Текст книги "Коронованный наемник (СИ)"

Автор книги: Serpent

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 61 страниц)

– Садись, рассказывай. Я добрых вестей ждать давно зарекся.

Тугхаш вздохнул. Потом подошел к столу, на котором стоял глиняный кувшин, плеснул из него в кубок, но Сармагат грубовато вынул его из пальцев гостя:

– Не пей эту отраву, крепка больно.

Однако Тугхаш лишь пожал плечами и наполнил другой кубок:

– А я того и хочу.

– Чего упрямишься, али разозлить хочешь? – орк прищурился, но юноша отхлебнул из кубка и спокойно повернулся к Сармагату.

– Нет. Для храбрости хмель потребен. Выслушай, прошу, да не ярись попусту…

Орк осушил отобранный у Тугхаша кубок и скрестил на могучей груди когтистые руки:

– Слушаю, что за печаль приключилась? – проворчал он, сдвигая брови.

– Совсем в княжестве беда, Сармагат, – проговорил воин, сжимая ножку кубка так, что несколько темных капель расплескались по полу, распространив по залу крепкий запах алкоголя, – Рабов Слез все больше делается. Не пойму, то ли совсем Плачущая Хельга рассвирепела, то ли уж новые какие причины нашлись.

Орк слегка склонил голову:

– И это вся беда? Что крестьяне хворают? А мне-то что за дело до того? – вкрадчиво и холодно вопросил он.

Тугхаш вскинул голову, но отвел глаза под пристальным взглядом Сармагата:

– Но то ж люди… Они-то перед тобой чем провинились?

Орк пожал плечами:

– Да ничем. Только не пойму, какого ты ответа ждешь. Я не повинен в этой хвори, Тугхаш. До людей мне дела нет. Так отчего я должен вмешиваться?

– Потому что ты… ты…

– Я тот, кто я есть, – отсек Сармагат, – это люди вечно стремятся объять все, что померещится им с похмелья или с чужих россказней. У меня же свои заботы. Еще один Раб Слез – что ж, еще один будущий воин. И не моя вина, что люди бегают на поклон к Плачущей Хельге. А ведь я был уверен, что первых же десяти Рабов хватит, чтоб люди навсегда забыли к ней дорогу. Если же люди столь глупы – кто я такой, чтоб учить их уму-разуму?..

– Ты Сармагат! – юноша взвился с кресла, лицо его раскраснелось, глаза заблестели, – ты мудрее и сильнее, так направь хоть малую часть своих сил на благо!

– Какое, к Мелькору, благо, Тугхаш! – заревел орк, – я многое готов сделать по твоей просьбе, но не впутывай меня в жалкие жизни безмозглых скотов!

– Скотов? – воин тяжело дышал, из-под коифа стекали капли пота, – ты не смеешь, Сармагат! Только не ты, не ты, который держал в руках мою жизнь, а теперь держишь и душу!

Несколько секунд юноша ловил воздух ртом, словно ища нужные слова, а потом грубо и отчаянно выругался, развернулся и бегом бросился из зала.

– Тугхаш! – несся вслед рык орка, – Тугхаш, погоди!

Эхо разнеслось по извилистым коридорам, слишком длинным, чтоб донести обратное эхо удаляющегося стука копыт.

====== Глава 11. О безумцах отчаянных и безумцах фальшивых ======

Корона осталась в запертом сундуке, вместе с затканным серебром камзолом, перчатками тонкой выделки и прочими красотами, радующими глаз, но мало удобными для серьезного дела.

Старинные ворота Тон-Гарта с надсадным скрежетом захлопнулись позади Леголаса, эльф накинул на голову капюшон простого охотничьего плаща и вскочил на коня. Утренний лес, стеклянно-хрупкий в глянце ночного инея, безропотно объял Леголаса своей рассветной тишиной, и принц направил скакуна в обратном направлении, той же дорогой, какой привел отряд в столицу лесного княжества. Ему предстояло рискованное и, говоря начистоту, сомнительное предприятие…

