Текст книги "За день до нашей смерти: 208IV (СИ)"

Автор книги: Shkom

сообщить о нарушении

Текущая страница: 48 (всего у книги 51 страниц)

– Ты же только что сказал…

– Не для людей, Уилл. Ты… Ты даже не представляешь, что подумают в Гренландии, когда увидят, чем является этот пацан…

– Ну так ответь – какого хрена из тебя нужно всё клещами вытаскивать?!

– Я!.. Перебежчики! – выдохнул, наконец, тот. – Высшие! Он – вакцина для них! Вакцина, позволяющая не умирать через, максимум, десять лет!

– Но…

– Нельзя влить его кровь в кровь обычного человека – он обратится, – Ви слушал и, казалось, бледнел. – Только высшие… В их крови уже и так достаточно паразитов – сам знаешь: активные клетки всё время борются за популяцию с пассивными и…

– Но зачем это вам?!

– А ты подумай, старик! Перебежчик – это идеальный организм! Никто не хочет умирать от ржавого гвоздя, потому что не был привит! Никто не хочет слечь от кори или краснухи, что просто перерастёт в заражение! Верхушка Золота, Эволюции, Единства – все высшие до единого! Всем нужна эта грёбаная кровь! – на другом конце послышался щелчок затвора. – В общем, этот парень, он… Он – всего лишь сосуд с кровью, брат. Кровью, которую нужно вливать перебежчикам регулярно, потому что иначе они обратятся. У нас есть вакцина, старик, мы работаем над ней. Но в нём не она. Остановись.

«Нет, – думал всё он. – Это не может быть правдой. Слишком просто. Слишком сложно. Слишком нечестно».

– Зачем это Генриху? – едва ответил тот. – Почему я встретил людей, что шли с Гренладнии, но их внешность позже не узнал их же связной?!

– Генрих, он… Чёрт… Слушай, Уильям, ты… Ты… Ты попал меж двух огней. Эти якобы-посыльные, что ты встретил – это его люди. У нас с этим испанским ублюдком была маленькая война, а я… Я ответственен за этих детей. Когда настала пора их перевозить от Эволюции к Золоту – он напал на колонну, разбил её, а потом начал отлавливать ребят и держать их на переправах какого-то мудака в Центральной Америке. Якобы-посыльные нужны были, чтобы окончательно испортить все исследования – яды вместо медикаментов, бомбы в электронике – это был настоящий отряд самоубийц, – Уильям всё ещё не верил.

– Руки! – прокричал Ви, нацелив на Илая.

– Спокойно, парень – у меня штаны от напряжения спадают, только и всего, – он поправил пояс и засунул руки в свою куртку. – Расслабься.

– Сам разберусь!

– В итоге… всё это я смог распутать благодаря тебе – когда увидел в отеле мальчишку, что ты привёл с собой. Я понял, что сигнал, что подавала колонна, был фальшивым, быстро разобрался в чём дело, допросил, кого нужно, атаковал переправы… Чёрт, да даже Генриха я смог заковать в цепи благодаря тебе! Остановись, прошу! Это всё… просто чёртова ошибка, Уильям! Нельзя давать его Гренландии – нельзя, потому что мы близки к настоящей вакцине, как никогда! Мы можем лишиться финансирования!

– Вакцине, что достанется Золоту?

– Да какая, блядь, разница?! – заорал Джек во всю силу. – Мир будет спасён! Наконец спасён! Разве тебе не нужна нормальная жизнь?!

Он взглянул на Айви – в глазах его читался настоящий страх. Страх быть преданным, оказаться настолько ненужным и неважным, что от него отказались бы прямо на финише всего пути. А с другой стороны… С другой стороны на расстоянии тысяч километров сидел брат Уильяма Хантера, чья жизнь, как понял тот самый Хантер, зависела только от его решения – поверит он или нет. И он точно знал ответ – тот словно отражался от крови, залившей его глаза:

– Не верю, – сквозь зубы сказал тот. – Не верю!

– Брат, прошу…

– Просишь?! Сколько лет ты Кардинал, Джек? Десять? Двадцать?

– Я… Восемнадцать лет. Меня сделали им в семьдесят шестом – когда существование и исследования Эволюции оказались под угрозой.

