Текст книги "Коронованный наемник (СИ)"

Автор книги: Serpent

сообщить о нарушении

Текущая страница: 42 (всего у книги 61 страниц)

– Остомелькорело мне в их затеях разбираться, домой хочу – хоть волком вой, – сварливо проворчал в ответ Нармо, недавно сменившийся с караула, а потому уставший и порядком раздраженный.

Но разбираться пока было не в чем, и лихолесцы уже возвращались в казармы и на посты, когда на подступах ко дворцу им предстало своеобразное зрелище. На площади, где еще днем состоялся суд, шестеро человек истово стучали топорами. Вокруг толпилось еще около двадцати мужчин, оживленно что-то обсуждавших и мигом умолкших при появлении эльфийского отряда.

Эртуил направился к рабочим:

– Любезные, а что за шум на ночь глядя?

– Ну как же, дивный, – раздался откуда-то слева голос плотника Осберта, – виселицу мастерим, Йолафа казнить, вишь, затеяли.

Этот спокойный и деловитый тон покоробил эльфа, но он не успел ничего сказать. Осберт вышел из-за телеги с бревнами, обтер ветошью руки и подошел к лихолесцу, хмуря косматые брови:

– Добро, что вы пожаловали, дивные. Разговор есть.

Остальные эльфы уже заметили, что происходит что-то ускользнувшее от их сведения, и собрались вокруг Осберта, к которому тут же подтянулись прочие стоящие на площади ирин-таурцы.

– Мы тут потолковали промеж собой, – начал плотник без предисловий, – негоже это, что князь удумал. Ну, его-то резон понятен, только нам от его резону прока нет. Сам князь, Эру меня прости, как бы ни пыжился, а уже не правитель, так, титул один. Вы скоро восвояси подадитесь, а нам тут новая междоусобица не нужна, нахлебались и так по самый воротник. Но князь, похоже, из ума выживать начал. Нельзя Йолафа казнить. Кроме него никто гарнизон в узде держать не сумеет. А только его вздернут – рыцари снова выйдут из повиновения, и тут уж помилуй нас Валар. В чем он прав был, в чем виноват – не о том сейчас речь. Никто его в городе преступником не считает, окромя тех, кто на чем сидит – тем и думает. А посему вот что, дивные. На рассвете казнь. Приведут арестанта – а мы бучу поднимем и потребуем помилования и восстановления в чине. Уже все сговорено, мы и с рыцарями сразу после присяги пошептались, они поддержат. Ну, а ежели заупрямится князь… – тут Осберт снял шапку и поворошил волосы, будто раздумывая, говорить ли следующую фразу, – на этот случай… виселица-то все одно готова. А уж кому на ней висеть – это и обсудить можно. Но вы, дивные, тут сторона не заинтересованная. Потому вас мы просто хотим попросить не мешаться и дать нам все уладить.

– Вот оно что, переворот затеяли, – Элемир поправил колчанный ремень, – ну, тут на меня запросто можете рассчитывать, я этакое веселье не пропущу.

Нармо независимо пожал плечами:

– Старый смор… эээ… в смысле, правитель действительно повел себя неразумно. Я считаю, Осберт прав.

Эртуил нахмурился:

– Вам решать. Соваться зря не станем, но если начнется свалка – поможем.

– Спасибо, дивные, – кивнул Осберт, а прочие тон-гартцы одобрительно зашумели.

…Возвращаясь в замок, эльфы ясно ощущали, что город замер в ожидании рассвета и событий, что он принесет…

Глухая ночь рвалась в окно холодом и сухим зябким ветром, и сколько бы Иниваэль ни запирал ставни, ему все время казалось, что сейчас чернильный мрак просочится сквозь щели меж досок и заполонит комнату, топя его самого в бездне вязкого и удушающего страха.

