолчал. – Вы точно такие же – убийцы. Отнятой жизни всё равно на методы её отнятия – убийство всегда является убийством, нажал ты на курок или исполосовал кого-то ножом для масла. Ты смотришь с позиции того, кто убивает, – он зашёл тому за спину и приставил лезвие к горлу, – а вот с позиции того, кто мёртв, всё одинаково – есть только палач, оставшийся в живых.

– По-твоему, всё равно, что ты сделаешь с человеком, если потом его убьешь?!

– Именно. Несмотря на мои методы работы с людьми, на которые ты пытаешься давить, итог нашей работы одинаковый – люди мертвы. Да и, к тому же, тебе ли меня упрекать? Тебе – брату этого отморозка?

– Заткнись! Ты не знаешь его!

– Зато слухи его знают. Слухи знают его и нас самих лучше нас обоих… Время, – он обновил таймер и пошёл за ломом.

– Нет! Стой! Я же просто думал, что ответить! Я же просто!.. Ты не можешь! – удар, звон, крик. – Сука! Сука!

– Советую, – он вновь отбросил лом в сторону, – думать быстрее.

«Расширенные методы допроса», – это понятие, когда к заключенным в тюрьмах спецслужбы США применяли различные методы пыток, для добычи информации. Наслышанный о подобном от отца, Уильям впервые прочувствовал на себе те самые расширенные методы, когда попал к Джефферсону Смиту.

«Весь мир – театр», – несмотря на всю ненависть к бывшему лидеру Единства, охотник отчётливо понял, ещё будучи Стреляным Ли, что за ликом самодурства и священного садизма крылся очень холодный расчёт и мастерство манипуляции – именно при безумном, казалось бы, Джефферсоне, Единство приобрело чёткую систему классового распределения, укрепило территории и отладило систему «внешних» отношений с прочими группировками. О нет, тот человек был холоден и жесток, и пытал он, соответственно, почти искусно.

В первый раз, когда Уильяму из Джонсборо пришлось прибегнуть к пыткам, он сказал себе, что раз уж ему довелось опуститься до такого, то следовало держать такой же уровень, как и у убийцы его отца – искусный, следовало быть не хуже своего первого врага… Он преуспел. Один из слухов, ходивший о нём, говорил, что ни один человек, в итоге, не смог не расколоться. О самих методах, разумеется, слухов было куда больше.

– Продолжим? – тот всё ещё переводил дыхание. – Кажется, я советовал тебе думать быстрее, верно? Знаешь, мне даже смешно от того, как быстро улетучилась твоя самоуверенность – от образа старого ковбоя, коим ты был в баре, не осталось и следа.

Илай поднял глаза на Хантера и то ли оскалился, то ли улыбнулся. Можно было что угодно увидеть в том взгляде – ярость, сожаление, гнев, отчаяние, злость – что угодно, но только не отсутствие гордости.

– Да? – едва выговорил тот. – Точно так же, как и ты перестал быть самодовольным ублюдком, когда я выстрелил твоему пацану в сердце. Жаль, что ненадолго.

Подвал накрыла тишина. Старший Брат мог ожидать чего угодно, но только не того – старик тихо засмеялся, не отводя от него глаз. В том низком и издевательском смехе точно было что-то чужое, точно было что-то более жестокое, чем тот, кто впервые вошёл в домишко в Картрайте, но Илай не мог знать, что это было, не мог даже предполагать. Смех стоял очень долго, был очень протяжным и надменным. «Зря, – подумал наёмник, смотря на тень позади Илая. – Зря».

Смех резко прервался действиями – Уильям подскочил со стула и, схватив инструмент на бегу, рывком произвёл замах. Удар. Удар. Удар. В абсолютной тишине, прерываемой лишь стонами боли, без единой эмоции на лице – только очередной замах, только очередной удар.

