Текст книги "За день до нашей смерти: 208IV (СИ)"

Автор книги: Shkom

сообщить о нарушении

Текущая страница: 41 (всего у книги 51 страниц)

– Я… Знаешь, нет, – Аврелия вновь села на диван. – не припомню никого с таким именем.

– Может прозвучать странно, но говорят, что у него… очень необычный взгляд. Глаза будто бы светятся – очень проницательный, очень… Звериный.

– Вот это ты сказал.

– Ну представь, что ты смотришь в глаза человеку, и в них, казалось бы, нет ничего необычного, но тебе страшно. Брось – должен быть какой-то завсегдатай вашего бара, что был бы хотя бы похож.

– Так он ошивается у нас в баре?

– Я же сказал: да.

– Ты не говорил.

– Я… – Хантер прищурил глаза и с удивлением уставился в пустоту. – Сказал же вроде? Я же?.. Да неважно – он должен быть где-то здесь.

– Ну… А слушай… Вот, когда ты сказал про взгляд… Его могут звать не «Калебом», а как-нибудь по-другому? Допустим?..

– Да.

– Тогда один есть, – резко ответила девушка и осторожно привстала с дивана. – Каждый четверг вечером, предпоследнее место от барного стола справа. А потом, когда найдёт «соперника» – за второй стол.

– Имя? – Хантер поднялся за жрицей.

– Тебе оно не поможет – каждый раз говорит другое. – Ты же убить его хочешь?

– Ого…

– Хочешь? – она развернулась к нему, в её глазах витала злость.

– Откуда такая ненависть? Он что?..

– Сам увидишь. Ты вообще не найдёшь никого, кроме алкашей, кто симпатизировал бы ему, так что… Без него это место станет куда чище, поверь мне. И спасибо тебе.

– Я ещё ничего не сделал.

– А я вижу, что сделаешь, – она вновь спокойно откинулась обратно, – в глаза смотрю и понимаю, как ты и сказал.

– Что ты понимаешь? – Аврелия развернулась к нему и посмотрела прямо в глаза, застыв на несколько секунд.

– Что будь я твоим врагом – я бы тебя боялась.

***

– Где мальчишка? – Уильям бесцеремонно зашёл в комнату к госпоже, разложившейся в кресле.

В её обители, стоящей на лестничных пролётах между уровнями, было особенно уютно – там не было кровати, но было шикарное, по меркам Нового мира, тканевое кресло, одноместный диван, расположившийся у стены, столик с вазой у входа, рабочий стол с записями, стул, пара тумб, в одной из которых наверняка было что-то вроде сейфа, но главное: все стены были обвешаны тканью, коврами или одеялами – чтобы температура была достаточной для того, чтобы ходить разутым.

– А мне-то по чём знать? – сладко потянувшись, ответила она.

– Потому что вчера ты нихрена не ответила, лишь улыбнувшись в ответ, а сегодня я уже не могу найти его по всей станции.

– Раз такой догадливый – чего не догадался, где он?

– Догадался. Именно за этим здесь: где живёт эта девочка и что не так с её отцом?

– То ли контузило, то ли ранение, то ли просто, – она подставила ладонь к голове и прокрутила ей, – мозги от войны помутнели – всякое бывает.

– Ваша война кончилась двенадцать лет назад – пора бы выздороветь от психоза.

– Для большинства – да. Для станций Жан Дрепо – нужной тебе, эль Эглис и… Мулен, кажется… Да. Вот для них война не кончалась ещё очень долго – их всё время выбивали те Крысы, что не сбежали на юг, их тоннели начало подтапливать и разваливать из-за взрывов, а мёртвые по весне семьдесят второго и вовсе устроили им ад. Нет, я не оправдываю чужой психоз – просто сам факт. Не будешь хоть спрашивать, почему некоторые не ушли оттуда, а? Почему четырнадцатилетняя девочка стала шлюхой?

– Нет, – оскалился тот.

– Вот и отлично.

– Но спрошу другое: что такого мог бы натворить её отец, чтобы она не пришла к тебе на станцию?

