Текст книги "За день до нашей смерти: 208IV (СИ)"

Автор книги: Shkom

сообщить о нарушении

Текущая страница: 44 (всего у книги 51 страниц)

– Не – это ж Марк.

– Завалите все! Ты! – ткнул он мужчину пальцем в плечо. – Ты довыёбывался! Собирайся – пойдёшь с нами!

– Я не знаю, кто вы, – тут же ответил Ворон и отбил руку Тима прочь. – Я просто пришёл сюда выпить. Эй, ты, – обратился он к одному из троих, что стояли позади, – по-твоему, разве есть преступление в том, что человек хочет выпить?

– Да плевать я хотел – я хочу деньги за своё пиво! – старичок положил руку на плечо «По».

– Отвали!

– Не беси нас, мелкий, – Джонс едва скрыл улыбку после тех слов, – все эти твои игры со смертью уже порядком приелись! Припёрся хрен знает, откуда; не стоишь абсолютно ничего; никогда никем не был, кроме грёбаного животного, но успел забрать жизни нескольких хороших людей! Если ты сейчас не пойдёшь с нами – я научу тебя уму-разуму прямо в этом грёбаном баре, да так, что тебе падать на наш пол ещё долго не будет нравиться!

– Я правильно понял, – он начал настолько громко, что его слышали все, – вы пришли, разлили чужое пиво, за которое отказываетесь платить, а теперь решили избить меня просто по воле прихоти? Разве так обращаются со своими братьями в Сопротивлении? – кто-то из пьяных обернулся. – Разве так поступают с ребёнком войны?

– Кто там гонит на солдат?! – какой-то мужик встал и начал подтягиваться к толпе.

– Какой ты, к херам, ребёнок войны?! Здесь тебя каждый знает, ублюдок! И каждый!..

– Моё пиво…

– Отвали, я сказал!

– Хочешь сказать, что я вру?! Хочешь сказать, что у кого-то здесь есть доказательства того, что я не воевал?! Что я не подрывал тоннели и не лежал в госпитале, пока мои перебитые ноги заживали от открытых переломов?! Ты хочешь сказать, что все военные и их дети – лжецы?! – послышался скрип ещё нескольких ножек стульев о пол, бар накрыла мрачная тишина.

Уильям «Из Джонсборо» Хантер молча, почти в остолбенении смотрел на Эммета «Ворона» Джонса, пускай и старался не подавать виду удивления. Тот поток лжи, что лился с его уст, его чёткость и скорость, работа эмоций и мимики – не каждый игрок в карты мог врать настолько быстро и слаженно, как то делал бывший убийца Эволюции, не каждый вообще мог врать, не покраснев при том. Но нет – мужчина всё ещё легонько улыбался, пока ситуация вокруг него накалялась до невозможности.

– Или ты хочешь сказать, что мой друг, – показал он на Хана, – гнавший подлых Крыс до самого Орегона, тоже не воевал?! Ты хочешь сказать, что все наши шрамы, наша боль – пустяк для тебя?!

– Тим, заткни его, – один из шестёрки явно нервничал. – Ситуация…

– Я в курсе! Слушай ты, лживый кусок дерьма!..

– Как ты его назвал?! – раздался старческий голос. – Он – такой же, как мы!

– Да!

– Он солдат!

– Где ты был, пока мы воевали?!

– Да заткнитесь вы все – вы знаете меня! Я был здесь с вами с самого рождения! С самой, сука, первой секунды!

– Да, знаем! – прокричал кто-то ещё. – Ты – Тим Хукер! Тот самый, что во время войны только усы отрастил и по девкам бегать начал! Я когда с твоим батей на передовой был – тебя там не было!

– Моё пиво…

– Да съебись ты уже отсюда!

– Господа товарищи! – Ворон явно поймал кураж. – Всё, что я вижу сейчас – это то, что меня – обычного мужика-вояку, пришедшего выпить, пытается избить какой-то подхалим! Что этот подхалим!..

– Заткнись! – схватил Тим Эммета за воротник.