Три последних дня песком осыпались меж пальцев, оставив полные пригоршни домыслов, клеветы, сплетен и догадок. За эти дни к Леголасу наведались из фортов двенадцать гонцов: остаться без защиты эльфов ирин-таурцы не решились, а потому уже в первый день ультиматума к десятникам потянулись визитеры. Хмуро, неохотно, поминутно взывая к Эру, Валар и прочим покровителям, нервно комкая в руках шляпы и шейные платки, крестьяне заводили рассказы… Они были полны суеверного вздора, нашпигованы поверьями и приметами. В них хватало хвастовства, а также явной лжи. Но в горе породы всегда можно отыскать хоть несколько крупиц золота. Леголас, словно алчный старатель, окунулся в мутную реку сведений. Неутомимо просеивая донесения, сравнивая, обдумывая, выискивая закономерности, он все же нащупал зыбкие очертания первых догадок. Итак, в основном странный недуг поражал мужчин, молодых, полных сил и здоровых. Как правило, это были охотники, дровосеки, рыболовы, и прочий люд, чей повседневный труд каждый день уводил их из деревни. Среди хворых не нашлось ни одного ребенка, так же болезнь не коснулась тех, кто был убог здравием – калек или слепых, и почти не затронула людей самых преклонных лет. Из всего этого Леголас заключил, что источник болезни гнездился не в человеческом теле, как это бывает с некоторыми людскими хворями, вроде чахотки или подагры. Болезнь подстерегала людей в лесу, в этом эльф уже не сомневался. Но что вызывало ее? Леголас, сам большую часть жизни проведший в лесу, превосходно знал о существовании вредоносных паразитов, ядовитых растений и прочих опасностей, что грозят в чаще невежественному путнику. Но ему казалось нелепым предположение, что некий клещ или орех могут стать причиной столь чудовищных изменений в природе живого существа. Он уже знал, что укусы самих недужных не были причиной заражения – большинство больных были совершенно невредимы. Видимо, хворь эта вовсе не передавалась между людей. Так где же зерно беды? В пище? Но все крестьяне ели одни и те же лесные плоды, дичь и рыбу. Вода? Но мало ли веков обитатели княжества рыли на своей земле колодцы и пили из рек? Однако эти вопросы порождали множество других. Крестьяне клялись, что не видели оборотней до столкновения на просеке, и в Ирин-Тауре вообще не знали, как продолжается болезнь после того, как обезумевший недужный уходил в лес. Люди пропадали не раз, и в лесу нередко находили растерзанные трупы, но княжество во все времена было населено варгами, и нападения хищников никогда не были из ряда вон выходящим событием. Так куда же деваются больные? Почему лишь несколько оборотней показались на глаза? Где они ищут убежища? Ведь судя по количеству пораженных недугом, оборотней должно быть немало… И почему существа эти почти неуязвимы для оружия?

Неважно… Все это было неважно… Лишь найти причину болезни, и тогда все вопросы обретут ответы сами собой.

…Вечер третьего дня застиг Леголаса в его покоях. На столе лежали кипы донесений, неисчислимые бумаги, исписанные самим принцем в поисках истины, сломанные перья. Бугристые наплывы воска там и сям топорщились на столе, двурогий шандал, будто зимний фонтан, был покрыт восковыми сосульками. Напротив принца лежал исчерканный лист, на котором виднелись колонки названий и цифр. «Тон-Гарт» – крупно значилось в конце списка, и напротив названия был размашисто выведен знак вопроса.

Откинувшись на спинку кресла, эльф потер уставшие глаза, а затем встал, расправляя нывшие от долгого сидения плечи. Несколько секунд он стоял у кресла, машинально пересчитывая пальцами в чернильных пятнах медные гвоздики на обивке спинки, потом подхватил лист со стола, сорвал с поручня кресла камзол и вышел из комнаты, на ходу натягивая его поверх основательно измятой туники. Ему нужно было поговорить с князем.

Иниваэль принял лихолесца незамедлительно. В жарко натопленных покоях князя было светло от множества факелов, и яркий этот свет не скрывал нездоровую желтизну княжеского лица. Поклонившись, Леголас опустился в предложенное кресло и начал:

– У меня к вам непростой разговор, милорд. Я провел в Ирин-Тауре месяц и почти не продвинулся в своих поисках. Однако сейчас мне удалось разговорить ваших подданных, и у меня появилось несколько важных вопросов к вам.

