Текст книги "Коронованный наемник (СИ)"

Автор книги: Serpent

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 61 страниц)

– Рималл!!!

Этот крик, словно пощечина, заставил Леголаса вздрогнуть. Моргот, потеряв дар, он, похоже, потерял и способность к размышлению. Его бывшие соратники рядом, и среди них может оказаться кто-то из отрядных целителей… Они отреклись от него, но они не откажут в помощи Вериаму, как и Йолафу, спасшему их от верной гибели. Дело за малым – показаться предателям на глаза, не нарвавшись на новую стрелу, от которой его некому будет прикрыть.

Недолго думая, принц встал, готовый направиться на звуки голосов, несшиеся из темноты, как вдруг послышался топот копыт и зычные голоса, уже ставшие знакомыми Леголасу – на берег подоспели ирин-таурские рыцари. В спешке их торопливого отъезда из убежища Йолаф не забыл позаботиться о подкреплении. Все же никогда Леголасу не понять людей… Как уживались в одном человеке благоразумный, дальновидный командир и порывистый, склонный к авантюре юнец?

– Йолаааф!!! – раскатился во тьме трубный бас, а лихолесец вскинул голову:

– Сюда!!! – от рыцарей стрелы не грозили, и Леголас, не покрывая лица, метнулся на голос. Из мрака показался могучий силуэт Гослина.

– Милорд принц…– начал, было, тот, но орк оборвал его:

– К балрогам милордов. Лекарь потребен, да чтоб Валар хоть немного порадели.

Даже в темноте было отчетливо видно, как Гослин изменился в лице, бросаясь мимо Леголаса к распростертому на льду командиру, склонился к самому лицу, прижал пальцы к шее…

– Мертв… Милорд Леголас… Да что ж за Моргот…

– Прекрати причитать! Лекаря!!! – рявкнул лихолесец, и рыцарь оборвал бессвязную брань, вскакивая на ноги и опрометью уносясь к берегу.

Алорн зачерпнул пригоршню снега и резко отер лицо. Выпитый самогон и тепло накинутого на плечи простецкого плаща изгнали из крови стужу, а вместе с ней иссякли и последние силы. Ноги сами подгибались, в голове шумело, но в грудь был по-прежнему вморожен тугой ком страха, не дававший эльфу поддаться накатывавшей усталости. Двоих так и не нашли…

Амауро по-прежнему был без сознания, и худой, словно щепка, лекарь Леннарт накладывал перевязку на распоротое льдиной плечо. Над Эвеглиром хлопотали Вэон и тщедушный паренек в кольчуге… Эру, спать… Лечь на грязный снег и проспать тысячу лет, забыв эту страшную ночь, сухой треск льда, предсмертное ржание лошадей, утробный рокот ненасытной черной бездны…

– Вериам! Жив! – чей-то крик влетел в сознание, как брошенный камень, вдребезги разбивая стеклянный колпак оцепенения. Алорн вскочил на ноги и рванулся на голос.

Двое рыцарей бережно несли неподвижное тело на растянутом плаще. Остановились, опуская на снег, и несколько эльфов загородили Вериама от подоспевшего Алорна.

– Обождите, Дивные, – послышался глуховатый голос Леннарта, и лекарь бесцеремонно пробился среди лихолесцев к раненому. Алорн остановился, сдерживая нетерпение, и тут же тронул за плечо отходящего от толпы Гэлторна:

– Слава Эру. А Рималл? Его все еще ищут?.. – этот вопрос неоконченным повис в воздухе. Гэлторн устало потер рассеченный длинной царапиной лоб и болезненно поморщился:

– Полынья огромная, что озеро, навели мы шуму. Вериам на противоположной стороне был. А Рималла не сыскали…

– И не сыщут, – раздался в ответ знакомый голос, и эльфы разом вздрогнули. В нескольких шагах от них из темноты показался силуэт в ирин-таурском камзоле и лихолесской кирасе.

– Леголас, – выдохнул Алорн, чувствуя, как под ложечкой сжимается холодный ком. Гэлторн хрипло и часто дышал, глядя в безобразное лицо, скупо озаренное редкими факелами, рассеивавшими тьму над берегом. Шипастый лоб прорезала суровая складка:

– Чего онемели? Знаю, красой не вышел. Но поахать после успеется, – Алорн поймал взгляд янтарных глаз, и вдруг кусок льда внутри сам собой растаял. Принц же качнул головой и произнес совсем иным тоном, – Рималл мертв, братья. Наши злоключения оказались ему не по силам. Рималла поразило безумие, он попытался убить меня, но погиб сам. Его унесло под лед, и я не сумел помочь ему.