– …Совсем не уважает ни меня, ни вас! – кричал он тому прямо в лицо. – Что даже пиво ни он, ни его люди, не хотят компенсировать! Он не хочет извиняться перед нами! Он слишком высок для этого!

– Клянусь, я!.. – коренастый вытащил пистолет, но тут же получил лбом по носу.

– Видите! – поднял он выхваченную пушку над собой. – И даже до убийства, защищая своё лицемерие, он готов пасть! Он ненавидит вас! Он презирает вас!

– Трус! – прошипел кто-то.

– Ублюдок! – пьяных и очень пьяных голосов становилось всё больше, а шестёрка не сразу осознала, что оказалась зажата в другое – ещё большее полукольцо.

– И у меня к вам только одно рациональное предложение, чтобы восстановить справедливость и мир в этом баре! Скажем так, мой девиз по жизни для всяких ублюдков!..

Виктор, словно по команде, осушил свою рюмку и отодвинул на край стола, Ворон среагировал мгновенно. Вместе с гранённым стеклом, разбившимся о голову одного из шестерых – Ли, наверняка – разбилось и общее терпение толпы.

– Бей всех, кто не Эммет Джонс!

От шестёрки не осталось и следа. Как только завязалась общая, коллективная драка, они тут же стали мишенью для всех в ближнем ряду. Пернатый схватил «По» за воротник и, подкинув над собой, разгромил им стол рядом. Подняться тот не смог – Вик, взяв вторую рюмку с пола, ловко размозжил её прямо тому о темечко.

– Да, сука! – вскрикнул он своим пропитым голосом. – Пиздить каждого! – Джонс, кивнув тому на прощание, включился в драку, словно и не хотел просто создавать фон для побега.

Никто особо не разбирался, с кем нужно было драться. Во-первых, в адовом столпотворении из полусотни пьяных и полупьяных тел трудно было отличить своего от врага, а во-вторых, многие молотили друг друга лишь ради синяков. Старик был готов поклясться, что если для того бара, как для любого другого постоянные драки не были привычным явлением, то то был явно ненормальный бар. «Старая добрая пьяная потасовка, – сцепив ладони, Уильям ударил по макушке какого-то случайного завсегдатая и тут же отправил его в нокаут. – Прямо как во времена моей молодости».

И всё же, он не мог не поражаться смекалке перебежчика и его красноречию. Даже себя, став наёмником, он считал исключением из правил в этом – большинство псов войны, как и людей в Новом мире вовсе, не тяготели к знаниям. Они не желали ни развиваться, ни учиться, ни, что уж там, познавать новое. Как следствие, редко кто умел красиво говорить, редко кто хотел это делать, а времена, когда ребёнок больше не мог расшифровать аббревиатуру «США», приближались всё ближе и ближе.

Страшно было признавать, но образованность больше не считалась необходимой – мир сделался куда более простым, чем был во времена цивилизации. Можно было знать три языка, но проку от того, если на деле нужно было знать лишь пару видов съедобных грибов? Можно было бы исследовать всю историю «великой свободной страны», но в чём был смысл, если многие люди не знали даже того, что творилось у них за заборами? Можно было бы обладать навыками, достаточными, чтобы склонить толпу на свою сторону, но зачем, если всего-то нужно понимание того, куда бить, чтобы быстрее вырубить?

Того, что больше был похож на Лоррана, схватили под руки двое бравых молодых ребят и начали быстро и машинально наносить удары по грудной клетке. Переломы ребер, повреждения диафрагмы, отбитые почки – в лучшем случае. В худшем – пробитое лёгкое и смерть. Ровно через один миг какой-то залитый старик снёс всем весом одного из них, но избитому то уже не помогло – Лорран осел на пол и больше не вставал.

Айви схватил кто-то за плечо со спины и тут же об этом пожалел – парень перехватил ладонь противника и, резко дёрнув на себя, ударил того затылком, тоже вклиниваясь в общий бой. Хантер, увернувшись от бутылки, отлично осознавал, что его протеже в те секунды обосабливал собой всё грядущее поколение – в свои семнадцать он не знал банальной математики и даже родного языка, но зато отлично понимал, как драться, и знал, каково было убивать. Впрочем, никого, кроме них – поколения Уильяма – нельзя было в том винить. Младшие не стали ныть по поводу того, что им не дали знаний и воспитания – они просто приспособились.

