Текст книги "За день до нашей смерти: 208IV (СИ)"

Автор книги: Shkom

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 51 страниц)

«Что это?» – уже после, когда дыхание уже было ровное, а глаза – поднятыми, он и увидел то, что дверь была полностью исполосована разными линиями. Длинными и короткими, дуговыми и прямыми, глубокими и объемными – всё они драли краску со старого дерева, срывали слои породы, рассекали на части связи, на создание которых у природы ушёл не один десяток лет. То, что он наблюдал, напоминало ему о монстре, который он встретил в доме у Роки Байу – о странной, новой и неизвестной угрозе, имя которой он ещё не успел дать. Неужели то чудовище ждало его за дверью? Свило гнездо себе прямо там – в центре города и изображало местного Джека Потрошителя? Рука наёмника скользила от пистолета к ручке в неловких подёргиваниях – он понятия не имел о том, что же выбрать, что предпринять. А вдруг всё так и было, и за этой дверью ожидал бой всей его жизни, а, быть может, и смерть? Где-то далеко-далеко – на задворках своих мыслей и желаний, он даже надеялся на это. В какой-то миг сам момент смерти показался ему проще, чем те длинные долгие вечности, за время течения которых ему так много нужно будет сказать и сделать, чтобы потом всё равно умереть.

Но нет – он ошибался. Горько и глубоко охотник принял свою ошибку, когда водил рукой по царапинам. Нет, его смутило даже не то, что они были куда менее глубокими, чем в отеле, не смутило и то, что дверь была захлопнута на замок, не смутило то, что из этой странной комнаты не доносилось ни звука – нет. Единственное, что вернуло Уильяма из Джонсборо в мир логики и трезвого ума – одна из царапин, в которую идеально помещался его ноготь. И ещё одна. И вон – у петель двери. Он всё быстрее и быстрее подставлял руку к разным ранениям двери, просто чтобы убедится в одном: всё это нанёс живой человек.

– Заходи, – раздался голос Воланда из-за двери. – Нечего простаивать.

Уильям «Из Джонсборо» Хантер медленно отворил дверь и увидел перед собою ничем не примечательную комнату: чердак служил с правой стороны стеной, так, что комната теряла прямоугольную, продолговатую от дверей, форму; прямо впереди – у старого деревянного окна стояла небольшая кровать на низких ножках, рассчитанная на ребёнка-подростка; слева – массивный стол, доходящий до потолка и едва ли вписывающийся в картину. Довольно трудно было осознать с первого взгляда, что то место было детской – нейтральные цвета коричнево-песочной палитры преобладали почти везде: тёмно-коричневые двери, коричневый стол, тёмно-коричневая кровать, песочные стены, тёмно-коричневая рама и светло-коричневый пол, а посреди всего этого – когда-то белое постельное на детской кровати, и Воланд, костюм которого, несомненно, тоже был когда-то сиял белизной. Мужчина сидел на скрипящей перине и пялился на город сквозь заколоченное окно.

– Скажи, сколько раз ты подумал о том, насколько всё это подозрительно плохо? – спросил он из темноты.

– Четыре минимум, – сказал и вновь провёл по царапинам пальцем. – Пять.

– И когда был первый?

– Рано – ещё тогда, когда я был у раздвижного моста в это проклятое место.

Мужчина поднялся и медленным шагом пошёл к старику. Отодвинув его аккуратным движением руки, тот закрыл дверь и потянулся к небольшому гвоздю за ней, на котором висел предмет его желаний. В пыльной тишине раздался треск – небольшая масляная лампа, металлический обод которой уже покрылся кое-где ржавчиной от сырости, начала освещать комнату более мягким, нежели тусклым светом. Силуэт Воланда, странно игравший на стенах от дребезжащего света, вновь откинул наёмника от двери, и старый железный ключ приятно зазвенел в замочной скважине, оставляя двух «людей прошлого» наедине в том маленьком мирке, сотканном из самого времени. Он тажке неспешно передвинул деревянный стул с резной спинкой, приятно поскрипывая ножками о старые доски, и сел за стол, скинув лишь небольшую пелену пыли своими перчатками. Лампа теперь стояла справа – ближе к окну. Ладонь скользнула под пиджак и ловким движением достала оттуда небольшой шёлковый мешочек, который в ту же секунду оказался на уже чистом столе. В одном из ящичков раздался щелчок, и отполированный кусок дерева медленно выехал наружу. Мужчина просунул руку куда-то вглубь полки, и через мгновенье он уже держал в руках небольшую шкатулку – достаточно маленькую, чтобы её с небольшими усилиями можно было обхватить двумя ладонями. Он положил изделие на стол и, опустив руки вниз, уставился в пустоту.

