Текст книги "За день до нашей смерти: 208IV (СИ)"

Автор книги: Shkom

сообщить о нарушении

Текущая страница: 49 (всего у книги 51 страниц)

В помещении, где он очутился, стояла пыль и духота, подкреплённая стойким запахом бензина и сырой земли. Он наверняка с первых секунд понял, что сидел в том самом подвале, где Зильбер хранил топливо. Низкие и маленькие комнатки, когда-то полностью забитые канистрами и бочками, почти пустовали – старший Брат видел в «своём» помещении только небольшие столик и стул, стоящие в углу; прямо напротив него была дверь в следующую комнату, а за ним была лестница наверх.

Он был крепко связан по рукам и ногам, сидя именно в том кресле, в коем любил сидеть покойный связной острова оленей – от мебели всё ещё пахло кровью. Его кисти, предплечья, плечи, бёдра, икры, голени – всё было связано несколькими слоями, всё было закреплено даже слишком надёжно.

– Слушай сюда, – хромая, охотник вышел из-за спины и стал прямо перед связанным пленным, закрыв собою свет единственной тусклой лапмы, висящей на голом проводе. – Сейчас ты мне скажешь имя человека, от которого вы узнали, куда нужно ехать за мной. Имя, внешность, статус и местоположение. Нет – я начну отрывать от твоего брата ногти, – он взял своего коллегу за волосы и поднял его взгляд на себя, – потом снимать кожу с пальцев, а потом – отбивать и отрезать сами пальцы. И так – пока не услышу то, что мне нужно. Имя?

– Где Чарли? – едва вымолвил тот.

– Имя, Илай.

– Где Чарли?! – голос того становился увереннее.

– Кажется, ты не осознаешь собственного положения…

Он достал из-под стола ведро и, крепко обхватив, вдарил ободом по пальцам пленника. Стиснув зубы и прокусив губу, тот завыл от боли.

– Ты не в праве задавать вопросы, – Хантер обхватил его челюсть и направил на себя. – Не в праве проявлять даже каплю воли. Уверен, через несколько минут тебе это станет более, чем понятно, но если нет – я это оглашу официально: сейчас ты – никто.

Наверняка заплывший левый глаз – тот, коим и пытался глядеть Илай – не позволял ему увидеть; наверняка его уши, в коих звенело от удара и гудело от сонливости, не позволяли ему услышать; наверняка его сердце, занятое волнениями о брате, не позволяло ему почувствовать – что-то странное было в голосе Уильяма, что-то чуждое было в глазах и что-то необычайно жестокое в движениях – что-то тёмное.

– А теперь, видимо, придётся перейти к основной программе.

– Где он?! – в ответ раздался лишь смех.

– Какая забота, – голос казался хриплым и слишком спокойным – ещё более противным, чем всегда.

– Если ты хоть что-то!.. – Илай попытался дёрнуться, но у того не получилось и мышцей шевельнуть.

– Спокойно, заботливый братец, – он отошёл к двери и остановился, провернув ручку. – Убить его было бы слишком просто.

Дверь открылась. В соседней комнате – той, что была видна Илаю только через дверной проём, на старом деревянном стуле прямо под лампой сидел связанный Чарльз. Остатки его протеза были полностью демонтированы, его верхняя одежда, как и обувь, была снята, а сам он надёжно крепился к своему месту кучей кожаных ремней и полос, завязанных и скреплённых разными способами. Но, что настораживало, глаза и рот того тоже были крепко связаны.

– Чарли! – прокричал старший. – Чарли, как ты?!

– Не стоит кричать, – он отошёл, давая рассмотреть всё получше. – Рано ведь ещё.

– Да какого дьявола?! Развяжи ему глаза, дай ему со мной поговорить!

– Знаешь, почему ты именно здесь? – он исчез на секунду из вида и вернулся с небольшим низким столиком, полных ножей, крюков и игл. – Почему не на том же складе, где ты очнулся вчера? Почему не на первом этаже? Низкие потолки, – он с большой лёгкостью дотянулся рукой до пола первого этажа и провёл по нему. – Чем более замкнуто помещение, тем менее комфортные мысли посещают человека, тем меньше свободы он ощущает. Ещё и запах бензина – какой подарок.

