Текст книги "Коронованный наемник (СИ)"

Автор книги: Serpent

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 61 страниц)

–Слава милосердному Эру… Я боялся, что вы погибли, принц, – это прозвучало скомкано, совсем не похоже на обычную гладкую и изящную речь, не изменявшую князю даже в минуты сильнейшего волнения. Однако, взглянув в изборожденное морщинами лицо и глаза, полные странно затравленного выражения, Леголас почувствовал, что Иниваэль искренне тревожился о нем.

Эрсилия была подчеркнуто сдержана с Леголасом с той самой ночи, когда меж ними состоялся тот сложный и болезненный разговор. Но сейчас она тоже ожидала его в холле и бросилась ему навстречу со своей прежней непосредственностью.

– Вы так испугали меня, милорд, – в голосе княжны звучала истерическая нота, а руки крепко охватили выстывшие от мороза ладони лихолесца, – слуга сказал, что нашел в вашей комнате следы крови на постели и ковре. Я не знала, что и подумать о вашем исчезновении, перебрала столько бессмыслиц…

На секунду задумавшись, Леголас мягко и буднично проговорил:

– Это был сущий позор, миледи. Я предпочел бы вернуться в столицу, снова побывав в когтях хищника, как эльфийский воин, но к стыду своему вынужден сознаться, что меня, будто деревенского увальня, сбросил конь. Я неудачно ударился оземь и неизвестно, сколько пролежал бы без чувств, если бы не доброта знахаря Эрвига, что случайно обнаружил меня в лесу. Вы, несомненно, слышали об этом сердечном старце.

Еще договаривая эту тираду, эльф внимательно вгляделся в лицо княжны, ожидая реакции на имя лекаря. Но Эрсилия лишь слегка нахмурилась:

– Эрвиг? Я слышала это имя в детстве от матери, она говорила, что он лекарь и умелец по повивальному делу. Но уже тогда маменька называла его стариком. Неужели он все еще жив? Вот уж чудеса… Эру Единый, Леголас, вы в одной тунике! А я с расспросами, словно любопытная прачка! Немедля ступайте в ваши покои, я сию минуту пришлю лакеев.

Знахарь нимало не заинтересовал княжну и уж вовсе ее не обеспокоил. Поднимаясь по крутым ступеням, Леголас окончательно утвердился в мысли, что роль Эрвига в княжестве ему еще только предстоит постичь…

День был нескончаем. Леголаса осадили гонцы с донесениями, большая часть которых показалась ему пустой. Расспросы утомляли до зубовного скрежета, тем более что по странному убеждению, диктуемому скорее чутьем, чем разумом, эльф не хотел, чтоб о смерти Эрвига стало известно.

Уже вечерело, когда принц, призвав на помощь весь отпущенный ему природой запас любезности, сослался на смертельную усталость, выразил горячую благодарность за всеобщую тревогу о его благополучии и удалился в свои покои, куда заранее попросил принести вдоволь свечей.

… Желтоватый свет тускло подрагивал, отражаясь в выцветшей коже, облекавшей первую рукопись. Леголас весь день трепетно ждал этого часа, когда сможет, наконец, открыть свою драгоценную добычу, доставшуюся ему столь дорогой ценой. А сейчас сидел перед фолиантом, бессознательно ощупывая узор резьбы на ручках кресла, задумчиво глядя на позеленевшую медную застежку, скрепляющую обложку, и не решаясь ее разомкнуть.

Что ж, не ради этого ли он провел те страшные сутки в хижине несчастного лекаря и едва не сложил там голову? Отбросив сомнения, эльф решительно расстегнул обложку и с невольным содроганием раскрыл сухо затрещавшие, слежавшиеся страницы, исписанные рыжеватыми чернилами.

Это не был труд ученого. Это был дневник. Один из тех особых дневников, что иные ведут не для того, чтоб увековечить события своей жизни, и не в назидание отпрыскам. Но только потому, что рядом нет собеседника, готового слушать и вслушиваться, а потом не докучать своей критикой и соображениями, а лишь хранить услышанное в своей памяти неизменным и неискаженным.

