Текст книги "Коронованный наемник (СИ)"

Автор книги: Serpent

сообщить о нарушении

Текущая страница: 48 (всего у книги 61 страниц)

Все эти тонкие, малозначимые нити незаметно сплетали некое общее полотно, и лихолесец все острее ощущал, как ослабевают какие-то тугие, до отказа сжатые внутренние пружины, уже ставшие привычными, как колотье в застарелых шрамах. Скальный форт и твердая рука Сарна, сжимающая его плечо жестом неколебимой поддержки. Бестрепетно протянутая ладонь Йолафа: «Можешь на меня рассчитывать.» Полыхающие бешенством глаза Элемира: «Это же наш командир!»

Все они принимали его таким, каков он стал, но он не мог отделаться от затаенного чувства, что все они были другими. Всем им приходилось что-то преодолевать в себе, чтоб открыто смотреть ему в глаза. Сочувствие? Страх? Невольное отвращение? Трудно сказать, что именно это было, но он понимал, что и сам на их месте испытывал бы содрогание. И потому острый коготь стыда, засевший в глубины сознания, не покидал его в присутствии тех, кто был дорог ему. Здесь была и неизбывная эльфийская гордость, которой претит чужое сострадание. И мучительное понимание, что его беда причиняет боль тем, кто продолжает его любить. И подспудная, примитивная ненависть к утраченной эльфийской сущности, ненависть хворого к здоровым, несправедливая, и оттого еще более лютая. Теперь Леголас знал, где таятся корни неукротимой орочьей злобы на эльфов…

А Сармагат другим не был. Он был в точности таким же. Изуродованный Квенди, прошедший те же муки, испытавший те же потери, хранящий те же воспоминания, мучительно знакомый и в прежней своей ипостаси, и в нынешней. И Леголас дрогнул. Он на миг отпустил вожжи своего постоянного незыблемого самоконтроля, не позволявшего ему заглянуть туда, за грань обычной осторожности. Что за смысл был сейчас подозрительно вглядываться в Сармагата, искать злой умысел в каждом его жесте? Он устал, смертельно устал от своих мытарств, от изматывающего одиночества, от настойчиво загоняемого внутрь чувства собственной ущербности. Он устал от своей «отдельности» и «непохожести», ставивших его в стороне от всех рас и народов, везде и всюду делавших чужим. Он успел стать ненавистен сам себе, глядя вперед, в свое грядущее, все ускоряющееся падение вниз до уровня чернокровой твари, омерзительной пародии на Первых детей Эру. А сейчас все это отступило куда-то далеко назад. Душа очистилась, словно незримое лезвие вскрыло воспаленную рану, выпустив прочь дурную кровь. Она сама потянулась к этому неожиданному ощущению близости и понимания, полного и безусловного приятия.

В этот вечер все было иначе, будто лихолесец обрел какое-то новое, неведомое ему прежде умение видеть и постигать вещи, прежде скрытые от его разумения, отсеивая зерна сути от плевел предрассудков. Камрин улыбалась Сармагату, и Леголас вдруг увидел в этой улыбке намного больше, чем, вероятно, предназначалось для посторонних глаз. Он увидел, что эльф-переродок любим… Любим таким, каков есть, без оглядки на прошлое и будущее. Еще неделю назад он был бы потрясен до глубины души, узнав, что самозваная княжна Ирин-Таура питает подобные чувства к безобразному чудовищу, беспринципному кукловоду, причинившему так много зла ее близким, к тому, против кого сама так долго и рискованно интриговала. Еще вчера он был уверен: она здесь просто потому, что княжна на пороге исцеления, и раздумывал, как спросить ее, что за судьба ее ждет. А сегодня все ответы пришли сами собой, и Леголас даже не спросил себя, отчего он совсем не удивлен. Будто где-то внутри он уже знал, что могло сделать юную и бесстрашную сестру ренегата союзницей орочьего вождя, но давно ставшие привычными стереотипы не позволяли этому знанию заявить о себе. А ведь Йолаф сам сказал ему об этом… «Возлюбленный сестры… Один из приспешников… самый близкий, самый верный… Благодаря ему ей сохранили жизнь… Он всегда заступается за меня перед Сармагатом… Вопрос в том, долго ли он проживет…». Вовсе не было никакого «приспешника». Камрин просто любила Гвадала. Чистую, лучшую сторону орочьего вождя. Того, кто всегда был милосердней его другой стороны. Кто по-прежнему жаждал справедливости, умел сострадать и прощать. Кто пока еще был жив, но кто мог знать, сколько ему отмеряно…

