Текст книги "Коронованный наемник (СИ)"

Автор книги: Serpent

сообщить о нарушении

Текущая страница: 50 (всего у книги 61 страниц)

– Ты не можешь быть Гвадалом, – раздельно и ясно, словно заклинание, проговорил он, – хотя знаешь о нем то, чего лазутчику не подслушать среди болтовни военного лагеря. Я сам похоронил Гвадала. Я бросил первую горсть земли на его тело, и на моей ладони еще были багровые крупицы его высохшей крови, осыпавшиеся с плаща. Я не знаю, кто ты. Откуда и какой силой исторгнут, чтоб пробудить моих демонов. Но я здесь не для того, чтоб ты судил меня. Девушка, стоящая рядом с тобой, клялась, что у тебя мой сын. Что он жив и даже не в плену. Я пришел, чтоб забрать его.

Сармагат несколько секунд смотрел на эльфа. Гнев в его глазах остыл, и к орку вернулось прежнее самообладание.

– Да, твой сын здесь, – уже ровным тоном ответил он, – он действительно скорее гостит у меня, чем томится в неволе. Ты хочешь забрать его? Изволь. Только что ты намерен с ним делать? Что ждет его там, куда ты собираешься его увезти? Прежнего Леголаса уже нет. А новый… С ним тебе еще предстоит познакомиться, и эта встреча может быть для тебя намного тяжелее, чем встреча со мной. Подумай, Трандуил. Леголасу будет непросто. В этом мире такие, как мы с ним, выбивают себе место дорогой ценой.

… Подо льдом скованной стужей реки вода подчас беснуется, несясь неукротимым потоком, скрытым от глаз того, кто стоит на берегу и бросает на прочный лед мелкие камни. Но если под руку ему попадет камень должного размера и тяжести, то лед может дать трещину, что рванется в стороны десятком лучей, и ревущий мутный поток вырвется из плена, ломая студеный панцирь и сметая пудовые осколки.

Эльфийский король умел владеть собой. Умел так хорошо, что его хладнокровие успело стать притчей во языцех, как среди эльфов, так и среди других рас Средиземья. Но порой трудно предугадать, какой камень сумеет пробить непогрешимую ледяную броню.

«Такие, как мы с ним…»

«Мы с ним…»

Эти слова гранитной глыбой врезались в сияющую стыть королевского самообладания, вдребезги разнося его надежный щит и выпуская на волю пожиравшую эльфа ненасытную и необузданную тварь. Трандуил метнулся к Сармагату, сгреб обеими руками за кромки камзола и с размаху впечатал могучего орка спиной в стену.

– Слушай меня, чернокровый ублюдок, поганый мелькоров выкормыш! – рявкнул он, стискивая холеными пальцами горло вождя, – мой сын – не чета тебе!! Какая бы беда не постигла его – он эльф и навсегда останется эльфом!! Не смей равнять его с вашим племенем грязных бездушных убийц!!

А Сармагат, хрипло дышащий в хватке сильных пальцев и даже не пытавшийся сопротивляться, вдруг издевательски ухмыльнулся:

– Страшно, брат? То ли еще будет…

И Трандуил ощутил, как его трясет крупная дрожь оглушающего, смятенного бешенства, отчаянного, разрушительного, требующего немедленного утоления. А где-то на дне этого огнедышащего котла мутным и вязким раскаленным пластом действительно таился страх, не имевший ничего общего с еще недавно терзавшим его страхом о судьбе сына. Теперь это был черный слепой ужас, предчувствие неумолимо надвигавшегося несчастья, столь глубокого, что он не мог объять разумом этой разверзшейся бездны.

Эльфы не терпят бессилия… Несколько секунд король смотрел в глаза давно погибшего друга, будто пытаясь рассеять наваждение, а потом выпустил горло орка и неуловимым движением выхватил кинжал, молниеносно занося руку для удара. Когтистые пальцы стиснули запястье эльфа, но Трандуил остервенелым усилием вырвался из захвата, и узкое лезвие глубоко распороло орку левое плечо. Сармагат издал низкий рык, черная кровь ручьем хлынула по рукаву камзола.