«Убей! Убей! Убей! Убей!» – голос вопил в нём всё сильнее с каждым ударом. С каждой каплей крови, оказавшейся на его лице, с каждым взмахом он целил его на голову всё сильнее и сильнее, но старик понимал, что нельзя было этому поддаваться, нельзя было просто убить в урагане эмоций, потому что мысль, озвученная Джонсом, засела в нём слишком сильно: «Лёгкая смерть».

В полной тишине, он отбросил лом прочь, и тот ударился о стену. От левой ступни Чарли не осталось ничего – то была мешанина из голых, покрытых кровью и жилами костей, разорванных или перебитых остатков мышц, треснутых и расколотых на несколько частей ногтей, что вцеплялись в кожу и разрывали её, когда та натягивалась от очередного удара. Красной, местами вязкой и липкой крови, оставшейся на полу и на волосках ноги, было слишком много – запах железа буквально застывал в комнате и оседал на языке.

Упав на одно колено, Уильям из Джонсборо схватил ремень, удерживающий лодыжку ноги у стула, и что есть силы затянул его, превратив в жгут. Вернувшись обратно, он так же спокойно, как и минутами до этого, смотрел то на Илая, то на часы, таймер на которых всё ещё шёл. Лишь через вечность охотник коротко и сдавленно захохотал, пытаясь совладать с порывом кашля:

– Одного понять не могу – ты его спасти или убить хочешь? – тот ничего не отвечал. – В любом случае, ступню придётся отрезать, потому что то, что от неё осталось… – он наклонился на стуле, пытаясь ещё раз взглянуть в проём, – не поддаётся лечению.

Илай по прежнему молчал, но это был первый раз, когда наёмник наслаждался подобным молчанием, потому что чувствовал, ощущал в дуновении сквозняка и в самом пыльном воздухе – боль, страх, переходящий от комнаты к комнате, отчаяние обоих. Словно будучи транзистором всех тех чувств, ему нужно было лишь немного собственной силы воли, чтобы продолжать, чтобы держаться и направлять эти боль, страх и отчаяние.

«О, да – это точно, – думал он, глядя в ответ. – Слишком лёгкая смерть для таких ублюдков. Я знаю: тебе больно, старый ты кусок дерьма. Как бы ты ни пытался скрывать волнение за своего братишку за пеленой хладнокровности, как бы ни старался молчать, когда хочется кричать от страха – я всё ещё помню, как ты взывал к нему часами, пытаясь услышать хоть слово, я помню то чувство, исходящее от тебя, когда ты их так и не услышал. Двуличная сволочь».

– Во время Второй Мировой Войны, – продолжил Хан, – нацисты проводили многочисленные испытания на пленных в своих специализированных лагерях. В цивилизованном мире, что настал позже, считалось неэтичным ссылаться на их исследования, но глупо отрицать, что некоторые из опытов подарили человечеству поистине уникальные данные. Например: сколько времени человек может жить после переохлаждения, сколько времени способен провести в ледяной воде до остановки сердца, как на него повлияют различные отравляющие вещества вроде газов и цианидов, прочее. Но один из них я, став наёмником, всегда находил весьма полезным: сколько раз можно сломать одну и ту же кость прежде, чем её придётся ампутировать. Как думаешь, – кивнул он в сторону другой комнаты, – я сейчас превысил лимит? Догадаешься?

Уильям поднялся на ноги и потащил за собой свой стул. Хромая к Чарльзу, он отчётливо понимал, что была пора со всем тем заканчивать – психологический порог Илая явно был слишком близко, чтобы брезговать моралью или совестью.

– Эксклюзивное предложение, – он подошел и рывком ударил по остаткам ступни, от чего Чарли перешёл на настоящий вой, – говори, или пальцев у него не останется. Хватит пустой болтовни – ты даже беседу поддержать нормально не можешь. Сейчас либо я услышу от тебя имя, либо не остановлюсь.

Он поставил стул рядом со стулом пленного и, присев рядом, ухватил безымянный палец – мизинец уже был им отрезан. Одним взмахом он провёл дугообразное движение, срезав кожу почти по диаметру, и, поддев лезвием, схватил пассатижи.