– Скажи, – тихо начал он. – почему ты ненавидишь этот город?

– Не знаю, – неискренне ответил Уилл. – Быть может, потому что я помню всё о нём, а не то, что мне хочется?

– И тебе этого хватает? Разве людская история не показала тебе то, что жертвы неизбежны? Разве твоя собственная история не говорит об этом?

– Жертв не избежать – да, – голос наёмника сделался ниже, – избежать можно лишь их количества. Откуда вы берёте воду? С той же реки, верно? – Воланд кивнул. – Тебе не отвратно её пить, а? Зная, сколько трупов в ней раздулось и сгнило? Сколько рыб копошилось там над сырыми и вязкими кусками мяса только для того, чтобы доделать вашу работу?

– Некоторые и сами шли на это – сами бросали себя в пекло. И не ради себя – ради других – тех, кто останется после. У нас была благородная цель, чужак.

– Да, была – в этом и есть ваша проблема. Даже не ваша – всех. Я понял это однажды, когда мне довелось командовать небольшим военным отрядом: люди, обременённые целью, расценивают других людей как средства. Согласись, трудно послать кого-то на смерть, когда знаешь то, кто он, как жил или живёт, о чём мечтает по ночам – когда смотришь на человека, а не на число. Но вот в другом случае… в другом случае, люди – это просто резерв. «Эй, пошлю-ка я того вот с поддержкой, чтобы добрался до позиции. Да, они могут погибнуть, но в случае выигрыша, у нас будет преимущество» – верно?

– Всё совсем не так…

– Скажи тысячам трупов, что всё совсем не так – они поверят. Вас интересовал лишь результат. Результат рушил жизни, разбивал сердца, громил семьи и ломал хребты только ради того, чтобы остальные зажили счастливо, окруженные мнимой защитой. Ваш ведь канал в некоторых местах и десяти метров не достигает, верно? Скажешь, трудно будет такой перепрыгнуть тому уроду с большими ногами… Как вы их здесь зовёте? Ах, верно – никак. Вы ведь так и не смогли построить те стены, о которых грезили, но зато сделали себе другие, более прочные – в головах.

Мужчина молчал. Молчал и старик. Он соглашался? Он думал над ответом? Он пытался сдерживаться? Неважно. Тот бой, в котором нужно было воевать, давно прошёл.

– Красиво говоришь ты для человека с оружием.

– Если запереть тебя в комнате с сотнями тысяч книг и жаждой знаний да оставить на несколько лет – будешь говорить так же, – с легкой самоиронией ответил бывший пилигрим. – Ради чего был весь этот цирк с зараженным отелем и шкатулкой?

– Ради приватности, разумеется. Рад, что ты всё-таки пришёл, несмотря на очевидные «странности» заказа. Сказал бы я, что ты либо глуп, либо чертовски смел, но кто я такой, чтобы судить?

Он открыл шкатулку, разнеся по небольшой комнате звук скрипящего дерева, и вытащил оттуда миниатюрную записную книжку. Даже сконцентрировав всё своё зрение, Хан смог разглядеть лишь то, что в этой книге, кроме текста, время от времени мелькали фотографии.

– Ты должен убить его, – Воланд вытянул из книжки небольшое фото и положил его под тусклый свет лампы, Уильям начал приближаться, чтобы разглядеть. – Не всё так просто, как ты уже понял. У тебя есть ровно двадцать четыре часа на выполнение – к завтрашнему дню он должен быть уже мертв, – мужчина вытянул из шкатулки небольшую ампулу. – Убить его ты должен вот этим. Не спрашивай о составе – этим уж я делится с тобой не буду. Эффект будет почти мгновенным – спустя минуту он вряд ли сможет нормально двигаться, а через три – дышать. Да и вряд ли ты ему позволишь, сдаётся мне. Без свидетелей, само собой. Труп оставь на месте – яд практически незаметен во время вскрытия – всё будет выглядеть, как смерть по естественным причинам.