Однако что-то требовалось взамен. Что нужно было человеку, не имеющему знаний? Пожалуй, простота. Именно она. Стоило дать любую упрощённую систему мира, объясняющую самые банальные действия и потребности, как он тут же верил, и не просил большего – как слухи о том, что всё, кроме США, лежало в ядерных руинах; как мысли, что больше ни в электричестве, ни в морали не было нужды. Стоило вбить в голову идею – патриотизм, идеалы или веру – как знания больше не были необходимы. Более того – они становились противопоказанными. Ведь… что делали знания? Они толкали к движению, к развитию. А движение мысли – это сомнение, критика, инакомыслие – всё то, что человек Нового мира так часто не мог себе позволить, если принадлежал к стаду. Потому и нельзя было сомневаться. Нельзя было спрашивать себя: «А зачем мы дерёмся в этот момент?» – нужно было просто бить, потому что били все. И все действительно били.

«Охрана!» – раздалось откуда-то из толпы. К тому моменту уже все из шестёрки, кроме Тима, были на полу. Кто-то разбил собою столы, получив многочисленные ушибы и сотрясение; кто-то налетел хребтом на барную стойку и, будто бы по магии сломанной спины, тут же упал на пол, взвизгнув от боли; а кого-то и вовсе просто затоптала толпа, выбив половину зубов, – нужно было лишь дать слабину, лишь на секунду упасть, чтобы потом уже не подняться.

Но только не Тим – он явно не мог позволить себе такой роскоши, потому что с его телом рухнула бы и его репутация. Он крепко стоял на земле, отбивая, без преувеличения, ленивые удары Джонса. Более того – низкорослый мужчина достал нож и всеми силами пытался хоть как-то задеть перебежчика – бесполезно. Хантер знал, что то было невозможно, что он сам остался жив после драки лишь из-за того, что Эммета интересовал Ви, но не более.

Как только раздался крик о том, что стражи порядка были на подходе, Ворон перестал играть – парой размашистых ударов он отбил руку с лезвием так сильно, что через звуки битвы можно было отчётливо различить хруст лучевой кости. Как только нож выпал из хватки, высший схватил запястье и, вывихнув то, ударил прямо по локтю – сустав вылетел. Через секунду уже вылетел ещё один – то самое запястье было вывернуто под слишком неправильным углом.

Схватив сломанную конечность и наступив на носок врага своей ногой, он начал резко и быстро ломать своего противника – челюсть, рёбра, колени, плечи, ключицы – всё то сопровождал монотонный, смертельно отвратительный хруст костей, пока тело превращалось в тряпичную куклу, нелепо свисающую в захвате. Лишь в тот момент, когда изо рта Тима полилась вязкая и немного коричневая пена, тот остановился, замерев в стойке для удара. Секунда, другая… Хан отчётливо понимал – не мог знать точно, но имел полное право предполагать: Джонс слушал, как останавливалось сердце его врага и наслаждался – нельзя было забываться о том, кем он был, даже при восхищении; нельзя было пропустить мысль о том, что он в любой момент мог перерезать кому-либо глотку просто ради веселья; нельзя было давать слабину.

– Скажем, что сам так упал, если спросят, – в тот момент, когда он обернулся, его улыбка действительно внушала страх. – А теперь пошли, пока нас всех не повязали.

Он отпустил тело, тут же упавшее на пол, взглянул на редких пьяниц, оставшихся в строю и не прекращающих драться между собой, да направился прямо к выходу – на его счастье, охрана шла не с верхнего уровня, а с нижнего. И, разумеется, никто из стражей порядка на верхнем уровне не хотел с ним связываться после вчерашнего.

***

Шёл дождь. Очень холодный, очень пронзающий, но редкий дождь. Троица двигалась к машине, перепрятанной в одном из внутренних дворов. Айви всё так же молчал.