– Чаще всего – он её просто бьет. Я сказала, чтобы она не появлялась в таком виде клиентам, потому… Тебе стоило бы это видеть, вообще-то – мрак, а не ссадины…

– Это то, с чего стоило бы начать ещё вчера, – Уильям развернулся и уже собирался входить прочь, отдёрнув занавеску. – Это же нужно так – иметь свору амбалов в подчинении, но не послать их просто поговорить с отцом девочки, чтобы тот перестал её избивать… Потрясающе, блять.

– Ой, а ты решил пойти и строить из себя Мать Терезу? Сюда не от хорошей жизни идут, знаешь ли. Поймай любую или любого и спроси об их проблемах – у каждого будет к тебе историй на весь день, – говорила Мария, лишь слегка повернув голову. – Единственное, что я могу и буду им обеспечивать: условия и безопасность на моей станции. А остальное – ни твоё мнение, ни их жизнь за этими стенами – волновать меня не должно. Убирайся!

Старик не ответил ничего и удалился из помещения – он прекрасно понимал, что если бы ей – женщине, убившей и спасшей наверняка больше жизней, чем он сам – было бы нечего сказать, то она бы просто промолчала, наслаждаясь победоносной тишиной. Спрыгнув на рельсы жёлтой станции, он зашагал в сторону юга – к станции Жана Дрепо. До вечера четверга оставалось ещё шестьдесят два часа.

========== Глава 18. Выпивая с живым мертвецом ==========

– Ты обещал.

– Ничего я тебе не обещал.

– Вейлон, у меня ещё нет проблем с памятью: семь лет назад, пятьдесят четвёртый год, октябрь – мы тогда ещё впервые с тобой в Техас пошли.

– Вообще ничерта не помню о том походе в Техас.

– Ты не умеешь врать – хватит отмазываться.

– С чего ты?..

– Начинаешь материться всякий раз, когда пытаешься из-за вранья быстрее закончить разговор.

– Я… – он на секунду замолчал. – Вот засада.

На дворе стоял конец ноября, две тысячи шестьдесят первый, вечер. Двое мужчин сидели в домике на дереве одного небольшого лагеря близ Дарема, Северная Каролина. Заходящие внутрь люди время от времени люди интересовались различными товарами первой необходимости – медицинским спиртом, дезинфицирующими средствами, бинтами. В обмен приносили стрелы и дичь, что после должны были пойти на обмен в другом, ещё более мелком поселении, что откровенно не успевало подготовиться к зиме.

Вейлон сидел и, в привычной себе манере, молчал, перебирая барахло на продажу, подшивая или отчищая свою одежду, заплетая волосы в длинную густую косу. Но больше всего двадцатидевятилетнего Уильяма забавляло то, насколько бережно его попутчик и спаситель обходился со своей пушкой – за все те годы и километры, что они прошли вместе, им пришлось сменить не один десяток стволов, обменивая старые на новые, перепродавая нуждающимся, просто отдавая за гроши или еду в голодные времена, но со своим револьвером Папа Медведь не расставался ни за какую цену.

Smith&Wesson 625-7: сорок пятый калибр – идеальный для того, чтобы при попадании в голову гарантировать уже одним выстрелом скорую смерть; металлический, отполированный до блеска ствол, на коем сохранилась заводская надпись с логотипом компании-производителя; чёрная пластиковая ручка вместо оригинальной деревянной, что не только улучшала хватку, но и служила куда дольше; барабан на шесть пуль с механизмом выбрасывания «лунных» (шесть патронов) и «полу-лунных» (три патрона) клипс, который позже был немного модифицирован и, благодаря более широкому кольцу, спокойно выкидывал простые, неукомплектованные патроны; вечно поднятый предохранитель слева от взводного механизма, в половине секунды и одном движении большого пальца сохранил свою шершавость; и даже мушка прицела всё ещё имела на себе пару люминесцентных полос, накапливающих солнечный свет, чтобы можно было целиться при плохом освещении – любой сознательный американец, взглянув на тот револьвер, сказал бы, что его только-только достали с какого-нибудь прочного сейфа и открыли ему дивный Новый Мир, но нет – модель Вейлона была ещё из прошлого тысячелетия.

– Отдам завтра, – тихо сказал тот, вернув барабан на место. – Если позволишь, конечно.