– Ублюдок…

– Но главное – эта дверь. Тебе, конечно, ещё не совсем понятно, но увидишь, это даст эффект.

– Ничего ты от него не узнаешь, – проскрипел тот сквозь зубы. – Он умрёт быстрее, чем скажет тебе хоть что-то!

Он не ответил – просто вошёл в комнату и взял пассатижи в руки. Удивительно, насколько опасным и безопасным мог ощущаться один и тот же предмет – они бы не вызвали ни капли страха в руках человека, чинящего генератор, но зато там, в полудрёме подвала их лёгкое пощёлкивание наводило настоящий ужас.

– Я в курсе, – наконец прошептал Уильям. – Если ты не заметил по его завязанным глазам и рту – я не с ним буду вести беседу. Помнишь ведь, как мы с тобой «мило пообщались» в городе Кав? Ты пообещал убить всех, кто мне дорог из оказавшихся рядом, а я – медленно исполосовать вас обоих, – лицо Илая в один миг переменилось. – Мне не нужно ни слова от твоего брата – он нужен только для одного: для того, чтобы заговорил ты, – тот взглянул на Чарльза и застыл. – Жаль, что у него всего лишь одна рука.

– Нет! Не вздумай, Уильям! – тот ещё сильнее задёргался на стуле, скалясь и пытаясь сорвать скотч. – Без этого можно обойтись!

– Если бы без этого можно было обойтись – ты бы уже просто ответил, а не оттягивал.

Он посмотрел на левую ладонь связанного мужчины и застыл. Он медлил: «Без этого можно обойтись. Да. Уверен, без этого всего можно было бы обойтись. Не выстрели он. Или выстрели в меня. Но нет – он пожадничал. Теперь остались только я и он… Столько боли, что просто не с кем разделить», – медленно поддев ноготь безымянного пальца, охотник зажал его меж губами плоскогубцев и осторожно потянул на себя.

Чарльз замычал, пытаясь прокричать хоть что-то через туго завязанный жгут. Получилось откровенно плохо, но очень эффектно – жилы на его шее вздувались, лицо краснело, руки, вернее – рука вцеплялась свободными пальцами в стул так, будто хотела разломать его на части, но не было лучшего показателя, чем крик – высокий, пускай и сдавленный, порывистый и отчаянный крик…

Здоровые ткани всё не желали отделяться от мяса и даже тянули за собой «лишний» ноготь – тот, что находился под пальцем. Подобный метод пытки был одним из самых тяжёлых в физическом плане – нужно было тянуть достаточно медленно, чтобы просто не обломать ткани, и достаточно сильно, чтобы всё-таки выдернуть их полностью. Но неужели сын солдата, ученик наёмника, наёмник и просто лишённый всего старик не сладил бы с той проблемой?

Ему было действительно жаль, что тот не мог кричать. Смотря на бледно-жёлтый, немного окровавленный ноготь с кусочками мяса на внутренней стороне, Уильям действительно жалел, что его обладатель не имел возможности кричать – может быть, хоть так его злость, его боль и ярость немного поутихли бы – от вкуса чужих страданий.

– Ублюдок, – старший Брат, опустив голову и отвернувшись, шептал сквозь зубы. – Ублюдок.

– Имя?

– Имя?! Да я убью тебя!

– Убьешь? – покосился он на того через плечо. – Ну давай. Давай. Могу даже оружие одолжить, – он подошёл и, вытащив револьвер из кобуры, положил его старику на ноги. – У тебя тридцать секунд. А пока ты убиваешь меня, советую начать говорить, – младший рывками пытался вырваться из пут, буквально подпрыгивая со стулом, пока Уильям всё рассматривал ноготь. – Разве тебе не хочется разбавить ожидание следующего ногтя приятной беседой?

– Пошёл ты!

– О, я то пойду.

– Нет! Стой! – тот остановился. – Давай… Давай поговорим…

Хантер улыбнулся и кинул инструмент на стол. Вольно, очень неспешно он вернулся в соседнюю комнату и, сев рядом с Братом, осторожно закинул ногу на ногу:

– Давай. О чём?

– Я… не знаю.

– Ты же предложил, – он покосил голову в откровенно фальшивом удивлении. – И не знаешь, о чём будем говорить?