Иниваэль уже знакомым принцу жестом потянулся свести на груди плащ, но лишь беспомощно провел рукой по кафтану:

– Я слушаю вас, друг мой.

Голос князя был учтив и безжизненен.

Секунду помолчав, Леголас подался вперед:

– Скажите, ваше сиятельство, откуда население Тон-Гарта берет питьевую воду?

В лице князя ничего не дрогнуло, он так же спокойно ответил:

– Из Бервировых источников. Вся столица вот уже много веков снабжается их водами. Это весьма удобно еще и потому, что в случае осады враг не может оставить нас без питьевой воды. Пещеры Бервира не имеют доступа снаружи.

– Откуда столица снабжается продовольствием?

– Из деревень. Крестьяне обложены податями и уплачивают столице определенную долю скота, дичи, зерна и прочих продуктов. В последнее время, правда, в силу известных вам прискорбных событий, сбор податей был сложен. Обрабатывать поля и разводить скот стало опасно. Мне приходилось применять подчас суровые методы убеждения, опасаясь бунта в голодающем войске… как видите, все оказалось напрасно.

Леголас смолк на миг, словно что-то обдумывая, но вскоре продолжил:

– А кто большей частью живет в Тон-Гарте, помимо княжеской семьи и двора?

– Гарнизон и ремесленники, – пояснил Иниваэль, – крестьяне фактически кормят солдат. Как вы сами видели, я не держу пышного двора, помимо меня и дочери в замке всего пятьдесят три человека, включая охрану. Гарнизон же в лучшие времена был велик, а потому подати были вымерены с крайним тщанием, ведь селяне должны быть в состоянии их платить без ущерба для своего хозяйства. Восемь раз в год в Ирин-Тауре проходили большие ярмарки, где крестьяне и столичные ремесленники вели меж собой торговлю, она часто была обменной. Княжество небогато, но нам всегда хватало наших ресурсов, пока не разразился этот хаос. Кроме того, как я уже упоминал, орки до последнего времени были заинтересованы в добрососедских отношениях и нередко подкрепляли их кое-какими ценными подарками.

Эльф глубоко и пристально вгляделся в серые глаза князя:

– Милорд, в первые дни после моего приезда я обещал вам найти причину ваших бед. Но все, что мне удается выяснить, лишь порождает новые вопросы. Итак, корень необузданной кровожадности некоторых ваших подданных – суть болезнь, неизвестная мне, но страшно преображающая как души, так и тела… – Леголас развернул сложенный лист, что держал в руках, и вдруг умолк. А затем, еще не вдумавшись, правильно ли поступает, подчинившись порыву, спросил, – ответьте начистоту, князь, вы ведь знали об этой хвори. Вы не могли не знать.

Леголас понимал, что должен сейчас неистовствовать, требуя от Иниваэля объяснений, но во взгляде старого князя вдруг разверзлась пустая бездонная пропасть, и лицо его на миг показалось принцу лицом мертвеца. Потрясенный этим безмолвным, леденящим отчаянием, эльф невольно наклонился вперед и коснулся пальцами холодной княжеской руки, вздрогнувшей от прикосновения.

А Иниваэль поднял на Леголаса застывшие глаза и ровно проговорил:

– Конечно, я знал, друг мой.

Эльф не позволил себе поддаться гневу, ядовитой пеной вскипевшему где-то на дне разума:

– Однако вы просили от моего отца несколько иной помощи, ваше сиятельство, – негромко отчеканил он, – вам был потребен отряд для обороны от орков… Лихолесье откликнулось на ваш зов, князь, и что же? Вместо противника, к войне с которым мы были готовы, мы оказались перед неизвестным врагом, что прячется за спину скрытного сюзерена. Или же мне стоит сказать… лживого?