День канул, словно скатившаяся по ладони капля воды, и князь, еще час назад полыхавший ненавистью к Йолафу и негодованием на дезертиров, как ни в чем ни бывало явившихся к преданному ими сюзерену, вдруг ощутил, что именно породило в нем эту черную злобу, почти лишившую его всякой рассудительности и вызывавшую лишь неодолимое желание кого-то за что-то покарать. Сармагат так и не прислал вестей… Но ведь все было так, как требовал вождь. Тон-Гарт устоял, обороняемый эльфами, и двадцать мешков с кристаллами ждали завтрашнего утра. Быть может, он ждет, чтобы лихолесцы покинули княжество? Но Эру, они не уйдут, не найдя своего командира… А у Эрсилии все меньше времени…

Иниваэль рухнул в кресло, прижимая ладонь к груди уже ставшим привычным жестом. Страшно… Эру, как страшно, как пусто, тоскливо и злобно на душе, и как отчаянно хочется обрушиться на кого-то, кого-то терзать, мстя за муки дочери, кого-то наказывать, уже не разбирая, виноват ли он в несчастьях княжеской семьи… Выплескивать перестоявшую боль, словно гнилую кровь из вскрывшегося нарыва.

Князь часто задышал, сминая на груди отделку кафтана, будто пытаясь сжать в кулаке опять тяжко и больно затрепыхавшееся сердце… и вдруг вздрогнул. Прямо у кресла стояла знакомая фигура в голубом блио, ласковые глаза смотрели ему в лицо с нежностью и легким укором. Иниваэль почувствовал, как его бьет мелкая дрожь, а голову затапливает жаркая волна:

– Хельга… – выдохнул он, бледнея, – Хельга, любимая… Это ты…

Княгиня бесшумно опустилась на подлокотник его кресла, как делала каждый вечер за все годы их брака.

– Ты совсем сдал, Вейль, ты снова истязаешь себя государственными делами, не щадя сил, а ведь твои вассалы знают свое дело, – с привычной ему мягкой озабоченностью проговорила она, проводя рукой по седым волосам князя, и правитель ощутил, что кольцо боли в груди разомкнулось, словно он очнулся от долгого, страшного сна, не отпускавшего его и не позволявшего проснуться.

– Хельга… – повторил он, хватая теплую руку, прижимая к губам, а по щекам заструились слезы.

– Эру помилуй, ну что ты, родной, – зашептала княгиня, обнимая его, и ее платье так знакомо пахло какими-то цветами, названия которых он никогда не умел запомнить, – я должна была раньше прийти, прости меня, Вейль, милый. Я невовремя покинула тебя, когда тебе так нужна была моя помощь… Я всегда была эгоистичным ребенком…

– Не говори так, – задыхаясь, бормотал князь, – не говори… Я так истосковался по тебе. Я столько натворил за это время… Я думал, ты отвернешься от меня и никогда больше не придешь… Хельга… Я не уберег нашу дочь… Я так старался, но я не сумел…

А княгиня слегка отстранилась, охватывая ладонями его лицо и пристально глядя в глаза:

– Ты сумел ее уберечь, – неожиданно жестко произнесла она, – ты князь, и тебе лучше знать, как распоряжаться чужими судьбами. Ты стремился уберечь ее от Йолафа. Ты сумел это сделать три года назад, и Эрсилия расплатилась за твой успех. Но Йолаф опять встал на твоем пути. Защити ее снова, Вейль. Ведь на сей раз платить уже не ей. Мне отрадно подумать, как горда будет наша девочка, всю жизнь лелея память о том, что ее отец монетами ссыпал тысячи жизней в кошель на оплату ее счастья! Девочки любят дорогие побрякушки, верно, Вейль?

– Неправда, все не так… – князь захлебнулся словами, – почему ты так говоришь? – он схватил жену за руку, а Хельга улыбнулась незнакомой и горькой улыбкой. А потом занесла над Иниваэлем вторую руку, в которой блеснул неведомо откуда взявшийся кинжал, и с размаху всадила правителю в грудь.

Сарн давно так крепко не спал. Право, он никогда не догадывался, что по-настоящему выспаться можно только в тюрьме. Его не тревожили ни сны, ни какие-то недодуманные мысли или неоконченные дела. И потому его вдвойне взбесило, когда чья-то рука жестко потрясла его за плечо.

– Какого Моргота… – пробормотал он, еще не совсем отойдя ото сна, оборачиваясь, и тут же наткнулся на ошеломленный взгляд часового, молодого деревенского парня из его прежнего форта.

– Милорд комендант? – растерянно обронил тот, – а где же… арестант-то где?

– А это не твое дело, – раздраженно отрезал Сарн, приподнимаясь и садясь, – мне виднее, где ему быть.

Парнишка слегка испуганно кивнул, а потом вскочил и вытянулся:

– Мой комендант, милорд князь срочно требует арестованного дезертира Йолафа к себе в опочивальню.