– Значит, восемнадцать лет. И ты знал, когда мне нужна была помощь…

– Я не…

– Ты знал, когда Алисе нужна была помощь! Ты мог её оказать, ублюдок!

– Я не мог, чёрт побери! Ты понимаешь, на чём строились все мои действия?! Никто не должен был знать, кем является человек, пытающийся бороться с рабством! Никто не должен был знать того, кто был связующим звеном во всей разработке этой грёбаной крови для высших! Я не мог так рисковать! – позади послышался какой-то шум и микрофон затих.

– А теперь можешь, да?! – злость заставляла его зубы буквально скрипеть. – Только теперь, когда именно твоей шкуре угрожает смерть. Ты обманывал меня двадцать лет. Возможно, обманывал куда больше. Ты видел, как умирают любимые мне люди, как умираю я, и не пошевелил пальцем!.. Я тебе не верю, Джек. Я тебя не знаю. Мальчишка идёт со мной.

– Это точно, – вклинился Айви. – Пошли вы все на…

Выстрел. Ви запнулся. На куртке Илая появилась небольшая дырочка. Уильям переводил взгляд и чувствовал себя, будто в замедленной съемке – он видел, как парнишка начал падать, видел, как наливалась кровью его куртка, но поделать ничего не мог.

Выстрел. Следующая же пуля вонзилась ему прямо в колено. Было больно? Нет – страшно. И далеко не за себя. Он рухнул на живот и уставился назад – на упавшего Ви.

– Прости, Уильям, – старший Брат вытащил свободной рукой из-под куртки небольшие наушники и выкинул их прочь. – План «Б» разрешен.

– Нет… – он испуганными, полными сожаления глазами глядел позади себя. – Нет!

Внезапно, стена напротив Чарльза абсолютно беззвучно обзавелась новой дырой, а кисть его железной руки, словно по магии, расплавилась.

«В итоге, здесь он и умер, – слова Вейлона били по самой подкорке Уильяма, в агонии он развернулся и пополз к мальчику. – Мы шли с очередного задания, как он просто упал, – полз и молился, чтобы Илай смазал, чтобы то пятно, что он увидел, шло не от сердца. – Ничего примечательного, ничего пафосного, опасного или героического, – но парень, как назло, не шевелился – лишь слегка подёргивался, лёжа на спине. – В полной тишине, на обрывке какой-то нелепой фразы…».

За Илаем обрушилась стена – Ворон, буквально, выбив плечом «фанерный» перестенок, всем весом рухнул на старика, выхватив у того пушку. Альвелион, выйдя через ту же дыру, один ловким ударом по затылку вырубил Чарльза, остолбеневшего от удивления и держащегося за остатки своего протеза. Довершив дело, он подошёл к радио и выключил у того микрофон.

– Нет, нет, нет, нет, нет…

На Айви не было лица – бледный, он смотрел в одну точку на потолке и, казалось, видел сквозь него – смотрел мимо серых туч на самое небо и знал, что завтра, несмотря ни на что, что может случиться, будет светить солнце. Старик расстегнул на нём куртку, расстегнул капюшонку – он уже видел, куда попала пуля. Видел, но не хотел верить.

– Держись, Ви!

Он молчал. Кровь, залившая его одежду, залила и его язык. Он старался смотреть на Хантера, но было видно – даже движение глаз приносило ему сильную, смертельную боль.

– Держись! – он снял со своей руки перчатку и попытался надавить на рану. – Только попробуй сдохнуть здесь!

Всё было бесполезно – кровь всё лила и лила. Ручей за ручьем, поток за потоком… Уильям не хотел верить. Кто угодно, только не парнишка. «Он точно будет жить, – его собственная мысль, промелькнувшая только вчера, болела сильнее простреленной ноги. – Он точно будет жить».

«Нет, так точно не должно было быть! Где же я ошибся?.. За что?! Почему именно его?!» – Уилл держал перчатку на его груди и отчётливо понимал, что был готов умереть сам, лишь бы не терять парня. Что всё то, что он сделал, вновь окажется бесполезным, если дыхание того прервётся. Что все его попытки сделать правильные вещи, оборвались ровно одним выстрелом, потому что не осталось ничего, из сделанного им, что было бы однозначно правильным.