– Да ладно тебе, не начинай – я просто к слову вспомнил. Мы же не пошли в этом году в Техас.

– А я давно забыл. И зря – словно нужно держать, – на несколько секунд в доме повисла неловкая, напряжённая тишина.

– Кто бы мог подумать, что Золото всё-таки это сделает, да?

– Я? Ты? Все? Ты же сам мне как-то сказал, что это неизбежно: «С таким уровнем влияния, как у них, проще будет…».

– Помню-помню, – Уильям почесал коротко стриженный затылок. – Просто не думал, что это будет так скоро. Теперь весь континент только об этом и трубит… Ну, и об очередной миграции, конечно. «Золото, Золото, Золото», – мировая известность, построенная на массовом захвате людей – охренеть можно просто… А что ты сам думаешь об этом? Как тот, кто раньше на них работал?

– Мы и сейчас с ними время от времени работаем – не забывай об этом. А так… Не люблю, когда в мире что-то меняется, – он подошёл и выглянул в окно – на людей, снующих в лагере. – Приходится меняться вслед за миром. Строишь себе планы на год вперёд, на два, а потом какое-то обстоятельство рушит их, словно ветер – карточные домики, и всё приходится продумывать сначала – изменения редко проходят гладко и никогда не бывают полностью позитивными.

– Может в этот раз будет по-другому?

– Может и будет, но только для тебя. Я уже видел столько перемен за жизнь, что они кажутся рутиной, пускай и насильственной.

– Ха. Кажется, я нашёл единственную привилегию старости.

– Всего сорок девять – не такой уж я и старый. Можно сказать, половина молодости ещё есть.

– «Половина молодости»? – на лице мужчины появилась ухмылка.

– Вот увидишь – я и в восемьдесят пробежаться смогу… Знал я одного азиата, так он в свои семьдесят шесть…

В комнату вошёл очередной «покупатель» и доложил, что очередная туша лежала в сумках у лошадей. Выглянув, оба торговца убедились, что так и было, и выдали женщине её долю. Условия сделки с подобными лагерями всегда были очень выгодными – довольно просто было договариваться с теми, у кого наступали времена отчаяния. Как только она вышла, Хантер тут же вернулся к теме оружия:

– И, кстати, ты обещал рассказать, почему тебе так важна эта пушка.

– Не лучшее время.

– А когда?

– Никогда.

– Не канает – давай рассказывай.

– Будет достаточно, если я скажу, что из него застрелился близкий мне человек?

– Это ты мне и раньше говорил – давай детали, – Уильям обернулся на своего собеседника. – Впрочем, если тебе тяжело вспоминать – я не настаиваю.

– Прошло слишком много лет, чтобы мне было тяжело вспоминать. А если бы действительно не настаивал – остановился бы ещё после первого отказа… Есть такая игра: «Месяц памяти», – интерпретация Русской Рулетки. Её суть заключается в том, чтобы заполнить револьвер тремя патронами через один каждый и, подставив к виску да прокрутив, нажать на курок. В первый раз шансы твоего выживания будут пятьдесят процентов – три из шести, но на этом не останавливаются. Если ты выжил – крутишь дальше и снова нажимаешь, – Папа Медведь прокрутил барабан и тот, издавая щёлкающие звуки, завертелся. – Шанс выжить после двух таких попыток – один к четырём (пятьдесят процентов умножаются на пятьдесят процентов – сам знаешь, как это работает). Но и на этом…

– И на этом не останавливаются, верно?

– Верно. Хотя большинство из тех, кто пробовал при мне, останавливались именно там. Один к восьми на то, что после трёх вращений наполовину заполненного барабана ты останешься жив – одна жизнь за жизнь случайных восьми проходящих. Стоящая сделка, верно? Дальше – один к шестнадцати и один к тридцати двум. Считается, что если ты выжил после этих пяти вращений, то ты пережил тридцать человек – целая танковая рота погибла бы на твоём месте, но не ты. Значит: не твоё время умирать. В честь каждого, что погиб бы на твоем месте, ты проживаешь один день – целый месяц на то, чтобы найти, зачем жить. И это очень помогает, когда совсем отчаялся – осознание того, что многие уже умерли бы по велению судьбы, но не ты. Это то, что обязан делать каждый прежде, чем сводить с жизнью счёты. Хотя, как я и сказал, многие останавливаются уже на втором щелчке.