– Так что это был за правительственный проект? – Уильям ощупывал плечо и спину, на судьбу коих пришлась пара ударов. – Меня интересуют детали.

– Разве того, что я уже сказал раньше, тебе не было достаточно?

– Конечно, нет.

– «Конечно, нет», – какая напыщенность. Может, мелкий сам тебе всё расскажет? – тот молчал. – Ах, да – у него же глубокий внутренний стресс на фоне его первого убийства – того, что делает, блядь, каждый уже с пелёнок, потому что окно Овертона для убийств давным-давно прошло.

– Я, по-моему, говорил тебе заткнуться на эту тему.

– А я говорю, что власти у тебя надо мной никакой – я в любой момент могу послать наше общее соглашение.

– Тогда неудивительно, что единственные люди, терпящие тебя – это конченый ублюдок и престарелый алкаш, – в ответ раздался лишь противный низкий смех.

– Дай ему сказать… – вдруг вклинился парень. – Уверен, он знает больше меня.

– О как… Что ж… Нихрена не ожидаемо, но ладно…

– Просто рассказывай.

– Я и собирался!.. В общем, вначале эта программа была правительственной – очередной эксперимент на людях во имя демократии, – он откинул мокрые волосы назад и взглянул на небо. – Но, как ты, старпёр, помнишь, от правительства быстро ничего не осталось – только потерявшие свою власть седые мужчины да женщины с целлюлитом на боках и тремя подбородками на тупой голове. Первое десятилетие после, это всё было чем-то вроде извращенного хобби для оставшихся учёных – эксперименты: умирали испытуемые часто, а финансирования не было вообще, – завидев впереди дремлющую стаю, они свернули за угол. – Однако всё изменилось, когда несколько из одной исследовательской группы объединились с мародёрами-дебилами в Мэриленде – они предоставили им результаты своих исследований, в ходе которых, всего-ничего, смогли превратить обычного человека в высшего (знать я не знаю, как они их тогда называли). Как ты понимаешь, тупой сброд очень впечатлила перспектива получения сил и возможностей, так что они стали работать вместе. Если не вдаваться в подробности, я только что тебе описал становление Эволюции – за первые пять лет к ним примкнуло такое количество людей, отупевших от слухов о невиданной силе, что просто было страшно сказать, но…

– Но все передохли, как мухи. – Джонс рассмеялся в ответ.

– Верно. В следующую половину декады все те, что были наняты и превращены ранее, начали умирать по двум общим причинам: болезни сердца; и заражение без видимых источников – как неожиданно!.. – вскинул он руки к небу. – Разумеется, все быстро поняли, в чём была причина, но это, в большинстве своём, не оттолкнуло преданности к исследователям. Более того – большинство новичков сознательно отказалось от «силы», предлагаемой им, и начало работать исключительно из-за принадлежности к стаду – так это и стало сектой.

– Тогда получается, что Единство?..

– Именно, – он остановился и, жестом остановив попутчиков, вслушался в ночь, однако ничего не произошло. – Осознав всю опасность такой «силы», они откололись от Эволюции и основали группировки с абсолютно противоположной идеологией, где превращение – способ медленно убить неугодного им. Но мы не об этом – мы о том, что именно после массовых смертей опыты приобрели такой вид, какой имеют сейчас.

– Если всё началось в сорок втором, плюс пять-десять лет… Ты же появился в дверях Дарвина примерно тогда?

– Динь-динь – найдена «Правильная мысль», предмет эпической редкости!.. Да. И именно из-за этого я довольно много знаю. В то время, как я прошёл их проверку, второе поколение детей было уже на подходе. Помнится мне, тогда их было гораздо больше двадцати – у них не было чёткой технологической схемы, но они додумались «вывести» (хорошо, что я при этом не присутствовал) из почти-высших новых детей, предположив, что те будут обладать неким процентом симбиоза с паразитом.

– И?