«Плевать на это всё! – кровь просачивалась через перчатку ему на руки. – Плевать! Не надо! Пусть я буду монстром! Пусть я умру монстром! Не надо!».

Вдруг Ви схватил того за руку. Будто бы придя в себя лишь на миг, чтобы сделать это – просто взять его за руку. В его глазах читалась точно такая же боль, точно такое же сожаление. Никто не хочет умирать. Все боятся смерти. И он – тоже. Уильям взял холодную ладонь и посмотрел в те глаза. Боже, ему никогда ещё не было страшнее в них смотреть. Нельзя было не бояться этих глаз. Нельзя.

По щеке старика медленно скатилось одинокое сожаление и испуг – самые сильные из всех, что были в его жизни, самые громкие – о том, в чём он, как думал, был единолично виноват. Боль подступала к горлу кислым комом, боль давила на шею и губы, пытаясь выдавить из нутра самый отчаянный крик. Боль была сильней.

– Мы с тобой… обязательно выкарабкаемся, Ви, – он сжал его руку крепче. – Ты вернёшься с Гренландии, и мы с тобой… обязательно увидимся. Обязательно!..

«Догадаешься, что он сказал? – хватка парня ослабевала мгновение за мгновением. – Он сказал: «Все умрут. Рано или поздно, – Уильям старался не отводить от него взгляд, давил в себе тот самый ком так, будто от того зависела его жизнь, пытался держать свою боль. – Готов ты к этому или нет. Так что лучше просто помнить эту мысль – с ней всегда будет проще, – в конце-концов, Айви отпустил его – больше некому было держать его, больше нечему было держать его – за день до своей смерти он умрёт так, как никогда не хотел жить. – Все когда-нибудь умрут».

Нет, в тот день точно нельзя было верить – это был только сон. Это был страшный, жуткий кошмар, преследующий его за все грехи – нужно было только понять, нужно было только проснуться, и он уже будет сидеть в той заснеженной сторожке, где сидел вчера. Он будет ещё раньше – в Вашингтоне, засыпая в обнимку с Даной, в одиноком заброшенном городе, будучи пилигримом; в походе с Вейлоном; в доме рабов, просыпаясь от ударов петли; в самом чёртовом бункере – где угодно, но не там. Всего того точно не было, всё то точно было сном.

Он стоял на коленях и смотрел на свои руки, смотрел на него – кровь, только кровь. Ни дыхания, ни жизни, ни будущего – кровь. «Терять кого-то это как идти по зубьям пилы – ты долго-долго поднимаешься вверх, привыкая к человеку, принимая его к себе в сердце и в голову, а потом, когда ты оказываешься на вершине, оказывается, что следующий шаг ты должен сделать в обрыв – опуститься на тот же уровень, с которого начинал. Шаг и всё – нет человека. И начинаешь сначала. А на конце этой пилы – пусто. Нет там ничего – всеми богами поклялся бы, если бы верил – только смерть».

Он совсем не замечал то, как темнели его руки, совсем не увидел, как силуэт, появившийся сзади по левое плечо, полностью слился с ним – он совсем не чувствовал той тьмы, что обволокла его – только боль, только потеря от следующего шага, сделанного в пропасть: «Как и отец, как и Вейлон, как и Алиса – как и все они…».

И не было больше никого в том доме: был только он, был Айви, и был Илай – тот, что и выстрелил исподтишка. Уильям смотрел на него, поднявшись на колени, и не мог понять. Нет, ему было отчётливо ясно то, зачем выстрелил старший Брат – ему было неясно другое: как он сам это допустил? Эмоции мешались одна с другой, сливались в непонятную простому человеку смесь агонии и ярости, боли от утраты друга и злобы от приобретения врага, непонимания от несправедливости мира и осознания, что только он мог стать той самой справедливостью. Лишь две вещи были однозначными в его внутреннем мире: сердце билось всё быстрее, а тьма всё крепчала.

– Ты же знаешь, что я не мог по-другому, – Илай стоял с руками за спиной, придерживаемый Вороном. – В конце концов, это было тем, за что мне заплатили.