Сегодня у Леголаса не было сил для удивления, подозрений, долгих раздумий и тревог. Он отдался течению вечера, забытому чувству спокойствия и тепла. Он почти ощущал себя дома. Да, это было неправильно. Быть может, опасно. А может, даже недостойно. Но и на это душевных сил не осталось. Придет новый день, отрезвляя его, возвращая здравый смысл и необходимость принимать какие-то решения и печься о своей дальнейшей судьбе. Но это будет завтра. А сегодня Леголасу хотелось бездумно и весело развлекать хохочущую Камрин байками из своей богатой событиями биографии, пить ядреный орочий самогон и смотреть в глаза Гвадала, сидящего напротив. У того тоже понемногу развязался язык, и вскоре бывшие лихолесцы уже наперебой вспоминали битвы, где обоим довелось побывать, и чудачества других народов, поразившие обоих. Совсем недавно эти воспоминания были бы тягостны Леголасу, будто разговоры об усопших, погребальные песни над могилой своего вчерашнего дня. А сейчас цепи памяти разматывались легко и бестревожно, словно принц впервые поверил, что жизнь готова продолжаться и даже дарить ему какие-то новые, нежданные радости.

Все, что прежде было сложным, сегодня казалось ему простым и не заслуживающим бесполезного самокопания, а загадочная фигура Сармагата утратила свой грозный и таинственный ореол. Вероятно, нужно было задать какие-то важные вопросы, над которыми он бился не один месяц, и, пожалуй, Сармагат ответил бы на них. Но в будущее лихолесцу сегодня смотреть не хотелось. Впервые за долгое время прошлое не причиняло боли, настоящее не стискивало сердца тугими оковами безысходности, и Леголас упивался этим кратким душевным покоем, будто отогревшийся путник, не желающий распахивать дверь натопленной хижины, за которой простирается безжизненная ледяная степь.

Лихолесец плохо представлял, который уже был час, когда Камрин пожелала сотрапезникам доброй ночи и ушла, оставив Леголаса и Сармагата наедине. Повисла недолгая и необременительная тишина, а потом принц поднял на вождя глаза:

– Неужели ты все это время был так близко?

– Нет, – спокойно отозвался Сармагат, – это укрытие появилось у меня лишь в последние годы. Я живу в горах с моим кланом, туда я, вероятно, и вернусь, когда все закончится.

– Все закончится… – пробормотал Леголас, – а тебя ждет кто-нибудь? – вдруг спросил он, поддавшись какому-то трудно объяснимому порыву.

– Меня ждут мои соплеменники, – сдержанно ответил орк.

Принц покачал головой:

– Я не об этом, Гвадал. Прости, я знаю, что лезу не в свои дела. Но между тобой и леди Камрин…

– Вот и не лезь, – оборвал его вождь, и в его голосе ощутимо повеяло холодом, – и не называй меня Гвадалом.

Принц ощутил, как меж ним и орком вдруг возникла незримая стена, отгораживающая от него прежнего Гвадала, уже успевшего прорваться в кольцо его вынужденного одиночества, и это всколыхнуло в нем неожиданную злость:

– Я буду называть тебя тем, кем ты всегда был для меня, – отрезал Леголас, вспыхивая, – а цепляться к именам и притворяться, что Гвадала не существовало – это ребячество.

Ноздри орка дрогнули, на дне глаз зажегся гневный огонек:

– Замолчи, мальчишка. Ты ничего обо мне не знаешь.

– Вот как? Тебе не нравятся мои слова? – Леголас подался вперед, – тогда скажу иначе. Это трусость.

Секунду орк сидел неподвижно, а потом с ревом вскочил на ноги, одной рукой хватая принца за горло и, словно ребенка, вздергивая на ноги. Леголас уже изготовился отразить удар, когда Сармагат вдруг разжал пальцы, роняя его обратно в кресло, и сам тоже тяжело опустился на прежнее место.