– За каким балрогом? – нахмурился Сарн.

– Не могу знать, – отчеканил часовой, – но караульный передал, что велели зело поспешать.

– Ну, раз велели… – лихолесец поднялся с соломы, потянулся, отряхнул камзол, – оставайся тут.

Парнишка озадаченно переступил с ноги на ногу, а потом сдвинул брови:

– Милорд, велено под конвоем… Но то Йолафа… А вас-то… Мой комендант, не моего ума дело – это верно, а только меня за арестантом послали – с меня и спросят.

Сарн усмехнулся:

– Я и без конвоя дорогу найду, не печалься. Ну, а будут спрашивать, куда арестанта дел – скажи, дескать, вести осужденного в княжеские покои – не по твоему чину ответственность. Лично пленного коменданту передал и больше ничего не знаешь.

– Слушаюсь, – часовой поклонился, а Сарн зашагал к лестнице, оставив незадачливого парня в совершенном недоумении, которое, впрочем, легко успокаивается в солдатской душе нехитрым заклинанием «командиру видней».

…У княжеской опочивальни стояли двое караульных, но они не удивились появлению коменданта, лишь козырнули и пропустили его в покои Иниваэля, обменявшись быстрыми тревожными взглядами. Сарн приметил этот короткий молчаливый обмен, остановился на пороге:

– Что тут стряслось?

Один из солдат отчеканил:

– Не ведаем, мой комендант. Князь кликнул и велел сию минуту вести арестанта.

Сарн нахмурился. Едва ли Иниваэль вдруг вознамерился лично обезглавить Йолафа на собственном ковре, хотя князь был совершенно непредсказуем все последние месяцы. Но рассудив, что один на один слабый здоровьем правитель все равно эльфийского кавалериста не одолеет, лихолесец кивнул часовым:

– Не впускайте никого. Один пусть будет начеку, второй – за подмогой, шесть мечей, непременно два рыцаря, два ополченца и два эльфа. Я кликну, если будет нужда.

Сарн не мог точно сказать, зачем ему такой разношерстный отряд, но что-то подсказывало ему, что этот неожиданный ночной визит несет недобрые вести, и что при любом повороте дела ему лучше заручиться присутствием представителей всех собравшихся в городе военных сословий, дабы никто не смог потом представить события однобоко.

Взявшись за кольцо резной двери, лихолесец невольно ощутил, как забилось сердце, но он хладнокровно постучал и толкнул створку.

Внутри было почти темно, только камин неяркими сполохами рассеивал мрак. И из этой жаркой полутьмы доносился лишь запах можжевеловых поленьев и звуки хриплого дыхания.

– Йолаф… – услышал эльф и едва узнал этот голос. В нем не было ни утренней ожесточенности, ни всегдашней усталой желчности. Это был прерывистый испуганный зов чем-то до глубины души потрясенного человека. Сарна охватило гадкое чувство, словно он тайком пытался подглядывать в замочную скважину, но он подавил его. Йолафа здесь нет, и дело его намного важнее причуд старого деспота. А голос снова разорвал тишину:

– Эй… конвой… пропустите… Йолаф, подойди… один…

Сарн сжал зубы. Что за идиотская ситуация… Но делать было нечего, нужно было показаться правителю на глаза, а уже на месте можно решить, как выйти из положения. Бесшумно двинувшись вперед, Сарн выступил из тени портьер у входа.

Князь полулежал в кресле, желтовато-бледное лицо было покрыто испариной, до синевы бледные губы шевелились, словно шепча молитву, под глазами темнели лиловые круги. Ощутив чье-то присутствие, он медленно разомкнул веки, и запавшие глаза остановились на Сарне.

– Йолаф, – прошептал он, – подойди ближе… трудно говорить…

Эльф почувствовал, как у него самого на лбу выступает холодный пот. Князь принял его за мятежного рыцаря из-за высокого роста и дремучей гривы черных волос, но похоже, сейчас не до придворных тайн. Он видел много смертей и сейчас инстинктивно ощутил, что князь очень плох. Ему же, иноземному наемнику, было совсем неуместно оказаться единственным свидетелем смерти ирин-таурского правителя…

– Ваша светлость, – твердо проговорил он, – вы больны, я позову лекаря. А потом выслушаю все, что вам угодно мне сказать.