– Стоило бы назвать это «Воскресением» – в честь одного мужика, что умер и воскрес на тридцать третьем году жизни. Звучит лучше, по крайней мере. А как эта игра?..

– Я как раз собирался рассказать. В мирное время – ещё до того, как случилась эпидемия, мой отец работал дальнобойщиком. Я тебе уже рассказывал – гонял различные грузы из штата в штат и, в принципе, был доволен жизнью. От него я много узнал о своей собственной стране, многому научился и не видел себя, живущим на одном месте, пускай мать была двумя руками за то, чтобы я никогда не покидал свой родной городок. По крайней мере, её можно было понять – она меня, считай, воспитала и вырастила. Когда в начале тридцать восьмого по всей стране объявили чрезвычайное положение, он приехал, усадил нас в фургон, и мы помчали прочь – на север, как и все остальные. Далеко, как понимаешь, не уехали – встали на границе с Канадой, где уже тоже было неспокойно. Он вышел, пошёл на пропускной пункт пешком, провёл там целый день, а когда вернулся – усадил нас в задний отсек, съехал с дороги и погнал в обратную сторону… Он был умным человеком. Может, и не гением мысли (иначе – не работал бы дальнобойщиком), но достаточно умным, чтобы двенадцатилетний парнишка мог на него равняться. Мы доехали до какого-то домишки, чьи хозяева уехали в спешке, он открыл нам двери и, только сделав это, заперся в гараже.

– Он заразился.

– Точно. Тогда же на всех не было нормальных фильтров и защиты, а какая-нибудь тряпка на лице не сильно-то спасала. Он выжидал целые полторы недели – чуть меньше, чем, по официальным заявлениям, было нужно для перехода из инкубационного периода. Пока мы таскали еду из наших запасов в машине и бегали к ближайшим заправкам, он просто сидел там в одиночестве – общался с нами через дверь с небольшими стёклышками. У него проявились симптомы. В довольно тяжёлой форме – естественная сопротивляемость его организма была низкой, так что он стал умирать прямо у нас на глазах. Мать… Предлагала, конечно, отправиться в забитые больницы, говорила что-то о слухах о вакцине и прочем – продолжала бороться. Но по его состоянию, по его одному взгляду было видно, чем это закончится – он кашлял кровью, его кожа всё время была красная от жара, артерии на руках и даже капилляры в глазах вздулись, а десна всё время кровоточили… Вирус… можно контролировать, можно, понятно, лечить. Паразита – нет. В его последний вечер он и научил меня этой игре – когда я в слезах просил его принять помощь. Он сказал, что если сейчас выиграет, то согласится на всё, что угодно – примет любое предложение, попытается попытать счастья в любой больнице, даже если его откажутся пускать на порог, а если нет – чтобы я берёг мать и не забывал говорить о том, что люблю её, – Уильям смотрел на своего собеседника и не понимал – в глазах того не отражалось абсолютно ничего. – Улыбнувшись, он завесил окошко своей кофтой и предупредил, чтобы мы уезжали и ни за что не заходили, в случае чего, в комнату. Он проиграл. С первого же выстрела.

– Жестоко.

– Хуже всего то, что я, понимая, что нам пригодится оружие, зашёл в ту комнату на следующий день. С одной стороны, это было моей самой большой ошибкой – чудо, что такой тупой пацан, как я, не заразился, просто прикрыв лицо кофтой, а с другой… Это теперь моя единственная память о семье. Как-то так.

– «Как-то так»? И как ты вообще мог поставить такую вещь на глупый спор? – от растерянности и печали мужчину быстро бросило в эмоции. – Прости меня, Ви, но ты настоящий придурок – единственную память…

– Он и так рано или поздно станет твоим, – он поднялся и потянулся.

– Имея хоть что-то от моей старой семьи, я бы не отдал это ни за что в жизни – я его не возьму.

– Возьмёшь. Не сейчас, так рано или поздно – когда мне он уже не понадобится. И это будет уже напоминание обо мне, рассказывающем когда-то эту историю. Так воспоминания и живут сквозь поколения.