– Ты прав, – коротко и тускло обронил он, – это трусость. Но ты не понимаешь. Приходит время, когда тебе нужно либо принять своего орка окончательно, либо постепенно сойти с ума от бесконечных внутренних раздоров. Но Гвадал отказывается уходить. Долгие годы он не давал о себе знать, я почти забыл о нем. Но я поторопился. Он жив и порой напоминает о себе. Не скрою, иногда… весьма кстати. Но, однажды пережив войну в самом себе, страшно пережить ее снова.

Леголас, успевший было пожалеть, что нарушил своей бесцеремонностью мирное течение вечера, взволнованно нахмурился:

– То есть, где-то внутри эльф все равно остается. Как ты ощущаешь его?

Сармагат долго молчал, глядя в огонь. Потом медленно повернул голову к собеседнику:

– Недавно я ранил Камрин из арбалета. Случайно. Я не узнал ее, ослепленный бешенством. Рана была почти смертельна. Ей мог помочь только эльфийский целитель, но до Тон-Гарта было далеко, Камрин бы просто истекла кровью еще на полпути. Я не знаю, на что я в тот миг рассчитывал. Но я был в отчаянии и попытался остановить кровь так, как делал это прежде. Двадцать пять лет я не вспоминал целительских напевов, но слова сами родились в памяти, будто я произносил их каждый день. У меня получилось, Леголас. И я довез Тугхаш живой. Я едва не умер той ночью, орк мстил эльфу. Но с той ночи Гвадал чаще прорывается во мне. То в жесте, то просто во сне. Он будто снова уверовал в свое право на жизнь. И это пугает меня.

«Тугхаш, – подумал Леголас, и в памяти сама собой всплыла темная трапезная в рыцарском штабе, – шпион человечьей крови в стане врага. Имя орочье, смешное, словно уголек из камина выпал… Так вот, о ком толковал Гослин…»

– Что значит «Тугхаш»? – тихо спросил лихолесец, снова готовый к взрыву ярости. Но Сармагат ровно ответил:

– «Последний Огонек».

Леголас запнулся, но все равно невольно добавил:

– Она так тебе дорога?

– Она – единственное в моей жизни, что имеет настоящий смысл. Хотя, чтоб понять это, мне пришлось едва не потерять ее, – так же сдержанно, но искренне пояснил Сармагат, глядя в огонь.

Принц замолчал, ощутив, что снова что-то упускает. Что за странные отношения связывали Гвадала и многоликую сестру мятежника Йолафа? Он не мог ошибиться, глядя в ее глаза, устремленные на орочьего вождя. Никто не ошибся бы… Так кем она была? Возлюбленной? Шпионкой? Или он вовсе ничего не смыслит в человеческих чувствах? А Сармагат словно услышал его мысли. Не отводя глаз от камина, он спокойно проговорил:

– Тебе это все кажется абсурдом? Или же я выгляжу слепым влюбленным олухом?

Леголас молчал. И орк усмехнулся:

– Молчишь… Спрашивай, не стесняйся. Ты и так уже достаточно выспросил. Я знаю, что Тугхаш шпионила для Йолафа, знаю, что это они вдвоем организовали похищение свитка. Она очень любит Эрсилию, глупо было предполагать, что она не попытается спасти ее в обход моих планов. Я никогда не ожидал от нее покорности, это не в ее характере. И все равно неизменно закрывал глаза на любые ее интриги. Я сам виноват во всех своих недосмотрах, просчетах и промахах. Чувства к Тугхаш всегда подводили меня. Ведь она меня любит. Любит, несмотря ни на что. Леголас, мы все так жаждем любить… Пишем о любви стихи, поем о ней баллады… А на поверку оказывается, что мы намного сильнее хотим быть любимыми, словно только это дает нам веру, что наша жизнь оправдана.

Усмешка вождя окрасилась горьковатой нежностью:

– Какая забавная штука судьба. Почти шесть тысяч лет в эльфийской шкуре я был неуязвим для женских чар. Все ждал, что произойдет чудо. И вот, оно произошло. Только теперь я могу предложить своей избраннице лишь топорную рожу да скверный нрав.