Алорн шагнул вперед, прикладывая руку к груди, но вдруг его остановил напряженный голос Гэлторна:

– Не сумел? Или не пытался? – раздельно произнес эльф.

– Эру с тобой, брат, какого Моргота… – Алорн ошеломленно обернулся к соратнику, но тот неотрывно смотрел принцу в глаза, сдвинув брови, слипшиеся от стекавших со лба кровавых капель. Бледные до синевы губы сжались в прямую линию.

– Помолчи, – отрезал он, отстраняя Алорна рукой, – я не дитя, Леголас. Я знаю тебя много веков. Ты никогда не умел спускать обид. Но прежде ты был одним из нас. Теперь же… Кто знает, какой мести возжаждет обиженный эльфом орк? Рималл был зачинщиком бунта. Отчего не утопить непокорного другим в назидание? А, мой чернокровый принц?

Алорн задохнулся ледяным воздухом, рванулся к Гэлторну, но Леголас опередил его. Не успело отзвучать последнее «принц», как на горле Гэлторна стиснулись когтистые пальцы, и у самого лица сверкнули полные неистовой злобы глаза:

– В назидание? Вы отреклись от меня, вы бросили в самый отчаянный момент своих товарищей и, словно кучка зайцев, понеслись в родные норы. Я пришел вам на помощь, хотя сам был предан вами. И это твоя благодарность, Гэлторн?

Сильные пальцы сжались крепче, и Гэлторн ощутил, как когти пропарывают кожу на шее, захрипел… Алорн вцепился в руку Леголаса, но отлетел в сторону, отброшенный резким толчком. А Леголас прошипел, оскаливая белоснежные клыки:

– Ты обидел меня, Гэлторн-эльф. И я жажду мести.

С этими словами, он разжал пальцы, и лихолесец рухнул к его сапогам, заходясь кашлем. Леголас сплюнул на снег:

– Я прощаю тебя, предатель, изменник, клеветник. Живи вечно, эльф. Переживи меня. И вечно помни, что тебя помиловал орк. Вот тебе моя месть.

Отвернувшись от упавшего, Леголас обернулся к Алорну:

– Мой друг умирает. Тот самый, что привел меня вам на помощь. А потому, если у тебя тоже есть, что сказать, отложи свои речи до поры. Мне сейчас не до пафосных обвинений.

– Леголас! – Алорн не знал, что именно нужно сказать, какие слова отыскать. Но невыносимый стыд разъедал душу, и хотелось сейчас же, немедленно доказать, что он раскаивается в своем отречении, вымолить прощение и изгнать из взгляда принца это ледяное, незнакомое отчуждение.

– После, – отозвался орк, и Алорн увидел, что он спешит навстречу еще двоим рыцарям. Те тоже несли плащ, отягощенный неподвижным телом.

– Да не томи ж ты, мелькорово ребро! – рявкнул в сердцах Вигге, переводя дыхание, а Леннарт разогнулся, потирая ястребиный нос, и тоже тяжело вздохнул.

– Тише, горлопан… – хмуро обвел глазами столпившихся рыцарей, – беда, парни. Отошел командир. Опоздали. Эх…

Кто-то выругался, тихо и словно растерянно, кто-то шумно вдохнул, кто-то что-то заговорил, перебивая друг друга, и вдруг к лежащему на плаще Йолафу пробился сквозь толпу Леголас:

– Добрый Леннарт, погоди. Кровь пока движется, есть искра жизни, попытайся снова.

Но лекарь скорбно покачал головой:

– Кабы была хоть тень надежды – я б поперек себя лег, а рук не опустил бы. Стрела аккурат под ребра впилась, все нутро насквозь прошила. Добрые у вас, эльфов, стрелы, с ними не договоришься… Мертв Йолаф, Валар да упокоят его храбрую душу.