– Что «И»? Или ты не видишь того, кто идёт от тебя по левую руку? Отчасти, правда. Я не особо вчитывался во всю ту научную муть, что видел в макулатуре, но речь шла о генетических изменениях в цепочке ДНК у новорождённых, – голос Ворона постепенно становился хриплым на морозе. – Плюс, их начали подвергать «испытаниям» с самого детства – в то время, когда шло развитие их организма. А, кстати, второе поколение – это «отец» Айви и его братишки. Впрочем, как и все остальные – детей начали собирать в «братьев» да «сестёр», вне зависимости от их родства – просто для того, чтобы старшие смотрели за младшими, исполняя роль нянек и внушая некую бессознательную правильность всего происходящего. Что же до меня… Все в Эволюции знали, кто я такой, или, как ты выражаешься, что я такое, а потому вместе с опытами им начали вливать и мою кровь, – Ви оглянулся. – Я же сказал, парнишка: ты – мой. И твоё поколение – третье, как я понял – является, пока что, последним.

– Зачем это Дарвину и его дружкам, если детей всё равно ничему не обучали, и они, как ты выразился, «изначально не вакцина»?

– Обучают искусству убивать и прочим наукам только самых лояльных и только после того, как выведут новое поколение – я сам учил нескольких. Зачем это Дарвину, а позже и Отцу? Как я сказал, ребята отчаянно пытаются вывести вакцину, работающую превентивно – ещё до заражения. Но они хотят её только для себя. Почему «изначально» нет? Умолчу – моё право не говорить. Скажу лишь, что это – один из их удачных экспериментов, – внутренний двор одного из двухэтажных домов, наконец, показался. – Даже, вернее, не совсем их. Если отправить Ви к Гренладнии и рассказать, каким методом проходят опыты – они больше не будут нуждаться в напыщенных ублюдках из США. И да, я сейчас это не просто из-за желания поделиться рассказывал – мотай на ус, парень, – тот непонимающим взглядом таращился на Эммета.

– Запоминай, – перевёл Уилл. – И всё же одного я понять не могу: за что ты так ненавидишь Эволюцию? Ты же был с ней… декады? Разве?..

– За то же, что и все, – перебил его Ворон. – Только во много раз больше. Хочешь потешить любопытство – используй слухи. Захочешь узнать правду – будь готов за неё умереть, – они сели в машину, и двигатель заревел. – Конкретная развалюха, – прокомментировал тогда Джонс, занимая сиденье штурмана. – Мне нравится.

Некоторое время пришлось колесить по городу – стаи, сновавшие тут и там, искали себе пристанище на ночь. «Середина ноября, а они ещё здесь… Не всем хватает места на тёплом юге», – и действительно: с каждым годом заражённых становилось всё больше. Они были здоровее людей физически, не болели многими болезнями, что были столь присущи людям, а есть могли куда более разнообразные блюда, так что то, что Канада в середине ноября была полна мертвецов, уже давно не удивляло.

«Вы будто просто сломались где-то внутри, – слова всё не уходили у Уильяма из головы, пока тот вёл. – Вы будто просто сломались где-то внутри…», – насколько нужно было быть сломанным, чтобы заметить это? Чтобы другие заметили? Насколько было нужно низко пасть, чтобы осознать глубину своего падения?

Он смотрел вдаль с мыслью о том, что уже давно ничего не чувствовал, убивая. Каждое его нажатие на курок, каждая отнятая человеческая жизнь с самого сентября и много лет до этого – всё происходило, как должное, как… само собой разумеющееся.

Насколько было известно Уильяму, никто вообще старался не думать, нажимая на курок, потому что то приносило боль. «У него есть родственники»? Но и у того, кто жал на курок, они тоже наверняка были. «Это необязательно»? С того момента, как один оказался на мушке другого, это уже не необязательно, а неизбежно. Как лев-вожак, убивающий всех львят предыдущего вожака; как птенцы, выталкивающие своих братьев и сестёр из гнезда с самых первых секунд рождения; как акулы, убивающие друг-друга ещё в утробе – убийство стало просто инструментом влияния, неизменным способом изменить надоевший порядок вещей или склонить весы на свою сторону.