Здесь не было дат. Строки начинались со случайного слова и обрывались невпопад, словно лоскутки мыслей, не нашедших свободной полки в упорядоченной кладовой эрвигова разума. Они то теснились, взъерошенные, как степные травы под осенним ветром, то рассыпались, как бусины с разорванной нити. Дневник был полон долгих рассуждений, часто не приводивших ни к каким выводам, а местами лишь несколько горьких и разрозненных фраз повествовали о чьей-то судьбе, даже не упоминая имени.

Леголас медленно листал страницы, пахнущие пылью и отчего-то полынью, мелко исписанные и покрытые рисунками, то вскользь набросанными рассеянным пером, то любовно выписанными до мельчайших деталей. Первая рукопись двигалась к концу, а он не встретил еще ни одного знакомого имени. Эрвиг прежде не вел столь уединенной жизни. В дневнике упоминались размолвки с приятелями, чья-то смерть на охоте, долгожданная свадьба некой девицы…

Все это не имело для эльфа никакого личного значения, но Леголас не пропускал ни слова. Вчитываясь в эти поблекшие строки, он словно прикасался к душе и памяти своего случайного благодетеля, все лучше понимая его. Эрвиг был щедр духом. В каждом его слове, в каждом обороте звучала доброта, пытливое желание понять каждого. Эрвиг не знал понятия «не мое дело», ему было дело до всех и, похоже, это не раз приносило ему немалые печали. Отчего же этот человек, наделенный столь необъятной душой, избрал жизнь отшельника, и сам дом свой укрыл от постороннего глаза неизвестным лихолесцу чародейством? Откинувшись на спинку кресла, Леголас задумался. Как действовала эта защита? Делала ли она дом недосягаемым лишь для случайного визитера? Мог ли найти жилище Эрвига тот, кто уже побывал там? Дружинники Леголаса заблудились в лесу, как малые дети, будто лес сам наводил на них морок. Этот фокус принца не удивлял – Лихолесье тоже умело глумиться над путниками, уводя из-под ног тропу и завлекая незадачливых гостей в глухие чащи. Но убийца знахаря точно знал место… И уж совсем неясно, почему хижину безошибочно обнаружил отряд орков. Ладно, все это может погодить.

Леголас заменил огарки, тускло дотлевающие в шандале, на новые свечи и снова склонился над рукописью…

…Уже глухая ночь окутала Ирин-Таур плотной беззвездной стытью, когда принцу, наконец, встретились долгожданные имена.

« Сегодня у меня был необычный гость, эльф из Лихолесья, что пожаловал к князю с посольским визитом. Гвадал – до чего незатейливое имя! Я никогда прежде не видел эльфов, право, как это глупо для того, кто столько лет посвятил изучению дивного синдарина. Я испытываю странное и забавное чувство, словно малыш, получивший от матушки пирожок и вдруг обнаруживший внутри варенье. Как завораживали меня прежде напевные слова синдарина, как восхищали изяществом руны тенгвар! Но глух тот, кто не слышал синдарина из эльфийских уст… Этот народ – истинная улыбка Эру Илуватара. Гвадал показался мне солнцем, заглянувшим сквозь мои подслеповатые оконца в эту захламленную и милую моему сердцу берлогу. Вероятно, девы находят его красивым, но точеные черты лица и грива в тридесять кос может быть у всякого. Однако не всякий наделен лучезарной добротой, которой полны глаза Гвадала. Их цвет не назовешь одним словом, он напоминает грозовые облака, налитые дымчато-серой синевой, но в них хочется смотреть, не отрываясь, ибо в них милосердие и мудрость, каких не узреть в наших поверхностных человеческих взглядах».