– Не спеши Валар кликать, – пробормотал принц, склоняясь к Йолафу. Он не знал, почему упорствует. На лбу рыцаря медленно таяли снежинки, ловя последние крохи живого тепла. Черты лица заострились. Но Леголас отчего-то чувствовал – главарь мятежников еще жив, и пока в нем тлеет хоть самая тусклая лучина – он будет держаться за жизнь.

Кто-то тихо и хрипло завел молитву, еще несколько голосов подхватили, а принц вдруг оглушительно рявкнул:

– Прекратить! Грех вам, олухи, над живым отходную читать!

В толпе послышался ропот, там и сям вспорхнули угрожающие восклицания. Леннарт крепко сжал плечо Леголаса:

– Милорд принц, охолоните, нехорошо это. Все мы по Йолафу скорбим, уважьте наше горе.

– Горе? – Леголас сбросил с плеча руку, – вот встанет Йолаф на ноги, расскажу ему, как его заживо хоронить собрались. Вот там-то погорюете, не сомневайтесь.

– Ты того, полегче, перевертыш! – зарычал Вигге, – не с холопами разговариваешь! Кто командира подстрелил-то? Твой змей, предатель поганый! Тебе сейчас первому надобно Элберет гимны петь, а не нас уму-разуму обучать. Сам не орк, да не эльф, не бел, не черен, а туда же, олухами нас кличет!

Леголас почувствовал, как закололо в висках, грудь сжало знакомыми тисками, и красный туман заполоскался в глазах. Обернувшись, он выхватил меч:

– Три. Шага. Назад. И пять минут тишины. Если Йолаф мертв – я должен знать это наверняка. Если же нет…Не знаю как, но я не отпущу его за порог, клянусь вам Лучезарной Элберет и Мелькором Черноликим.

Он уже не видел, как одним движением отхлынула назад толпа. Бросив меч в снег, он опустился на колени у тела рыцаря, склонился над ним, взял за ледяную, неподатливую руку и закрыл глаза…

… Это был пустой, холодный лабиринт. Леголас метался в темных коридорах, оглашая их звуком тяжелого дыхания, ища отблеск огня, порыв ветра, звук, тень, хоть что-то, что означало бы жизнь. Но низкие потолки тяжело нависали над головой, грозя раздавить, а коридоры оканчивались кованными дверями. Ему не было входа в чужую душу… Оркам не даны ключи от бытия… За любой из этих дверей могла теплиться надежда, но он больше не знал, как отпереть их…

Леголас задышал чаще, ощущая, как нутро обращается твердым монолитом, словно он изнутри одевался в латный доспех. Холодный шлем распирал голову, кираса сдавливала сердце, руки немели в перчатках. Лихолесец сдавил ладонь Йолафа, грозя сломать пальцы. Ну же… Пропусти… Вдох…Выдох…Вдох…Выдох… И что-то внутри бьется пойманной птицей, больно колотится в латное железо… «Дитя мое, ты моя единственная отрада в любом несчастии…» Вдох…Выдох…Вдох… «Мы пойдем до конца, брат, ты и я…» Вдох…Выдох… «Вы устали, принц, останьтесь моим гостем…» Вдох…Выдох… «Брат»… «Друг мой»… «Мой принц»… Вдох… И резкая боль вдруг пронзила голову, стекая куда-то в грудь, в голове загрохотало, словно неумелый звонарь бил в колокола, но принц знал, что это лязгают, отворяясь, засовы тех кованых дверей, руки разом разогрелись, словно накаляясь знакомым живительным теплом. И Леголас поднял обе ладони над неподвижным телом друга, чувствуя, как усталое сердце невесомо вздрагивает в остывающей груди, подталкивая остатки крови, как растерзанное нутро охватывает гладкое древко стрелы, как коченеют мышцы, а где-то глубоко, глубже, чем можно услышать или почувствовать, тлеет багровым жарким угольком неугасимая жажда жить. Вдох…Выдох… Вдох…Вдох до хрипа…Вдох до боли… И холодные доспехи вдруг взорвались, выпуская из плена лучезарный поток мощной, чистой силы. Когтистая рука уверенно взялась за обломленный конец древка, и раненная плоть покорно разомкнула сочащуюся кровью хватку, выпуская врага прочь. Вдох…Выдох… И светлый поток вливается в обессилевшее тело, несется по опустевшим венам, врывается в исковерканные края внутренних ран. Вдох…Выдох… И сердце бьется все быстрее, разгоняя по венам кровь, и темные коридоры лабиринта озаряются светом, словно разом вспыхивают сотни факелов, и руки Леголаса пылают чистым огнем созидания, и хочется кричать, хохотать и неистовствовать, словно вырвавшись из заточения… И тут же лоб охватывают жесткие клещи, сдавливая голову, и радужная пелена, застилавшая глаза, с шелестом рушится в темноту… Гаснет огонь в ладонях, и пальцы сводит судорога, и куда-то в живот втыкается раскаленный вертел… Безумный… Ты позволил ему жить… Ты уже почти дал ему умереть, а теперь он снова жив… Будь ты проклят, малодушный болван…