– Остановись! Остановись! – краснея, кричал старший Брат.

Но он не останавливался – не его упёртость привела к этому решению, не его жестокость привела. «Это не ради тебя, – оттягивал он кожу всё сильнее и сильнее. – Это не из-за тебя».

Остриём ножа приходилось всё время проникать под кожу, снимая её с тела. Палец обзавёлся тонким вертикальным разрезом во всю длину – чтобы сразу же сдирать поддетые части. Чарльз брыкался, словно бешеный зверь, а кричал как самый страшный мученик из всех святых писаний в мире, но это не остановило Уильяма из Джонсборо – он знал, что нельзя было останавливаться, что если сейчас он остановится, то уже не будет смысла продолжать дальше, потому что риск, на который он шёл был игрой на повышение ставок.

– Имя?! – ещё раз произнёс он.

Но ответа не было. «Люди не ведут себя так, – била кровь в его голове. – Люди не молчат, когда их любимым больно… Инстинкты. Простые животные инстинкты… В этом доме нет людей».

Рывком поднявшись, он отбросил от себя стул и схватил повязку, удерживающую рот Чарли. «Это не ради тебя… – он стоял и не двигался, пытаясь бороться с собственной яростью. – Это не ради тебя». Одним резким движением он сорвал кляп и тут же ударил ножом по крайней фаланге пальца без кожи.

Крик. Страшный звериный крик. Настолько громкий и отчаянный, что, казалось, ни одно живое существо не могло так молить о пощаде. Картрайт явно жил тише этого крика все пятьдесят лет Нового Мира, большинство городов и городишек явно жили тише этого крика, так что в том подвале был лишь он – ни смех Уильяма, ни визг Илая не могли его перекричать.

Удар за ударом, фаланга за фалангой, палец за пальцем – рука младшего Брата постепенно превращалась в жалкий обрубок, а её окончания – в ровные красные кубики, чем-то напоминающие зефир, падающий на пол. Удар за ударом, удар за ударом.

Уильям не ощущал ничего, но чувствовал всё сразу – злость, ярость, радость, благодарность и отвращение одновременно, окутавшие его и оставившие прямо в центре того шторма. Злость за то, что убийцы Айви остались в живых и пережили его; ярость от того, что все его попытки сделать что-то хорошее были обесценены, а сам он так и остался монстром; радость, потому что он, хотя бы, мог нести собою правосудие; благодарность за такой скорый шанс его нести; и отвращение к самому себе, потому что он стал ровно всем тем, что ненавидел.

В конце концов, он вонзил нож прямо в бедро младшему и медленно покинул комнату. По щекам Илая текли слёзы. Опустив голову, он просто отказывался смотреть и верить в то, что видели его широко открытые глаза, отказывался понимать то, что твердил ему его собственный мозг:

– Имя, Илай, – Уильям сказал ему это хладнокровно и спокойно, но верить в то хладнокровие было просто невозможно.

– Мы всё равно не уйдём отсюда живыми… Мы всё равно не уйдём отсюда живыми… Мы всё равно не уйдём отсюда живыми…

– Взгляни на него! – старик поднял голову старшего и направил на связанного Чарльза. – Взгляни! Вот оно – всё то, за что ты бьешься. С каждой секундой, с каждым мгновением, что ты так боишься потерять, оно всё сильнее и сильнее теряет свой облик! Это уже не тот братишка, за которого ты был готов отдать жизнь – это искалеченное и больное тело, ждущее собственной смерти! Скажи, как часто ты о нём думал за эти два дня?! – Илай пытался вертеть головой, но хватка охотника была нечеловечески железной. – Отвечай! – тот заплакал ещё сильнее. – Он не видит тебя. Он не слышит тебя. Он никогда не позовёт тебя. Вслушайся… Вслушайся, я сказал!

Чарли кричал, что есть сил. То явно был самый дикий и неразборчивый человеческий крик, но после слов Хантера Илай побледнел – он начал слышать, как через странные и извращённые визги и стоны пробивалось его собственное имя. Дёрганое, равное… звериное.