– Больно, б р а т? – прошипел Трандуил, в каком-то неистовом угаре снова занося кинжал, – то ли еще будет…

И в тот же миг чьи-то цепкие пальцы перехватили его руку, кто-то сжал его поперек торса и с силой рванул назад. Лихолесец вывернулся из хватки нового противника, дернул фибулу, отшвырнул путающийся плащ, обернулся. Закаленный эльфийский клинок, испятнанный черными потеками, хищно блеснул в отсветах огня… и со стуком выпал на пол из ослабевших пальцев. В полумраке догорающего камина перед королем стоял Леголас.

Глаза Трандуила, лишь миг назад полыхавшие угольями, разом потухли, а искаженное злобой лицо вдруг стало странно беззащитным, словно осыпалась разбившаяся маска.

– Леголас… – прошептал он. Он ждал этой встречи, жаждал ее, стремился к ней со всей неподдельной искренностью отцовской любви. Снедаемый тревогой после сбивчивого бреда Рималла, не знавший, чего ожидать и во что верить, он был готов увидеть сына на смертном одре. Он готовился к чему-то другому, трудно сказать, к чему. Но все оказалось иначе. Намного, почти до странности проще. Все чувства, только что обуревавшие его, в одночасье остыли, оставив после себя лишь щемящее и безмолвное счастье. Король шагнул вперед, протягивая руки… а Леголас вдруг вскинул ладони, будто воздвигая незримый барьер.

– Погоди, отец, – мягко проговорил он, и Трандуил отчетливо услышал в голосе сына сдерживаемую дрожь, – сначала посмотри на меня.

Король остановился, Леголас же шагнул к столу, выходя из тени, и свет шандала коснулся его лица. Трандуил замер, хрипло втягивая воздух: теплое зарево свечей наливало золотом янтарные глаза, всё те же, проницательные, лучистые, готовые в любой миг улыбнуться. И эти до боли родные глаза смотрели с безобразного лица, колдовски притягательного в своем варварском уродстве, обрамленного прежним плетением лихолесских височных кос.

– Здравствуй, мой король, – тихо и твердо промолвил Леголас, неотрывно глядя отцу в глаза, и Трандуилу казалось, что сын что-то мучительно ищет в его взгляде. Он не ответил, только бледные губы разомкнулись и тут же сжались вновь.

А принц меж тем обернулся:

– Гвадал, ты ранен! – и это прозвучало с искренней заботой…

Сармагат все так же стоял у стены, зажимая рукой глубокую рану в плече, и смотрел на короля со странным спокойствием, будто отстраненно ожидал развязки. Кровь капала на пол, поблескивая, словно чернила. Лицо покрывала неестественная бледность – орку было худо от эльфийской стали.

– Пустяки, – ровно проговорил он, и брови Леголаса недоверчиво дрогнули.

… Надсадный гул разорвал тишину зала, словно многотонные скалы над этим укромным убежищем раскололись и с протяжным стоном проседали под собственной тяжестью. Трандуил молча смотрел перед собой, вслушиваясь в этот рокот, вибрирующий в опустевшей голове. Слыша, как на него рушится его собственный мир. Он годами гнал от себя короткое имя прежнего друга, он уже давно научился жить с тошной горечью памяти о дне его смерти, он мчался сюда, чтоб вырвать сына из черного омута, куда сам невольно отправил его на погибель. Он встретил здесь это отвратительное существо, которое успел возненавидеть лишь за одни глаза. Невыносимо чужие на мерзкой орочьей роже, глядящие с нее так, будто имеют право на молчаливый укор. Не могущие принадлежать чернокровому похабнику, присвоенные им какой-то гнусной мелькоровой ворожбой. А сейчас его несчастный сын, его опозоренный наследник, его попранная гордость и честь встревоженно смотрел на исходящего черной кровью ублюдка и называл тем самым именем… Называл так просто и буднично, что невозможное и немыслимое вдруг само стало правдой. Такой же простой и будничной, прятаться от которой было бы обычной трусостью в самом малодушном ее облике.

Король медленно отер лицо неожиданно холодными ладонями. Усилием распрямил плечи, почти ощущая на них тяжкий гнет, и подошел к сыну. Провел пальцами по пересеченной бороздой щеке, по золотистым волосам, по шипастому лбу. А потом стиснул Леголаса в горячем объятии, на которые обычно так глупо и слепо скупился.