Но Иниваэль не опустил глаз. Прямо глядя на Леголаса, он с усилием выпрямил спину:

– Да, я солгал, ваше высочество. Но я уже говорил вам, что готов к бремени своего позора, – несмотря на самоуничижительные слова, в голосе князя звякнула сталь, и эльф вдруг почувствовал, что прежде этот человек был силен духом, – я знаю вашего батюшку, принц. Весьма недурно знаю. Король Трандуил не из тех, кто ради одного рыцарского порыва примет сделку сорта «спасите меня от неведомого зла, а я, ежели доживу, постараюсь в долгу не остаться». Нет, такое письмо оказалось бы в камине уже на третьей строке, друг мой. Посмотрите вокруг, принц. Еще полгода назад Ирин-Таур был сильным княжеством отважных и сплоченных людей, возглавляемых почитаемым монархом. А сегодня… Столица без гарнизона с никчемным князьком, разоренные деревни, деморализованные люди, боящиеся друг друга, неведомая болезнь, от которой нет спасения. И это с прошлой весны. Да, мы знали о хвори и прежде, но это была очень редкая беда, а ирин-таурцы не привыкли бояться одного удара молнии за час грозы. Княжеству грозила гибель. И потому я пошел на ложь, и ложью своей добился вашего прибытия. И теперь нет пергаментов и печатей, есть лишь вы и я. И я вновь прошу вас, найдите моего врага. Потому что и хворь, что косит мой несчастный народ, его рук дело. Взамен же вы получите столько бервировых кристаллов, сколько пожелаете увезти, и Лихолесье навсегда станет для орков запретным королевством. Не будет войны против Темного народа, в которой Лихолесье потерпит поражение. Если же вы пожелаете… лично вы, принц… я отрекусь от престола и провозглашу новым князем вас. Я не достоин своего титула и безропотно передам его в более умелые руки.

Леголас смотрел, как князь уверенно и спокойно произносит эти немыслимые слова мертвенно-серыми губами. Иниваэль не подыскивал фраз, не запинался. Он знал, что говорил, он был уверен в каждом слове, наверняка не раз продуманном и выбранном с ювелирной точностью поставившего на себе крест человека. И эльф медленно кивнул:

– Я найду его, милорд. Не сулите мне престол Ирин-Таура, мне не нужна ваша власть. Вы обещали плату моему отцу – и потому я приму ее. Мне же нужен покой в княжестве, что граничит с моим домом, только и всего. Однако ответьте мне, раз уж вы знаете, что у напасти, терзающей ваших подданных, есть виновник. Что порождает этот страшный недуг?

Иниваэль устало покачал головой:

– Этого я не знаю, принц, увы. Если б я знал, быть может, многое было бы иначе…

Глаза князя потухли, и эльф понял, что этот измученный человек ничего более ему не скажет. Встав с кресла, Леголас поклонился. Уже подходя к двери, он обернулся к Иниваэлю:

– Я прожил почти три тысячи лет, милорд. Это немного, но я успел узнать немало важных истин. И одна из них научила меня, что ничего в мире не берется из пустоты и ничто в пустоту не уходит. Если есть телесная болезнь – у нее есть телесная причина, и о ней хоть кто-нибудь, но непременно знает. А еще – она хоть как-то, но непременно излечивается.

Дверь закрылась за лихолесцем, а князь протянул руки к камину – они вечно зябли, и огонь уже давно не отогревал их.

– Вы правы, принц, – вполголоса пробормотал он, – любая болезнь излечима. Но, увы, порой лечение запаздывает.

…Стремительно шагая по коридору, Леголас вдруг ощутил в руке смятый лист, забытый им во время непростой беседы. Остановившись под факелом, он вновь развернул его. Что ж, кое-что все же прояснилось…

На желтоватом листе, испещренном зачеркнутыми строками, машинально нарисованными в раздумьях листьями, конскими головами и ничего не значащими узорами, были выписаны в колонку названия двадцати семи деревень. Против каждого из них значилось число жителей, пострадавших от эпидемии. В одних болезнь бушевала, словно разъяренный бык, в других задела лишь немногих. И лишь в Тон-Гарте, самом большом и оживленном поселении Ирин-Таура, не приключилось ни одного недужного. Ни единого…

Холодное, уже совсем зимнее солнце тусклым слепым кругом угадывалось сквозь сизую пелену облаков. Гнедой жеребец Леголаса вскачь несся вперед по тропе, вспугивая куропаток и неприметных серых лисиц, бесшумно скрывавшихся в кустарнике. Облетевшая листва, мешаясь с подгнившими сосновыми иглами, выстилала тропу волглым ковром, превращавшим топот копыт в глухой перестук. Птичьи голоса и гортанный хор разноголосого кваканья предостерегали, что слева, за стеной мокрых стволов скрывается болото.