– Весь день, пока ты лежал в отключке, ушёл на него. Я пробил ему уши, отрезал язык, обработал раны и перевязал глаза так крепко, – Уилл смотрел прямо на Чарльза и тон его становился всё более спокойным, – что даже если снять с него эту хрень, то ещё долго не будет видеть. И сейчас, пока ты ещё не начал упираться, я предлагаю тебе подумать с его стороны: он сидит в абсолютной тьме, полной боли. Настолько беззвучной и безобразной, что ни один из нас не в силах её представить. Всё, что он чувствует – это боль. Всё, что он получает – это боль. Ему больше никогда не услышать тебя. Он даже не знает, жив ли ты. Не знает, сука, за что с ним происходит всё это, и кто именно это творит – просто существует, застыв в вечной и чистой агонии… Он куда мертвей, чем ты себе это представляешь, заботливый братец.

Уильям из Джонсборо находился прямо у уха Брата Илая, но даже оттуда он мог слышать ту бешеную частоту сердцебиения, видеть бледное, словно смерть, лицо.

– Если ты сейчас промолчишь, то всё пойдёт по-новой. Ты выиграешь день или два своей мелкой и жалкой жизни, прикрываясь собственным младшим братом, пока он будет всё так же мёртв. Я не предлагаю тебе смерть в случае сотрудничества – я предлагаю завершение его мучительного существования. А теперь взгляни на него ещё раз и ответь на вопрос: стоит ли твоя жизнь его смерти?

Но тот молчал. Застыв, словно статуя, он всё не отводил взгляда от той картины, что предстала перед ним, не шевелил даже мышцей, застыв в выражении невыносимого, нестерпимого ужаса. Так шли секунды, показавшиеся вечностью. Шли минуты, ощущающиеся, как целая жизнь. А когда же что-то треснуло в Илае, то он практически не изменился в лице – он закричал.

Пронзительно, словно маленький ребёнок; отчаянно, как будто узрел саму смерть; искренне, потому что уже совсем не имел сил притворяться. Кричал, визжал, молился и божился, пока его голос, истерически сорвавший, не сошёл на нет – всего лишь ещё одну вечность. Да, так точно кричал тот, кому было не плевать на брата, так точно визжал тот, кому было не менее больно, так точно ревел тот, кто осознал глубину своего падения.

Ощутив тишину, Уильям из Джонсборо сел на одно колено прямо перед Братом. Да, теперь он точно был демоном в его глазах, теперь точно смерть была меньшим злом. Он долго-долго молчал, смотря на те слёзы, что лились каплями на пол, вспоминал, что единственное, на что хватило его самого после смерти Ви, Алисы и Вейлона – это только одна слеза. Так, как выл Илай, сам он плакал лишь при смерти отца. Наверное, тогда и кончились все его слёзы, фальшивыми они были или нет, тогда и пропал Уильям Хантер, оставив за собой лишь Стреляного Ли – Уильяма из Джонсборо. Зато его слёзы – слёзы чудовища – точно были самыми ценными.

– Имя? – спросил он и получил ответ.

***

Пустота. Он сидел перед радио и, слушая шум нужной ему передачи, ощущал в себе только пустоту. Нет, то всё точно было только сном. Жизнь не могла бы быть так жестока, не могла бы быть так несправедлива. Он сидел и слушал все те слова, что говорил Илай несколько часов назад – все его оправдания тонули в шуме помех, всего его извинения и мольбы о смерти исчезали ровно так же, как и рождались – он слышал лишь одно: «Прежде всего: этот человек мёртв».

«Мы не хотели никого убивать. Вначале, всё было в порядке – мы получили о тебе информацию, все вели себя, как шёлковые. Но потом… Потом она попыталась сбежать. Не я охранял её в ту ночь, и мне незачем врать об этом. Он полагал, что у Библиотекарей есть с тобой какая-то прямая связь… Он так мне сказал, по крайней мере – думал, что как только она убежит, то тут же свяжется с тобой, и мы потеряем весь элемент неожиданности. Он не хотел… Что же до имени… Её звали… Она сказала, что её зовут…».