Нет, он точно не знал, что нельзя было по-другому, точно не мог осознать то, что тот выстрел был сделан только ради денег – человек не стреляет в детей, человек не падает так низко только ради выгоды – это доступно лишь чудовищам. Таким, как он, таким, как его брат… Нет – таким, как они все – наёмники, убийцы, монстры…

Он едва ли ощущал боль от колена, поднимаясь на ноги, он едва ли вообще мог что-либо ощущать – он лишь видел его, видел Илая перед собой, понимал, что ни он сам, ни его брат не должны были пережить паренька, что они точно не переживут его надолго.

– Нихрена себе, – шепнул Альвелион, увидев то зрелище – Уильям Хантер, оскалившись, стоял на прострелянной ноге, из которой ручьем сочилась кровь. – Уильям, тебе нужно…

Он его не слышал – он только видел перед собой цель, видел через тьму, видел вместе с ней. Только одно спасало Брата Илая от мгновенной смерти – револьвер улетел слишком далеко, так что он, хромая, медленно шёл на него. Столько хотелось сказать, хотелось открыть те чёртовы глаза тому чудовищу на то, сколько же он разрушил одним движением пальца, сколько надежд, сколько стараний, сколько радости и чистоты умерло вместе с тем парнем, но нет – приходилось лишь давить в себе тот подлый кислый ком, подступающий к горлу.

Хотелось разорвать мир на части, порвать на клочки весь холст, чтобы тот увидел, что натворил – чтобы в пустоте, оставшись наедине со своими мыслями, осознал, сколько уничтожила его жадность. Но его ли?.. Нет – их обоих. Жадность одного побольше заработать и жадность другого никем не рисковать – они уничтожили тот мир. Теперь первому ни к чему деньги, а второму… второму и рисковать больше некем.

– Сделай это быстро, – кивнул он охотнику, не поднимая глаз. – Без долгих речей и пафо…

Удар. Казалось, человек не может бить так сильно. Старик переклонился, освободившись от хватки Ворона, но свобода была недолгой – Уилл схватил его за шиворот и бросил на ближайший стол.

Одна из ножек треснула от веса наёмника, и стол покосился. Минералы, как их называл Ней, десятками посыпались на пол, принося падающему на них Брату острую, очень похожую на шрам младшего, боль. Охотник тут же последовал за ним, упав на колени и схватив того за воротник. Удар, удар. С каждой мимолётной болью в костяшках, с каждым резким выдохом тень в нём становилась всё сильнее, агония становилась крепче. «За что?! – не мог понять он. – За что?!»

Удар, удар, ещё удар – словно динамическая медитация, они приносили покой и умиротворение в тот хаос, что творился в голове, были слабеньким белым парусником посреди бесконечного шторма – удары по живому человеку.

В одну секунду старший смог оклематься, смог вырваться из паники и схватить один из упавших камней. Лучше бы он этого никогда не делал – моральная боль только укрепилась физической; тень, полностью обволокшая тело, словно закричала: «Свободен!» – перехватив камень, Хантер бил прямо по глазам Брата, и в тех ударах была вся его ненависть – он бил не именно по Илаю, он бил по всем: по Эволюции, по Золоту, по нему, по Чарли, по Джеку, по Генриху, по Александре и по Салливану, по себе самому – в том замахе, нацеленном в левое око, была вся его тьма, и он был нацелен на всех. Удар.

– Стой!

Что-то крепкое держало его хватку, сдерживая окровавленный камень. Что-то тёмное – темнее, чем он сам – оно источало из себя невиданное количество энергии, невиданное количество ненависти ко всему – Ворон. Кусок минерала буквально врезался ему в ладонь, костяшки пальцев трещали одна за другой, но он держал и, оскалившись, шептал, пытаясь не дать пересилить себя:

– Слишком… лёгкая… смерть.