Он был в дороге с самого рассвета и отмерил неблизкий путь. Последние покинутые деревни остались позади, лес обступил эльфа бестревожными чащами, лишь эта единственная тропа уводила коня все дальше, туда, где за холмами протекала неширокая, быстрая река, отделявшая эту опостылевшую Леголасу землю от родного Лихолесья. Но путь эльфа лежал не так далеко. Достигнув того места, где отряд его впервые повстречался с шестерыми лучниками в плащах, Леголас придержал коня и снял с ремней лук. Пусть этот способ был ненадежен, но пока лихолесец не нашел иного…

В колчане теснились двадцать стрел, каждая из которых была туго обмотана листом пергамента, закрепленным шнуром. Вынув первую стрелу, эльф прицелился и спустил тетиву. Свистнув, стрела глубоко вонзилась в ствол высокого дерева, а лихолесец вынул следующую. Два часа спустя в двадцать деревьев на площади леса не менее трех лиг окрест было воткнуто по стреле. Леголас выбирал приметных лесных патриархов, видных издалека и обладавших достаточно податливой корой, чтоб наконечник стрелы надежно засел в нем. Ну вот. Теперь оставалось надеяться, что кто-нибудь из приспешников неуловимого Йолафа обнаружит его послание… а еще, что он соблаговолит передать его мятежному рыцарю… а еще, что тот откликнется на письмо… ну и, конечно, – тут Леголас сам улыбнулся своим мыслям, – что его самого не пристрелят на обратном пути из этой глуши…

Дорога к Тон-Гарту показалась принцу долгой и скучной – оставленные обитателями деревни наводили тоску размокшей соломой крыш и потемневшими от дождей частоколами, местами просеки превратились в вязкое глинистое месиво, грязная вода стояла в колеях от проехавших телег, и гнедой замедлял шаг, чтоб не поскользнуться. Вдобавок Леголаса мучил голод, и лихолесец досадовал, что положился на несгибаемую эльфийскую природу и не взял с собой даже куска хлеба, торопясь покинуть замок на рассвете.

Однако, как ни утомителен был путь, а он тоже близился к концу. Старинный донжон Тон-Гарта уже тускло блестел вдали мокрой крышей, и напитавшийся холодной сыростью стяг бессильно трепетал на шпиле.

– Вот почти и добрались, дружище, – эльф одобрительно похлопал коня по холке, и гнедой глухо заржал в ответ, встряхивая влажной гривой, словно отвечая хозяину на ласковые слова.

Уже лес начинал редеть, и шире становилась тропа, и солнце устало кренилось к западу. Леголас приближался к обширной поляне перед ведущей к замку просекой, как вдруг, будто в насмешку над долгой и неправдоподобно благополучной поездкой, из леса раздался пронзительный женский крик:

– Нет!!! Прочь, не смей!!!!

Эльф осадил коня, ловя эхо этого неожиданного вопля, развернул гнедого и устремился прочь с тропы в хаос сосновых стволов и истрепанного осенью кустарника. Крик повторился, переходя в полузадушенный стон, где-то совсем неподалеку слышались звуки борьбы и приглушенное рычание. «Снова…» – Леголас дал гнедому шенкеля, но тут же осознал, что быстрее конь в лесу скакать не сможет. Не сбавляя хода, спрыгнул с конской спины и бросился на шум, выхватывая кинжал. Вскрики, рычание, треск слышались совсем рядом, но эльфу казалось, что он продвигается непростительно медленно.

– Помогите!!! Не смей, не трогай меня!!!!!