С немного размытой фотографии на Уильяма из Джонсборо смотрела знакомая ему маска из греческого театра. В голове всплыла недавняя сцена в переулке.

– Почему он? – неожиданно для самого себя, спросил старик.

– «Почему он?»

– Я хочу знать.

– Я-то думал, что наёмники хотят знать, когда не стоит задавать вопросов.

– Ты же уже привык к ощущениям исключения?

– В любом случае, об этом не тебе думать, – даже не поведя бровью, ответил белый костюм. – Это мои судьи, и моя задача – не допустить разлада между ними. Я не потерплю самоуправства. Тем более, частого. А убийство – это предел. И этот предел, если не справишься, будет достигнут завтра. Сейчас он находится в тюрьме – сторожит камеры и останется там, насколько мне известно, на целый день. Лучшая возможность убить его – попасть в камеру и заманить к себе. Нет, у тебя вряд ли получится просто пробраться в участок без свидетелей. Будет проще, если ты попадёшь туда под видом пьяницы или ещё кого-нибудь – дело твоё. Но не смей судить меня и мои методы – я делаю то, что считаю правильным.

– Мда… Это место и люди совсем не меняются, – наёмник взял ампулу и шприц, заблаговременно припрятанный в шкатулке, и направился к выходу. – Жаль, что лучший пример этого не видит даже себя в упор.

– Если у тебя есть немного времени, я смогу тебе рассказать, почему всё именно так. А заодно, быть может, смогу объяснить, почему всё не так, как ты считаешь.

– Время для грустных историй из прошлого? Знаешь, – отходя от двери, шепнул Хан, – я могу быть больно любопытным для наёмника, но и ты больно болтлив для человека с тайнами.

– А что мне с того, что я расскажу тебе хоть что-нибудь? Думаешь, это будет иметь какую-то ценность? Ты пришёл, ты исчезнешь, а вот здешние люди останутся – им я многого не могу доверить по-настоящему или так, как я это вижу. Да и, к тому же, если какая-то правда и всплывёт… я буду прекрасно знать, какой из седых псов войны в плаще стоит за этим. Всё проще, чем тебе кажется. Всегда. Так ты будешь слушать?

Наёмник утвердительно кивнул и, придержав плащ, уселся на стул возле лампы. «Я слушаю» – говорила нависшая в комнате тишина.

– Этот дом… когда-то принадлежал одной семье: мать и отец примерно моего возраста, старшая сестра – красивая, как сам дьявол, брат и младшая. Чтобы хоть как-то подзаработать во время присмотра за ребёнком, мать предложила сдавать пару комнат. Все согласились – в тесноте, да не в обиде. Приезжих в те дни было немного, но им хватало, да и уютом их дом обладал просто нечеловеческим. И вот, в один из таких дней к ним заселился некто – женщина тридцати лет, которая вечно хотела спать и жаловалась на слишком шумных людей за окном… – мужчина опустил глаза и уставился в пол. – Это – последнее, что я от них слышал – в ту неделю меня отправили командующим в канал – города я не видел.

«Так ты ещё и управлял всё той бойней, – пронеслось в голове охотника. – Ублюдок».

– А по приезду… по приезду, меня не захотели пускать внутрь. Соседи… здоровые, мать его, мужики с топорами и вилами ссались под себя, потому что слышали крик, – голос его начинал дрожать. – Им было плевать на то, что там живёт многодетная семья, чтобы спасти которую, достаточно было бы просто убить одну сонливую дуру! Но нет! И я… я заставил их пойти со мной – навёл пистолет и пригрозил повесить точно так же, как и тогда, потому что это было необходимо. Потому что цель оправдывала средства, – наёмник зло улыбнулся в спину рассказчику. – Я оказался внутри. Зашёл через то самое окно с двумя трясущимися олухами, прошёл по той самой тропинке… Знаешь, что я видел? Я видел кровавые разводы, разбросанную мебель и побитые стёкла там, где ещё вчера мечтал оказаться… Где ещё миг назад хотел быть. Но самое страшное… Самое страшное было в том, что заразилась почти вся семья – мать, отец, брат, Клара… Осталась только одна душа там – маленькая младшая сестрёнка. Ей тогда было пять. Пять лет, наёмник! Она заперлась здесь – в этой комнате. Как ты думаешь, легко ребёнку понять то, что вся её семья больше никогда не вернётся в мир живых, потому что кто-то просто испугался?! Что её жизнь может оборваться не из-за того, что никто не слышит, а потому что всем плевать?! Нет, конечно, нет…