– Нет… – прошелестел Иниваэль, поднимая в запрещающем жесте руку, но она тут же упала на подлокотник, – мне нужен не лекарь… Мне нужно несколько минут… Их может не быть, Йолаф, а потому… не трать время. Подойди, я должен… сказать…

И Сарн отбросил сомнения. Он торопливо подошел к креслу и опустился на колени, ловя каждое слово князя. А тот прерывисто заговорил, тяжело, надсадно дыша и неловко держась рукой за грудь, словно зажимая открытую рану:

– Йолаф… Сармагат все эти месяцы шантажировал меня… Он поставил… условие, что даст Эрсилии исце… исцеление, если я дам эльфам двадцать мешков… Бервировых кристаллов. Кристаллы… Йолаф, они очень опасны… Луна их оживляет… И они убивают орков… А солнце… оно еще хуже… благословенный Анор… не всем… счастие… Я недавно понял это, я забрал свиток Бервира… из хранилища… и долго думал, как… Йолаф, на солнце кристаллы раз… разрушаются… И никто не знает, что вода… отравлена… Люди… варги… Ну а эльфы… они становятся орками…

Иниваэль задышал чаще и вдруг, словно на миг воспрянув силами, приподнялся в кресле, до онемения сжав пальцами руку Сарна:

– Не позволь этого, Йолаф! Я едва не позволил, горе мне, слабой душонке, но ты не допусти!!! – бледное лицо правителя подергивалось, багровые пятна разлились по восковым щекам и лбу. – Если кристаллы попадут в реки и колодцы Лихолесья, то скоро все королевство эльфов станет беспросветной вотчиной орков. Сармагат умен... очень… Никакой войны, просто изящный тактический ход. Эльфы сами принесут беду на свою землю, своими руками впустят врага! Среди эльфов начнется междоусобица, а потом… Эру помилуй, никто не знает, чем это кончится.

Князь упал назад, тяжело и гулко кашляя, корчась в кресле и прижимая руку к груди так, что побелели пальцы.

– Писаря… – прохрипел он.

Потрясенный Сарн секунду все так же безмолвно стоял на коленях, а потом вскочил и рванулся к двери:

– Эй!!! Писаря сюда!!! И найдите целителей!!!

Ему показалось, что прошла вечность, пока солдаты под руки привели насмерть перепуганного толстяка-писаря в ночной сорочке и пледе. Сарн ждал, машинально растирая ледяные руки князя, словно стараясь не дать тому впасть в беспамятство. Писарь начал зажигать канделябр, а Иниваэль непослушными руками прикрыл лицо:

– Уберите огонь… больно.

И писарь послушно отошел с единственной свечой к окну. Прибежал придворный врач, но князь отмахнулся от него, невидяще глядя куда-то в пространство:

– Нет времени, – снова хрипло отрезал он.

Но вот перо окунулось в чернильницу, и писарь замер в ожидании распоряжений. Иниваэль прошептал:

– Оставьте солдат и лекаря в свидетели. Я, князь Иниваэль, сын Беленуса, дарую рыцарю Йолафу, сыну Акселя, полное помилование, снимаю с него все предъявленные ему ранее обвинения и возвожу в чин коменданта Тон-Гарта. Находясь на смертном одре, я последней своею волей завещаю ему сохранить в княжестве мир и не допустить известной ему страшной беды, что нависла над королевством эльфов, именуемом Лихолесьем. Если же моя законная наследница, княжна Эрсилия, дочь Хельги, не сможет возглавить княжество после моей кончины, да будет избран новый правитель собранием совета города и сельских старшин.

Обессилев, князь несколько секунд ловил губами воздух:

– Приготовьте печать, – пробормотал он, – подайте грамоту… я подпишу.

Дрожащий писарь, путаясь в пледе, подал Иниваэлю пергамент, и тот нетвердой рукой поставил подпись. В этот миг в опочивальню ворвался кое-как одетый Тавор, за которым часовые бегали в казармы. Он бросился к князю, торопливо растирая ладони, зашептал заговор, тихо и настойчиво убирая руку князя с его груди и кладя свою. Теперь Иниваэль не сопротивлялся. Он недвижно лежал в кресле, вдыхая воздух короткими свистящими рывками. Но несколько секунд спустя Тавор прервал заговор и отвел ладонь, хмуро поднимая глаза на Сарна:

– Уже поздно, брат. Сердце совсем изношено. С князем случилось подряд два удара. Для него это слишком.