«Нет! Он должен! Должен сдохнуть сейчас! Каждая секунда! Каждое мгновение! Это неправильно!», – пытался шепнуть Хан, но не мог – ведь он понимал, что тот Дьявол был прав. Дьявол всех дьяволов в мире был прав в тот момент – то была слишком лёгкая смерть. Тень, окутавшая охотника, глядела на Эммета и понимала: такого нельзя пересилить, с таким нельзя бороться. Многих людей смёл бы тот поток ярости и боли, что шёл от Хантера, но только не его – того, чья боль и ярость ко всему, какие бы слухи не ходили, точно была сильнее; того, чья тень была куда более тёмной и осязаемой; того, кто сам был собственной тенью.

На место злости и ярости медленно приходила она – обида, самая сильная из всех, самая долгая. «Это нечестно, – била та в самое сердце. – Нечестно». Уильям отпустил оружие, упав на пол рядом с Илаем. На его глаза наворачивались слёзы, из его рта вырывался одновременно и смех, и крик – больше нечего было терять, больше нечего было давать. Больше не было «дня до его смерти», а в своих собственных глазах – в тех, в которые будет смотреть Дана, будут смотреть все те, кому он дорог – он навсегда останется тем монстром, что решился стать таковым и ничего не получил. Да, он смеялся и плакал одновременно, постепенно затихая.

– Приём, Брат Илай, – раздалось из наушников. – Приём. План «Б» выполнен? Приём?

Альвелион поднял наушники и, слушая, долго молчал – он смотрел то на угасшего Уильяма, то на убитого Айви, то на Ворона, в чьи глаза всё ещё не стоило смотреть, и не знал, что предпринять – вместе с тем выстрелом оборвалась и его линия судьбы: Генрих был раскрыт и схвачен, его враг – Полиотеро, сидел рядом с ним, а он сам, если его наниматель раскололся о нём, провалил своё последнее задание ещё в Раю – он не смог не вмешаться.

– Что… Что мне им ответить? – шёпотом спросил тот.

Но Хантер будто не слышал его – он всё смотрел наверх – сквозь крышу, смотрел туда же, куда глядел Ви в свои последние секунды, смотрел и думал: «Стоит ли жизнь того, чтобы завтра светило солнце?»

– Скажи Джеку… – всё ещё давя в себе ком, шепнул он. – Скажи им…

Он не смог то сказать – лишь передал Уиллу наушники. В мрачной тишине эфира, в смертельно опасном для обеих сторон ожидании раздался его голос, наполненный желанием отомстить:

– Четвёртый жив.

За тем последовала лишь тишина. Уильям знал: его брат наверняка будет мёртв, а наёмник Отца понимал – ему больше некуда было возвращаться.

– Ради твоей же сохранности прошу не предпринимать попыток доставить Четвёртого в Гренландию, – раздался чужой голос из рупора. – Я знаю, что связной мёртв. Группа захвата прибудет через несколько недель. Если ты… – но он лишь отбросил наушники прочь, и это было его ответом.

***

Настало утро следующего дня. Братья были перенесены на старый склад и связаны там, тело Нея Зильбера Ворон сжёг, тело Айви Уильям из Джонсборо решил похоронить сам. Троица стояла на распутье: Хантер – у дома, Альвелион и Эммет – у машины. Молчали. Долго.

– Жаль, что так вышло, – в конце концов начал Джонс. – Получилась бы хорошая история – даже детям рассказывал бы, будь они у меня…

– Ты же сказал, что знаешь коды? Мы ещё можем отправить тебя вместо него. Мы ещё можем…

– Я знаю коды, но не знаю каналов связи; не знаю, где спрятан транспорт; не знаю, сумею ли я им управлять, а если это лодка, то тем хуже – море замерзает.

– Но ты же знаешь коды! Мы можем попытаться! – он говорил, скрипя зубами.

– Йота-мю-лямбда-омикрон-сигма-тау – вот тебе мой код. А теперь скажи: как он нам поможет?

– Ты не!..

– Он прав, Уильям. В этом всём уже нет смысла. Связной мёртв, Айви мёртв, а он – не Айви. Мы не можем…

– Да что ты можешь знать?! Ты же просто следовал приказу Генриха, как послушный пёс! Как ты можешь хоть что-то предполагать?!

Тот замолчал на мгновение, опустив голову.