Чарльз метался из стороны в сторону, пытаясь вырваться и скуля от боли. Его брат смотрел на него широко открытыми глазами, в коих легко можно было прочитать страх и шок, и сжимал ручки кресла почти до крови.

– У тебя есть любимая песня, Илай? – тот никак не отреагировал, пялясь на вырванный ноготь, лежащий на полу. – Илай!

– Что?..

– Песня? – кивнул он на него. – У тебя есть любимая? Мелодия, может быть?

– Я не… Как ты можешь оставаться таким спокойным?

– Интересное название. Автор?

– Я спросил: как ты можешь оставаться таким спокойным?! – в его голосе слышался отчётливый надрыв.

– А что? Неужели в ваших делах всю подобную работу делал он? – кивнул Хантер на дверь. – Это всего лишь ноготь – подумаешь. Восстанавливаемая, скажем так, часть тела.

– Это живой человек! – Уильям резко помрачнел от тех слов и, поднявшись, пошёл к пленнику. – Мы приступаем к такому только тогда, когда нет другого выбора! Если бы можно было не стрелять твоего пацана, мы бы не!..

Раздался звонкий хлопок от удара. «Ты не смеешь… Не смеешь!» – скалился на того охотник. Он рывком вошёл в другую комнату и, схватив плоскогубцы, вцепился в ноготь. Пассатижи задевали кожу на пальце, но его это не волновало – сцепив руки, он одним резким движением вырвал кусок Чарльза с ошмётками последней фаланги среднего пальца. Сдавленный и приглушённый крик заполнил помещение перед ним, а мольба и брань – позади него. Когда он уже обхватил мизинец и потянул на себя, к нему неожиданно пришло осознание, что вот она – ярость, пришедшая на место боли. Нельзя было ей поддаваться, нельзя было давать волю своей тени. Держа инструмент одной рукой, он тихо засмеялся под себя, его голос отчётливо напоминал ему о ком-то другом.

– Он мертв. Мне плевать на то, какие у вас там моральные устои заведены – парнишка, в которого ты выстрелил, мертв. А россказни о том, что у тебя не было другого выбора – просто ложь. Жалкий самообман, прикрытый гордыней и жадностью. Ха… – он выровнялся и щёлкнул зубами инструмента. – В тему о самообмане, кстати: мертвецы ведь не рассказывают сказок, – успокоившись, он зашёл Чарли за спину, похлопав того по плечу, – некому поведать о ваших неудачах, запятнать ту драгоценную репутацию, что ты так восхваляешь – лживый образ, созданный тобою для себя же самого. Репутация… Это благодаря тебе репутация твоего брата такая хреновая – не давал ему «довести всё до конца» и, в итоге, получал живых свидетелей его зверства? – тот молчал в ответ. – Вот это поэтично – один не даёт другому стать чудовищем, а второй не забывает напоминать первому, что тот не человек. Эх… Как же жаль, что у него одна рука, – он похлопал того по щеке, – как же жаль, что она у него одна.

– Те же понимаешь, что это была просто работа… – всё повторял тот. – Ты же понимаешь… Ты же сам творил то же, что и мы!

– То есть… – он бросил плоскогубцы прочь и по-хозяйственному начал раскладывать иглы на столе. – Если поставить на моё место любого другого в идентичных обстоятельствах, то он просто уйдёт, услышав твою отговорку? – Брат застыл. – Да, я делал то же, что и вы, но даже при всей своей… непрофессиональности, как ты сказал бы, я знал одну простую вещь: в работе нельзя всецело полагаться на план и нельзя оставлять свидетелей. Тебе стоило пристрелить сначала меня, но нет – вы решили… убить двух зайцев. Меня – живым к Джеку, а Ви – мёртвым к… к кому там?

– Лучше тебе не знать.

– О… – тот скорчил серьёзную гримасу, обхаживая младшего. – Это точно – лучше мне и не знать. Джек наверняка мёртв, Генрих – тоже. Все мои нити, ведущие к Золоту, как к заказчику этого убийства, оборваны – нечего вить новые.