– «Когда мне не понадобится», – ха. Если верить твоему энтузиазму, я сам состариться к этому времени успею. Кто тогда его возьмёт?

– Ну… Придётся тебе найти какого-нибудь парнишку, убить его семью и взять на воспитание – не пропадать же добру.

– Прямо вижу: «В чём смысл твоего существования? Ты должен оберегать этот револьвер, щенок».

– Вот видишь – даже идею схватил на лету.

– Пх-ха-ха… – Уилл, наконец, расслабился и сел рядом. – А почему хотел отдать его завтра? Ты же не охотишься, а просто сидишь и?..

– Да там… Одни обстоятельства появились – у наших ребят из соседнего лагеря теперь какие-то претензии к сделке. Я, конечно, не суеверный, но в переговорах ствол всегда понадобится… Забудь – разберусь сам, пока ты с лагерными на охоте.

***

Уильям докрутил барабан револьвера, вставив последний патрон, и, вернув оружие за пояс, вышел из тоннеля.

Станция Жана Дрепо никогда не считалась канадцами подходящим для жизни местом и была больше транзитной, чем жилой – одно жалкое помещение с тоннелями длинной в шестьдесят метров и шириной в двадцать, одна лестница, идущая прямо от эскалатора, один вход – в таком месте не смогла бы нормально поместиться и сотня людей. Но была и обратная сторона медали – местонахождение той самой станции, островок Сент-Элен. После операции «Мышеловка», когда мосты на континент были подорваны, Сент-Элен стал почти самым безопасным местом у Сопротивления. Ещё бы – неприступный с материка, осаждённый водой со всех сторон, а для того, чтобы добраться до него с Монреаля, нужно было, в прямом смысле, прошагать весь город – никто из разумных людей не стал бы рисковать так ради нескольких парков и музеев, пускай те и поражали своей красотой.

– Эй. Я ищу одного человека.

На двух платформах по обе стороны от рельс – единственном пригодном месте для подземной жизни, копошились всего две-три фигуры. Их быт был обустроен очень просто – котелки на подставках, огонь, обложенный кирпичами, простая тканевая палатка в качестве жилища и старый матрас, пожелтевший и потускневший от самого времени. Одним из таких людей был старичок интеллигентного вида в небольших очках-каплях. Наёмник всегда выбирал людей в возрасте, когда у него был выбор собеседника – они шли на контакт куда охотнее, а относились ко всему куда проще – у них была их собственная рутинная жизнь, а остальное мало волновало.

– И кого же?

– Мужчина с четырнадцатилетней дочкой. Имеет какие-то неполадки с головой и, возможно…

– Можешь не продолжать, – сказал тот, пошевелив поленья в костре кочергой. – В зданиях за парком, как и другие. Ориентируйся на большую такую серую сферу, сделанную из железных труб – не пропустишь. Или просто иди вдоль берега – он живёт в домишке у моста.

– Знаешь, что у него с головой?

– А ты, стало быть, ищешь и не знаешь? – старик в очках то ли удивился, то ли улыбнулся. – Точно не могу сказать. Молод он для Альцгеймера, травм головы ни во время войны, ни после не получал. Есть вариант, что он когда-то съел не то мясо, и теперь его мозги неспешно пожирает прион. Как же его… Болезнь Крейтцфельда-Якоба.

– Ты его родственник, что ли?

– Это место умирает, – с грустью заметил тот. – Не так уж и много людей осталось, чтобы не знать, с кем делишь землю. К тому же, живу я у самого выхода, как видишь – редко кто со мной не переговорит. Кстати, осторожнее с ним – его девочка, конечно, старается, средств им на еду хватает, но это только до тех пор, пока он что-нибудь не учудит. Глупец-Стив… Думает, что война до сих пор идёт, видит везде то ли врагов, то ли заговорщиков. Один раз даже чуть мне очки не разбил… Если ты его плохо знаешь или не уверен, что он знает тебя хорошо – лучше не подходи близко сначала.

– Хм… А дочь он за что бьёт?