Сапоги оскальзывались в мокрой хвое, плащ цеплялся за кустарник. Леголас рванул фибулу, грубая зеленая шерсть соскользнула с плеч наземь, и лихолесец понесся вперед, сглатывая клокочущую в горле брань. «Сколько же их, сколько этих сумасшедших девиц, что, очертя голову, не слушая никого, ни о чем не рассуждая идут в леса, надеясь, что их любовь исцелит несчастных, бывших прежде их мужьями и братьями?..». Вот последние стволы, переплетенные косматыми зарослями ежевики, и за ними на земле бьется хрипло вскрикивающий, плачущий, гортанно рычащий клубок. Сминая колючие ветки, Леголас прорвался к нему и ощутил, как голову затапливает огнедышащая волна бешенства, гасящая разум и высвобождающая лишь отчаянную жажду убийства: на земле билась женщина, придавленная к мокрой траве грузным мужским телом в лохмотьях. Подол сюрко жертвы был разорван, и недужный, по-звериному рыча, пытался прижать ноги сопротивляющейся женщины к земле. Ни насильник, ни жертва, поглощенные борьбой, не слышали, как из чащи на прогалину вырвался невольный свидетель. В два шага достигнув места схватки, Леголас, забыв о кинжале, незатейливо рванул на себя безумца и ударил кулаком в челюсть. Недужный рухнул на траву – покрытое грязью, изборожденное царапинами лицо исказилось, в бессмысленных глазах затрепетало что-то, и бывший человек оскалил зубы. Но эльф схватил безумца за грязное рубище и занес над ним клинок… Леголас и сам не успел понять, когда произошло преображение. Глаза рычащего монстра вдруг вспыхнули самой неподдельной паникой, и оборванец громко, отчаянно завизжал:

– Не убивайте меня, милорд эльф! Помилуйте, заклинаю Эру Единым!

Ошеломленный лихолесец замер, но тут справа донесся тихий всхлип, и Леголас решил, что разъяснения могут повременить, перехватил кинжал рукоятью вперед и нанес безумцу короткий удар по темени. Бесчувственное тело обвалилось в грязь, а эльф торопливо обернулся к женщине. Она уже сидела на земле, стыдливо кутая ноги в разорванный подол домотканого платья. Прозрачно-бледное лицо с россыпью мелких веснушек багровело несколькими кровоподтеками, рыжая коса разметалась на мокрые пряди, худые запястья окольцовывали синяки.

– Сударыня, – Леголас шагнул к несчастной, а та вздрогнула, съеживаясь, и вскинула на эльфа полные неподвижного ужаса глаза, – не бойтесь меня. Я не причиню вам вреда…

Он говорил тихо, стремясь хоть немного успокоить эту застывшую хрупкую женщину. Леголас опустился на колени, не прикасаясь к ней, заглянул в глаза:

– Я сейчас вернусь, я принесу вам мой плащ, вам нужно отогреться. Подождите меня здесь.

Он подался назад, собираясь встать, но женщина вдруг прошептала:

– Не уходите, милорд. Не оставляйте меня… с ним…

Эльф мягко покачал головой:

– Он не очнется, не бойтесь. Но впрочем…– Леголас поднялся с земли, сорвал с лежащего без сознания безумца обрывок рукава и крепко стянул ему руки, – так будет надежней.

Уходя с прогалины, он обернулся, поймав провожавший его беспомощный взгляд. Плащ нашелся без усилий. Вернувшись, Леголас медленно подошел к женщине, а та снова подняла глаза, чуть оттаявшие и глядящие на него с тревожным ожиданием:

– Я боялась, вы не вернетесь… – так же бесцветно прошелестела она. Эльф осторожно укрыл плечи крестьянки плащом, и та завернулась в него, словно прячась в раковину.

Леголас снова опустился наземь напротив:

– Сударыня, он успел вам… навредить?

Женщина вздрогнула, оглядываясь на связанного.

– Нет, – прошептала она, – вы подоспели… так вовремя… – и вдруг разразилась судорожными рыданиями. Леголас молчал. Он знал, что так людей нередко настигает реакция на пережитое потрясение, он тихо сидел рядом, лишь мягко взяв руки женщины в свои ладони. Эти благодатные слезы должны были разбить ледяной панцирь немого оцепенения, в котором находилась женщина все это время, и эльф не мешал им, ожидая, покуда они иссякнут сами.

– Про-с-ти…те… – меж всхлипами пробормотала женщина, – я… я сей…час…

Леголас успокаивающе сжал худые руки, чувствуя на тонких пальцах жесткие крестьянские мозоли. Десять минут спустя, женщина робко подняла на эльфа взгляд опухших, обметанных красными кругами глаз:

– Мне вас вовек не отблагодарить, милорд, – проговорила она, все еще прерывисто, – меня Мод зовут, плотника Осберта жена, из деревни Лисья Лощина.