Он взял со стола несколько игл и подошёл к Чарльзу. Всё то можно было бы сделать просто молотком – один удачный удар вогнал бы иглу под ноготь так глубоко, что вытаскивать её пришлось бы уже щипцами, но нет – старик предпочитал медленно заводить её, смотря на небольшую струйку крови.

– Ты ведь понимаешь, что это история о жадности? – шепнул он, вонзая вторую в указательный палец. – Твоя и твоего братишки? Что если бы вы решились сразу убить нас обоих, то остались бы в выигрыше?

– Мы не хотели!..

– Заткнись уже со своей лицемерной человечностью, – резко обернулся он. – Я слышу это в твоём тоне голоса – оправдание. Жалкое, неуверенное, натуженное. Вам плевать. Вам было плевать. Да и о чём это я? Ты ведь застрелил его. Прежде всего ты решил, что лучше было бы угодить всем сразу ради наживы, что лучше бы угодить самому себе, а не думал о том, правильно ли это, – Чарли кричал всё сильнее. – Вы оба заслуживаете умереть.

– Так убей!

– Ха… Ха-ха-ха-ха-ха… Сколько верности своему делу.

В какой-то миг он взглянул на Чарльза – пальцы того сильно пульсировали, а те, что были с иглами – медленно напухали. Казалось бы, достойное начало, хорошая расплата за то, что сделал Илай, но боли от того меньше не становилось – не Чарльз произвёл тот выстрел, не Чарльз должен был сидеть на том стуле. Всякий раз смотря на лицо старшего Брата, Уильям думал, что стоило покончить с ним ещё там – добить его камнем на полу.

«Слишком лёгкая смерть», – Джонс действительно был прав в своем изречении, но он не учёл обстоятельства. Слишком лёгкой была смерть именно для Илая – того, кто, по задумке, не должен был пострадать ни в коем случае, ведь именно его слабость была самой очевидной, пускай и лежала не в физической боли. Он стоял в дверном проёме и отлично понимал, что именно там и застрял – между желанием и потребностью, между вынужденными пытками и праведной местью, между виновным и невиновным Братом. Лишь мысль о том, что, принося боль соучастнику, он ещё больнее ранил убийцу, грела Хантера достаточно сильно, чтобы он не сорвался. Но только она.

– Держись, братишка, держись… – тот смотрел в пол и тихо кашлял, стараясь не поднимать глаз. – Мы выберемся отсюда.

– Имя, Илай.

Но ничего не раздалось в ответ. Уилл кивнул и неспешно пошёл к выходу – ему нужен был перерыв. Духота помещений, замкнутость, запах крови – если тот, кого пытают, превращается в мученика, то тот, кто пытает, часто превращается в животного в подобных условиях. Ещё в далёком детстве он видел один фильм о таком – как общество людей, замкнутое и освобождённое от законов, очень быстро сошло с ума. Нельзя было поддаваться тени, нельзя было поддаваться ярости.

Поход по лестнице наверх давался тяжело – боль в ноге часто была куда более, чем сильная – нестерпимая, очень острая. Она напоминала ему, зачем он это делал, за что он это делал – чтобы тот же запах крови не взял над ним контроль окончательно.

– Скажи, – вдруг заговорил старший, – а то я всё понять не могу: ты правда поверил в то, что пацан носил в себе вакцину? Прямо как в старых фильмах – один единственный на весь мир, да? – Уильям остановился на лестнице, но молчал. – Надеюсь, что нет, потому что… Какой же бред… Впрочем, как и попытки твоего брата или кто он там был вразумить или обмануть тебя – я им сразу сказал, что ничего не выйдет. «Мы работаем над вакциной»… Сорок семь лет прошло. Неужели, имея средства, кто-то не сделал бы её уже? А даже, если так – пойми, что парнишка был одним из многих, просто результатом селекции, если я правильно понял. Нет никаких шансов на то, что он хоть что-то значил для мира, и нет смысла горевать из-за упущенного шанса, потому что… Чёрт, да шанса даже не было как такового – тебе в принципе должно быть плевать! Ты!.. Ты вообще здесь? – он попытался оглянуться, но не смог увидеть Хантера прямо позади себя. – Скажи хоть что-нибудь.