Дочитывая эти строки, Леголас вдруг заметил, что улыбается, столько искренности и тепла было в словах старого знахаря. Принц никогда не забывал Гвадала…

Лучший друг отца был блистательным придворным, оратором и политиком. В отличие от гордеца-Трандуила, он никогда не впадал в ярость и не знал себе равных в умении расположить к себе любого. В этом умении не было хитрости или некого особого приема. Гвадал действительно излучал доброту. Он был бесконечно отзывчив и обладал редким даром в каждом поступке окружающих искать причину и суть, не спеша клеймить осуждением. Он для каждого находил нужные слова в отчаянный момент, ничьи беды не считал пустячными, и ничью жизнь не оценивал дешевле своей собственной. Леголас любил Гвадала, никогда не забывавшего заговорщицки и ободряюще сжать плечо принца после ледяных шквалов ярости, что подчас обрушивал на сына король. Впрочем, кто не любил его?.. Порой Леголас негодовал, что отец поручал посольский визит другу, а не собственному наследнику, но, повзрослев и набравшись опыта, сумел понять государя: Трандуил посылал Гвадала туда, где от посла требовалось понять нужды и чаяния противоположной стороны, а не принудить к выполнению собственной воли. Среди воинственных и гордых синдар, Гвадал казался подчас чужаком. Он мастерски владел оружием, как почти все подданные Трандуила, в лихие времена он сбрасывал изысканный камзол и становился в строй лучников наравне с простыми эльфами из приграничных селений. Но на войне он был удивительно… неуместен. Война претила ему, и после боев, когда лагерь лихолесцев праздновал отступление врага, Гвадала было не сыскать в королевском шатре, которому он всегда предпочитал лазарет. «Ты – моя назойливая живая совесть, брат» – не раз шутливо говорил Трандуил, но придворные знали, что король был как никогда серьезен в такие минуты.

Смерть Гвадала потрясла весь Лихолесский двор. Перед Леголасом и сейчас, как живое, вставало посеревшее от горя лицо отца. На робкую попытку принца утешить его, Трандуил коротко и жестко отсек: «Это моя вина». Больше он никогда не позволял сыну вернуться к этой теме, но Леголас знал, что отец с упорством бессилия обвиняет себя в смерти Гвадала, словно мог предугадать ту нелепую орочью атаку…

Эльф вернулся к дневнику. После многих страниц, посвященных другим событиям, Эрвиг снова заговорил о лихолесском после.

«Гвадал стал у меня частым гостем. Мне отрадна дружба этого эльфа. Мы целыми часами можем разговаривать, а потом я ночи напролет обдумываю наши беседы. Эльфы совершенно иначе смотрят на мир, и взгляды их порой странны мне, но насколько другими выглядят вещи, если посмотреть на них с другой стороны! Все мы должны уметь подчас дать себе труд слезть со своего насеста и вскарабкаться на дерево у противоположного края поляны. Любой будет потрясен тем, сколь иным покажется ему собственное подворье.

Я задаюсь порой вопросом, все ли эльфы так совершенны духом? Но нет, это вздор. Будь все Дивные таковы, они давно сумели бы искоренить в этом мире зло, а быть может просто покинули бы его ради безмятежного Валинора.»

Еще несколько упоминаний о Гвадале попались Леголасу в первой рукописи, но все они были малосущественны и не имели отношения к дальнейшей судьбе знахаря.

Дочитав первую рукопись, Леголас принялся за вторую. В ней почти не нашлось новостей. Внимательно прочитывая все, что касалось Гвадала, принц искал, не мелькнет ли где-то имя загадочной Хельги. Ведь именно рядом с именем отцовского друга он впервые увидел упоминание о ней.

Время шло, и эльфа начало клонить в сон. В конце концов, последние несколько дней выдались на редкость беспокойными, а отдохнуть пока не удавалось. Он уже готов был закрыть кожаную обложку и отложить дальнейшее чтение до утра, когда очередная страница началась со слов, разом отогнавших дремоту:

« Уже край неба светлеет, а я сижу у очага, и сон не идет. Мне отчего-то страшно. Я боюсь за Гвадала и сам себя чувствую дураком. Кто я таков, чтоб по-бабьи квохтать над тем, кто ходил по этим лесам, когда еще воевода Бервир лежал в колыбели? Вероятно, я мелко смотрю на мир. Мы, смертные, плохо умеем быть самоотверженными, слишком мало времени нам отпущено, слишком сильно хотим мы насладиться нашими краткими годами. Отчего мы так пышно повествуем о героях и мучениках? Не потому ли, что их так ничтожно мало среди нашего эгоистичного муравейника?