Сарн молчал, неотрывно глядя на Иниваэля. Пот поблескивал в глубоких морщинах на лбу умирающего князя, холеные белые руки бессильно лежали на темном узорном сафьяне кресла, на шее мелко бился какой-то нерв.

Как он презирал этого ничтожного человека! С каким пренебрежением привык относиться к нему за эти месяцы… А сейчас отчего-то все это отступило куда-то прочь, и эльф видел лишь бесконечно несчастного, растоптанного, раздавленного горем старика, чье лицо вдруг обрело выражение странного спокойствия, словно обладатель его был напоследок чем-то утешен или кем-то прощен.

Рваные вдохи все так же короткими толчками вздымали кафтан на княжеской груди. Их ритм был все реже, и наконец пришел миг, когда Иниваэль снова открыл глаза. Медленно перевел тускнеющий взгляд на Сарна. Ладонь на подлокотнике шевельнулась и поползла к эльфу, накрыла его руку.

– Прости меня… – прошептал князь. Его пальцы судорожно дрогнули, и голова безвольно откачнулась на спинку кресла. Правитель Ирин-Таура был мертв.

====== Глава 43. Тесемки старых масок ======

Сармагат умолк и отвернулся, хмуро и безучастно глядя в огонь. Камрин несколько секунд неподвижно сидела в кресле, а потом механически взяла вилку и принялась за еду.

– Ты похоже не слишком удивлена услышанным, – без всякого выражения произнес Сармагат, а девушка, не поднимая глаз, отрезала:

– Я голодна.

Он знал этот сухой деловитый тон. Он вообще чертовски хорошо ее знал… Она не всегда была такой. Еще два года назад, услышав его рассказ, она рыдала бы, давясь слезами, кричала бы что-то бессвязное и рвалась из его рук, если бы он снова решился попытаться ее утешить. Она была пылким и прямодушным ребенком в те недалекие дни. А сейчас, сталкиваясь с чем-то, потрясавшим ее до глубины души, она превращалась в стиснутый кулак, отгораживалась от внешнего мира глухими ставнями спокойствия и принималась делать что-то будничное и простое, словно мелкими стежками зашивая прореху в собственном самообладании. Только с одним человеком она была прежней. Только Йолафу она все так же могла в слезах броситься на шею. И Сармагат иногда ощущал глухую и несправедливую ревность к этому юнцу, которому Тугхаш так безоглядно доверяла самые потаенные уголки своей души. Кто знает, не в этой ли недостойной страстишке крылся корень его неприязни к ренегату?

Сармагат глубоко вдохнул и задержал в легких слегка дымный воздух натопленного зала. Медленно выдохнул. Он чувствовал себя опустошенным, запутавшимся и одиноким. Совсем как тогда, в ту бесконечно далёкую ночь. Впервые за долгое время он уже не знал, есть ли смысл в его борьбе, и принесет ли ему покой эта навязшая в зубах месть. Он фанатично цеплялся за нее, убеждая себя, что в мести заключена его главная цель, и, достигнув ее, уже не нужно будет дорожить жизнью. Обретя покой, он сможет распоряжаться отпущенными ему годами легко и расточительно, ведь ничто больше не будет привязывать его к этому, в сущности, бестолковому миру. Но Тугхаш сидела напротив, нарочито невозмутимо разрезала оленью грудинку, то и дело заправляла за ухо непослушную прядь и старательно не смотрела ему в глаза. И орочий вождь вдруг с отстраненной отчетливостью вспомнил тот страшный миг, когда стальной болт из его арбалета впился в ее узкую прямую спину, и ее тело безвольной неподвижной тяжестью лежало на его руках. Разве помнил он тогда о мести? Разве задумался хоть на секунду о соразмерности платы за ее исцеление? Не эти ли короткие минуты лучше всего определяют подлинную цену каждого кусочка мозаики, из которой он так кропотливо строил свои замыслы и планы? Тугхаш. Его досадная слабость, уязвимая пластина в его непроницаемых доспехах. Его постоянная причина промахов и ошибок. Его трепетный Последний Огонек.