Он молчал. Конечно, это была провокация, конечно, не стоило на неё обращать внимания, но боль была не согласна, и тень была не согласна – старик отчётливо видел тёмную фигуру, стоящую перед Илаем, и она полосовала его всеми существующими в мире лезвиями, избивала, ломала каждую кость и клеточку, извивалась от всего того, что приходилось держать внутри себя.

Однако он лишь улыбнулся. Всего-то взглянув вперёд себя, на Чарли, он улыбнулся – может быть в том, что он делал, и не было той справедливости, что так требовалось его нутру, но было ли то приятно – заглушать свою боль чужой? Несомненно. Если кому-то хреново, а другому плохо, то второму всё ещё лучше относительно первого.

Вернувшись обратно в комнату, Хантер приложил к мизинцу младшего Брата лезвие своего ножа и незамедлительно ударил по нему второй рукой. Раздался хруст кости, затем – дерева, а только затем – хриплый стон. Небольшая струйка крови тут же была остановлена, а рана – прижжена наживо зажигалкой. Наёмник бросил старику отрубленный палец на ноги и вновь поплёлся прочь.

– Думай в следующий раз, – хлопнул он того по плечу, пока тот всеми силами пытался вырваться. – Скоро вернусь. А ты поразмысли пока над тем, что у твоего братца не так много пальцев, чтобы вот так препираться.

***

В кастрюле над камином кипела вода. Вернувшись с охоты, он сидел в абсолютной тишине и, смотря на огонь, слушал, как Илай пытался достучаться до Чарли, как пытался сорвать с себя многочисленные путы. Надежда – это было самым сильным оружием старшего Брата. Не выдержка, не подготовка, не упёртость, а именно она – надежда. Пока он считал, что есть шанс выбраться, пока он думал, что растягивание времени поможет ему – он не стал бы сотрудничать. Его слепая, безнадёжная, казалось бы, вера подкреплялась и одним простым осознанием: они не нужны Уильяму «Из Джонсборо» Хантеру – ему от них нужно только одно имя.

Сделав себе кофе, он сел напротив кучи различных радио и прочих приборов связи – то был его козырь. Он не был уверен до конца, осознавал ли Брат Илай то, что мог, по-факту, соврать и назвать любое имя, но та куча электроники, груда настоящего золота в две тысячи четвёртом году была его тузом в рукаве – он мог связаться с Библиотекарями.

У кого же ещё, казалось бы, можно было узнать, кого похитили Братья? Но он боялся даже прикасаться к тому столу – его пугало осознание того, что похищенным мог оказаться кто-то из близких ему. Шерри, Боб, Брюс, Алекс, Дана – любой из них по неосторожности мог быть схвачен, мог быть убит. И страх заключался даже не в том, чтобы услышать это собственными ушами, а в том, чтобы услышать, что ему скажут за это. Обвинят ли они его – остальные? Возненавидят ли? А если и нет – искренне ли они его простят? Потеря одного означала бы потерю всех, так что он просто бездействовал – смотрел на подаренный ему термос и молился, чтобы тот, кого схватили, будь то даже Сэм из Эволюции, был жив.

Тихий шёпот превратился в настоящий крик – Илай пытался взывать к своему брату, но тот, разумеется, даже не реагировал. Да, кто угодно, взятый в плен теми двумя выблядками, должен был быть жив, но всё ещё нужно было узнать, кто это. И если первый вариант был: спросить у Библиотекарей подтверждения слов старшего, то второй, увы, был навсегда недоступен после вчерашних подготовок – спросить у Чарли.

Уильям то ли улыбнулся, то ли оскалился, слушая крики. В нём боролись два равносильных ощущения – отвращение от того, что он сделал, и удовольствие от того, что испытывал убийца Ви. Но нужно было продолжать. «Помни, – взял он кофе да ещё один стакан с жидкостью и пошёл к лестнице. – Это не ради тебя».

***

Он неспешно вошёл в подвал, вспоминая текст какой-то незамысловатой песни. От спокойствия и уверенности Брата не осталось и следа – он метался из стороны в сторону, напрягал все силы и кричал, словно загнанный зверь. Ответом была только тишина.

– Почему он меня не слышит?!

– Водички? – Уилл поднял стакан чуть выше.

– Я спросил: почему он меня не слышит?! – с уст Илая срывалась слюна.