Вероятно, Гвадал прав. Кто-то должен положить конец этой многовековой ненависти. Но как глубоко уходят ее корни! Поймут ли Гвадала его соплеменники? А там? Что ждет его ТАМ?»

« Эру милосердный, этот сумасшедший непоколебим. Он собирается в горы и никому не удается его отговорить. Более того, он собирается туда безоружным. Князю тоже не по душе идея посла, он считает его идеалистом и мечтателем. Сам Иниваэль никогда не боялся орков и не скрывает своеобразной симпатии к некоторым вождям. Но потомки Бервира выстроили свои отношения с Темным народом на страхе орков перед Источниками. Гвадал же ищет не страха. Он ищет мира…»

Леголас забыл о течении времени. Он опомнился, лишь когда свечи снова потускнели, испуская хрупкие столбики сизого дыма.

Неужели Гвадал задался идеей заключить мир меж орками и эльфами? Это было неслыханно, веками обе стороны искали лишь более и более совершенное оружие противостояния. Отец и слушать не стал бы о перемирии с чернокровой мразью…

«…Князь уехал в орочье селение, и Гвадал отправился с ним. Конечно, орки не тронут эльфа, приехавшего с Иниваэлем, но не повредит ли Ирин-Тауру подобная эскапада? НЕ усмотрят ли орки в этом визите вызов? А король Лихолесья? Как воспримет он авантюру своего придворного? Гвадал сам упомянул, что не поставил сюзерена в известность о своих планах… Я много слышал о короле Трандуиле. Он не из тех, кто легко позволяет выхватить узду из своей руки… Я трепещу в ожидании возвращения посольства…»

Уже начало светать, а Леголас не отрывался от чтения, забыв о том, что именно искал в этой рукописи. Конечно, отец не знал о безумных планах друга. Принц слишком хорошо изучил своего государя. Если бы отец счел идеи Гвадала крамольными или опасными, он похоронил бы их вместе с другом и никогда не позволил бы им просочиться на свет. А в глазах непреклонного Трандуила сама мысль о перемирии с исконным врагом могла выглядеть государственной изменой…

Закрыв второй том рукописи, Леголас схватился за третий, с усилием разомкнул застежку и вдруг замер. А что он знает о смерти Гвадала? Трандуил не устраивал другу пышных похорон. Леголас помнил лишь тело, плотно обернутое окровавленным плащом, поверх которого лежал хорошо знакомый принцу меч с гравировкой «Страж» на потускневшем клинке. Все время, пока пели гимны и молитвы, король стоял коленопреклоненный у изголовья погибшего друга, неподвижно глядя куда-то в пустоту. Когда отзвучали последние напевы, Трандуил коснулся плаща ладонью и произнес:

– Прости меня, верный друг. Я не сумел защитить тебя. Я дал тебе уйти, и боль моя меня не покинет, как и моя вина.

Произнеся эту краткую речь, король больше не сказал ни слова. Тогда никто не усмотрел в этом ничего странного, и никто не трогал ран государя, видя, как глубока его скорбь. Но сейчас Леголас впервые задумался, что за вину приписывает себе отец? Неужели Гвадал пал жертвой не обычного орочьего налета, подобного многим другим кровавым атакам, всегда уносившим хотя бы несколько жизней? Неужели Гвадала сгубило его утопическое стремление призвать чернокровую шваль к миру? Эру милосердный…

Третий том дневника был слегка попорчен мышами, но к счастью, все страницы были целы.

« Посольство вернулось. Благодарение Эру, все живы и невредимы. Но Гвадал еще не был у меня, и я извожусь тревогою. Хельга приезжала рано утром…» – Леголас машинально вздрогнул и вцепился в рукопись. Неужели… – «Она обычно весела, словно птица, а сегодня бледна, и глаза ее красны от слез. Пока я заворачивал для нее травы и коренья, она тихо сидела у камина. А потом не выдержала и рассказала, что князь вернулся смущенным и подавленным, а Гвадал мрачен. Что же случилось в том змеином логове?»