Осберт… Леголас помнил хмурого плотника, что с такой беспомощной дерзостью пытался отстоять перед ним свою независимость.

– Почему вы покинули Тон-Гарт, Мод? – суховато спросил он, но женщина горько покачала головой:

– Это моя вина, милорд, я знаю. Мы с сынишкой у тетушки мужниной живем, а она лихорадкой захворала. Я кореньев собрать вышла, думала, у самых стен столицы, что уж случиться может... Да только… Вон оно как вышло…

Леголас вздохнул. Право, похоже, он совершил ошибку. Если б он спрятал за частоколом Тон-Гарта местных трусоватых, суеверных мужчин, поставив на стенах фортов с луками в руках отчаянных ирин-таурских женщин, Йолаф давно сам пришел бы к нему с капитуляцией, да и оборотни сидели бы по своим логовам… И тут мысли эльфа снова вернулись к все еще бесчувственному мерзавцу.

– Мод, – осторожно проговорил он, – а часто ли случаются с пораженными недугом людьми вот такие просветления, как у этого… нечастного? Он просил пощады, словно находился в совершенно ясном сознании.

Крестьянка опустила голову, пальцы хлопотливо пробежали по мокрым волосам, снова сплетая их в косу и выбирая из спутанных рыжих прядей хвоинки. Но эльф молча ждал, и Мод неуверенно взглянула ему в глаза:

– А он вовсе не болен, милорд… Это Йен, он тоже из нашей деревни. Понимаете… – тут пальцы ее снова суетливо заметались, то отряхивая плащ, то заправляя за ухо непокорную прядку.

– Мод, что вы скрываете? – Леголас говорил без нажима, но крестьянка вздрогнула, словно от резкого окрика.

– Милорд… В Ирин-Тауре не все те, за кого себя… выдают.

– Это я уже знаю, не сомневайтесь.

– Дело в том, что среди тех, кого считают больными, настоящих недужных не так много. Прочие… просто притворяются.

Брови Леголаса вздрогнули:

– Вот оно что. Зачем же?

Мод вздохнула, словно решаясь:

– Все не так просто, господин. В последний год мы живем очень трудно. Начались нападения орков, а ведь прежде мы не знали этой напасти. Варги тоже рассвирепели, люди боятся выезжать пахать поля, охота стала опасной, словом, с пропитанием туго. А князю-то что за дело… Подати платить надобно. За неуплату солдат присылали, плетьми пороли должников. Да мы-то понимаем, солдат нужно кормить, они-то тоже люди, но где той еды напастись, сами впроголодь сидим… Ну и началось… Сначала парни помоложе в леса уходили, жили там небольшими группами, охотились, да с голодухи грабили тех, кто на ярмарку едет. Потом прошла весть, что там да сям несколько человек захворали Волчьим безумием… ну, так у нас ту болезнь кличут. И нашлись у нас умники, решили, надо хворыми прикидываться. Спросу-то с больного нет. А за разбойниками солдатские патрули рыщут. Вот и пошло… Да только вот беда… скоро не понять стало, кто болен, а кто притворщик. Пытались разоблачать эдаких лицедеев… А двое всамделишные оказались, в соседнем селе бочара убили… Страшно, милорд… А болтать о том тоже боязно. Супостаты эти нападают часто, никого не щадят. Нас только Йолаф со своими парнями защищать пытается… Да ему разве за всеми уследить? Ему самому скрываться нужно…

Лихолесец чуть склонил голову набок, словно ища в лице Мод тень недосказанных слов:

– Йолаф? Отчего ж тогда в деревнях его мародером кличут, в нападениях обвиняют?

Мод прикусила губу, вспыхивая душным румянцем:

– Наше то окаянство подлое, господин. За своих-то боимся. Хоть непутевые – да родные. А солдатне Йолафа кто чего сделает? Он-то и за себя и за своих постоит…

Леголас сжал зубы. Превосходно! Похоже, в этом княжестве из него не сделал идиота лишь лентяй. Итак, вот почему крестьяне так скрытны, им не резон подставлять свою лживую родню. А Йолаф? Кто же он, в конце концов, государственный изменник, мятежник, лесной тать? Или он так же неведом эльфу в своих чаяниях и целях, как и все прочие обитатели этого безумного места? А можно ли верить этой напуганной рыжей крестьянке? Леголас уже не знал, на чьи слова можно полагаться. Знакомство с Йолафом стало еще более насущной необходимостью…

Эти размышления были прерваны стоном: самозванец начинал приходить в себя. Мод подобралась, плотнее запахиваясь в плащ, а эльф усмехнулся: похоже, сейчас некоторые вопросы все же удастся прояснить.