Нельзя было точно сказать, когда это произошло – никто не заметил. В тот момент, когда люди начали убивать ради забавы? В тот, когда убийство стало обрядом посвящения? Ещё раньше – когда убивали, потому что боялись заразиться? Когда военные палили по гражданским, отказывающимся соблюдать изоляцию? Когда во время разграбления магазинов в первые месяцы кого-то случайно затаптывали в давке? Когда?

А, быть может, всё было ещё раньше? До паразита? До пандемии? До цивилизации? Всё своё существование Человек Разумный старался показать своё превосходство над животным – интеллект, культура, мораль, философия и понимание собственной важности – люди отрицали свою звериную сторону настолько сильно, насколько прогрессировали вперёд. Но… смогли ли они это сделать хоть в одну секунду своего существования? Удалось ли им, и правда ли, что то, чем стали люди в две тысячи восемьдесят четвёртом, было лишь вынужденной мерой? «Да… Мы точно просто сломались где-то внутри».

Через четыре часа, Санон, пригород Квебека

– Всегда говорил: я предпочитаю лошадей – Ворон держал ворота гаража, пока Уильям загонял авто. – Давай быстрее – спина и у высших болеть может!

– Не ной. Вообще повезло, что на дорогах нет рейдеров.

– «Повезло», – ага. Повезло ему, – с глухим ударом и грудами пыли вход внутрь оказался вновь закрыт. – Так говоришь, будто все люди исчезли по магии своей – каждый, кто пытался так наживаться, заканчивал на дереве с кишками наружу. Это как камни в почках – рано или поздно вымываются, если не становятся слишком большими.

– Тебе ли говорить о?..

– Нахер иди, а? Лишь бы прикопаться. Нет, чтобы вынести главную мысль, понять мораль – ты, как престарелый старпёр просто… – Эммет, активно размахивая руками и бубня себе под нос, поплёлся в треснутый от оползней дом.

– Пошли, пацан… – Айви всё также молча сидел в машине. – Знаешь… Нельзя вечно…

– Замолчи, – отрезал он. – Пожалуйста.

– Хорошо. Я же совсем не… Хорошо. Тогда я… Пойду, пожалуй? – кивок послужил ответом. – Если что, мы…

– Иди. Я догоню.

«В каком-то смысле, он лучше нас обоих, – Хантер открыл дверь в дом и пошёл на шум и брань. – Лучше многих в этом мире. Возможно, он и не знает многого; возможно, он глуп и наивен для этого мира не по годам, но… – Ворон осматривал прогнивший от сырости диван и разодранное какими-то мародёрами кресла и кровати. – Но он больше человек, чем кто-либо в его возрасте. Он выше на голову не умом, но сердцем… Хорошо, что Гренландия существует – здесь ему было бы слишком тяжело».

Мужчина собрал все покрывала и вообще любые ткани, что смог найти в доме, и радостно, почти по-детски плюхнулся на распоротую кровать. Действительно: если бы не глаза, его нельзя было бы отличить от самого обычного жителя Нового мира – уставшего, находящего счастье в каждой положительной мелочи, живого… Но это только, если бы не его глаза – в них отражалось слишком много, а жестокая правда будто бы светилась изнутри.

– Вот это я понимаю – условия! – постучал он ладонью по старой мебели. – Как в чёртовом королевском дворце, да простят меня англичане!

– Ага. Охренеть просто, – он сел за старый деревянный стул, скрипящий и шатающийся от самого ветра.

– Не бузи.

– Констатирую.

– Ты родился с такой серьёзной мордой, что ли? «Констатирую», – констатируют смерть, – тот беспечно улыбнулся. – Впрочем, не в наши времена – в наши только проверяют контрольным выстрелом.

– Остроумно. И да, я роди…

– Боже… А где в твоей голове функция «юмор»? Включи, будь добр, – Уилл лишь сказал себе, что не стоило расслабляться ни при каких обстоятельствах. – Ещё и этот чёртов дождь.

– О, ну уж это скоро пройдёт – можешь не жаловаться.