– Учти вот что, – он сел на стул и, поставив стакан на столик рядом, надпил из термоса, – человек может жить без еды индивидуально долгий промежуток времени – зависит от организма, а вот без воды – пару дней, максимум. И это явно не столько, сколько ты хочешь, чтобы он продержался. Ты же в курсе, что ты-то останешься жив до конца в любом случае? А вот он может и…

– Что с ним?!

– А вот он может и умереть. Когда угодно. Вскоре ему придётся ампутировать пальцы, потому что наверняка пойдёт инфекция, воспаление и, как следствие, гангрена. А мне придётся перейти на запястье. На кисть, на плечо, на торс… Пара ржавых ножниц прикончит твоего братишку с небывалой жестокостью – очень медленно. И главное, что во всём этом будешь виноват только ты, – улыбнулся тот. – В конце концов, у него ведь нет выбора.

– Хватит давить мне на жалость, ублюдок! Думаешь, я не понимаю, что стоит мне назвать имя, и ты нас прикончишь?!

– А если не назовёшь? Тебе хватило ума понять, что сотрудничество со мной гарантирует смерть, но не хватило, чтобы осознать, что игнорирование – тоже. Только более медленную, более изощрённую. Поверь, он не продержится до прибытия Золота сюда. Не продержишься и ты, если мне придётся переключиться. Сотрудничай… И да – что там с любимой песней?

– Иди к чёрту!

– Уверен? Точно уверен? – тот молчал, скалясь. – Хорошо. Но прежде: водички? – тот всё ещё молчал. – Так и знал, что ты не согласишься.

Он рывком поднялся из-за стола и, войдя в другую комнату, прыснул содержимое стакана в лицо Чарльзу. Илай даже не успел понять, в чём дело, как охотник достал зажигалку и поднёс её к лицу младшего.

– Не назовёшь имя? – глаза старшего забегали, он не знал, что ответить. – Ты же не можешь быть уверенным в том, что это не бензин – запах стоит повсюду. Стоит ли так рисковать, а? Думаешь, зря упомянул, что могу переключиться на тебя? О, и это, кстати, будет куда приятнее и куда медленнее, потому что мне это будет в кайф! Потому что ты, выблядок, этого заслуживаешь! Ну так что, а? Давай я даже посчитаю до трёх. Раз, два…

Но старший лишь молчал – его испуганный взгляд вмиг превратился в то же самое хладнокровие, что было у самого Хантера.

– Столько распинаться о том, что ты попытаешься сохранить его живым подольше, чтобы потом выплеснуть ему бензин на лицо и поджечь? – на лице старика появилось подобие улыбки, пробивающееся через страх. – Нет, Уильям, не верю – это вода. Нет и шанса, что ты повредишь его лицо.

Хантер тоже улыбнулся – разумеется, тот был прав. Но мгновением позже, он отбросил стакан и нанёс резкий удар прямо по носу младшему. Тот замычал от боли, а из носа и по контуру переносицы начала сочиться кровь.

– Язык твой – враг твой.

– Я… Ты… Ты же понимаешь… Осознаешь, что ничего тебе не скажу, если он заразится?!

– Очень глупо звучит с твоей стороны. Мне ведь от тебя только и нужно, чтобы ты мне сказал имя, а ты не хочешь смерти своего брата, хотя именно твоё молчание её приближает – то, что ты сейчас пытаешься ставить мне ультиматумы, – подошёл он к нему, – не только не разумно, но ещё и очень абсурдно, ведь всему виной здесь только твоя твердолобость. Всё держишься своей хвалёной человечности, всё пытаешься обвинить меня в чём-то. Я, вообще-то, даже диалог пытаюсь завести, – он присел на одну ногу, поравнявшись взглядом, – понимаю, что ни к чему запугивать того, кто знает, как работают пытки, но ты строишь из себя типичного заносчивого идиота, – он приблизился к нему вплотную. – Поверь, мне больших усилий стоило не прирезать тебя ещё спящим, как грёбаную свинью, больших усилий стоит терпеть твою приторную упёртость прямо сейчас, а ещё больших – не думать о том, что я могу убить вас обоих в любой момент. Сделай мне одолжение – перестань выёбываться.