– Камрин знает, что ты… не орк по крови? – Леголас осознавал, что нужно прекратить эти расспросы. Но непреодолимое болезненное любопытство толкало вперед, и он не мог объяснить самому себе, что движет им: интерес к этим непостижимым для него отношениям или же мучительное желание поверить, что и после этого страшного виража судьбы все еще есть, чего желать и на что надеяться.

– Она узнала совсем недавно, – ответил вождь, – именно это делает ее такой особенной, отличной от других. Она приняла меня Сармагатом, не зная о Гвадале и не ища во мне его следов.

Леголас ощутил, как сердце пропустило удар:

– Других? Каких… других?

Вождь улыбнулся, и на сей раз это была теплая эльфийская улыбка:

– Магхар – клан переродков, Леголас. Но не клан отверженных. И когда в него вступают новые обращенные, за многими из них следуют их супруги. Жена Сигвура – эльфийка. А жена Онхуса – гондорская дева, ради нее он восемь лет назад покинул Лориэн. Увы, человек не может врачевать эльфа от этой напасти. Кто же знал, что все так обернется… А еще есть Тахра. Она родом из Имладриса. И Айрос, ее муж, не бросил ее. Он единственный необращенный эльф из всех мужчин клана.

Леголас отер ладонями вспотевшее лицо, слыша эти чуждые имена и осязая клочья чужих судеб. Он-то мнил, что его беда исключительна, что он отброс, обломок, изгой. А где-то в Средиземье существовало целое племя ему подобных…

– Гвадал, – обронил он, – ты веришь, что и в этом обличье можно быть счастливым?

Орк долго молчал.

– Счастье не в обличье, не в расе и не в вечности, – сказал он наконец, – и с годами я все больше в этом убеждаюсь. Среди нас есть те, кто подлинно счастлив, несмотря ни на что. Есть же и те, кто десятилетиями страдает в оковах орочьей плоти, не умея смириться со своей бедой. Увы, им поздно пытаться исцелиться, хотя они рискнули бы чем угодно. Порой счастье совсем близко. Но ты не решаешься принять его.

Принц задумчиво наполнил свой кубок и машинально ощупал резьбу на его ножке.

– Гвадал, как за двадцать пять лет ты стал Сармагатом, перед которым трепещет Ирин-Таур, и преклоняются простые орки? – прямо спросил он, и вождь задумчиво посмотрел на собеседника. Он понял, что тот имел в виду.

– В отличие от прочих своих соплеменников, я не оборвал связи с внешним миром, – объяснил он, – Одгейр помог мне в самый отчаянный момент моей жизни, и я не забыл его благодеяний. Мы с ним были весьма добрыми приятелями. Я научил его некоторым военным приемам, пользуясь эльфийскими представлениями об орочьих слабых сторонах. Сами орки отчего-то за собой их не признают. Но, следуя моим советам, племя Одгейра оттеснило другие кланы с прилегающих территорий и существенно расширило свои владения. Шестнадцать лет назад Одгейр погиб, и его место занял Локтар. К тому времени мы уже стали друзьями не разлей вода. Памятуя о ночи своего мучительного исцеления от ран, Локтар часто называл меня отцом. Вместе мы развязали войну против гоблинов, часто совершавших кровавые и жестокие набеги на земли Одгейра, одержали в ней быструю и блестящую победу, и мое влияние в армии Локтара стало почти безграничным…

Сармагат запнулся, нахмурился и продолжил:

– Увы, это была лишь иллюзия. На самого Локтара я повлиять не сумел. Этот юный и порывистый дурак вознамерился принять участие в Войне Колец. В то время мы впервые серьезно поссорились. Я пытался удержать его от этой авантюры. Как ни бушевал во мне орк, я слишком хорошо знал, чего стоят эльфы и люди. Я не хотел Арде той страшной судьбы, которую прочил ей безумный фанатик Саурон, но не хотел и гибели этому народу, который успел стать мне почти родным. Локтар не послушал. Поначалу мы просто орали друг на друга и сыпали бранью, и я уже ждал, что дело дойдет до драки. Но потом он просто шагнул ко мне и обнял, сказав: «В тебе все еще говорит Гвадал. Любого другого эльфа я убил бы за смуту в моем войске, но Гвадала лишь попрошу отступить. Ты не остановишь меня. Прости, отец.» В тот вечер я видел его в последний раз. Мой дорогой друг Локтар погиб при Моранноне, и я не сумел его уберечь. Его армия вернулась, понеся страшные потери, и присягнула мне, ведь Локтар не оставил наследников. Теперь я вождь клана Одгейра, хотя предпочитаю жить с Обращенными.