– Кто знает, кто знает… Знаешь, дождь может идти вечно. Об этом не все в курсе, но я точно знаю: дождь может идти вечно, – охотник лишь ухмыльнулся в ответ и вспомнил, что приобрёл пару самодельных спальных мешков в Монреале – наконец его ждал здоровый сон. – Скажи… Между нами, как говорится, – вдруг приподнялся Ворон. – Ты же соврал насчёт своего первого убийства?

– Отвали.

– Я же это не для того, чтобы потом пацану разболтать – просто ответь мне… как человек, что ли? Как тот, кто не я: тебе действительно было трудно убивать впервые, или это был просто способ подбодрить?

Хан молчал, смотря в пол. В его воображении вновь возникали те самые картины – отрезанная переносица и выпавший глаз Габриэля, катящиеся по пыльной земле. Он стоял и думал, изменилось ли что-то в его мыслях со временем, изменилось ли отношение к поступку, совершенному им. Он вновь взглянул на своего собеседника и произнёс ответ, но адресован он был вовсе не сидящему на диване перебежчику, а ему самому – Уильяму Хантеру:

– Нет, я не чувствовал ничего. Моё первое убийство действительно оказалось правым для меня делом, так что оно очень помогло мне переступить тот порог морали, к пересечению коего меня готовили всё сознательное детство. И так все последующие разы – я просто старался представлять людей врагами того же уровня, на котором был мой надзиратель, и становилось гораздо легче. Единственное, что я ощущал, забивая его до смерти – злость. Но не на него или на мир – на себя. За то, что не мог причинить ему ещё больше боли. Что мои удары кнутом были всем, на что я был способен в отместку за все те пытки. Так что, отвечая тебе: злость. Больше ничего.

– Хм… Благородно было соврать.

– Никто не нуждается в правде – всем нужно лишь подтверждение собственного мнения. А теперь… зачем тебе это было нужно?

– Да так… – он задумчиво взглянул в сторону. – Считай, для подтверждения собственных догадок – было бы очень обидно, если бы я действительно в тебе ошибся.

Старик оскалился, идя обратно, а мужчина лишь улыбнулся в ответ. Нет, в той улыбке было явно нечто большее, чем просто внушающий страх смех, нечто настолько отвратительно чужое для наёмника, что он просто не хотел для себя осознавать, чем же было вызвано то отвращение, но был уверен: во время своего первого убийства Ворон всё так же улыбался. Вся их схожесть в фатализме и прагматичности мышления разбивалась об один простой факт: в тот момент, когда Уильям кричал бы от злости, Эммет смеялся бы и смотрел вдаль – так же, как и всегда.

Парень всё ещё сидел там, где и сидел. Казалось, он вообще не сдвинулся с места, не пошевелил ни мышцей лица, ни даже глазом – он просто смотрел в одну точку, находя в серой треснутой стене с облезлой краской почти весь свой мир.

– Слушай… Тебе действительно стоило бы пойти и лечь. Спальные мешки – помнишь? Сон в машине – дело, конечно, хорошее, но…

– Что такое окно Овертона? Он сказал, что оно у всех прошло по поводу убийств, так что все теперь убивают спокойно… Что это?