Леголас задыхается от боли, страх сжимает горло, сердце замирает тошной дрожью, и тут же приходит спасительный ответ: он ошибся, но все можно исправить…

…На берегу царила гробовая тишина, люди и эльфы забыли дышать, следя за плавным движением узловатых пальцев, за внутренним светом, озаряющим уродливые черты и придающим им гротескную, вдохновенную красоту. Вдох…Выдох… И стрела легко выходит из раны, увлекаемая искусной рукой, не исторгая за cобой ни капли крови. Пергаментное лицо Йолафа трогает едва заметный румянец, размыкаются неподвижные губы, и вздох облачком пара растворяется в ночной стыти.

– Элберет всемогущая… Он целительствует… – кто-то из эльфов захлебнулся словами и вполголоса зашептал молитву.

– Раздери меня балрог, – без особых затей пробормотал Вигге, роняя шлем, а на горбоносом лице молчащего Леннарта застыл благоговейный восторг.

Еще несколько секунд, и веки Йолафа дрогнули, размыкаясь, а лицо принца тронула экстатическая улыбка, на миг заслоняя орка и почти делая его прежним Леголасом. Вот он легко и покойно вздохнул, опуская руки… Это произошло вдруг. Никто не успел понять, в какие доли мгновения исказились одухотворенные черты, оскалились клыки, а пальцы, едва закончив свой колдовской танец, вдруг скрючились, словно орлиные лапы…

– Проклят… Будь ты проклят… – прорычал Леголас и вцепился Йолафу в горло.

Время замедлило бег… Все еще завороженные последними минутами исцеления, эльфы и люди стояли молча, потрясенно глядя, как лекарь убивает только что спасенного им человека.

– Морготова плешь!!! – взревел Вигге, стряхивая морок, и бросился на рычащего орка. В доли секунды шесть пар рук оторвали душащие пальцы от шеи рыцаря, отшвыривая убийцу на снег… Отвернитесь… Сожмите кулаки, зажмурьтесь… Не нужно смотреть… Нет ничего ужасней озверевшей толпы, обратившейся против общего врага… Он не мог защититься. Можно обороняться от десятка клинков, стоя и сжимая в руке горячую рукоять. Но одна жертва бессильна против десятков сапог, безжалостно осыпающих ударами спину, ребра, лицо… Кровь брызгала на снег, хриплые вскрики перемежались с короткими утробными вдохами, когда плоть принимала удар…

– Прекратите!!! Прекратите, мерзавцы!!! – Алорн дрался с двоими рыцарями, пытаясь не подпустить их к принцу, Вэон выхватил меч, еще несколько эльфов вклинились в воющую, бурлящую ненавистью толчею.

– Назад!!! – раздался вдруг остервенелый рык, один из рыцарей, занесший ногу над Леголасом, навзничь рухнул на снег, и свалка вдруг замерла, будто пораженная громом. Позади упавшего стоял Йолаф. Желтовато-серое лицо с бескровными губами все еще казалось лицом мертвеца, глаза угольями полыхали в отблесках факелов, рука сжимала меч. Торопливыми нетвердыми шагами он приблизился к лежащему на снегу окровавленному орку, и толпа расступалась перед ним. Подойдя, он опустился на колени, убирая с разбитого лица друга слипшиеся от крови пряди волос. Вскинул глаза, и ирин-таурцы отхлынули назад.

– Что на вас нашло, ублюдки? – рыцарь говорил почти шепотом, но в гробовой тишине, нарушаемой только говором реки и треском факелов, слова его четко разнеслись над толпой, – он только что спас мне жизнь… Он увел меня от последнего порога, у меня не было сил, а он тащил меня на себе.