Леголас слушал эту невероятную сагу, а перед глазами стоял Гвадал, так люто ненавидевший кровопролитие. Сейчас перемены в друге отца уже не казались ему такими разительными.

Он встал, обошел кресло, опираясь ладонями на спинку, и внимательно посмотрел в глаза орку:

– Мне кажется, что я все лучше понимаю тебя, Гвадал. Но сколько бы я ни слушал тебя, я не нахожу ответа на главный вопрос. Что ты делаешь здесь? Ради чего затеял всю эту круговерть, в которую вовлек столько людей, эльфов, орков? Чего тебе не хватает? У тебя есть сила, власть, уважение соплеменников… У тебя есть даже любовь. Так чего еще ты ищешь?

Сармагат слегка приподнял брови:

– Какой ты еще мальчишка, Леголас. Подумай сам, чего может искать тот, у кого все есть?

Лихолесец миг молчал, а потом усмехнулся:

– Месть. Ты ищешь мести. Только кому ты мстишь? Неужели князю, правителю земель, где тебя настигла беда?

– Эру с тобой, – отмахнулся Сармагат, – мстить кому-то за собственную глупость и неосторожность – удел людей.

Леголас медленно впился когтями в кожу, обтягивавшую спинку кресла. Он прекрасно понимал, что предыдущий вопрос был пустым. Он знал, кому мстит вождь, но отчего-то не хотел услышать это, словно слова эти прозвучали бы вестниками пока еще дремлющей, но неизбежной беды.

– Ты мстишь моему отцу, – выговорил он, сглатывая горечь этой фразы, – почему, Гвадал? Отец отказался стать твоим целителем? Но… здесь нельзя делать над собой усилий, ты же сам мне рассказал об условиях обряда… Отец убоялся неудачи? Собственного обращения? Твоей смерти? Эру, Гвадал, здесь и правда, есть, чего бояться! Я могу понять твою обиду, боль, разочарование! Но стоит ли все это страданий стольких людей? Чего ты хотел? Перебить здесь мой отряд? Так не проще ли…

Леголас осекся, догадка сама всплыла в уме, на миг ошеломив его.

– Ты велел убить меня. Прислать отцу мое тело, как когда-то якобы привезли твое. Гвадал… Но я же… Мы были почти семьей!

Лицо орка осталось непроницаемым:

– Гвадал. Гвадал бы никогда не покусился на тебя. Прикрыл бы тебя собой от любого оружия. Но Сармагату, чернокровому перевертышу, орочьему ублюдку, нет дела до сантиментов, Леголас.

Принц часто задышал, чувствуя, как кровь шумит в голове. Стиснул зубы, глядя в дымчато-синие глаза.

– Ты лжешь, – тихо и твердо сказал он, – я верю, что ты способен на многое. Но хладнокровно замыслить мое убийство и ради этого организовать целую военную кампанию – нет. Не ты, Гвадал. И сколько бы ты ни прятался за Сармагата – я все равно не поверю тебе.

Орк в сердцах отшвырнул кубок и оскалился:

– Да что тебе за дело до моих резонов?! Что за несносная эльфийская манера вечно копаться в корнях, лезть в суть, искать причины? Ты хочешь объяснений? Хорошо! Все должно было быть просто, как зола в очаге. Все эти годы я не мог простить твоего отца. За что? Он знает. И это наши с ним счеты, по нраву тебе это или нет! Сначала я думал, что злоба угаснет. Но есть вещи, что не выходит забыть. Мне не хотелось затевать войну с Лихолесьем. Магхар не воюет с эльфами, да и положить половину племени Локтара мертвыми… Даже худшая обида не стоит таких жертв. И я придумал простой и занятный план. Похитить княжну Ирин-Таура, в обмен на ее свободу вынудить Иниваэля призвать эльфов на помощь, а там… Но мои парни, хоть ребята они храбрые, не семи пядей во лбу. Они перепутали девиц. Тугхаш и княжна знатно похожи, у них даже есть какая-то общая дальняя родня. И у меня в плену оказалась Камрин. С ее появлением все пошло наперекосяк.