Подойдя к Йену, лихолесец без лишних церемоний хлестнул того по щеке мокрой перчаткой. Обычно он не позволял себе подобных жестов, почитая недостойным унижать побежденного, но насилие над женщинами в его глазах лишало любого ублюдка всякого права на уважение. Йен заворочался, снова глухо застонав, а потом открыл мутные глаза, при виде эльфа вновь наполнившиеся страхом.

– Добро познакомиться, Йен, – вкрадчиво поговорил принц, – вижу, здравием ты поправился. Самое время потолковать.

Мужчина завозился на земле, подергал руками, убедившись, что они связаны. Торопливо оглядев поляну, он заметил сидящую неподалеку Мод, и лицо его заметно побледнело под слоем грязи:

– Милорд, – залебезил он, – милорд, вы дурного не думайте, мы с Моди давно того… хороводимся, она сама… она добровольно… – этот поток сбивчивых слов прервался новым ударом перчатки.

– Захлопни свою гнилую пасть, – прошипел Леголас, изнывая от желания ударить мерзавца сапогом под дых, – видел я ту добрую волю, вон она, на лице у Мод, да на запястьях. Ты сейчас меня не зли, крысиное семя, а лучше на вопросы мои отвечай. Честно и по существу. Глядишь, поживешь еще на белом свете.

Йен издал короткий звук, словно потревоженная во сне курица, и замолчал, глядя на эльфа круглыми глазами.

– Итак, – начал Леголас, – один ты в лесу ошиваешься или с такими же… героями?

– Девятеро нас, милорд, из Лисьей Лощины четверо, двое из Березового Мха, да из Сухого Лога трое, – с готовностью зачастил Йен.

– Где прячетесь?

– В овраге, что близ Круглого болота, милорд, там корни нависают, надежное укрытие, и провиант хранить можно.

– А много ли таких же шаек ты знаешь? – прищурился Леголас. Йен запнулся, глаза его снова заполошно заметались из стороны в сторону.

– Трусишь? – лихолесец усмехнулся, – зря. Узнают ли о твоем предательстве твои соратники – то еще неведомо, а вот что я тебе шкуру попорчу – это вернее.

Йен шумно выдохнул:

– Две шайки знаю. В одной Ольсен-колесник заправляет, семеро их там, в гротах живут, что меж холмов. В другой – Рейф-рыболов. Та побольше, человек на двенадцать, они где-то у реки схоронились, не знаю наверняка.

Леголас кивнул:

– На первый раз верю. А теперь слушай меня, шут гороховый. Сейчас я тебя в Тон-Гарт отвезу. Да ты в лице-то не меняйся, повесить я тебя не дам, ты мне самому нужен. В столице ты посидишь да припомнишь, кого ты по именам знаешь и доподлинно уверен, болен тот, али лицедействует. Слухи, разговоры вспоминай. Ежели ведомо, как кто захворал – совсем хорошо. Каждый, кого я с твоей помощью найду – это твой аргумент в пользу варианта оставить тебя в живых. Каждая ложь – аргумент против. Да запомни, если я должного радения не увижу – сам о тебя руки марать не стану, а мужа Мод в столицу привезу, топор ему дам, да к тебе в темницу пущу. Ежели пожелает – и помощника прихватить позволю. Только я с ним самолично знаком, думаю, сам сдюжит тебя на жаркое нарубить.

Леголас ничуть не блефовал в эту минуту. Обычно крайне щепетильный в вопросах отношения к людям вообще, и к пленникам в частности, сейчас он не испытывал ничего, кроме тошнотного омерзения к этому трясущемуся, потеющему от страха, оборванному человечишке, всего час назад пытавшемуся обесчестить женщину в гадком месиве прелой листвы и глины.