– Приём. Приё-ё-ём?.. Приём, кто здесь?

– Уильям из Джонсборо, – прошептал он в пустоту эфира. – Алекс, это ты?

– Это я. Где ты? Откуда ты вообще?.. Ты знаешь, что у нас здесь?..

– Скажи, Алекс… – голос срывался, так что приходилось делать длинные паузы. – Кого они взяли?

– Они… Ты же уже знаешь, Уильям. Брось – я слышу по тебе, что ты…

– Просто скажи это!

– Уильям… – в какой момент в эфире повисла тишина. – Дану. Они взяли нашу Дану. Мы ищем, Уильям. Не перестаём уже несколько недель – где бы они её ни спрятали, кому бы ни отдали…

Писк. Он слышал лишь тихий, нарастающий где-то за стенами писк, что пробивался через его всхлипы. Вездесущий, он перекрывал его дыхание, перекрывал чужие слова, перекрывал шум ветра снаружи – было слышно только биение сердца. Нет, всего того точно не могло быть.

«Она сказала, что её зовут Дана Кофуку. Средний рост, худощавая, белая, светлые волосы и голубые, даже больше синие глаза. Совсем ещё девчонка… Я понятия не имею, почему она попыталась сбежать. Понятия не имею, зачем. Всё было под грёбаным контролем – мы собирались оставить её у Филадельфии в небольших лагерях Эволюции, как она… Ёбаная шутка… Это всё просир… Если бы он просто не угрожал ей, что убьет!.. Да никто и не хотел её убивать! Он стрелял в колено, а когда она упала с этой чёртовой лестницы!.. Пожалуйста, убей быстро. Пообещай быструю смерть. Пожалуйста!..».

Он отказывался верить во что-либо, произошедшее с ним за последние четыре дня, но в то, что услышал в тот момент – особенно. Словно всю его боль, всю его горечь и злость перекрыла одна сплошная пустота, образовавшаяся за жалкий миг. Как взрыв, поглотивший собою всё, как чёрная дыра, оставшаяся после смерти звезды, одно её имя, произнесённое устами убийц, забрало с собою всё, поглотило в прочь в темноту. И лишь одна мысль пыталась заполнить всё прочее: «Этого точно не может быть».

Уильям Хантер стиснул зубы, тихо то ли всхлипывая, то ли смеясь себе под нос. Многое пыталось сломить его за жизнь, многие пытались сломать – получилось только у той, кого он любил больше всех. Получилось благодаря двум людям, и оба они были у него в плену, обоих он обещал пытать за громкие слова – ещё никогда в его судьбе не было столь жестоких, столь странно справедливых совпадений, но ему всё равно было больно. «К чёрту справедливость. К чёрту это всё».

– Уильям, ты здесь? – всё повторяло радио. – Уильям Хантер?

Он мог сделать с ними, что угодно – он, буквально, сам непроизвольно произнёс лучший план мести при встрече с ними, но он просто сидел и боялся спускаться вниз, боялся шевелиться или дышать – вдруг то действительно был просто затянувшийся кошмар, а он был так близко к тому, чтобы открыть глаза? А даже если нет, даже если остался только он и возможность истязать двоих самых страшных чудовищ после него самого, всё ещё оставался один просто вопрос: а зачем ему то теперь?

– Я здесь, Эс, – едва ответил он. – Я здесь.

– Говорю тебе: мы найдём её. Просто… приезжай обратно, ладно? Мы сможем преодолеть это всё, если будем вместе, – но он молчал.

– Вы же уже её нашли. Верно ведь?.. Вам же даже не нужно было её искать?

«Мы… Не смогли её похоронить. Оставить тело гнить я не разрешил – мы же знали, кто она такая. Так что мы нашли какой-то ковёр, завернули её, и… отдали им перед самим отъездом – оставили тело прямо у ворот. Это больше, что мы… Мы не хотели этого, Уильям. Не хотели!».