Сармагат вскочил и заметался по залу.

– Дальше все стало сплошной цепью случайностей. Княжна заболела Мелькоровой справедливостью, в этом я усмотрел некий знак и начал приводить свой план в исполнение. Все шло, как по маслу. Ты привел свой отряд в Ирин-Таур, ты должен был победить меня в этой шутовской войне, и Иниваэль расплатился бы с тобой!

Леголас вскинул голову, остервенело рванул кожу на спинке кресла, та жалобно затрещала, и два медных гвоздика со звоном отлетели на пол:

– Погоди! Кристаллы! Их князь и обещал мне! Так вот, в чем был твой план!

– Да!!! – Сармагат остановился перед Леголасом, схватил его за плечо, так, что когти прошли сквозь сукно камзола, – ты должен был забрать кристаллы, и Лихолесье захлестнула бы эпидемия. Я знаю Трандуила, он не стал бы растрачивать такое оружие на сельские колодцы. Кристаллы попали бы в приграничные ручьи и источники, целые отряды поразила бы хворь! Эльфы! Высокомерные, самовлюбленные, прекрасные творения Эру! Они сами принесли бы беду на свой порог, тот самый, от которого отшвырнули меня!!! Есть ли месть слаще?!! – рявкнул орк, срываясь на рык. Выпустил плечо Леголаса и оттолкнул его, тяжело переводя дыхание:

– Но все изменилось, – добавил он уже тише, – ты тоже нахлебался из проклятой Хельги! Я не мог допустить твоего преображения, ведь тогда весь план пошел бы к балрогам! Но тут снова вмешалась Тугхаш, кто еще подослал бы Йолафа тебе на выручку? А потом ты начал обращаться…

Сармагат ударил в стену кулаком и оперся обеими руками о грубый камень:

– Чертовски легко передвигать немые и холодные фигурки на доске. Но стоит им обрести плоть, имя и судьбу – все становится иначе. Пока ты был самим собой, я думал лишь о том, какую ценность ты имеешь для престола и лично для короля. Ты был словно в другом лагере. Но тебя поразила моя же собственная беда… Ну! – Сармагат обернулся, и Леголаса передернуло от яростного, больного блеска глаз, – чего теперь ты молчишь? Вот тебе оружие против меня! Вот цена развалине, что осталась от Гвадала!!!

Леголас молчал. На шее, перечеркнутой уродливой бороздой, бился пульс, губы были плотно сжаты.

– Мне не нужно этого оружия, – медленно и негромко проговорил он, – я все равно не смогу возненавидеть тебя. Я должен, но я не могу. Я сознаю, что ты интриган, манипулятор и безжалостный, злопамятный ублюдок. Но я тоже уже другой. Я пытал орка и наслаждался его болью. Я желал смерти лучшему другу. Во мне что-то надломилось, Гвадал. Что-то безвозвратно погибло. И я уже не могу руководствоваться своими прежними идеалами, принципами и убеждениями. А теперь, вновь обретя тебя, один я тоже быть не сумею…

Леголас обошел кресло и устало опустился в его потертое нутро. Поискал в себе потрясение, гнев или другие сильные чувства. Но разум отозвался неожиданной безмятежностью. Долгожданная ясность сложившейся мозаики принесла с собой столь упоительный, столь несказанный покой, что даже тяжесть разоблачений Сармагата не могла уже внести сумятицу в уставшую от противостояний душу.

Он поднял валявшийся на полу кубок орка, наполнил и пододвинул вождю.

– Гвадал, ты ничего не скрываешь в ответ на мои расспросы. И, что бы ты ни говорил, зла ты мне не желаешь. Скажи мне только, в плену ли я. И что за судьба меня ждет.

Сармагат поднял глаза на принца:

– Ты хочешь уйти? – спокойно и мягко произнес он.

Леголас уже набрал воздуха для ответа… и умолк.

– Я не знаю, – искренне ответил он, – еще совсем недавно я был уверен, что буду бороться, пока у меня будет надежда на исцеление. А потом просто оборву эту бессмысленную жизнь. Я даже взял с… одного из соратников обещание, что он сделает это для меня.