– Он едва не убил тебя… – Вигге пытался сказать это твердо, но голос его отчего-то оборвался на сдавленной ноте.

– Леголас болен… – отсек Йолаф, – он болен, как больны ваши родные. Как болен твой младший брат, Гослин… Как болен твой отец, Берт… Но даже таким, он сумел помочь мне… Почему же вы не поняли, что и ему нужно помочь? – он на миг замолк, а потом прибавил с едкой горечью, – что, храбрые воины Ирин-Таура? Куражно десятком одного охаживать?

Йолаф брезгливо сплюнул:

– Запоминайте, герои. Этот эльф мне теперь, что родной брат. Кто посмеет причинить ему вред – пусть сам выберет сосну с крепкими ветвями.

Кругом царила все та же тишина. Потом к Йолафу шагнул Алорн.

– Рыцарь… Все покатилось по какой-то кривой тропе, все устали, всех страх взял. Но мы благодарны вам. Вы спасли нас, и никакие предрассудки, раздоры и прочий мусор не отменяют нашего долга. Если я могу быть полезен вам и моему принцу… Я даже не успел испросить у него прощения за мою измену…

Алорн медленно преклонил колено, кладя свой меч рядом с лежащим на снегу Леголасом.

– Йолаф… того… – Вигге, мрачнее тучи, подошел к командиру, – виноваты мы. Крепко виноваты. Но Эру свидетель, испугались мы, что кролики. С какого балрога все перегрызлись… Ты, ежели надо, меня плетью поучи, заслужил. А парней прости. За мной пошли по привычке.

Йолаф приподнял голову Леголаса, отирая снегом кровь с уродливого лица.

– Эру с вами, олухи. Господа лихолесцы! – рыцарь повысил голос, – я вам не командир, приказов отдавать не вправе. Сейчас мои люди отведут вас в гроты, что в полу-лиге отсюда. Там сухо и можно развести огонь, провизии у нас мало, но, сколько сможем – поделимся. Леннарт позаботится о раненых. Как все будут на ногах – ваша воля решать, что делать дале. Пожелаете – мои парни покажут, где переправа есть, только не советую вам спешить, все переправы на восемь лиг в обе стороны охраняются орками, зело они вас отпускать не хотят. Принца я забираю в свой штаб. Воин, – он обернулся к Алорну, – вы сейчас нужны своим. Я передам Леголасу ваши слова.

Тяжело вставая на ноги, Йолаф свистнул, и из темноты бесшумно выступил варг.

– Вы знаете, что делать, – сумрачно поглядел он на подчиненных, – двое – со мной. Помогите поднять принца.

Минуту спустя, варг, отягощенный двойной ношей, широкой рысью двинулся к опушке, и двое конных рыцарей последовали за ним. Селевон замыкал цепочку, то и дело прижимая уши и настороженно фыркая.

Еще не занялся рассвет, когда колонна эльфов и людей, унося раненых, скрылась в лесу…

В келье было холодно. Йолаф подложил еще дров в очаг и обернулся к Леголасу, уже пришедшему в себя и молча глядящему в огонь.

– Как ты? – мягко спросил он, приближаясь к другу, но тот только поежился, не отрывая глаз от огня.

– Зря ты их оттащил, дружище, – глухо проговорил лихолесец, – пусть бы… Тошно мне жить.

Йолаф покачал головой и опустился на потертую шкуру:

– Не думай об этом сегодня, ты слишком много пережил. Завтра мир уже покажется не таким поганым местом.

Леголас помолчал, а потом тихо вздохнул:

– Я повсюду разжигаю раздор, Йолаф. Где бы я ни оказался – там тут же вспыхивает свара. Мне нельзя приближаться ни к людям, ни к эльфам. Я всем приношу беду.

Рыцарь нахмурился:

– Ты чушь-то не городи. Беду он приносит. Беду, брат, приносят другие посыльные. Себялюбие, гордыня, глупость и ханжество. Уж мне-то можешь верить. Я сам из их рук кой-чего по скудоумию принял. И еще… Ты не один, Леголас. И там, на берегу, была не лишь озлобленная, оголтелая толпа. Твой боец, Алорн. Он преклонил колено возле тебя, когда ты был в беспамятстве, и просил у тебя прощения. Я уже не говорю о себе…

Лихолесец сжал кулаки, поводя головой, словно от мучительной боли:

– Они были правы. Я действительно готов был тебя убить…

– Да замолчишь ли ты, беспамятный! – повысил голос Йолаф, – ты спас меня. А убить меня затеял тот, что в тебе сидит, а совладать с тобой не может. Да что я тебя учу, сам все не хуже знаешь, только упираешься, что осел на ярмарке.