– Уилл, – голос из радио звучал очень тихо. – Приезжай… Нам не…

Он выключил радио и долго-долго молчал, пялясь в пустоту. По его щекам монотонно текли холодные слёзы, пока он сам всё ещё не чувствовал абсолютно ничего. Глядя на тёмное небо, он отчётливо понимал: эти слёзы были не его, а он сам бесследно пропал в той самой пустоте – осознании, что ему тоже больше некуда возвращаться.

Двадцать девятое ноября две тысячи восемьдесят четвёртого года

Была полночь. Он шёл вниз и не слышал собственных шагов. Скрип старых деревянных ступеней, шум небольших кусочков земли, падающих с них от его поступи – всё исчезло в той пустоте, в том потоке мыслей, где из разумных и читаемых выделялась лишь одна: «Зато на утро пойдёт снег».

Илай не спал. По его красным от напряжения и слёз глазам было отчётливо видно, что он не спал – опустив голову, он всё так же старался не смотреть на своего брата, старался выбраться человеком из того шторма, что окружил и его. Да, они точно были слишком похожи между собой.

– Теперь собираешься пытать, чтобы узнать, сказал ли я правду? – старший Брат едва-едва заговорил сорванным голосом, услышав шаги. – Пытай меня. Пожалуйста, не трогай его уже – это мои слова, мои…

– Я узнал правду, – Хантер взял стул и поставил немного левее двери. – Связался с Библиотекарями и проверил – я знаю, что ты не лжешь.

Связанный старик долго молчал, смотря в пол, а затем тихо рассмеялся. Надрыв в смехе прослушивался слишком очевидно.

– А я всё думал, что ты переговорил с ними ещё до того, как начать нас пытать…

– Невелика разница.

– Раз невелика – почему не связался сразу? – Уилл не ответил. – Понятно… Что будешь делать сегодня?.. Ха, чёрт – как неправильно звучит… Я имею ввиду… пытки? Какие?

– Что насчёт любимой песни, Илай?

– Ха-ха-ха-ха-ха, – смех раздирал тому пересохшее горло, но, казалось, старик смеялся искренне. – Неужели это всё, что?.. Ха-ха-ха… Джей Росс – «Ослепший на войне», – в ответ рассмеялся уже Уильям.

– Гитара и лирика – кто бы мог подумать.

– А ты чего ожидал?

– Не знаю… Кантри?

– Иди нахер… – ответ заставил обоих улыбнуться. – Это… Это же конец, да? Ты узнал, что хотел, так что уже нет смысла…

– Да, – кивнул тот. – Это конец.

– Знаешь… Однажды я слышал, что Ворон в семьдесят шестом явился в штабы Эволюции и перебил там всех – учёных, солдат, управляющих и даже самого Дарвина, как поговаривали, он исполосовал… Но было там то, во что я не верил: слух о том, что он собственноручно пристрелил несколько десятков детей. Мол: они были частью какого-то эксперимента, но сами детишки оказались подставными – о предательстве как-то смогли узнать заранее… Как думаешь, среди них мог бы быть твой мальчишка?.. Я к тому, что… Просто задумайся: если бы один человек был бы хитрее восемь лет назад, то ничего бы этого не было. Если бы сам Ворон не пошёл к Эволюции с ложной надеждой сделать из своей крови вакцину для человечества, то ничего этого тем более бы не было – именно его кровь, если ты не знал, толкнула всё это вперёд… То есть, а кого же ещё? Он – единственный в своём роде высший… Просто… Так странно осознавать, что вся твоя жизнь, все твои решения и их последствия перечёркиваются из-за чужих решений… Из-за чужих ошибок. Так обидно…

Уильям ничего не сказал, но, промолчав, ответил на многое. Теперь он точно понимал, что было в тех глазах – в глазах Ворона – сожаление. Он вошёл в соседнюю комнату, освободил Чарли от пут и, взяв на руки, понес наверх. Да, со всем тем точно была пора заканчивать.