Он повернул голову на секунду, и старик очень легко смог заметить пылающую ярость в его слепом глазу. Одно из жутких ощущений, которые приходилось испытывать за всю жизнь Уильяму – когда человек, обременённый ненавистью, забывал обо всём, включая собственные лишения. То случилось впервые тогда, когда одна женщина, не сумевшая договорится о цене, попыталась дать ему пощёчину отсуствующей рукой.

– Она пыталась говорить с ними… Пыталась достучаться… Но они давным-давно одичали, и единственное, что могли выговорить – рык. И говорили. Все они. Вся семья поднялась по этой чёртовой лестнице, соскребая от голода краску, и билась в эту чёртову дверь – к маленькой пятилетней девочке. Они выли, рычали, стонали, вопили… И это длилось днями. Знаешь, что в конце концов предприняла девочка? – он усмехнулся. – В тот момент, когда два тех ссыкла убежали от одной этой картины, наплевав на мои угрозы… Я видел эту семью. Мертвую, иссохшую от голода, разваливающуюся на части далеко не от разных ранений… родную мне семью. Я достал пистолет. Ты когда-нибудь стрелял двенадцатилетнего парнишку, который даже убить тебя пытается с улыбкой?! Уверен, что нет. Я пристрелил отца и мать семейства точно в голову, отдавая им дань уважения за прекрасную семью, за прекрасных людей, но потом… Потом осталась она… Клара. И я не смог. Она подошла так близко… Бледная, холодная. Даже тогда, я видел в её глазах это… Я видел жизнь, наёмник. Я до сих пор боюсь этих… Боюсь, что в тот момент, когда я сжал её горло… когда… а если ей просто не хватило дыхания? Не хватило одного вздоха, чтобы шепнуть «помоги мне»? Я бы услышал… Клянусь, я бы услышал… Как ты не боишься этого? Этих глаз? Как?

– Дело привычки, – тихо ответил тот и тут же подумал: «Никак – я боюсь».

– Не нужно было отпускать её… Не нужно было уходить в ту неделю… Но, как всегда, ничего нельзя уже было поделать. Она упала на пол и потянула руки к моим глазам… а её брат, который оказался более живучим, вцепился мне в ногу. Я так и не понял, чего же было больше – слёз или крови… И знаешь, что странно? Всякий раз, когда я вспоминаю об этом, мои шрамы не болят… Болит здесь, – Воланд незаметным движением коснулся своей груди, – где-то глубоко внутри. Сжимается и мешает мне дышать. В какой-то миг я ведь был готов умереть… Я хотел этого – хотел стать частью той семьи навсегда. В этой жизни… Смерти. Хотел. Но я услышал крик этой девочки. Человеческий. А Клара… Каждый раз я думаю о том, что можно было бы по-другому… Когда я добил её и её брата, поверь, мало что уже оставалось от этого… – мужчина ударил себя по икре ноги. – Мало что остается вообще. Но я поднялся наверх. С болью. С адской болью. Каждый шаг, каждая ступень… Я открыл дверь и увидел её – маленькую, голодную, грязную, чумазую. И она… Она не говорила мне – она рычала на меня. Подобно своим родичам. Ты представляешь, насколько это тяжело?! Слышать, как твои любимые рвутся на части там, за стеной? Как умирают, наёмник?! Она не нашла лучшего способа… Она подумала, что единственный способ достучатся до семьи – стать как они. Днями. Часами. Вечно долгими минутами она пыталась… Джина… И эти припадки нагоняют её до сих пор, стоит ей занервничать…

Снаружи улицы раздался непонятный шум, прервавший рассказ.