Но Илай лишь молчал, высоко задрав нос. В каком-то смысле, это было даже хорошо.

– Ты знаешь… – он сел на стул рядом и взглянул на своего врага. – Ещё позавчера я копал могилу. Долго, даже слишком долго. Мокрый, местами, снег, холодная и твёрдая, как камень, земля… Спросишь, зачем я это сделал? Я не смог его сжечь. В какой-то момент я подумал, что… Раньше у меня как-то хватало на это смелости. Раньше я удивлялся тому, почему некоторые предпочитали рыть могилы, ведь это, как я считал, служило напоминанием о человеке, о его смерти и жизни в целом… Оказалось, что я был полностью прав – это служит напоминанием о человеке, о его жизни и о его смерти, но именно это и является той причиной, по которой люди не хотят кого-либо сжигать… Такая… Перемена мысли, что ли? Смена приоритетов? Ничего не стало другим, но изменилось слишком многое… Кажется, я становлюсь старым.

Илай, улыбнувшись, легонько закивал, но тут же забылся в кашле – он тоже был стар для того, чтобы начинать заново. Слишком стар.

– А ты? Ты смог бы сжечь его? – кивнул Уилл обратно. – Если бы пришлось?

Старший долго молчал. Непонятно, то ли считал тот вопрос проверкой, то ли сам никогда не задумывался над ответом – старшие ведь всегда умирают первыми, верно? Всегда должны.

– Если бы смог добраться до тела, – медленно и осторожно начал он. – Если бы у меня было время… Нет – всё равно сжёг бы. В любом случае.

– Это хорошо, – Уильям, приложив усилия, встал на ноги и, прихрамывая, пошёл к выходу. – Учитывая то, что от него останется, я выполню твоё желание, – голос вновь звучал слишком спокойно. – Продолжим завтра.

***

Он всё не спал, слушая треск дерева в камине, посматривая в окно на светлую и безмятежную ночь. Держа в руках тот самый камень, коим он бил Илая, Уильям чувствовал, что его нельзя было взять нормально, им нельзя было пользоваться, как оружием – угловатой формы, с острыми краями, очень широкий он всё выскальзывал из ладони и почти не помещался, но стоило ему услышать его стук о дерево, как он тут же видел перед собой ту картину – как он замахивался им, как наносил удар, слышал выстрел.

Трудно было спать. Нет – спать было невозможно. Всякий раз, когда он закрывал глаза, он слышал крик сотен и сотен голосов: о том, что это он был виноват; о том, что старался недостаточно; о том, что позже был недостаточно жесток. И пускай он знал, ощущал по своему сердцебиению и агрессии, что это говорил не он, отделаться от тех голосов он не мог. Все те его усилия жить с его недугом, все те старания лопнули в момент выстрела, как и во все предыдущие разы – всякий раз, когда он переживал сильный стресс, ему приходилось вновь бороть это в себе – свою тень.

«В вас будто что-то сломалось внутри», – о, он точно был прав. Как добродетель порождает добродетель, так и насилие порождает только насилие; кровь живёт в крови, а жестокость рождается из жестокости – у всякого дерева есть корни, но когда они полностью заполняют человека, когда он не представляет, что от кого-то другого может исходить что-то другое, что его злобу попытаются простить или его протянутую руку отгрызут, оставив ему лишь мясо – вот тогда он ломается, перестаёт воспринимать мир таковым, какой он есть, и начинает жить в собственной правде, в собственных цветах. А у того, кто живёт в собственной правде, не существует неправоты, не существует лжи от себя, потому что никогда не было истины – только его правда. «И не вижу я зла, так как слеп ко всему».

Так и случилось со многими людьми – у них исчезла истина. Правильно ли было убить Ви? Смотря, для кого. Правильно ли было не убить? На то тоже не дать однозначного ответа. Уильям сидел и, пялясь в пустоту, отчётливо понимал, что Илай не считал себя неправым – для него это действительно было просто работой. Впрочем, как и он сам не считал неправым себя. «А если взглянуть со стороны морали?» – но в том и была проблема – не было морали, не было каких-то рамок, был только он – эгоизм. Желание одного оказалось доступнее желания другого.