– Прости меня, – прошептал он, – это моя вина. Это я послал тебя сюда, я накликал на тебя беду.

Он обнимал сына, чувствуя, как напряжены его плечи, как рваное дыхание вздымает грудь. Вот дрогнули руки и неуверенно отозвались неловким ответным объятием, но Трандуил ощущал, что Леголас все так же за стеной, отгораживающей его от отца. « Прежнего Леголаса уже нет. А новый… С ним тебе еще предстоит познакомиться, и эта встреча может быть для тебя намного тяжелее, чем встреча со мной…» Теперь король понимал беспощадный смысл этих слов. Сын стал другим. И дело было не в изуродованном лице, не в когтях и не в шрамах. Что-то изменилось в самой его сути. Что-то, что Трандуил пока не мог постичь, но это причиняло ему не былую досаду монарха, что не терпит тайн у подножия своего трона, но обычную боль отца, не умеющего понять свое дитя.

Тихо отстранившись от Леголаса, король медленно приблизился к Сармагату. На сей раз он не искал объяснений происходящему. Он прямо и бестрепетно посмотрел тому в глаза, так воочию узнавая их, что сейчас ему казалось нелепым: как мог он не увидеть Гвадала даже в этом ужасном обличии.

– Здравствуй, – глухо проговорил Трандуил, будто не было предыдущей встречи, и злых насмешек, и быстрой нелепой схватки.

– Здравствуй, – подчеркнуто принимая эту негласную границу событий, отозвался Гвадал.

====== Глава 49. Казненный палач ======

Очаг дотлевал малиновыми головешками, а Леголас неподвижно стоял у стола, в ярко-золотистом круге огней шандала, подспудно не решаясь шагнуть из теплого светового ореола в окружавшую его полутьму. Там, за пределами зарева восковых свечей, почти осязаемо сгустилось неведомое ему прошлое. Туда сбредались тени былых событий, решений, ошибок и разочарований. Они все теснее обступали двоих, что годами гнали их прочь, а теперь безмолвно смотрели друг другу в глаза, позволяя призракам толпиться вокруг незримым войском, то ли ожидая от них поддержки, то ли просто решившись, наконец, вглядеться в их туманные лица. И Леголас не шевелился, будто балансируя на тесном клочке реальности среди чужих, равнодушных к нему химер.

Безупречно прямая спина отца сейчас излучала напряжение, словно Трандуил усилием воли удерживал перед собой невидимый щит. Тускло поблескивали пластины кирасы и позумент на подоле камзола, в волосах виднелись сосновые иголки, странно неуместные в холеной шевелюре короля. Лицо Сармагата было почти не различимо в полумраке, только глаза и черный глянец крови на рукаве отражали зыбкие огни свечей.

Леголас ощутил, как где-то на краю сознания шевельнулось беглое удивление, чего ради он подмечает эти несущественные детали… Вероятно, прошло не более минуты, а ему казалось, что отец и Гвадал целую вечность молча стоят друг против друга, будто недавно не швырялись ядовитыми стрелами взаимных насмешек. А темнота все сгущалась, и с нею сгущалось напряжение, словно сам воздух превращался в клейкую и душную массу, сдавливающую грудь, обжигающую легкие предчувствием неминуемого и катастрофического взрыва. Еще несколько секунд, и Леголас почувствовал, что больше не выдержит этой бессловесной дуэли… Оттолкнувшись ладонью от стола, как ногой от обрыва, он стремительно прошагал к камину и с ожесточением бросил в него четыре полена подряд. Сухое смолистое дерево тут же занялось жадными язычками огня, и яркий свет разогнал тени по углам зала.