– Это… – понимая, что разговор выйдет долгим, наёмник сел на трубу рядом с машиной. – Это… как концепция… Схема того, как неприемлемое становится обыденным, – Ви молчал в ответ. – Смотри: ровно в начале всего того… апокалипсиса, что начался, бравые американские солдаты не убивали гражданских ни за какие награды – ни один человек в форме не мог бы даже представить себе случай, когда отряд военных заходит в деревню, и выбивает всех её жителей до единого, потому что разведчики засекли признаки заражения у церковного священника. Не совсем сочетается с тем, что меня хотели расстрелять не так давно, не правда ли? Командование знало, что это рано или поздно станет необходимым, так что оно подхватило информационную повестку – они на своих военных частотах часто устраивали балаганы и проповеди о том, насколько это плохо – убивать невиновных. Рядовые, офицеры, генералы – все рассказывали о принципах морали общества, попутно насвистывая что-то о пережитых операциях. Думаешь, это было правильным делом? – Айви оглянулся. – Меньше года потребовалось на то, чтобы вопрос морали предстал перед солдатиками остро, но неоднозначно – многие так часто слышали об убийствах, что просто понимали: «Да, это плохо, но для некоторых это бывает неизбежно», – они начали обсуждать убийства, их причины, их обстоятельства. А обсуждение – это ровно то, что нужно для первых этапов. Потом понеслись рассказы и истории о том, что у многих действительно не бывало выбора, что убийство было броском монеты – либо умираешь, либо убиваешь. Это… стадия нейтралитета, если хочешь. И даже больше – пошли рассказы о том, что «убийство этих рейдеров, совершающих налёты, сделает местные лагери более счастливыми», – убийство стало… приемлемым, частично разумным делом. На тот этап, как ни странно, ушло больше всего времени – чтобы люди воспринимали всё… как инструмент. А потом случилось то, что случилось с Иреном: «Если все всё равно умрут – почему бы это не использовать в своих целях?» – всё стало… Стало поощряемым. Стало настолько обыденным, что больше не было крайностью ни для кого. Вот это и есть окно Овертона – это прямая, на чьих краях одна и та же вещь может быть как абсолютным злом, так и абсолютной нормой – всё зависит от времени, обстоятельств и усилий.

– Но почему именно убийства за?..

– Зашли так далеко? Не знаю… Правда. Думаю, мы просто ошиблись где-то – моё поколение и наши отцы. Последним развязали руки от морали и законов, и они тут же начали воплощать свои идеи об идеальной жизни, а мы… Мы не учли их ошибок и не дали этих знаний вам. Ещё до Конца… наша страна была своего рода абсолютом – «свобода и глупость». Но как свобода мысли и прав не освобождает от нужды быть благоразумным, так и абсолютная свобода действий не освобождает от ответственности за них, за груз, что придётся нести после их свершения. Все мы… были очень глупыми.

– И теперь… наша очередь? Наши ошибки?

– Угу. Я уверен, что однажды весь мир образумится – когда лучшие придут, когда их окажется большинство. Такие лучшие… Знаешь, какие считают убийство неправильным. Такие, что не могут после него спать, – парень немного удивился. – Такие, что смогли бы пойти на него только в случае крайней, очень крайней необходимости, а после его свершения всё равно считали бы себя виноватыми – в мире с такими людьми будет безопасно. А до тех пор… До тех пор будем мы. Наши изменения и наши ошибки – некого винить в том, что мы боимся живых больше, чем мёртвых, кроме нас самих, так что… Учись, что ли?.. – он утёр лицо от усталости и взглянул парню в глаза. – Пошли уже, а? Я правда валюсь с ног.

Он согласился, бросив спальный мешок старику в руки. Уильям не знал, помог ли тот разговор осознать Айви, что у него действительно не было выбора, но точно знал, что когда он сам, будучи ещё мальчишкой, очень нуждался в таком диалоге, Вейлон смолчал. Да, это, в каком-то смысле, сделало его сильнее, но ранило и изменило куда глубже. Так что он, буквально, делал то, о чём и говорил – старался не совершать ошибок предшественников.

***

Уильям проснулся от редких хлопков, как от взрыва гранаты – он прекрасно отличал выстрелы от любых других шумов. На часах было шесть сорок, в доме, кроме него самого, не было никого – только облака пыли медленно курсировали из «оттуда» к «туда» в солнечном свете, что пробивался из окон.

Он выглянул наружу и увидел, что стрелял Ви, а Ворон, стоящий рядом, подкидывал что-то в воздух. Несколько минут сонного протирания глаз ушло на то, чтобы распознать в объекте гильзы от пистолетных патронов. В каком-то смысле, ему было понятно то, почему парня интересовал перебежчик – потому что он сам осознал лишь вчера, что являлся таким же самым мутантом, а с другой… В какой-то мере, старика пугала подобная переменчивость. Успокаивало лишь то, что даже его парнишка пытался сначала застрелить, а потом же спас от пули.