– Моим… приказом было просто следить за вами. Не вмешиваться, что бы то ни стало, даже не показываться на глаза, а в случае вашей смерти – просто отправить Золоту это письмо, – он развернул бумажку с печатью. – Но ты прав – я всё ещё лишь простой парень из провинции, не заслуживающий знать эксклюзив. Знаешь, даже немного обидно, – он взглянул на идущие тучи своим привычно холодным взглядом. – Ведь, в конце концов… ничего не изменилось. Нужно жить дальше.

Он протянул руку на прощание и застыл. Уильям даже не поднял головы – он не чувствовал того, что ничего не изменилось – только холод, пронзающий до костей. Наёмник похлопал того по плечу, шепнув: «Свидимся, если повезёт», – и пошёл прочь.

– Его выдержке можно позавидовать, – Джонс стал рядом с Хантером, смотря на то, как младший из трёх садился на сиденье штурмана. – Поверь, ему больших сил стоит сохранять такое хладнокровие, но он куда больше потеряет, если его не сохранит, – тот молчал в ответ. – Знаешь, Ней, на удивление, много мне рассказывал – какое-то время мы держали друг друга на плаву, даже невзирая на то, что я… несмотря на то, что когда-то я пристрелил его жену. Вот, откуда появилось это его «условие»: «привести Ворона живым». В первый… Ты слушаешь?

– Да, – коротко ответил тот.

– В первый раз, когда какой-то суровый дядька привёл меня сюда, я был уверен, что так и закончу свои дни – буду убит в праведной мести, в правильной мести… Но он не смог – вместо того, он сел и начал говорить со мной. И так каждый раз – каждый раз, когда меня приводили к нему, он просто со мной говорил. В какой-то момент я понял, что это и был его Ад, его крайняя степень отчаяния – он так разочаровался в людях, так боялся что-то приобрести и снова потерять, что единственным, кому он мог доверять, был убийца его жены…

Ворон смотрел вдаль – на серое небо, разрезанное верхушками елей, и старался улыбаться. Уильяму казалось, что слишком много судеб оборвалось в Картрайте, слишком много хороших людей исчезло, а просто людей исчезнет ещё больше.

– Год за годом… – продолжил тот. – Он был одним из самых сильных людей, что я знал, потому что он понял одну простую истину: если человек погрязнет в мести, если утонет в крови достаточно глубоко, то вынырнет из неё уже не он, а демон, что поселился в нём. Это, буквально, он мне и говорил: «Словно самая чёрная в мире тень, он займёт твоё место, а ты поймёшь это лишь тогда, когда будет слишком поздно – когда солнце не будет тебя слепить, а будет лишь отражать тебя от этой тьмы». Годы ушли на то, чтобы в его глазах появилось смирение, а не гнев. Сейчас я вижу в тебе это, вижу демона внутри тебя.

Он развернулся и взглянул на Хантера. «Все мы уже демоны», – подумал тот.

– Если ты думаешь, что на этом всё, то ты ошибаешься – через год, в День Ноль, Гренландия пришлёт нового связного – как только поймёт, что их старый перестал выходить на связь, она начнёт готовить нового… Я вернусь сюда через год. Веришь ты мне или нет. И я хочу видеть тебя здесь, чтобы закончить начатое, – тот взглянул на Эммета, – чтобы моё искупление перед Неем и твоё обещание Айви не растворилось в воздухе. И, когда я вернусь, я хочу видеть тебя человеком, а не демоном, – Ворон взглянул наёмнику из Джонсборо прямо в глаза, а второй впервые видел из-за слепящей синевы то, что в них действительно скрывалось. – Вот, чего я хочу от тебя за эти девять месяцев, Уильям: выживи, как человек, или умри, как человек.

Уильям вновь ничего не ответил. Мужчина выдохнул и медленно поплёлся к машине. То всё точно был только сон…

– Скажи ещё раз свой код, – попросил того Хантер.

– Зачем? Он него же пользы…

– Скажи.

– Эх… Йота-мю-лямбда-омикрон-сигма-тау.

Двое наёмников сели в машину и очень быстро скрылись из виду. Старик стоял перед порогом дома, где лежало тело, и понимал, как трудно будет выполнить просьбу, данную ему самым страшным убийцей своего времени – остаться человеком.