– Куда?.. Куда ты его? – но он по-прежнему молчал. – Ты же обещал… Обещал быструю смерть… Ты обещал, Уильям.

– Не волнуйся, Илай, – он прошёл мимо него и остановился прямо за спиной. – Ты получишь свою быструю смерть.

***

Он сидел на берегу Лабрадорского моря и смотрел в сторону Гренландии. Его и его вчерашнюю цель отделял массивный, никогда не останавливающийся поток воды, никогда не замерзающий. «Всего-то», – казалось тогда ему. Что же он пытался увидеть на том берегу? Он сам не знал – просто смотрел вдаль, надеясь увидеть хоть какое-то решение.

«Всё должно было быть по-другому», – его не покидало ощущение того, что всё изменил один глупый роковой шаг – одно движение, перед медленным падением в самую бездну. Но где оно было, он не мог понять – смотрел на очертания горизонта, скрывающегося за водной гладью, и старался найти ответы в них. Не получалось.

Его окутывало странное, пугающее его самого спокойствие – он глядел холодным, очень уставшим взглядом; таким, какого не ощущал у себя ещё никогда, но ощущал на себе. Будто бы все те трещины на нём, все те раны, созданные его же жизнью, одновременно пустили кровь, одновременно раскололись и открылись, превращая его самого в один большой сломанный силуэт, залитый собственной кровью. Должно было быть больно, но было лишь пусто. Казалось, что у него просто кончилась боль, что на одного человека физически не могло быть столько боли. Не должно было бы быть.

Ещё десять лет назад он благодарил бы всех богов за такую возможность – за возможность самой сладкой мести. Оба Брата были всё ещё живы, оба были достаточно целы, чтобы держать их живыми и истязать месяцами, но он не хотел, не тогда – тогда он лишь сидел и понимал, насколько сильно ему хотелось забыться, насколько сама его судьба была ему противна, насколько неважной и отвратительной была сама месть, ведь, в конце концов, он и начал с неё свой путь туда – в Картрайт. Всё сводилось к банальной крови.

– Прости, – наконец выдавил он из себя, слушая холодный ветер. – Уверен, ты бы плакала на моём месте… Ты бы кричала, чтобы каждый слышал, божилась бы сжечь весь мир, чтобы изменить хоть что-то.

Ответа не было – только ледяной прибой беспощадно бил низкими волнами берег – для мира ведь ничего не изменилось.

– Думаю, мне правда стоило бы это делать – злиться. Всё было бы куда проще… Помню, как кричал, увидев Вейлона на дереве. Помню, как плакал после, как во мне кипела эта злость, как я искал и убивал причастных к ней… После смерти Алисы, после моего испытания Эволюцей, после их предательства – всегда было, за что зацепиться; была причина, зачем цепляться, а с ней… Всё было куда проще с ней.

Он оглянулся на линию леса и увидел одинокого ворона в ветвях – то был один из редких своих собратьев, не улетевших прочь. Они глядели друг на друга, и человек понимал, что же на самом деле скрывалось за пеленой чёрных глаз – то же, что и было у человеческого Ворона – смирение. Не хладнокровная жестокость, не животный инстинкт, необремененный чувствами, а именно простое, но очень тяжёлое в достижении смирение. «Все когда-нибудь умрут», – было похоже, что даже самый страшный убийца понял ту мысль и поселил её прямо у себя в душе – старался улыбаться, потому что всё остальное было бесполезно.

– Мне стоило бы видеть твою смерть, – осознал наконец он. – Стоило бы видеть твоё тело. Я бы мог… нормально попрощаться. А сейчас нет просто ничего – тебя нет… Словно бы человека взяли и просто вычеркнули из мира, – он достал из кармана своего плаща незамысловатую заколку с серо-голубым камнем – ту самую, что приобрёл в Монреале как незначительный сувенир. – Думаю, вот то, почему я чувствую лишь пустоту внутри себя. Нет ни хорошего, ни плохого – ничего нет… Только этот день. Всё, что осталось от меня.