« Он приехал вчера уже затемно. Улыбнулся, словно камень мне снял с души, но глаза его полны горечи. Конечно, его встретили враждебно. Более того, на Иниваэля пало подозрение, что он затевает союз с эльфами против орков и для того привез соглядатая, пользуясь доверием вождей. Сейчас Гвадал понимает свою неосторожность, но опасается он вовсе не гнева Трандуила или мести орков. Он страшится, не навлек ли он беду на наше княжество. Мы проговорили почти до утра. Гвадал намерен закончить свой визит раньше времени. Он хочет, чтоб Иниваэль дал знать оркам, что сам потребовал от эльфов покинуть Ирин-Таур. Гвадал надеется, что тем самым исправит нанесенный княжеству предполагаемый вред. Но я знаю, Гвадал не остановится…

Он вообще не умеет долго унывать, он захвачен своей идеей и не знает сомнений. Пока Гвадал рассказывал мне о трудностях своего вояжа – лицо его было мрачно, но вскоре ожило, и остаток ночи он восторженно живописал мне орочье селение. Оказывается, их женщины заботливы, хотя говорят неблагозвучным языком и ласкают детей когтистыми пальцами. Жилища орков напоминают берлоги, ибо существа эти не в ладах с солнцем, но Гвадал был принят в двух таких логовищах и утверждает, что они не лишены своеобразного колорита, хотя продымлены, полны оружия и дурно выделанных, а оттого дурно пахнущих шкур. Я ужаснулся его словам, а чудак расхохотался и рассказал, что какой-то орочий ребенок спросил что-то, указывая на него. А Иниваэль по просьбе эльфа неохотно перевел, что малыш спрашивает, почему чужак так безобразен, и чем так воняет его смешная одежда. Право, я не задумывался прежде, что орки могут находить друг друга красивыми, видя уродство в возвышенной красоте Квенди.

Гвадал все больше меня потрясает. Он заявил, что изучит Черное наречие. Неужели он не понимает, что он одинок среди двух племен, ослепленных тысячелетней ненавистью? Но им владеет цель, в которой он все больше укрепляется. Один лишь раз увидев, что орки подобны любой иной расе, а вовсе не плодятся из утробы гор с ятаганами в руках, он уверовал, что с ними можно установить подобие мира. Несчастный… Он один со своей мечтою среди сотен воюющих поколений. Отчего он не вспоминает о том, что слепая толпа намного быстрее затопчет зрячего, чем он сумеет ее перекричать?»

… Раздался стук в дверь, вырвавший Леголаса из захватившего его чтения. Нехотя отозвавшись, он краем глаза отметил вошедшего слугу. Тот молча поставил на стол поднос с завтраком, поклонился. Эльф рассеянно поблагодарил лакея, попросил передать князю, что непременно спустится к обеду, и вновь погрузился в чтение.

«Единственный, кто одобряет намерения Гвадала – это Хельга. Но сие не от политической дальновидности или особой широты взглядов. Хельга юна и мало знает об орках. На ее короткий век не пришлось ни одной вооруженной стычки. Она считает Темный народ всего лишь неопрятными и не слишком симпатичными соседями, а из своих вояжей князь привез ей несколько безделушек, что еще более укрепило ее в убеждении об орочьем миролюбии. Глупышка, что она может знать о жестокости и беспощадности этой чудовищной расы… О войне она знает лишь из летописей, а потому бредни Гвадала кажутся ей невероятно милыми. Надеюсь, она не увлечена этим удивительным эльфом. Сие вовсе не пристало княгине».

Леголас медленно моргнул. Потер глаза и снова перечел последние строки, но смысл написанного не стал ни на букву иным. Погодите… неужели он все это время шел по ложной тропе? В конце концов, мало ли женщин по имени Хельга живут на просторах Средиземья? Отчего он был так уверен, что именно эта юная, недалекая особа… Но не может же таинственная и страшная Плачущая Хельга, способная на расстоянии обратить эльфа в своего раба и причинять ему мучения, быть всего лишь женой Иниваэля? Хорошо, допустим, он не знал княгиню и не может судить, на что она была способна. Но мать Эрсилии погибла прошлой весной, и сомнений в том нет. Или же… Леголас ощутил, как вдоль хребта прошлась холодная ладонь и передернул плечами… смерть княгини облечена какой-то особой тайной, словно мало их уже гнездилось во все более запутывающихся тенетах ирин-таурских интриг.