– Довольно тишины, – отрезал принц, приближаясь к королю и становясь меж ним и Гвадалом, – один Моргот знает, какими кривыми тропами он свел вас сегодня здесь, сколько судеб загубил по пути, сколько изуродовал жизней. А потому имейте мужество обернуться назад, посмотреть в лицо своим прежним обидам и покончить с ними. Здесь. Сегодня. Я так и не знаю, что за демоны столпились меж вами. И я не знаю, какой ценой можно откупиться от них. Но это ваши демоны. И откупаться от них вам, а не сотням ни в чем перед вами не виноватых людей, эльфов, орков и еще Эру знает кого. Не сверкай глазами так оскорбленно, отец, я уже не отрок, который благоговел перед каждым твоим словом. Да. Орки – живые существа, и они не должны быть разменной монетой в эльфийских дрязгах.

Трандуил стиснул зубы так, что желваки заходили на челюстях, а Леголас обернулся к Сармагату:

– Гвадал, тебе нужно перевязать рану.

Орк перевел глаза с принца на Трандуила и обратно. А потом с поразительным спокойствием отозвался:

– Пустяки, Тугхаш обо мне позаботится.

Затем он снова долгим оценивающим взглядом посмотрел в глаза лихолесского короля и двинулся к двери, ни разу не оглянувшись.

Оставшись наедине, отец и сын несколько секунд молчали, ощущая легкое замешательство. Наконец Трандуил испустил долгий тяжелый вздох и нехарактерным для себя жестом потер виски.

– Эру, помилуй меня, неразумного, – пробормотал он и двинулся к столу. Машинально плеснул в кубок из высокого серебряного кувшина, жадно выпил и отстраненно воззрился на последние капли, багровевшие на серебряных стенках.

– Эльфийское вино… здесь… – так же без всякого выражения обронил король.

Леголас смотрел на отца со смешанным болезненным чувством тревоги, неуверенности и щемящей теплоты. Только сейчас он в полной мере ощутил, как скучал по нему эти безумные месяцы. Сначала озабоченный успехом своей миссии, а потом – своей мучительной болезнью, делавшей его непригодным для службы и престолонаследия, он так часто думал о Трандуиле-короле, что забывал о Трандуиле-отце. Чего говорить, государь веками подчеркивал долг принца перед королевством и троном, культивировал сдержанную строгость их отношений и неуместность всяких сантиментов. Когда-то Леголаса это обижало… А потом стало привычным и естественным. Но сейчас, в этой каменной орочьей цитадели, прежняя чопорная холодность короля истаяла, как воск, стекавший по столбикам свечей и нарушавший их гладкую стройность. И Леголас видел, что сияющая изумрудами старинная корона венчает отцовскую голову чуть неровно – а так бывало лишь в те дни, когда короля терзала головная боль, и он часто украдкой потирал лоб. И мелкие морщинки гнездились в уголках глаз, и на правой руке розовел треугольный ожог от неосторожно взятых свечных щипцов, и у самого горла на темно-зеленом камзоле не хватало пуговицы – не иначе, король рванул ворот, пытаясь глубже вдохнуть. Отец всегда стремился быть безукоризненным, донельзя раздражая Леголаса своим назойливым перфекционизмом… В его присутствии даже факелы чадили как-то стыдливо. А сейчас эти мелкие несовершенства разбивали холодный мрамор августейшего облика, обнажая живого эльфа, которого подчас Леголасу так не хватало, который не вызывал благоговения, но был до боли, до трепета любим.

А Трандуил налил себе еще вина.

– Ты выпьешь со мной? – с ровной будничной интонацией спросил он, и Леголас ощутил, что отец пытается простыми действиями и словами восстановить пошатнувшееся самообладание, словно разминает руку, вправленную после вывиха, но еще худо слушающуюся.

– Нет, отец, я не пью этого вина… оно горчит, – так же ровно отозвался он, и Трандуил обернулся, глядя на сына с опустошенным выражением солдата, только что очнувшегося от беспамятства и осознавшего, что бой закончился без него. Перевел взгляд на кубок и снова на Леголаса…

… Король и сам бы не смог объяснить, чем так потрясли его простые слова отпрыска. Казалось, самые страшные вести он уже узнал. Но в груди вскипало горькое, бессильное чувство. За тысячи лет он видел сына жестоко израненным, мертвецки пьяным, несусветно грязным и неистово взбешенным. Но это всегда был Леголас, как бы ни выглядел и как бы себя ни вел. И сейчас ужас от его обезображенного лица успел померкнуть в душе Трандуила, заслоненный привычным теплым блеском янтарных глаз, как если бы уродство черт снова было лишь запекшейся кровью пополам с копотью, что достаточно просто смыть у колодца. Но это милосердное заблуждение рассыпалось в прах от малозначимых фраз, беспощадно напоминающих, что «прежнего Леголаса уже нет». Орки тоже живые существа… Эльфийское вино горчит…