– Я так и не смог вернутся в этот дом. Не так, как того хотел. – мужчина выдохнул и, поправив рубаху, встал точно перед стариком, Хантер поднялся в ответ. – Прошло уже девятнадцать лет, но всякий раз, когда я прохожу здесь, всякий раз, когда вижу это место – оно напоминает мне о них. Я не святой, Уильям из Джонсборо, и не прошу меня жалеть, рассказывая, но, надеюсь, что ты понял… На примере меня самого, ты понял, что цель оправдывала средства – что рискни эти два идиота, которых я повесил после, зайти в этот дом и убить одного человека – не умерло бы пять. Так же я поступал и с каналом – решал проблему ещё до того, как она возникнет, – в глазах Воланда загорался огонёк. – Загонял тех, кто отказывался идти, потому что нужно было. И плевать было на жертвы. Плевать, потому что каждая семья, каждый маленький домик в этом грёбаном городе уже переживал свою трагедию. Да, я допустил сотни новых, но остановил тысячи – тут уже ты волен судить так, как хочешь. Я сделал свой выбор и несу наказание за него всю жизнь.

Уильям Хантер молчал – смотрел прямо в глаза и пытался понять, правда ли то, что за всеми теми смертями, что произошли там, в Кав-Сити, у тех людей могло оставаться ещё что-то живое? Но нет – глаза Воланда вновь сделались пустыми, а лицо – безразличным. Охотник схватил ампулу со стола и, захлопнув дверь, поспешил удалиться. Да, возможно, именно за то он и ненавидел тот город – за умение адаптироваться быстрее, чем он сам.

Он неспешно вернулся в Изнанку, оставил всё оружие и плащ Мафусаилу, всё ещё болтающему с парнем, и пошёл на поиски местной тюрьмы. Найти участок было довольно просто – на карте он обозначался небольшой золотой звездой. На деле же это оказалось небольшим двухэтажным зданием, окон в решетку в котором, на удивление, не было.

***

– Моё имя Хьюи Ланз, мне назначен допрос у судьи номер ноль-ноль-четыре, – низким голосом проговорил Уильям из Джонсборо двум судьям-охранникам, стоявшим у входа.

– Не рановато ли для допроса? Три часа ночи, мужик, – сонно проговорил один из них.

– Чувство глубокой социальной ответственности заснуть не даёт, ваша Честь. Так что?

– Её один хрен нет, – так же сонно проговорил второй. – Ночная смена. Будет здесь к пяти-шести утра.

– Я подожду внутри? Погода – дерьмо, – он указал на всё ещё моросящий дождь.

– Как только увижу твою карту.

– У судьи моя карта – отдал, как залог того, что не сбегу. Да и что, по-вашему, сможет сделать старик без оружия и в одной рубахе? Сам себя убью, чтобы на допросе не быть? Сожгу участок, чтобы было негде допрашивать? Да ладно вам – жена меня домой пускать не хочет. «Здесь ночуют только честные люди», – женщины, мать их.

Залившись громким смехом, стражники впустили человека из Джонсборо, предварительно проведя процедуру сонного обыска – не заметили бы даже шпагу, выпирай она из рукава. Ему показали на небольшой стул, где можно было «упасть на пару часиков», и вновь вернулись на службу. Само помещение из себя представляло несколько небольших комнат, содержимое которых можно было разглядеть через небольшие окошечки в двери – раздевалка, комната для допросов, холл, запертая лестница на второй этаж и подвальные помещения. Рассуждая из того, что на окнах второго этажа не было решёток, наёмник решил для себя, что камеры находятся в подвале. Дернул дверь, она была не заперта. Он достал миниатюрный шприц и набрал в него содержимое ампулы.

Спускаясь по лестнице медленными шагами, он обдумывал то, как должен был поступить. С одной стороны, всё было просто, а с другой… слишком сильно ему хотелось узнать причину того, зачем же человеку, который чтит судей больше, чем себя, заказывать одного из них.

– Я хочу признаться в убийстве, – сказал Уильям фигуре в красном фраке, пялящейся в одну точку.