«Помоги Единый Гвадалу! Его затея стала известна в посольском отряде, и теперь там царит брожение. Гвадал никого не пытается втянуть в свой план, он отдает себе отчет в том, что ему едва ли легко будет найти единомышленников. Кроме того, странные идеи не делают Гвадала идиотом, и навлекать на своих лучников гнев Трандуила он не собирается. Я все еще не могу понять, на что он рассчитывает…

…В отряде назревает бунт. Одни считают, что Гвадал повредился в уме, другие, похоже, подозревают, что тот стал жертвой колдовства. Отрадно лишь то, что никто и не думает обвинять главу посольства в предательстве или измене. Гвадал непогрешим в глазах соплеменников. Я стараюсь больше времени проводить среди эльфов и, каюсь, подслушиваю их разговоры. Они не гонят меня и охотно со мной беседуют, эльфы вообще благоволят к целителям. Меня тревожат разговоры лихолесцев. Гвадал, видимо, не упомянул, что я владею синдарином, и потому эльфы не понижают при мне голосов.

Одни предлагают поставить в известность короля. Другие считают, что Гвадала нужно немедля увезти в Лихолесье, сославшись на хворь. Третьи вовсе утверждают, что Гвадал, вероятно, задумал какой-то дипломатический ход, и мешать ему глупо…»

…Леголас дочитал третью рукопись и принялся за четвертую. Ему давно уже было не до своей собственной беды. Он чувствовал, что стоит на пороге одной из самых горьких отцовских тайн. Эта часть дневника отличалась от предыдущих. Эрвигу изменила его легкая, затягивающая манера повествования. Четвертый том был написан размашисто, сумбурен и полон клякс, знахарь словно спешил излить бумаге свои тревоги, как если бы они не умещались в его душе. Гвадал сообщил своей свите, что намерен раньше срока вернуться в Лихолесье, чем только сильнее разбередил подозрения соратников. Десятники вызвали главу посольства на прямой разговор, в котором Гвадал открыто заявил соплеменникам, что намерен посвятить свою дальнейшую жизнь установлению мира хотя бы с отдельными орочьими племенами. Что по прибытию во дворец он немедля посвятит в свои планы государя и уверен, что тот однажды сумеет его понять.

Дневник был длинным, путанным и местами совершенно непонятным. Леголас убедился лишь в том, что потрясенные лихолесцы спешили скорее покинуть Ирин-Таур в надежде на целительное влияние родного леса. Гвадала по-прежнему никто не брался осуждать. О нем тревожились, о его действиях недоумевали, но эльфы верили, что на родине Гвадал снова обретет былое здравомыслие и отбросит утопические идеи, навеянные недобрым княжеством.

Об обеде Леголас забыл. Он очнулся только тогда, когда его опочивальня налилась серо-лиловыми зимними сумерками, а в дверь настойчиво постучал лакей, явившийся растопить давно угасший камин. На почтительные расспросы слуги эльф коротко ответил: «Мне нездоровилось с утра, а за трое суток отсутствия накопились важные донесения. Я прошу князя меня простить, превесьма занят». Он знал, что Иниваэлю давно нет дела, чем именно занимается лихолесский наемник. Князь жаждал лишь уединения, полностью полагаясь на то, что Леголас вовремя позаботится о любых неожиданностях. Поначалу немало возмущенный подобным поведением правителя, снимавшего с себя всякую ответственность за собственных подданных, со временем Леголас понял, что ему намного удобнее самому держать в руках бразды управления ситуацией и ни к кому не являться с докладом. Право, именно этой свободы ему так не хватало в Лихолесье…

Камин ярко вспыхнул, весело затрещав смолистыми дровами, и страницы дневника ярко осветились:

«Эру, помилуй меня, трусливого червя. Я не забуду эту ночь, даже на смертном одре я буду помнить этот отчаянный стук в дверь… На дворе ливень, тьма, и стука сразу не услыхать, так громко колотит в ставни непогода… Это был Гвадал… Он ввалился в мою хижину, а вода ручьями лилась с камзола, растекаясь по полу серо-лиловыми лужами, будто смывала сажу с передника кузнеца. На руках Гвадал держал орочьего юношу, дважды раненного в грудь… Я ничего не успел спросить. Он лишь сказал – мальчик умирает, Эрвиг. Я отшатнулся, будто от змеи. Я и сейчас стыжусь себя. Того, как мотал головой, как бессмысленно махал руками, как глупо повторял: «Это орк». Гвадал не кричал. Он только посмотрел мне в глаза и жестко отрубил: «Это ребенок». Больше мы почти не разговаривали. Меня тошнит от самого себя. Мне гадко смотреть на свои руки. Мне омерзительно вспоминать, с какой брезгливостью я разрезал одежду на этом мальчишке. Гвадал умеет лекарствовать, он благословлен силой, но эльф не может врачевать орка… Не это ли доказывает, что мир меж ними невозможен? О горе мне, глупцу!

Он был совсем дитя… Нескладное, отталкивающее, с длинными руками, безобразным лицом… С трогательно угловатыми плечами и странным ртом, уже клыкастым, но еще не изуродованным гримасами ненависти. Ему было больно, ах, как больно!… Я вынимал наконечник стрелы из-под его ключицы, а он кашлял страшным булькающим кашлем и смотрел на Гвадала… Смотрел умоляюще и яростно, словно хотел ему что-то сказать… Я не мог помочь. Я не волшебник. Мальчик уходил, а глаза так же горько сверкали с безобразного лица. Гвадал не выдержал, Эру, он не выдержал… Он опустился на колени и завел целительский напев… О Валар, как мальчик страшно кричал, как захлебывался кровью… Я потерял разум, я плакал, я умолял Гвадала прекратить, я хватал его за руки, а он пел… А потом кровь остановилась, мальчик вздохнул и потерял сознание. Я сидел на полу с руками по локоть в черной крови этого несчастного, чужого, страдающего ребенка, а эльф медленно считал его вдохи… « Он жив», – сказал потом Гвадал и посмотрел на меня. И в его глазах было счастье… беспомощность, боль, недоумение… А может и не было, мне в тот миг могла легко пригрезиться сама Йаванна, и я б ничуть не удивился».

Леголас швырнул рукопись на стол, встал с кресла и отошел к окну, прижавшись лбом к шершавому, холодному ставню. Мир вокруг колебался.

Эльфы живут тысячи лет, они листают эпохи, они видят, как города и империи вырастают, а затем рушатся в пыль, они хоронят тех, с кем шли бок о бок всю жизнь, они теряют, теряют и теряют, и главным мастерством их делается умение идти дальше после самых горьких потерь. И потому эльфы, как никакая другая раса, ценят незыблемость. Хотя бы чего-то. Скалы посреди леса, созвездия на небесном полотне, убеждения, привитого предками. И Леголас не любил, когда его мировоззрение давало трещину. А сейчас он уже не понимал себя. Он перестал понимать Гвадала еще тогда, когда тот вознамерился отправиться в орочью клоаку, где не место ни одному эльфу. Но теперь вещи совершенно изменили свой вид, цвет и суть, и принц уже не знал, как именно воспринимать идеи отцовского друга. Леголас ненавидел орков. Яростно и искренне, всем пылом своей воинственной и преданной Лихолесью души. Ему никогда не было дела до того, что чувствует умирающий орк, поскольку, с его точки зрения, смерть и была их основным предназначением. Но Леголасу никогда не приходило на ум, что орки бывают детьми… Однако, бывают. А разве можно ненавидеть ребенка? Даже если он орк… А можно ли спасать жизнь орку? Даже если он ребенок… Досадливо пробормотав что-то, Леголас вернулся к столу, рассеянно взял с принесенного слугой подноса что-то, вкуса чего в раздумьях не почувствовал, и снова принялся за чтение.