Леголас вскинул глаза на друга, то ли собираясь спорить, то ли добавить что-то еще, но в этот миг в дверь постучали, и на пороге появился молодой рыцарь:

– Командир, – в его голосе подрагивало волнение, – к вам визитеры.

Оттеснив юношу назад, в келью вошли трое орков. Не обратив на Леголаса ни малейшего внимания, они окружили Йолафа.

– Идите за нами, рыцарь, – пророкотал старший, высокий кряжистый воин в рогатом шлеме, – господин немедля требует вас к себе.

Леголас встал, собираясь вмешаться, но Йолаф предупреждающе вскинул ладонь:

– Оставь. Это мое дело.

Лихолесец шагнул вперед, сдвигая брови, а рыцарь уже надевал плащ:

– Дружище, доверься мне, – негромко проговорил он, – я должен идти, просто поверь и не тревожься.

За Йолафом и его конвоирами захлопнулась дверь, а принц опустошенно опустился на шкуру, с которой только что встал главарь мятежников. У самого очага на косматом меху валялась скомканная бумажка, и Леголас машинально потянулся к ней. Развернул.

На влажном клочке, там и сям окрашенном разводами крови, были торопливо набросаны несколько строк:

«Милый брат. К Княжьим угодьям идет доброе стадо матерых оленей, всего восемнадцать голов, что от вожака откололись. Егерю их на вертела насадить охота, а посему в угодьях учинен пожар. Как бы не угодили олени на рыхлый снег, ног не изранили. Головной у них несправный, на верную смерть ведет. Порадей. Люблю. К.»

====== Глава 28. О мертвых, верных и благодарных ======

Холодно… Эру милосердный, почему здесь всегда так холодно? Огромный камин ровно дышал багровым жаром, треща и распространяя уютный дух можжевеловых дров, а в зале все равно стоял отчаянный холод, будто стрельчатые окна были настежь распахнуты. Пурга улеглась еще вчера, и сегодня яркие солнечные лучи, так давно не проглядывавшие сквозь серую паклю облаков, щедро заливали Тон-Гарт. Цветной наборный витраж в самом верху окон рассыпал по серым плитам пола легкомысленную радужную мозаику. Деревянный переплет снаружи был обметен искрящимся снегом, и каждый квадратик казался отдельной картиной, вставленной в праздничную рамку.

Во дворе замка кипела жизнь. Слуги расчищали дорогу, истопник споро сгружал с повозки объемистые вязанки дров, кастелянша, зябко кутаясь в меховой котт, спешила к заднему крыльцу.

Князь прерывисто вздохнул, глубже погружая замерзшие кисти рук в широкие рукава, и отошел от окна. Левая сторона груди болела на заунывной ноте, не отпуская ни на миг, но и не постукивая тем страшным острым клювом, за которым обычно следовало удушье, а глаза заволакивало плотной темной пеленой. Эру… как ты терпелив. А может, просто равнодушен? Отчего тебе все не наскучит моя томительная, словно задержанный вдох, жизнь? Оборви эту туго натянутую в моей груди струну и освободи меня… «Покуда другие разгребают золу запаленных тобою пожаров,» – колко ворохнулась где-то внутри острозубая мыслишка, и князь резко и шумно выдохнул, будто стремясь прогнать остомелькоревшее ему чувство стыда. Этот стыд давно не поднимал голову. Он спрятался, уполз куда-то в потаенные глубины сознания, загнанный туда другим, более сильным захватчиком. Страх… Он уже много месяцев втихомолку следовал за Иниваэлем, редко и неохотно показываясь на глаза, как опасающийся пинка нищий. Но теперь он утратил показное смущение и не отступал от князя ни на шаг. Он вытеснил из княжеской души все, что еще держалось в ней – остатки гордости, память о былом достоинстве, скорбь по жене и жажду справедливости. Он заполнял Иниваэля до краев, жил и дышал, словно угнездившийся паразит, питающийся угасающими силами правителя.