… Леголас вдруг заметил, как взгляд отца дрогнул и беспомощно заметался. Он никогда не видел своего короля таким… Никогда не знал беззащитного недоумения в отцовских глазах; бледных губ, то и дело пытающихся сжаться привычной непроницаемой линией, и оттого почему-то придающих суровому лицу еще более растерянный вид.

Глубоко внутри камертоном завибрировало какое-то тягостное ощущение, и Леголас почти испуганно осознал, что это жалость. Впервые в жизни ему было жаль своего надменного, непоколебимого отца, который так часто вызывал у него негодование, ярость, восхищение, досаду или гордость. И это открытие неожиданно сковало принца таким неистовым страхом, что кровь ледяным студнем остановилась в жилах. Да, он знал, что его дело плохо. Но только затравленное неверие в ледяной лазури отцовских глаз вдруг в полной мере объяснило ему, сколь ужасная судьба его постигла…

К Морготу… Леголас сжал кулаки, привычно вонзая когти в уже покрывшиеся рубцами ладони. Не для того он прошел столько терзаний, не для того кропотливо выстраивал себя заново из трескающихся, сыплющихся обломков, чтоб сейчас снова пасть духом.

Он встряхнул головой и твердо произнес:

– Не смотри на меня так, отец. Я жив, а все остальное несущественно. Выпей и сядь, нам нужно о многом поговорить.

«Сядь, Леголас, нам нужно поговорить», – как часто Трандуил бросал эту безапелляционную фразу едва вошедшему сыну… А сейчас, не прекословя, сам опустился в кресло, уже почти без удивления отмечая жесткий, почти приказной тон Леголаса. Прежде он не спустил бы мальчишке подобной дерзости, а сейчас слышал собственные суровые ноты в его голосе, какими сам нередко драпировал раскаяние, смятение или боль.

Леголас сел напротив, несколько секунд молчал, глядя в огонь, а потом вдруг заговорил, без предисловий, не дожидаясь вопросов, не глядя на отца. Он сухо, четко, детально описывал события, произошедшие со дня начала кампании, не оживляя свой рассказ ни эмоциями, ни рассуждениями, будто по возвращении на родину явился к королю с докладом. И эта бесстрастная череда фактов отчего-то казалась Трандуилу выразительнее любых красочных повествований, на которые Леголас был большим мастером, хотя обычно приберегал их до шумных попоек с приятелями.

Король знал, что должен реагировать как-то иначе. Должен переполняться кипящей ненавистью, исходить злобой, трястись от ярости. Он должен был ненавидеть всех и вся: мерзавца-Иниваэля за его чудовищную ложь, переродка-Гвадала за его извращенные козни, идиота-Йолафа за слепую веру ублюдку, едва не убившему Леголаса, и вообще каждого без разбора в этом омерзительном углу, просто потому что… потому что иначе придется ненавидеть самого себя. Себя. Только себя. За алчность, заставившую его поверить в ложь князя, за легкомыслие, с которым он отпустил сына туда, откуда Гвадал… откуда вообще все началось и где так неожиданно и страшно закончилось.

Но душа уже не соглашалась на такое простое и понятное чувство, как ненависть. Все эмоции и порывы, чувства и желания сжались до раскаленного уголька, выжигавшего короля изнутри и требовавшего что-то немедля изменить. Что-то сделать, предпринять. Что-то правильное или неправильное, безумное, опасное, нелепое – но хоть что-то.

А Леголас, меж тем, закончил свой рассказ и, наконец, отведя взгляд от горящих в камине дров, прямо посмотрел на отца.

– Вот и вся история, – так же сухо заключил он, – я не справился, мой король. Все пошло не так.