– Как «за что»? Негоже его девочке торговать телом, когда армию Сопротивления должны снабжать едой и припасами. А то, что припасов долго нет, как и других солдат – пустяки, то просто Крысы отрезали станцию, и теперь где-то в этих тоннелях идёт ещё одна «нечеловеческая борьба за миллиметры бетона».

– Сложно всё у вас.

– Да нет – проще, чем кажется – просто очередной отец бьет очередную дочь. Все семьи, в каком-то смысле, одинаковы. В счастье и несчастье – нужно просто шире смотреть.

Выход из метро наружу оказался практически в самом центре острова. На юг через небольшой пустырь вела дорожка к ещё более мелкому озерцу, с востока и запада – гора парковок, построенных ради Complexe aquatique – комплекса бассейнов с небольшим особняком рядом, и Биосферы – того самого огромного шара, примерно в пять-шесть этажей в высоту. «Наверное, это красиво светилось ночью», – подумал себе охотник и пошёл прямо через парк Жана Дрепо, занимающий почти половину острова с севера.

«Вейлон не вмешался бы, – он шёл мимо голых деревьев и опавших листьев. – Сказал бы, что моя проблема – только моя проблема, и если я решил ввязаться, значит рассчитал свои силы и пришёл к выводу, что смогу справиться сам. И я справлялся? Да нихера я не справлялся – тоже по носу получал чаще, чем хотелось бы, – он ускорил шаг. – Но у нас двоих есть принципиальная разница – пацан свои силы не рассчитывает». Где-то в конце пути, он услышал девичий крик и тут же переключился на бег:

– Папа, хватит!

– Не позволю моей дочери снюхаться с Крысой! Убью!

Он выбежал из лесной завесы и увидел, что из дома у моста (больше похожего на каморку обслуживающего персонала) – первого и ближайшего дома к парку, выбежал Айви с окровавленным охотничьим ружьем в руках. За ним тут же вылетела девушка, которой он бросил ружье и замер у выхода.

– Мистер Роббинсон, я не желаю ни вам, не вашей дочери зла – как вы не понимаете?! Я просто хотел извиниться!

Из гаражных дверей – тех, что находились немного дальше основных, вышел мужчина. Полноватый, с засмоленными волосами и полуоткрытым ртом, он с большими усилиями перебирал пальцами правой руки, пока в ладони зиял нож, отданный Уильямом парню.

– Мне Крыса будет говорить, как дочь воспитывать?! – он схватился за рукоять и, преодолевая боль, принялся вытаскивать лезвие. – Не позволю! Ложь! Бред! Дезинформация! – Хантер достал револьвер и, став за деревом, прицелился мужчине в голову.

– Отец, прекрати! Он уже уходит! Беги, Ви! – она попыталась толкнуть его в сторону, но тот стоял как вкопанный.

– Если я сейчас убегу – он убьет тебя.

– Волновать тебя не должно! Беги! Он не убьет! – даже Уильям мог разглядеть синяки на её лице, так что не удивился, когда парень не сдвинулся с места.

Айви замолчал и встал в стойку, очень похожую на то, как стоял Челюсти. Роббинсон вытащил из ладони нож и, обхватив его левой рукой, молча пошёл на врага. «Помни, – говорил как-то Уилл Джеймсу, – если человек угрожает тебе, орёт, размахивает перед тобой руками и пытается нарушить твоё личное пространство – он хочет тебя запугать, он не готов драться. Если же кто-то молча идёт на тебя с каменным лицом, лишённым всех эмоций – бей или стреляй без разговора – он хочет тебя убить». Только наёмник хотел выстрелить, как увидел, что девушка сама прицелилась в отца.

– Пожалуйста, остановись! – по её глазам явно текли слёзы. – Хватит, папа!

– Вот оно как… Собственная дочь… Предатель… Шлюха… За что ты так со мной?! Я воспитывал тебя так, как мог и умел! Я любил тебя!

– Просто остановись! Стой!

Разумеется, он не остановился, а она не выстрелила. Хантер взвёл курок, нацелился и замер. Стрелять не хотелось от слова совсем. Один его выстрел мог лишить девушку отца, парня – девушки, а его самого – уважения со стороны парня. «До первого рискованного момента, – думал тот, не сводя глаз с цели на мушки. – Хотя вся грёбанная ситуация рискованная. Главное, чтобы он его не повалил».