– Чешешь, дед, – не поднимая головы со стола, ответила ему маска, которую явно не удовлетворяла монотонная работа охранника.

– Этот человек – ты, – фигура оживилась, но в ту же секунду вновь осела на стул перед камерами.

– О, да. И зачем бы тебе всё это говорить? Чтобы я испугался перед смертью? Как тебя вообще сюда впустили?

– Мне интересно знать, за что тебя могли заказать.

– А-а-а-а, так ты типа наёмник. Крутой, да, старый? Песок не сыплется?

– Скажи, кто отвечает за вас, судей? Есть какая-то верхушка над вами? – парень вытащил пистолет и положил его перед собой на стол.

– Какой-то полуслепой хер в белом костюме? Да, есть. Не делает практически ничего. Чёрт, да его только один раз и видел – грёбаный белый воротничок. Нет, идея-то с судьями неплоха, но как он умудряется сохранять костюм чистым?

Наёмник одним рывком оказался у стола и, скинув пистолет в тёмный угол – к ступенькам, ударил прямо по маске. Парень быстро оклемался, и старик, получив под дых, оказался запертым в одной из камер.

– И нахрена? – спросил тот, поправляя своё средство маскировки.

– Ну, мне же чётко было видно, что ты не воспринимаешь меня всерьез. К тому же я знал, что через маску удар слабее проходит. Сядь, – Уильям из Джонсборо беззвучным движением указал ему на лавочку, что находилась в его камере у стены напротив.

– Долбанулся, что ли? С чего бы мне садиться с тобой в одну камеру?

– Потому что я ещё не решил, убить тебя или нет. Будь добр, присядь и выслушай, если жить охота.

– Учитывая то, что было только что, у тебя вряд ли получится даже ранить меня, – он медленно открыл камеру и, положив ключи рядом с собой, уселся напротив, закинув ногу на ногу. – Валяй – выкладывай.

– Скажи, зачем лидер судей мог тебя заказать?

– Выкладывай, а не гони, старый. Зачем бы тому лысому хрену меня заказывать?

– Ты должен быть убит в течении двадцати… одного часа. Тебе слово «самоуправство» о чём-нибудь говорит? «Разлад в рядах судей», быть может?

– Да не заливай! – всё тем же спокойным тоном говорил он. – За такую херню не убивают, – взгляд человека из Джонсборо говорил об обратном. – Да ладно? Что, серьёзно? Ха-ха, вот же сука одноглазая…

– Просветишь? Как-никак, я твой убийца, – он терял терпение.

– Ну, короче, старый… Есть судьи, которые мудаки, – парень сел нормально, поставив локти на колени и согнулся в спине. – Не мудаки в плане поведения, а в плане мудаки мудаки – могут пристрелить человека за маленькую провинность, повесить кого-нибудь из-за плохого настроения или личных мотивов – как тот говнюк, что дрыхнет в соседней камере. Непрофессионалы, короче. Таких нужно ставить на место, сечёшь? Прям конкретно на место. А лучше – и вовсе избавлять от этого, – парень указал на тёмно-синюю ленту на руке. – И поскольку большинство моих «коллег» ссытся это делать – это делаю я.

– И каким же способом ты это делаешь? Избиваешь их?

– А хрен ли б нет?!

– Это не справедливость. Это преступление.

– Да? А что, о великий убийца, я должен делать по-твоему?

– Справедливость подразумевает наказание, равное преступлению. Как вы наказываете простых убийц? Петлёй? Пистолетом? Что же тебя останавливает, парень?

– Ха. Попробовал бы ты повесить судью – тебя прибили бы на следующий же день.

– А избивая их, не наживёшь себе врагов?

– Срать я хотел на врагов! Для врагов у меня есть пушки.

– И всё же ты нажил довольно крупного, а я не могу назвать то, что ты делаешь, справедливостью – ты даёшь лёгкий щелбан за крупный проступок – неравноценная расплата. Чаши весов не в твою сторону.

– Пошёл бы ты нахер, а? Я несу справедливость. Пофиг, какую – я делаю хорошее дело.