– Ты о Сарне? – бегло улыбнулся орк, – храбрый парень, хотя и редкостный нахал. Тугхаш обожает его. Кстати, я едва его не убил во время осады. К счастью, он живуч, будто рысь.

Леголас покачал головой:

– Я тоже пытался его убить, еще не зная, что со мной происходит. Но сейчас мне впервые с начала этих событий хочется жить, Гвадал. Жить любым, эльфом или орком.

Сармагат сел напротив:

– Я не стану тебя удерживать, – сказал орк, – как только свиток снова будет у меня, я немедленно отпущу тебя. Езжай на родину. Тебе нет нужды, вернувшись, привязывать к чему-то какие-то лоскуты. Я буду ждать тебя здесь.

– Ты тоже уверен, что я вернусь? Как был уверен Сигвур? – голос Леголаса прозвучал ровно, только новообретенный душевный покой вдруг зазмеился трещинами, будто надколотое зеркало. Тошный холодок то ли страха, то ли предчувствия неотвратимой беды, медленно оседал где-то в животе.

Вождь усмехнулся, но в этой усмешке не было и тени злорадства:

– Неважно, в чем я уверен. Просто, как бы ни повернулась жизнь, не предпринимай поспешных и непоправимых шагов. Тебе есть, куда идти.

Леголас встал, чувствуя ту особую опустошенность, которая дает уму и душе отряхнуться и собраться с силами перед самыми сложными из житейских решений.

– Спасибо, Гвадал, – бесцветно проговорил он.

– Доброй ночи, – отозвался орк.

… Сармагат долго сидел, глядя на дверь, закрывшуюся за принцем. Его снедал целый сонм противоречивых чувств. Видит Моргот, он вовсе не собирался сегодня давать волю неудержимым откровениям. В кои-то веки он даже надеялся на спокойный вечер, не омраченный сложными размышлениями и разговорами. Но события снова пошли по угодному им руслу. Пора признать, он совершенно запутался. Его затея, недавно казавшаяся ему такой незамысловатой, словно обернулась многоногим спрутом, отрастила десяток щупальцев, устремившихся в разных направлениях, но все равно неумолимо сошедшихся к своему создателю и готовых обратить его детище против него самого. Все, что поначалу казалось желанным и справедливым возмездием, способным, наконец, уврачевать язвы старых обид, теперь обрело какой-то новый облик, больше походивший на мелочную жестокость.

… Сигвур не одобрял затеи Сармагата. Обращенные, хоть и нашли себе место в своем изменившемся мире, продолжали считать Мелькорову хворь худшей из участей для эльфа, а потому сознательная диверсия против Лихолесья претила главе клана. Сигвур не сделал замысел Сармагата общим достоянием. Быть может, не желал настраивать против него остальных, а быть может, опасался, что у бывшего лихолесца найдутся сочувствующие. Он долго и безуспешно пытался переубедить Сармагата. Тот был непреклонен, но, уезжая, долго хранил в памяти болезненный укол сумрачного взгляда серых глаз. Положа руку на сердце, Сармагат вовсе не собирался возвращаться. Долго истязаемый ненавистью, долго жаждавший мести, он мало дорожил жизнью, что ждала его после исполнения единственной оставшейся у него мечты.

Тугхаш поколебала его решимость, породив в нем новые желания и надежды. Но разве знала она, как низко он пал? Разве пережила бы ее пылкая и бесстрашная любовь к нему такой удар?.. И орк бестрепетно шел по намеченному пути, не позволяя себе надолго погружаться в сладостный самообман, который вздумает столкнуть его с избранной дороги в хаос несбыточных и губительных грез. Да, пора было признать, он не может распутать этот тяжелый и многожильный узел. Значит, его придется разрубить…

… Уже наступил рассвет, когда орк встал, расправляя затекшие плечи, бросил в очаг смолистое полено и поставил на стол чернильницу. Несколько минут поразмыслив, он взял из стопы на камине лист и сел к столу.

Сармагат трижды комкал черновики, хладнокровно швыряя их в камин, пока, наконец, короткое письмо не было готово. Вождь перечел его, отстраненно глядя, как тускнеет блеск подсыхающих чернил. Повертел в пальцах перо и отложил его на стол. Оставалось самое простое. Встать и отдать письмо Тугхаш. Сделать этот последний шаг, перейти черту, за которой все, наконец, встанет на свои места.