«Его зовут Локтар. Возможно, я неправильно произношу это имя. Но язык орков трудно воспроизвести, он напоминает лай. Он поправляется, хотя еще очень слаб. Я не устаю удивляться, едва ли человек оправился бы от таких ран, но орки всегда казались мне примитивными… Увы, я не понимаю Локтара, поскольку вестрона он почти не знает. Он по-прежнему лежит в моей хижине, и мне приходится говорить односельчанам, что в моем доме лежит чрезвычайно заразный больной, дабы никто не узнал об этом орке. Гвадал нашел его в лесу, когда возвращался в Тон-Гарт с ночной охоты. Никогда не понимал этой эльфийской забавы… Локтар совсем не зол, а может, просто боится за свою жизнь. Он покорен и тих, хотя часто толкует мне что-то на своем наречии, повторяя «Гуадал». Что он хочет от лихолесского посла?..»

« Гвадал приехал и долго сидел с Локтаром. Он пытается объясниться с ним знаками, но они плохо друг друга понимают. Мальчик очень взволнован, он сердится, что его не понимают, и то и дело умоляюще что-то лопочет».

Это повествование было запутанным и отрывистым, слова перемежались рисунками, изображающими странное, безобразное лицо.

« Локтар учит Гвадала Черному наречию. Он уже неделю в моем доме, я начинаю привыкать к этому уродцу, он оказался смышленым малым и даже выражает желание помочь мне по хозяйству, предлагает вычистить камин и наколоть дров, но я не могу допустить, чтоб его увидели снаружи. Эру, как труден их язык! Гвадал с трудом выговаривает простые слова, а мне они вовсе кажутся рычанием. Эру, я живу, будто на жерле вулкана. Я боюсь каждого стука в дверь. Никогда не думал, что я так труслив… Скорее бы мальчик окреп».

« Наконец то! Локтару пора возвращаться домой. Гвадал уже готовится переправить его обратно в горы, но Локтар отчего-то мрачен, словно ему вовсе не хочется обратно.

Гвадал уже больше двух часов сидит с орком у меня в кладовой, они о чем-то беседуют. Похоже, они уже научились друг друга понимать. Я изнываю от любопытства, но надеюсь, что эльф поделится со мной.»

« Впервые в жизни мне хочется напиться. Голова кругом и мысли не умещаются в ней. Локтар рассказал, наконец, Гвадалу, что случилось с ним в ту ночь. Эру милосердный, Локтар – сын одного их орочьих вождей. Он видел Гвадала в том посольстве, что едва не закончилось бедою. Уж не знаю, как, но мальчуган утверждает, что сразу понял намерения Гвадала. Он решил, что ни один шпион не явится в селение безоружным и не станет рассматривать украшения на шапках и стенные шкуры, совершенно не обращая внимания на укрепления и гарнизон. Поразительно, до чего прозорливы бывают дети…

Локтар потерял мать, когда его родители, забавы ради, устроили атаку на эльфийский пограничный отряд. С тех пор он не может простить отца, всегда поощрявшего любовь супруги к ратным забавам, и не понимает ненависти соплеменников к эльфам, которых сами постоянно провоцируют. Увидев мирно настроенного Квенди, Локтар задался целью свести с ним знакомство, но отец не позволил. Тогда юный идиот поступил в духе юного идиота – сбежал из дома в надежде отыскать Гвадала в Ирин-Тауре. Нет, он не собирался заводить дружбы с остроухими. Но Локтару хотелось самому встретиться с эльфом один на один и решить для себя без отцовских указаний, каковы в действительности эти странные и отвратительные с виду существа. Конечно, все случилось с прозаической предсказуемостью – дурачка подстрелил княжеский дозор. Но Локтар не сдался. Он отлеживался в кустах у самого замка, покуда не потерял сознание. Я потрясен, но, видимо, Эру порой становится на сторону сумасшедших – орка нашел именно Гвадал. Любой другой добил бы юнца, но эльф принес его ко мне…»

« Я знал, что катастрофа неминуема. Эру, Эру, отчего женщины так бесцеремонны!!! Хельга тоже знает, что я никого не впускаю в свой дом, но княгине закон оказался не писан… Она толкнула дверь в мою хижину, когда я вышел к колодцу, и столкнулась с Локтаром лицом к лицу, напугав беднягу чуть не до обморока.