Все шло не так… Все перевернулось с ног на голову, словно отразилось в каком-то нелепом надколотом зеркале. А ведь план Сармагата был так прост и ясен, в нем не предполагалось ни малейшего сбоя. Почему, Эру? Почему ты всегда на стороне сильных? Почему совсем не радеешь о справедливости, о благе тех, кому не на что более уповать, кроме твоей всемогущей десницы?

Резкий скрип двери заставил князя вздрогнуть, словно даже эти мысли были крамольны и грозили ему бедой. Но сзади лишь прошелестело тяжелое сукно:

– Батюшка, здравствуйте, – послышался негромкий голос, и Иниваэль медленно обернулся. Эрсилия стояла у камина, потирая ладони, подол юбки был обметан влажной каймой – она только что вернулась в замок.

– И тебе не хворать, – безжизненно прошелестел князь, – что вновь неладно?

Но девушка мягко покачала головой:

– Я не принесла дурных вестей, сюзерен, напротив. И вам докучать не буду, скажите только, не знаете ли, где комендант?

Иниваэль усмехнулся уголком губ:

– Комендант… Ох и охоча ты до эльфийских мужчин. Хоть спросила, не женат ли?

Эрсилия, только что цветущая ровным румянцем морозного дня, вспыхнула густым багровым жаром, губы резко вздрогнули:

– Предпочту сделать вид, что не слышала ваших слов, милорд, – произнесла она, выпрямляясь.

– Отчего же? – Иниваэль вновь отвернулся к окну, – один порченый оказался, самое время другого спроворить.

Княжна медленно вдохнула, крылья носа мелко дрожали. Выдохнув, она ровно и холодно произнесла:

– Мой князь, разрешите спросить, где ныне обретается комендант Сарн. Надобен по важному делу.

Правитель равнодушно пожал ссутуленными плечами:

– Не знаю, не докладывается. Он не из тех, кто сидит в замке и вино хлещет, не иначе, и сейчас в цейхгаузах, али на плацу. Что за дело-то? Знаю, я, пень трухлявый, ему не чета, а только князь тут пока что не менялся. Выкладывайте, миледи, что за срочность.

Лицо Эрсилии все еще пылало, но голос уже звучал с обычной деловитой почтительностью, только в складках блио подрагивал крепко сжатый кулак, словно в нем княжна удерживала натянутые вожжи бушевавшего внутри гнева:

– Я лишь хотела сообщить коменданту о судьбе восемнадцати его соратников, что покинули Тон-Гарт несколько дней назад.

Иниваэль не обернулся:

– Едва ли Сарну есть дело до кучки предателей, что удрали за реку. Меня вот тоже мало заботит судьба твоего смутьяна-брата и его шайки головорезов.

Раздался негромкий треск, и из пальцев Эрсилии выпала оторванная с рукава тесьма.

– Не смейте, милорд… – негромко и с нажимом проговорила она, – Княжий мост сожжен орками, эльфы едва не погибли на провалившемся под лошадьми льду. И именно мой… смутьян-брат сумел спасти их… Поверьте, мой князь, если бы половина эльфийского отряда пала здесь при подобных обстоятельствах, это едва ли укрепило бы короля Трандуила в готовности помогать вам…

– …Что? – только что апатично глядящий в окно, Иниваэль резко развернулся, взметнув полами кафтана, и двинулся на девушку, – эльфов пытались остановить? И этот мерзавец помешал?

Княжна невольно отшатнулась назад. Идущий на нее неестественно-бледный человек с маниакально горящими глазами совершенно не походил на сломленного старика, коим был Иниваэль все последние дни. Но в исступленном взгляде князя не было ни следа безумия. Они пылали яростью и… ужасом.

– Милорд… вы говорите это так, словно предпочли бы гибель лихолесцев…

– Конечно! – прорычал Иниваэль, – Сармагат приговорил их к смерти, значит, они должны были умереть! Какого Моргота ублюдок Йолаф ринулся вытаскивать их из реки? Почему он никогда, совершенно никогда не в состоянии удержать свой длинный нос в стороне от чужих дел? О Эру… – князь вцепился в грудь, тяжело дыша, – Сармагат не простит… Он покарает… И его месть падет на мою несчастную дочь! Почему не на этого прохвоста? Почему все ваши с ним выходки отливаются кровью Эрсилии?!!