По лицу Трандуила скользнула тень, и он уже набрал было воздуха, когда Леголас резко повел ладонью:

– Прошу тебя, не надо, – проговорил он мягче, – это будет бесполезно, только причинит нам обоим боль. Отец, теперь твоя очередь. Расскажи мне, наконец, что произошло между тобой и Гвадалом.

Трандуил помолчал, меж бровей обозначилась короткая вертикальная морщина:

– Гвадал не рассказал тебе? – спросил он со странной осторожностью, будто ступая по болотной тропке.

– Нет, – отрезал Леголас, и в этом коротком ответе королю послышалась тревога.

Он машинально снова налил вина, потер переносицу, собираясь с мыслями, и начал:

– Тебе не понравится мой рассказ, сын. Он не делает мне чести. Но я верю, что ты сумеешь хоть на миг отбросить свои взгляды на справедливость и постичь…

– Отец!!! – рявкнул Леголас, и прыгающее эхо раскатилось под сводами зала, – я не прошу нравоучений! Я устал из века в век слышать твое назидательное «однажды ты постигнешь это». Я ни балрога не хочу постигать!! Оставь метафоры, иносказания и прочие эльфийские красоты! Я больше не эльф, чтоб разгадывать загадки!! Я два с лишком месяца играл здесь в шарады и вот, посмотри на мое лицо!!! Мне нужна правда, простая, обнаженная и неприглядная!!! И я уже сам решу, что с ней делать!

Он видел, как лицо Трандуила вздрагивает, будто от полновесных пощечин, он знал, что сейчас неоправданно груб, но не мог остановиться, захлебнувшись потоком внезапно всколыхнувшейся горькой ярости. Он почти ждал, чтоб отец вскочил и ударил его по губам, как однажды сделал это много веков назад, когда юный принц в порыве бессильной злости назвал его «бездушным манипулятором». Но Трандуил сидел, не шевелясь. А потом сжал зубы и прикрыл глаза странным скорбным движением, словно безропотно принимал летящий в лицо шквал упреков.

И Леголас ощутил, как гнев его мгновенно остыл, будто докрасна раскаленное лезвие, брошенное из кузнечного горна в бадью ледяной воды.

– Прости, отец, – выдохнул он, сжимая ладонями голову и откидываясь назад, – прости, я не смел так говорить с тобой. Но я прошу, будь со мной прям. Не лавируй, не ищи красивых слов, не…

– … не лги, – закончил Трандуил, – я понял тебя. Ты прав, пришло время взглянуть демонам в лицо. Слушай, сын. Я расскажу тебе все.

Он залпом допил вино, сцепил было пальцы, будто вновь поднимая щит, но тут же разомкнул и заговорил, отрывисто, негромко, но не подыскивая слов:

– Все произошло в ту ненастную ночь, когда мы с тобой столкнулись у конюшни. Вечер я коротал в кабинете за какими-то малозначащими делами, когда в дверь постучали. Я сразу узнал Гвадала, хотя он был в глухом и насквозь мокром плаще. Узнал и очень удивился – мне доложили бы, если б возвращающийся посольский отряд пересек границу. Но я был счастлив видеть друга, бросился ему навстречу, а он вскинул ладонь точно так же, как ты сегодня. Словно воздвигая меж нами стену. Гвадал откинул капюшон, и я сразу понял – что-то неладно. Он приехал один. На его лице было два странных уродливых шрама, и я поначалу решил, что случилась атака, отряд перебит, а Гвадал – единственный уцелевший, которого пытался лечить какой-нибудь смертный олух. Я обнял его, засыпал вопросами, а он отвечал невпопад, его руки подрагивали, а в глазах было отчаянное тревожное ожидание. Такое я видел на лицах тех, кто склоняется над телом раненного брата, ища в нем искру жизни. Я не буду пересказывать наш разговор… Он был тяжелым. Гвадал рассказал мне, что его поразило проклятие. Худшее из проклятий, что могут выпасть на долю эльфа. Он не знал, как с ним случилась эта беда. Но знал, как ее одолеть, и пришел ко мне за помощью. Я никогда не забуду, как он протянул мне старинный свиток, и его рука была холодной, как камень, а на спокойном лице глаза горели страданием и мольбой. Эру…

Трандуил наклонил над кубком кувшин, но тот исторг последние капли. Эльф задумчиво поставил его обратно на стол и продолжил, пристально глядя на край кубка, словно обращаясь к вычеканенной на нем фигурке волка.