Прошло четверть часа, но орк все так же сидел, глядя на желтоватый лист посреди стола. Чувствуя, что еще немного, и он так же швырнет его в багровую пасть очага, Сармагат поднялся, сложил письмо и, не запечатывая его, вышел из зала.

Тугхаш всегда вставала рано, сказывалась привычка княжны, чье участие в жизни замка начиналось с самой зари. А потому на осторожный стук дверь ее комнаты распахнулась почти мгновенно.

– Сармагат? – чуть удивленно проговорила девушка и улыбнулась, машинально стягивая на груди полурасстегнутый камзол, – что-то случилось?

Несколько секунд орк молчал, глядя на нее, вбирая взглядом каждую черточку лица, словно пытаясь навсегда запечатлеть ее в памяти. А потом спокойно покачал головой:

– Все ладно, Тугхаш. Я лишь хочу попросить тебя о чрезвычайно важной услуге.

Он еще миг поколебался и твердой рукой протянул ей письмо:

– Это нужно отвезти в Тон-Гарт и передать в собственные руки эльфийскому коменданту. От этого послания, Тугхаш, зависит невероятно много. Только прошу тебя, будь осторожна. В отсутствие Таргиса мне очень не хватает достоверных новостей о происходящем в столице.

Девушка нахмурилась и взяла письмо:

– Поняла. Я немедленно отправлюсь, не беспокойся ни о чем.

– Спасибо. Не спеши, лишний час ничего не изменит, – глухо обронил орк и уже сделал шаг назад, когда Тугхаш окликнула его:

– Сармагат, погоди! Письмо не запечатано!

– Ну, так запечатай его сама, – с мягким нажимом ответил Сармагат, скрываясь во тьме коридора.

Тугхаш не удивилась. Ей не впервой было спешно нестись куда-то по наущению своего непредсказуемого покровителя. Отложив письмо на стол, она сбросила тонкий суконный камзол и вынула из сундука дорожный. Сармагат велел ей самой запечатать письмо, хотя дело не стоит и двух минут. Стало быть, он хочет, чтоб она знала о его содержании…

Вождь стремительно шагал обратно в натопленное уединение своего зала. Вот и все. Теперь несколько дней иссушающего ожидания, и все закончится. Так или иначе… Так или иначе… Он машинально повторял мысленно эти слова, словно отсчитывал шаги в строю. Поглощенный этим бесполезным занятием, Сармагат даже не сразу заметил, что дверь в зал слегка приоткрыта.

Он обратил на это внимание, лишь взявшись рукой за кольцо и толкая тяжелую створку. У камина стоял основательно промокший и озябший Таргис. Он обернулся на звук распахиваемой двери, и Сармагат поймал взгляд вассала, в котором давно укоренившийся почти суеверный страх был разбавлен чистой и неподдельной радостью. Орк с досадой ощутил, как где-то внутри шевельнулось ответное теплое чувство – что говорить, он тревожился о преданном варгере, хотя тому знать об этом глупом факте было совершенно ни к чему.

– Господин, – пробормотал Таргис, кланяясь в пол, откашлялся и повторил тверже, – мой господин! Эльфы отпустили меня, и я немедленно поспешил к вам. У меня множество важнейших новостей.

Сармагат не сдержался и скупо усмехнулся:

– Таргис, дружище! Какой сюрприз… Я не чаял увидеть тебя раньше, чем господа остроухие подадутся на родину. Мне отчаянно не хватало твоих умений лазутчика, а главное, твоего неистового рвения. Садись, выпей, ты весь дрожишь.

Варгер словно и не удивился сердечному приему хозяина. Он торопливо опрокинул в глотку предложенный кубок и протянул руки к очагу.

– Господин, в столице все теперь иначе. Прежде всего, несколько дней назад скончался князь.

– Вот это новость, – нахмурился Сармагат, – хотя здоровьем он был слаб уже давно. Кто теперь у власти?

– А вот тут самое занятное начинается, мой господин, – едва севший Таргис снова вскочил, – княжна Эрсилия-то снова в добром здравии! Все Йолафу удалось!