За то ли он так упрямо бьется? Стоят ли того призраки прошлого? Когда настоящее – вот оно, только протяни руку, прими этот нечаянный подарок судьбы, бросься, очертя голову, в горнило невозможного, незаслуженного, но такого желанного счастья… И что же потом? Однажды она отряхнет с глаз пелену первого угара и трезво взглянет в будущее, где увидит долгие годы, нескончаемые десятилетия рядом с безобразной искалеченной тварью… Он отпустит… Но будет уже поздно. Ее жизнь будет загублена, а он… ему останется только быстро и смрадно сгореть в огне собственной боли, изойти на звонкие черепки вдребезги разбитых надежд. Да и Моргот бы с ним… Но эта участь не для нее.

А она, конечно, не смогла долго выдерживать его настойчивый взгляд. Медленно подняв глаза, она негромко спросила:

– Почему ты никогда не рассказывал мне всего этого?

Сармагат на миг запнулся, но сил на новые отговорки не было:

– Потому что мне не нужно ничьей жалости, и твоей в особенности.

– Неубедительно, – все так же сухо отрубила Камрин, а орк машинально оскалил клыки:

– Правда? Так скажи мне, Тугхаш, почему ты участвовала во всех моих затеях, не зная их причин?

– Потому что я хотела купить спасение Эрсилии и защитить соплеменников, – не раздумывая, ответила девушка. Сармагат подался вперед и оперся ладонями о стол:

– Вот как… Но при этом ты так и не рассказала Леголасу ни слова обо мне и своей роли в моем плане, хотя это очень облегчило бы твою жизнь. Эльфы – не слизняки, вроде достопочтенного князя. Они непременно придумали бы, как до меня добраться. Чья бы взяла – вопрос спорный, но все же… кто знает.

Камрин сумрачно посмотрела Сармагату в глаза:

– Ты дорог мне, – глухо проговорила она, – а белые одежды праведницы мне никогда не были к лицу.

Сармагат покачал головой, сдерживая гулкий сердечный бой:

– Эта нескончаемая игра сделала тебя взрослой, осмотрительной и на свой лад мудрой. Но ты все равно не отшатнулась от меня, хотя я не раз давал тебе пути к отступлению. Если же ты знала бы все мои… хм… извилистые пути раньше, ты могла бы пойти на поводу у простого сочувствия и тоже воспылать неприязнью к моим врагам.

Камрин со звоном бросила вилку на стол:

– То есть, сделав меня слепым инструментом, ты радел о моем благе, – произнесла она с едким сарказмом, а вождь мягко кивнул:

– Да. Слепой инструмент, отыграв свою роль, сможет просто продолжить жить. Отравленное же ненавистью чудовище не сможет.

Камрин в сердцах хлопнула по столешнице обеими ладонями, и Сармагат ждал, что она сейчас вспыхнет яростью и сорвется на крик, но девушка замерла и вдруг устало откинулась в кресле назад:

– Я верю тебе. В том то и дело. Я всегда тебе верила. И сейчас тоже верю, что ты хотел меня защитить. Ты слишком часто защищал меня. Быть может, иногда и не стоило.

Помолчав, она сдвинула брови и заговорила уже без всякого надрыва:

– Почему ты так уверен, что Леголасу уже не помочь?

– Потому что таковы эльфы, – отрезал Сармагат, но Камрин задумчиво прикусила губу:

– Не надо расплывчатых фраз. Эльфы есть разные, даже я успела это узнать. Орки думают, что они все на один лад, то же самое и эльфы думают об орках. Но я же знаю, что все это чушь.

Сармагат поворошил в камине поленья, машинально повертел в руке кочергу:

– Я говорю это не из снобизма или орочьей неприязни к эльфам. Клан Магхар веками собирал летопись о «Мелькоровой справедливости». Я прочел все, что нашел. Было исцелено немало людей, Тугхаш. Но ты бы ужаснулась, узнав, как мало было удачных попыток среди эльфов. Я знаю лишь о двух успехах. Один Прощенный был спасен своей невестой, а второй – сыном. Все же прочие…

Орк замолчал. Камрин тихо переспросила:

– Сармагат… Что случилось с прочими?

– Ты не читала свиток? – словно невпопад обронил вождь, – тогда не суть важно. Им не удалось, это главное.

Девушка отвела глаза, комкая в руке салфетку.