***

Солнца не было. В огромных и тяжёлых тучах, скопившихся на небесах, казалось, была вся вода земли – серые, практически чёрные облака нависли над миром и только ждали повода, чтобы заплакать. Любой нормальный человек, посмотрев на то небо, точно заявил бы, что пойдёт дождь – ничего другого не могло появится из той темноты, ничего другого не стоило ожидать, но он, конечно же, знал: не будет дождей, пойдёт только снег.

Он стоял посреди степи, держа в руках лопату, и смотрел на мёрзлую землю, покрытую инеем. Складывая доски в прямоугольнике, чтобы избавить грунт от мерзлоты, он отлично понимал, что с таким количеством древесины можно было бы просто сжечь тело, но он банально не решился то сделать. Струсил, глядя на то, как горело тело Зильбера – представлял, как с черепа слоями неспешно слезала кожа, как огонь медленно, но верно делал свою работу, превращая тело в труху. Ему казалось, что так от человека не остаётся абсолютно ничего, что он просто исчезает в пепле и золе дерева, потому и боялся – боялся не того зрелища, от которого можно было отвернуться, а осознания, что всё исчезнет насовсем, так что он лишь складывал древесину на земле, готовясь её «прогреть».

Ему многих пришлось хоронить именно так. Пятьдесят один год – достаточно в Новом мире, чтобы поведать множество смертей зимой, достаточно, чтобы стать безразличным к запаху костра, к смраду земли – не чувствовать ни отвращения, ни отчуждённости от мира живых – только печаль, только сожаление.

Прошли часы. Угли давно потухли, а ветер развеял пепел – пришла пора браться за работу. Каждое движение лопатой, каждый звук среза земли – сырой, отвратительной, мёртвой земли – был будто ударом плети по спине, скрипом цепей на весах Фемиды, ударом судейского молота: «Виновен. Виновен. Виновен».

Его не покидала та мысль с самого выстрела – подлое осознание, что если бы он действительно послушал себя, если бы сдался и остался в Вашингтоне годы назад, то всего этого не было бы. Не было бы столько сломанных судеб, столько забранных им жизней, не было бы того, о чём можно было бы сожалеть. И «за день до нашей смерти» тоже не существовал бы.

Словно бы весь мир обозлился на него. Будто какой-то из многочисленных творцов, придуманных человечеством, годами выстраивал ему сладкую месть, подгоняя к той могиле. «Выруби он его, а не убей, – вспоминал он. – Выруби, а не убей».

Но больше некого было винить, больше некуда было прятать правду – всё было мертво. Люди, идеи, столпы мышления – всё лежало в руинах, сломленное выстрелом, одним движением пальца, одной лишь жадностью.

И вот, когда тёплая земля кончилась, когда его руки, зудящие от усталости, не могли выбить и миллиметра земли, он просто упал на колени и закричал. Долго и протяжно, искренне и честно, потому что это всё ещё было труднее, чем казалось – оставаться человеком. Кричал, потому что его точно никто не слышал, а он так того хотел – чтобы на тот крик в ответ раздалось хоть что-нибудь…

Он нёс его на руках и старался не смотреть тому в глаза. Он знал, что в старом мире предпринимали некоторые процедуры, чтобы глаза мёртвых оставались закрытыми, но не знал, какие – в Новом мире некому было обеспечить такую роскошь, приходилось отворачиваться, приходилось боятся. Но именно тогда, именно с ним он отчётливо понимал, в чём же на самом деле был его страх – в том, что в тех зрачках, зрачках мёртвых и заражённых, была чужая не прожитая жизнь. Были цели, амбиции, чувства, были скорбящие близкие, были осознающие пустоту друзья и враги – было всё то, чему уже никогда не быть, что уже никогда не увидеть обладателю тех самых глаз – в них был конец жизни, в них была та самая душа, замкнутая навеки трупом.

***

Закапывать всегда было проще – каждое движение лопатой приближало всё к завершению, каждый кусок земли возвращал круговорот на своё место: весной земля зарастёт травой, летом её съедят, осенью оставшаяся пожухнет, а зимой умрёт. Да, закапывать было всегда проще, забывать было легче.