Хуже всего было то, что именно эта схожесть, это почти идентичное мышление двух похожих по характеру людей и отвращало Уильяма – ему была противна мысль, противно само осознание того, что так, скорее всего, поступил бы он сам. Более того: что он так уже поступал. Нет, не он. Это точно был не он – кто-то другой, кто-то более корыстный, кто-то, не знающий никого, кроме себя – не он. Теперь он бы так не поступил… Он бы так не поступил?

Двадцать восьмое ноября две тысячи восемьдесят четвёртого года

Дверь в подвал со скрипом открылась, тут же прыснув на Хантера волной духоты и жара, исходящей оттуда. Сонный, он едва перебирал ноги и, стараясь не опираться на простреленное колено, тащил за собой старый лом. Ступенька за ступенькой, ступенька за ступенькой.

Ему так и не удалось поспать. Каждую минуту, каждую секунду, приближающую новый день, в нём боролись два существа – Уильям из Джонсборо, желающий как можно более кровавой расплаты за всю ту боль на пару с напрасно отнятыми жизнями, и Уильям Хантер, понимающий, что если бы Ви был рядом, если бы он хоть как-то мог повлиять на то, что должно было произойти – он бы не дал ему превратиться в чудовище, он возненавидел бы его за это. Справедливость и прощение никогда не идут вместе, и, как бы ему ни хотелось остаться посередине, приходилось выбирать.

– Утречка, – щека старика вновь завыла от удара. – Продолжим?

– Воды… – едва выговорил тот. – Дай ему воды.

Тот открыл дверь и взглянул на младшего: как и ожидалось, пальцы с гвоздями опухли; отрубленный и прижжённый после неровно покрылся коркой после, судя по полу, небольшого кровотечения; пальцы без ногтей выглядели совершенно нормально – с высохшей кровью по краям, немного набухшие.

– Он в порядке, – ответил Уильям.

– Здесь же невозможно дышать, а у него… – старший тоже покрылся потом из-за духоты. – У него ещё может быть жар из-за воспаления – дай ему воды.

– Подождёт полудня. Да и вообще, если мне не изменяет память, вчера ты отказался от воды.

– Это было вчера!

Он зашёл тому за спину и, взяв инструмент, потащил его к своему столу.

– Хорошо сказано – «вчера»… Перейдём к сегодняшним правилам, – он задрал рукав рубашки, и поправил свои часы. – Сейчас я запущу секундомер. Всякий раз, когда кто-то из нас будет говорить, я буду останавливать его. Как только он достигнет пяти минут, я сломаю твоему брату палец на ноге, – кивнул он в сторону Чарльза, – и счёт пойдёт заново. Никаких исключений, никаких перерывов, а счётчик будет идти даже во время получения нашим Чарли наказания. Хочешь спасти своего брата? Говори, – он снял часы с руки и нажал на копку секундомера. – Отсчёт пошёл.

Но старший, как ни странно, всё равно молчал – он пристально смотрел в глаза Уильяму, на чьем лице сама собою появилась лёгкая полуулыбка, и ждал. «Думаешь, не ложь ли всё это? – тот смотрел на Илая и тоже не издавал ни звука. – Хочешь проверить, зная, что ломать будут не тебя? Вот это забота».

Стрелки медленно подходили к нужному числу. Четыре, четыре тридцать – из-за тишины время тянулось, словно резина, а лёгкий ветерок потоков пыли, курсирующих от стены к стене, казался настоящим грохотом. Это было войной на истощение – заговоривший первым признался бы, что нуждался в беседе больше, чем второй, что был готов стерпеть собственные гордость и предубеждения. Уильям не был готов на такое – он скорее выбил бы Илаю пару зубов или вырвал пару ногтей, чтобы тот тоже почувствовал вкус своего любопытства; скорее бы убил, но не дал даже шанса предполагать, что у того было преимущество.

Пять. Поднимаясь на ноги, он сбросил секундомер и тут же запустил его заново, неспешно и очень демонстративно нажимая на кнопки. «Ты сам виноват в этом», – говорили его движения. Он взял лом одной рукой и неспешно пошёл в соседнюю комнату, волоча его по полу. Шаг, шаг, шаг. «Думаешь, я остановлюсь? – он смотрел на спящего Чарли и старался не оборачиваться. – Очень зря. Очень зря».