Стив шёл вперёд очень странно – едва переваливаясь с ноги на ногу, часто перекашиваясь вбок, но всё же шёл, бубня что-то себе под нос. Охотник не много знал о прионных заболеваниях, но точно помнил, что они убивали очень жестоко, со временем превращая человека в овощ. Нарушение мышечной координации, потеря памяти, ложные воспоминания, деменция. Пускай он и понимал, что парню противостоял не совсем бывший солдат, револьвер он всё же не убирал.

Первым же ударом мужчина попытался пробить череп противнику – неспешно замахнувшись ножом, он резким движением провёл прямую на уровне его головы, но промахнулся – его повело в правую сторону. Второй удар последовал прямо после разворота, и вновь Айви удалось отпрыгнуть назад, не подставив брюхо под лезвие. «Сука!» – тут же выругался про себя стрелок – он осознал, что выстрелить в ногу было бы куда безопаснее, но теперь тело его напарника перекрывало ему цель.

Третий удар был колющим – Роббинсон поднял и вытянул левую руку так быстро, что сам старик едва успел среагировать на движение, но в следующую секунду нож уже валялся на земле – Ви не только успел увернуться, но и, сцепив руки, что есть сил ударил по запястью сопернику. «Повторяет всё, что видел. Неплохо, пацан». Как только нож выпал, а Стив схватился за руку от боли, последовал один размашистый удар под челюсть – завершение быстрой, но не очевидной битвы.

Соперник упал на пол, и Айви тут же сел ему на грудь, но допустил ошибку и не перекрыл тому руки – дотянувшись до ножа, отец девушки замахнулся и вновь нанёс колющий удар. Парень схватился одной рукой за лицо, а второй держал руку нападавшего. Наёмник, воспользовавшись тем, что оба замерли, выстрелил в лезвие.

– А ты ещё кто?! – прокричала она, переведя ружье.

– Уже – друг семьи.

Он спрятал револьвер и, подойдя к девушке, забрал у неё ружье. Ви всего этого просто не замечал – казалось, что как только по его щеке потекла кровь, весь мир для него чрезвычайно сузился, так что он схватил Роббинсона и, ударив по челюсти, просто заорал на него с бешеными глазами:

– «Любил тебя»?! Как ты вообще можешь знать, что такое любовь?! Любовь – это не боль! – струйка крови капала прямо на лицо его сопернику. – Она делает всё для тебя! Ты даже не представляешь, что делает! Она любит тебя через то мучение, что ты ей причиняешь, а ты!.. – тот попытался вырваться из захвата, но тут же получил по носу. – Ничего не останется после тебя! Ты понимаешь это?! Ничего! Ни война! Ни ты! Ни всё, что у тебя есть! Всё это будет неважно, как только ты упадёшь и начнёшь гнить! Ты даже не представляешь, сколько боли ты ей принесёшь просто тем, что умрёшь! Что однажды не сможешь произнести её имя! Как ты можешь?! – он схватил испуганного мужчину за воротник. – Как можешь ранить так собственную дочь?!

Отец девушки в ответ лишь ударил соперника по челюсти, чем допустил роковую ошибку – словно озверев, парнишка бил его, не переставая кричать, так что Уильяму пришлось быстро действовать:

– Любовь – это не боль! – заорал тот. – Ты ранишь не во благо, а лишь потому что ты – это ты! – снова раздался хлопок от удара. – Ты чудовище! И даже не хочешь понять!.. Не хочешь любить!

– Успокойся! – Хантер один движением поднял пацана и откинул его прочь.

– Пусти! – он хотел подняться тот с земли, но старик тут же наступил ему коленом на грудь. – Ты вообще за кого?! Ты не знаешь, что он!..

– Я знаю! – оба замерли. – Но если ты сейчас продолжишь, то станешь в глазах той, ради кого это делал, ещё большим чудовищем, чем он, – охотник говорил достаточно тихо. – Остановись.

Они оглянулись и увидели, что девушка сидела над своим отцом на коленях и плакала. Мужчина явно получил лёгкое сотрясение, так что просто напоминал рыбу, валясь оглушённым.