– Не думаю. Скажи, на ком эти самые избитые судьи выплёскивают свою злобу? Хочешь самоутвердиться – сними девку, но не делай ерунды, – перефразировал он речь напарницы-судьи. – Да и болтать кому-то об убийстве – не лучшая идея.

– Ах ты, говнюк! Да я!.. – вдруг в холле раздался женский крик, прогремел выстрел. – А это ещё что за хрень?!

Парень выбежал из камеры и машинально хотел захлопнуть дверь, но наёмник вовремя подставил руку. Судья в красном тщетно метался по комнате, пытаясь найти пушку, видимо, не замечая её в тёмному углу. «Сиди, блять!» – прокричал он какой-то фигуре в соседней камере. Сверху послышались шаги.

– Эй, ребят, что пр…

Вновь прогремел выстрел. Красный фрак покосился, схватившись за плечо, и медленно упал на стул. Наёмник закрыл дверь, не захлопывая замок. В комнате с камерами раздались шаги.

– Жан?! Жан, ты здесь?! – за дверью соседней камеры раздались стуки. – Здесь он! Где эти чёртовы ключи?! Быстрее обыщи этого придурка, пока кто-то остальных судей не созвал!

Уильям из Джонсборо поднял глаза к небольшой дырке в двери и увидел, как двое охранников, что сторожили вход снаружи, обыскивали его ещё живую цель. Парень в маске пытался сопротивляться и схватил одного из охранников за руку, когда тот полез в его внутренний карман костюма, но его силы было недостаточно – откинув руку, «страж порядка» сделал шаг назад и выстрелил с малокалиберного пистолета парню прямо в голову – из правого глаза маски Ярости потек ручеек крови. Судья дышал, но не шевелился.

– С этим всё, Жан. Наверное, ключи у той девки – успел их передать, пока она переодевалась, или хрен его знает. Мы выждали, пока все соберутся здесь – всё, как ты и говорил. Остался только тот ссыкун – Хьюи. Наверное, убежал на второй этаж. Держись, мы быстро!

– Да, держись, пап! – прокричал второй голос. – Дядя Стефано, я за ключами, а ты обыщи его ещё раз – мало ли, мы что-то упустили.

На лестничном пролёте начали раздаваться шаги, а второй человек, как и было сказано, снова начал обыскивать паренька в красном.

– С… Су… С… Сука ты… Стефано… – медленно проговорил раненый. – То-то… мне лицо твоего напарника…

– Живой?! Нихера себе! Ну, это ненадолго! Эй, Жан! У меня для тебя сюрприз – сможешь сам пристрелить этого сукина сына! – из соседней камеры раздался едва слышимый смешок. – Та-а-ак. Да где же блядские?..

Дверь открылась молниеносно, и Уильям из Джонсборо, вооруженный связкой ключей в ладони, нанёс удар прямо в висок охраннику, от которого тот повалился на пол. Следующий удар пришёлся по лицу – некоторые из ключей дырявили щеки. Следующий – в рёбра. Из камеры раздавались едва различимые всему миру крики. Достав из фрака парня петлю, охотник ловким движением закинул её на голову Стефано и, лишив его возможности вскрикнуть, поставил на колени перед парнем.

– Что, живой, да? Обидно, не правда ли? – обратился тот к парню, в ответ послышался лёгкий кашель. – А теперь скажи мне – с позиции жертвы, так сказать: чего ты хочешь больше всего на этом свете?

– Спра… в… ведливости… – едва слышно проговорил умирающий судья.

Петля стянулась мгновенно и очень сильно – охотник поставил ногу прямо на спину лже-судье и продолжал тянуть, пока тот захлёбывался собственной слюной. Не дожидаясь развязки, он ударил Стефано по затылку и, пока тот был оглушён, положил его голову на плаху – в открытый дверной проём.