– Я хочу увидеть Леголаса, – твердо и требовательно произнесла она.

Сармагат лишь спокойно кивнул:

– Конечно.

Вернувшись с разведки, Таргис задумчиво встал за спиной у Йолафа. Эрсилия, все еще не пришедшая в себя, уже была облачена в камизу и сюрко, мешковато сидевших на исхудавшем теле, а рыцарь тщательно укутывал ее ноги пледом. Варгер приблизился, неотрывно глядя, как Йолаф бережно убирает под капюшон плаща спутанные каштановые волосы княжны, открывая лицо, бескровное и тонкое, словно вырезанная на кости камея. Царапины на лбу и впалых щеках. Нежные очертания почти детского подбородка и губы прекрасного рисунка, неожиданно чувственные для этого полупрозрачного лица.

Йолаф собирал последние пряди, вьющиеся по шее и вискам Эрсилии, и эта нехитрая сцена вдруг показалась Таргису донельзя интимной, словно он бесстыдно смотрел в замочную скважину на чье-то чужое, совсем не касающееся его таинство. Не зная, как ловчее нарушить момент, варгер неуклюже откашлялся:

– Приятель… а откуда у тебя девичий наряд сыскался? – невпопад спросил он, словно только это и занимало его в тот момент.

– Это сюрко моей сестры, – коротко пояснил Йолаф, а потом обернулся, пристально глядя на предмет в руках Таргиса. Варгер же ответил прямым, открытым взглядом, и рыцарь невольно заметил, что тот с затаенной гордостью расправил плечи.

– Ты хотел знать, куда варги подевались, что поляну осаждали… Вот тебе ответ, дружище, – и Таргис протянул Йолафу длинную черноперую стрелу.

Рыцарь взял ее в руки. Наконечник был покрыт еще не успевшей запечься кровью. А Таргис продолжал, многозначительно чеканя слова:

– Вокруг поляны восемь трупов, все с такими стрелами, и следы пяти бойцов. Йолаф, я про все ваши с господином нелады знаю. Но сейчас не пытайся убедить меня, что орочий отряд своим собственным порывом вдруг нас троих от варгов прикрыл да и ушел без лишнего шуму. Господин, отпуская тебя из плена, знал, что ты придешь сюда. И знал, что здесь часто бывают хищники. Я готов правую руку в огонь положить, что это он прислал нам подмогу.

Йолаф задумчиво положил стрелу на снег:

– Я никогда не пойму Сармагата. Чем дольше я знаю его, тем больше убеждаюсь, что мне никогда его до конца не понять. Он подверг Эрсилию страшным мучениям и со мной тоже не особо церемонился. А сейчас просто и без всяких пояснений спас всю нашу затею, ту самую, из-за которой совсем недавно готов был меня изувечить. И особенно меня поражает то, что я отчего-то совсем не удивлен.

Варгер покачал головой:

– Как раз тут понять господина несложно. Здесь нет никакой тайны. Он просто всегда и во всем идет до конца. Как в ненависти, так и в благодеяниях. Он освободил тебя, чтоб ты мог спасти невесту – и не позволил тебе по безделице погибнуть, когда ты был уже у цели.

– Кристальное благородство и никакой корысти… – Йолаф с сомнением приподнял одну бровь, а лицо Таргиса вдруг вспыхнуло:

– Не надо насмешек. Не ищи подвоха почем зря, – миг поколебавшись, он добавил, – господин бывает безудержен в гневе и мстительности, но и в доброте тоже порой не знает полумер. Так было и со мной, Йолаф. Господин освободил меня от Волчьего безумия, дав возможность снова быть человеком. И с тех пор никогда, ни разу, как бы ни серчал, он не позволил мне унижаться перед ним. Хотя в ярости он ужасен, и у меня не раз сами собой подламывались колени. Но он каждый раз говорил: «ты человек, а не шавка, чтоб лизать мне сапоги».

Йолаф помолчал. Потом поднял на Таргиса глаза:

– Ты боготворишь его, словно самого Эру.

Но варгер ничуть не смутился. Он спокойно пояснил:

– Я видел мало добра и справедливости от Эру, брат. Сармагат же куда последовательнее и надежнее, как в добре, так и в зле. А потому, выбирая, кому служить, я без сомнений предпочту Сармагата.