– Он пришел ко мне, тайно, в лютую ночь, когда даже часовые прячутся под выступами стен. Он стыдился своего недуга и лишь мне доверил эту тайну, что считал позорной. Я мог его спасти. Я знаю, мог. Его орк был юн и слаб. Вдвоем мы одолели бы его. Но в тот миг я думал лишь о том, что… как ты сказал? Что-то может пойти не так. Что я не знаю истинной силы гнездящегося в Гвадале орка. Что проклятие может не отступить, поразив и меня. Что Гвадалу всегда было более свойственно милосердие, нежели война. Что если во время обряда его сущность отойдет в сторону, оставив меня с орком один на один? Что если орк, напитанный невероятной мощью его души, окажется сильнее? И тогда погибнем мы оба.

Голос короля звучал все глуше, и последние слова он проговорил почти шепотом. Наконец оторвавшись от серебряного волка, Трандуил поднял взгляд на сына. Трудно сказать, чего он ждал – осуждения ли, удивления или чего-то иного. Но Леголас молчал. И Трандуил вдруг вскочил, едва не опрокинув кресло:

– Да!!! – взревел он, – да, я смалодушничал!!! Но я не только эльф, не только друг, я король!!! Я не мог рисковать, я был не вправе!!! Быть может вероятность провала была невелика, но кто мог знать!!! И что бы случилось, окажись на троне обращающийся переродок?!! Я предатель, мерзавец, кто угодно!!! Но Лихолесье для меня священно, и я не мог рисковать его будущим!!! – он с размаху ударил кулаком по столу, пустой кувшин со звоном рухнул на бок, – давай, осуждай меня!!!

Пот блестел на лице короля, несколько прядей прилипли к вискам и шее, хриплое дыхание разрывало грудь. Но Леголас лишь спокойно покачал головой:

– Я не для того прошу рассказать мне правду, чтоб осуждать тебя, отец. Я вообще не вправе тебя судить. Но мне очень нужно понять Гвадала. Разобраться, что руководило им. Если я научусь понимать его – мне легче будет понять и себя. Прости, отец, я знаю, что этими словами причиняю тебе страдание. Но от этого нельзя просто отворачиваться, закрывать глаза и делать вид, что все по-прежнему. Я должен найти и запомнить прямые и понятные тропы в своей душе до того, как в ней… стемнеет.

Трандуил закусил губу, вскидывая голову, и снова ударил по столешнице обоими кулаками. Леголас же поднял упавший кувшин и мягко промолвил:

– Продолжай, отец. Все это мне уже в общих чертах было известно. Но дело этим не кончилось. Куда ты ездил той ночью?

Король медленно осел в кресло, стиснул поручни так, что побелели фаланги пальцев.

– Я поехал за Гвадалом, – глухо ответил он.

Его губы искривились, как от сильной горечи, и Трандуил сглотнул. Леголас видел, что отцу невыносим этот разговор, но его необходимо было довести до конца…

– Погоди, – негромко сказал принц, – ты поехал за ним, говоря, что едва не совершил страшную ошибку и теперь намерен ее исправить. То есть, ты передумал? Неужели ты все же решил попробовать исцелить Гвадала? Через два дня привезли тело. Но Гвадал жив, вместо его тела привезли убитого орками лориэнца, он сам мне рассказал. Я еще удивился, как ты мог не заметить, несмотря на все повреждения, что тело чужое. Ведь ты так хорошо знал Гвадала… Значит, о подлоге тебе было известно. Более того, на погребении ты сказал: «это моя вина, я не сумел тебя защитить». Так что же, – Леголас нахмурился, – он не по доброй воле вернулся к оркам? Его на твоих глазах захватили в плен, а ты не смог ему помочь? Вроде складно, но что-то во всем этом не сходится… Ты был искренне потрясен, увидев Гвадала живым, а значит, был уверен в его гибели.