– Вот тебе ещё один урок, – он говорил уже совсем шёпотом, – любовь – это не только забота и ответственность. Это также умение идти на уступки и терпеть ту самую боль, потому что за ней может ожидать нечто куда большее. Чем сильнее боль человек терпит, тем более сильной и безответной его любовь является. Это неправильно, бесполезно и вредно, да, но это – его выбор. И ты никто, чтобы заставить кого-либо изменить это. Никто, слышишь? – тот лишь кивнул в ответ. – Вот и хорошо. Эй, Девочка! Твой отец в порядке? Сама дышишь?

Она очень долго не отвечала. Сжимая ружье и смотря в пол, она просто заливалась слезами. «Всё ещё ребёнок», – тут же подумал Уильям.

– Уходите, – едва выдавила из себя та.

– Но, Лилия, пожалуйста! – Ви явно не понимал всей ситуации.

– Уходите.

– Уйдём, как только занесём его в дом. Ты же… Тебе же нужна помощь в этом, верно? – ответом служил немой кивок.

Они взяли мистера Роббинсона под руки, затащили внутрь и, не произнеся не слова, пошли прочь. Оборачиваться не хотел никто.

***

– Как это вообще началось?

Двое путников шли по тёмному тоннелю. Айви придерживал рукой с тряпкой правую скулу, кожу на коей неглубоко рассёк удар ножом.

– Он вообще-то был тихий всё утро – её отец, – парень отвечал, не поднимая головы. – Просто сидел себе и пялился в окно, мычал иногда что-то под нос, но… В общем, я проговорился, что я не из Монреаля – даже среагировать не успел, как он тут же переменился в лице и… Только сейчас понимаю, где ошибся.

– Ты же в курсе, что он болен, верно? – тот кивнул. – И что, скорее всего, либо скоро умрёт, либо превратится в овоща?

– Угу. Жуткая смерть. Хуже всего – об этом знает и Лилия. Лучше всех знает… Как думаешь, я всё правильно сделал?

– Всё – это пробил ладонь её отца-инвалида и избил его до сотрясения мозга?

– Я… Он когда меня порезал, во мне будто что-то зажглось, но… Я же не хотел этого.

– А я и не сказал, что хотел – я спросил: всё ли это?

– Что? Нет, конечно. Я про то, что я ей сказал.

– А я знаю, что ты ей сказал?

– Ну, ты же появился из ниоткуда – я подумал, что ты…

– Что я следил за тобой с самого начала? – старик неодобрительно покосился на мальчика. – Брось. Лучше скажи, почему ты пошёл к ней один и не узнал у многоуважаемой Марии, что именно «чудит» этот горе-отец?

– Ты же буквально недавно говорил, что мне нужно будет всё сделать самостоятельно – про опыт, ошибки и…

– А ещё я говорил, что некоторые мои речи ты воспринимаешь слишком буквально. И, поверь, появился я в очень удачный момент – он вполне мог нанести тебе ещё пару лишних ударов ножом.

– Я просто отвлёкся – не думал, что он сможет ударить в такой момент, когда, казалось бы, поражение очевидно.

– Именно в такие моменты и открывается знаменитое второе дыхание человека – жить всем хочется… – в ответ не раздалось ничего. – Неплохая реакция для домоседа, кстати говоря. Заметил, ещё когда ты у меня смог револьвер выхватить в Оклахоме, но списал всё на адреналин. Она у тебя врождённая, или вас как-то тренировали в твоём «доме»?

– Он просто был очень медленным – какая реакция?

– Благодаря какой он и был для тебя очень медленным. Я просто мог подумать, что… Лови! – Уильям откинул патрон в сторону попутчика, тот поймал его быстрее, чем он пролетел его голову. – Вот об этом я и говорю.

– Это… Само по себе получилось, – он отбросил патрон обратно. – Так что насчёт моих слов?

– Я не слышал – появился как раз, когда вы к драке перешли. Полагаю, если вы мило болтали до всего того экшена, а она, в итоге, не проклинала тебя, то это можно считать в своём роде успехом. Дальше два варианта – либо она согласится на ещё одну встречу, либо попытается избегать тебя всеми возможными методами.