– Но сейчас ты почти что в бегах, – Йолаф понимал, что препирается из чистого упрямства, но отчего-то все равно поддразнивал варгера, – и именно ты мог вернуть свиток Сармагату, но отдал его эльфам.

И снова Таргис невозмутимо пожал плечами:

– Спасение твоей невесты никак не вредит господину и ничем ему не опасно. Но если завтра ты, которого сегодня я называю другом, попробуешь натянуть лук в сторону Сармагата, я пристрелю тебя, не задумываясь. А если не успею – то сам приму предназначенную ему стрелу.

Рыцарь поглядел на варгера и с беглой улыбкой покачал головой:

– Чудной ты, брат. Но с одним я не берусь спорить: тот, кто удостоился такого преклонения, наверняка чем-то его заслуживает, даже если я этого никогда и не пойму. А если ты прав насчет отряда – то я снова обязан этому клыкастому мерзавцу жизнью. Ей-Эру, я уже почти привык.

С этими словами он поднял со снега княжну и свистнул Подкупу…

…Они мало разговаривали в пути. День клонился к вечеру, и Йолаф спешил до наступления ночи вернуться в убежище. В Тон-Гарт путь был дальний, а ночью Ирин-Таур становился слишком опасным для двоих путников, обремененных бесчувственной девушкой. Йолафа тревожил этот долгий обморок, хотя он не знал точно, как скоро приходят в сознание исцеленные. Таргис не мог никак помочь рыцарю, ибо в свое время сам пришел в себя, не зная, как долго пробыл в забытьи. Однако, положа руку на сердце, Йолаф и сам не мог бы с уверенностью ответить, что внушает ему большее волнение – обморок Эрсилии или ее грядущее пробуждение. Он привык заботиться о ней, защищать ее и неустанно искать пути к ее исцелению. В своей фанатической преданности недужной княжне он забывал обо всем, отметая любые мысли, как несвоевременные и не стоящие преждевременных тревог. А сейчас, когда ее голова бессильно и доверчиво лежала на его плече, он чувствовал, что не способен даже в полной мере ощутить счастье от ее спасения. Душа замерла до отказа натянутой тетивой, до боли, до муки зашлась в неистовой судороге ожидания. Он должен был увидеть, как она откроет глаза. Должен был поймать ее первый взгляд, снова увидеть прежнюю Эрсилию в этой изнуренной, истерзанной оболочке. Только тогда он поверит, что ему удалось. Только тогда сможет отпустить эту тугую внутреннюю струну… И что же произойдет тогда? Он выполнит свой долг. А дальше… В сущности, его могут казнить, как только он переступит толстое растрескавшееся бревно у ворот столицы. И пожалуй, это вернее всего. Но отчего ж не помечтать… Хотя бы о том, что князь отменит свой приговор, вновь увидев дочь здоровой. И если уж он взялся мечтать, то можно сразу окунуться в теплый поток чаяния, что ему позволят быть около Эрсилии, когда она придет в себя. Он так долго называл ее невестой… Так долго, что сам успел привыкнуть к этому слову и поверить в него. А в действительности, кем он был княжне Ирин-Таура? Гарнизонным офицером, объектом ее первого почти детского увлечения… Все так и осталось там, во взглядах, долгих разговорах, повисающих неловких паузах. Она была его дамой сердца, слишком целомудренной для гвардейца, давно уже познавшего всю прелесть внимания развеселых девиц и кокетливых служанок. Они не обменялись ни одним настоящим признанием, даже в немногих письмах соблюдая этот незримый барьер. Он так и не узнал вкуса ее губ. Он всегда помнил, что эта чистая, словно первый снег, девочка влюблена в него, а потому безгранично ему доверяет. И он не смел дать волю ни одному из своих порывов, боясь ранить, испугать, оттолкнуть. Он всегда казался себе похотливым мужланом, с внутренним томлением глядя на ее крупные, красиво очерченные губы, на биение пульса у глухого воротника блио, а княжна еле слышно разочарованно вздыхала, когда он, снимая ее с седла, ни на миг не удерживал в объятиях. Зачем он разыгрывал рыцаря из старинных нуменорских романов, выстраивая для себя какой-то эфемерный образ бесплотной феи? Догадывалась ли она вообще, что он замечает в ней женщину, а не просто обходительно развлекает нанесшую ему визит дочь правителя?