Трандуил снова глубоко и хрипло вздохнул:

– Да. Не сходится. Я хотел бы, чтоб все было по-твоему, Леголас. Однако тебе нужна правда… Да, я передумал и помчался за Гвадалом. Но не затем, чтоб его исцелить…

Повисла тишина. Звонкая, гулкая, будто вибрирующая тонкими стеклянными нитями. А потом принц медленно проговорил, словно выписывая слова в воздухе незримым пером:

– Ты погнался за ним, чтобы убить его.

Еще несколько секунд молчания осыпались в пустоту, и Леголас негромко спросил:

– Почему, отец? Как, балрог подери, это вышло? Я могу одобрять или не одобрять твоего решения не исцелять Гвадала, однако это решение мне понятно. И пожалуй, если отбросить все, что ты упоминал выше… например, мои взгляды на справедливость… оно разумно. Но эта погоня… Я не понимаю, отец…

Трандуил сдвинул брови и снова закусил губу, на которой успели выступить несколько крохотных алых бисеринок крови:

– Это было одно из тех решений, которые раздирают надвое душу, Леголас. Когда-нибудь потом половинки вновь соединяются, но рубец остается навсегда…

Король стоял у пылающего камина, а в ушах все еще раздавался хлопок двери, навсегда отсекший от него его единственного друга. Друга, который был рядом так долго, что казалось, он был всегда. Который неизменно был тем, чем не был сам Трандуил, и потому вместе они составляли некий единый, лишенный брешей доспех. Друга, который сейчас стремительно уходил прочь по коридорам дворца, еще недавно бывшего его домом. И которого он только что предал, растоптал, собственной рукою вышвырнул за порог своей жизни, не оставив ему ни надежды, ни обратного пути.

Гвадал выслушал отказ молча, и ни один мускул не дрогнул на все еще одухотворенно-красивом лице, только бездна все шире разверзалась в глазах, превращая их в мертвые провалы. Трандуил говорил жестко, сухо, уверенно, а на щеке бился нерв, и пальцы мяли рукав, и он знал – Гвадал все это видит. Видит, что лучший друг, к которому он пришел за помощью, осознает свое малодушие и теперь прячется за суровым тоном и высокопарными словами о долге перед королевством.

Король сжал пальцы, унимая их предательские движения, но не мог унять гадкого трепета правой щеки.

– Прости, – глухо отрезал он, – я знаю, это низко. Но я не могу. Цена слишком высока. Будь я… кем угодно, только не правителем, я не пожалел бы жизни, чтоб спасти тебя. Клянусь.

Гвадал медленно поднялся из кресла, и Трандуил ощутил, как ему непреодолимо хочется сжаться под взглядом дымчато-синих неживых глаз.

– Я верю, – ровно и мягко проговорил Гвадал, – я знаю, ты не бросил бы меня в беде. Но ты прав. Риск слишком велик.

– Ты презираешь меня? – отрывисто спросил король, поддавшись безотчетному порыву.

– Эру с тобой, брат, – покачал головой Гвадал и медленно натянул мокрый капюшон, – это себя я презирал бы, сделайся ты жертвой моего собственного проклятия. На все воля Валар, мой король. Прощай.

Если бы друг бушевал, клеймил его трусом и подонком, то ответно вспыхнувший гнев защитил бы Трандуила. И он тоже нашел бы, что проорать в ответ. Но от этого спокойного понимания, столь свойственного Гвадалу… и несвойственного самому Трандуилу, на душе короля стало так холодно, скользко и слякотно, словно колотящий в ставни дождь лил свои зябкие струи прямиком на его собственную совесть, съежившуюся, как бесприютная промерзшая нищенка у трактирной коновязи. «Я знаю, ты не бросил бы меня в беде…» Эта фраза утешала бы, если бы Трандуил не знал: ему действительно не по себе при мысли о страшном обряде исцеления. Король был храбр. Даже его враги признавали это. Особенно враги. Но то была другая храбрость. Несгибаемая эльфийская отвага перед лицом понятных опасностей. А это стояло за гранью любой отваги. За гранью мужества и бесстрашия. Это был тот глубинный темный ужас, что гнездится в природе любого живого существа. Ужас перед поруганием самой своей сути, и он тем непереносимее, чем совершенней эта суть.