В конце концов, он вбил в землю небольшой деревянный крест. «IV» – было вырезано на нём ножом, и от того становилось ещё больнее: от осознания, что для следующего, пришедшего к тому кресту, это станет просто римской четвёркой, как и с любым другим человеком – просто имя между датами, просто неважная надпись, просто тень от былого – прошлое имеет ценность только, если за него держаться.

После он долго сидел рядом и смотрел то на могилу, то на небо. Столько мыслей проходило через него, столько эмоций хотелось пережить, столько слов сказать, но он лишь молчал и смотрел вперёд, понимая, что ни одна мысль, ни одна эмоция или действие не могли родится из пустоты – смотрел, потому что то было единственным, на что он был способен. Слушал шёпот ветра, тишину неба, шелест лесов – надеялся найти в них ответ на простой вопрос: «А что же мне делать дальше?»

Неверный ответ напрашивался сам собой – он сидел в старом складе, поделённый надвое комнатами. Сидел и ждал его. Его последнее незаконченное дело. «Значит, вот, куда меня всё это привело – снова месть…».

Уильям из Джонсборо поднялся с досок, отряхнул с края плаща немного земли и взглянул вдаль – там точно не было другого ответа, не было другого решения, ведь в конце концов, ему всё ещё нужно было узнать, кого схватили Чарли и Илай; узнать, что произошло с тем человеком; узнать, где он, в каком бы состоянии ни был; и, конечно же, убедиться… Быть абсолютно уверенным в том, что каждый из них прочувствует его боль.

Наёмник поднялся, тень поднялась вместе с ним. Он отлично понимал, что это действительно будет труднее, чем казалось – остаться человеком…

========== Глава 21. Эпилог. Мононокэ ==========

Обакэ или бакэмоно – существа, представляющие сверхъестественную сторону японской мифологии. Буквально: «То, что меняется», – то, что чуждо человеческому миру или стало таковым.

Ёкай – это призраки в мире обакэ. Начиная от странных девятихвостых лис кицунэ и заканчивая злобными демонами о́ни. Все духи противоестественны, опасны простым людям, и со всеми рекомендуется избегать встречи ради собственного блага.

Но худшие из ёкаев – мононокэ, демоны, рождённые ненавистью, злостью, ревность или завистью. Куда сильнее обычных ёкаев, мононокэ представляют из себя вполне материальных когда-то людей, реже – животных, чье нутро прогнило и видоизменилось настолько, что повлияло на их физический вид. Лишь единицам по силам справиться с теми демонами, и ни один из тех единиц не является человеком. Вся суть жизни мононокэ – убийство тех, кто заставил его видоизмениться, подавление своих негативных чувств путём кровопролития.

Из японской мифологии

Двадцать седьмое ноября две тысячи восемьдесят четвёртого года

Илая рывком выбросило из сна холодной, практически ледяной водой. Та обжигала его лицо, принося онемение, проходящее до самих костей. Он закричал от удивления – разумеется, он не мог ждать этого. Прохлада и духота склада действовали на него, как снотворное, так что он, похоже, вырубился после десяток, если не сотен бесконечно долгих попыток освободиться от пут. Но то было бесполезно – узлы вязал один наёмник, проверял другой, а туже затягивал третий – шансы потерять конечности от недостачи крови были куда более реальны, чем шансы освободиться.

Уильям стоял перед ним и безразличным взглядом наблюдал за тем, как тот дёргался, пытаясь стряхнуть воду. Что-то не так было в том безразличии, что-то странное просматривалось в вымазанном землёй лице – что-то новое. Впрочем, сам Илай точно не разглядел бы того – левый глаз, тот, коим он и пытался смотреть на Уилла, практически ослеп.

– Какого хрена?! – прокричал старший Брат, ещё раз отряхнувшись. – Мог бы просто затрещину влепить!

Хантер смолчал в ответ – он лишь поставил ведро под стол и, сняв с правой руки перчатку, что есть сил ударил старика по челюсти. Скула старика завыла от боли, позвонки шеи из-за фиксации тела хрустнули громче, чем когда-либо за всю его жизнь, волосы, развеявшись по-инерции, закрыли ему взор, а боль затуманила разум.