Кости черепа неприятно хрустнули яичной скорлупой, когда наёмник с размаху попытался закрыть дверь. Волосы слиплись, окрасившись от крови и были перерезаны в некоторых местах железным ободом. Глаза мужчины неимоверно расширились, словно готовясь вылететь из орбит, челюсть замерла в неприкрытом изумлении. Чавкающим звуком отозвался мозг во время второго удара. Тело охранника забилось в сильных конвульсиях, но охотник лишь положил ему ногу на грудь, препятствуя уходу со смертельной траектории. И, в конце концов, небольшими ручейками серое вещество начало вытекать вместе с кровью после третьего удара, заливая собою пол как в камере, так и вне её. Один из глаз Стефано нелепо растёкся по сломанной глазнице, будучи раздавленным собственным черепом, а второй лишь неуклюже вылетел, потеряв связь с нервом, и скатился на пол по щеке. Тело продолжало немного подергиваться.

Уильям Из Джонсборо неспеша оставил труп и подошёл ко второй камере. Да, он видел там тот же самый силуэт, который наблюдал вчерашним вечером – более испуганный, пораженный, ошеломлённый от того, что всё пошло не по-плану, но до боли знакомый. Охотник улыбнулся лишь на одну половину лица, смешивая яростный гнев с ненавистью и подошёл к камере вплотную.

– Матьез! – прокричал он голосом, максимально похожим голос на дяди второго судьи. – Я нашёл ключи! Давай-ка освободим твоего папашу.

На лице мужчины в ковбойское шляпе замерло выражение ужаса. Казалось, что даже если он и не слышал наёмника, то точно читал по губам. «Иду» – раздался голос сверху. Охотник лишь снял петлю с остатков головы и стал за углом лестницы – тем, что у камеры. Он был готов.

– Дядя Стефано, я здесь! Где?.. Боже!..

Прогремел выстрел – наёмник стрелял с пистолета раненого судьи прямо в ногу сыну зачинщика. Раздался стон, а петля так же быстро оказалась на шее парня. Уильям Из Джонсборо поднял паренька на ноги и, ударив под дых, подставил лицо прямо к стеклу в двери.

– Прощайся.

– Пап… – задыхаясь, ревел парень. – Пап, помоги… Мне б…

Пожалуй, он специально нацелился убийце прямо в темечко – чтобы пуля крупнокалиберного пистолета, которая, по его расчётам, должна была прошить череп насквозь, не разбила стекло. Голова второго лже-судьи, которую человек из Джонсборо до этого держал за те самые кучерявые волосы, осталась у него в руках. Вернее, верхняя её часть. Уши заполнил гул от выстрела. Где-то там – вдалеке, за стеклом, бился об дверь Жан. Вопил, молил, грозился, выл и рычал, как те самые заражённые, но это не интересовало охотника – его взгляд остановился на небольших частях головного мозга, которые элегантно и медленно падали вниз, отлипая от верхней части черепа. Парень очень быстро обмяк, очень быстро умер мужчина в камере, пускай его сердце всё ещё билось. В тот момент, когда Уильям открыл замок, единственное, на что хватило сил у Жана – это упасть на колени и попытаться собрать руками кровь, пока глаза заливаются слезами, – вновь оживить того, кому он посвятил целую жизнь. Наёмник достал из кобуры только что убитого пистолет.

– Скажи, стоила жизнь твоего сына того, что он мог занять в какой-то халупе главенствующую должность?

Мужчина не ответил, а просто закричал. Протяжно, отчаянно, искренне – так кричали дети в своём самом раннем возрасте, когда ещё не умели скрывать эмоций. Когда жертва взглянула на своего будущего убийцу, в глазах её были лишь слёзы. Сожаление это было или гнев – не ясно, но кроме них не было больше ничего. Выстрел. Наёмник закрыл глаза и медленно, не двигая ни одной мышцей тела, выдохнул, пока его губы не начали дрожать.

– И всего этого можно было бы избежать, понеси он наказание вовремя. Вот, что значит справедливость, парень. Это кара, что соответствует преступлению, – не оборачиваясь, говорил с маской Ярости палач.

– Эр… Эрика… Эрика… пожалуйста… – едва шевеля пальцем, указывал тот на лестницу, старик кивнул в ответ и пошёл наверх.

Что же он мог увидеть на первом этаже? Чего ожидал? Где-то в глубине души он надеялся на то, что сейчас также увидит полуживую девушку, которая хочет нести закон даже при ранении. Надеялся, что вся та история не закончится так, как ей пришлось закончиться. Прямо с того угла, где находился его стул, на него смотрела она.