Иниваэль был страшен. Бледное лицо налилось багрово-фиолетовым цветом, вздулись жилы на лбу, губы тряслись. Но княжну было непросто напугать. Сдвинув брови, она шагнула навстречу правителю:

– Возьмите себя в руки, милорд! – отрезала она, – то, что ваши обвинения несправедливы, я могу стерпеть. Но я не позволю вам голосить на весь замок о том, что должно оставаться в этом зале. В несчастьях Эрсилии нет моей вины, и клянусь, будь это секретом ее исцеления, я немедленно вышла бы на площадь и во всеуслышанье объявила свое подлинное имя.

– Исцеления… – прошептал князь, вонзая в лицо девушки пристальный взгляд, – а скажи-ка мне… милая дочь… зачем тебе исцеление Эрсилии, если с моей смертью никто уже не сможет опротестовать твои права на престол?

Эти слова отчетливо прозвучали в тишине, но княжна не отвела глаз:

– Мне не нужен престол и никогда не был нужен, – проговорила она холодно и вызывающе, – если вы не верите мне – сегодня же откажите мне в праве престолонаследия. Вон хоть Рико его отпишите – его задранный нос украсит любой трон.

– Прекрати насмешничать, девка! – взревел Иниваэль, рванулся к княжне и наотмашь ударил по щеке. Отброшенная пощечиной, Камрин рухнула на пол. Вскинула голову, криво усмехнулась:

– Браво, милорд. Велите позвать придворного живописца. Быть может, увидев на моем лице кровоподтек, Сармагат наградит вас за верность и отвагу. Можно приказать и первый дорисовать, если угодно!

– Мерзавка! – князь сорвался на хрип, вновь занося руку над девушкой… и вдруг отпрянул, словно обожженный. Несколько секунд он потрясенно переводил глаза с собственной руки на стремительно набухающий след удара на щеке княжны. А потом бросился на колени возле упавшей девушки:

– Дитя мое… – зашептал он прерывисто, убирая с лица Камрин разметавшиеся пряди волос, – Прости, Эрсилия… Дочь ты мне или не дочь, ты последнее мое утешение, последняя отрада моей недостойной жизни… Прости…

Княжна оперлась на дрожащую руку и встала, коротко сжав холодные пальцы Иниваэля.

– Не тревожьтесь, батюшка.

Обшарпанный носок сапога врезался в скулу, высекая из глаз искры, но, по инерции откатившись назад, Йолаф тут же нарвался на удар другой ноги. Выплевывая вместе с кровью брань, рыцарь неистово рванул путы на руках, но веревки лишь больно впились в запястья. Новый тычок в грудь перехлестнул дыхание, холодные плиты пола с размаху впечатались в затылок, а над головой уже снова заносили безжалостный сапог.

– Довольно, – коротко произнес низкий голос, и Йолаф, уже собравший силы, чтоб увернуться от следующего удара, увидел, как палачи разочарованно отступают назад, – поднимите.

И его немедленно подхватили под руки и осторожно, будто почтительные лакеи, усадили в кресло, словно только что не пинали, забавляясь, от одного к другому. Йолаф с усилием поднял раскалывающуюся от боли голову, отбросил за спину слипшиеся волосы. Перед ним сидел Сармагат. В расстегнутом камзоле, открывавшем тонкую льняную камизу, он выглядел гротескно по-домашнему, будто поджидал старого друга к ужину, а не пленника на допрос.

– Приветствую вас, рыцарь, – негромко и буднично проговорил он, и Йолаф почувствовал себя мышью, потрепанной голодными помойными котами, что не осмелились съесть его лично и приволокли на обозрение вожаку своей шелудивой стаи. Через силу разомкнув окровавленные губы, Йолаф вызывающе улыбнулся:

– И вам доброго вечера, милорд. Я счастлив вновь насладиться вашим гостеприимством и любезностью.

Но в глубоко сидящих глазах орка не мелькнуло и тени раздражения наглым тоном пленника. Он задумчиво смотрел рыцарю в лицо.

– Не надо иронии, Йолаф. Вам не пытались навредить. Согласен, прием мало красит меня, как хозяина, но эта безделица – лишь небольшое… напоминание о том, кто здесь ставит условия и принимает решения.

– Вот оно что, – Йолаф сплюнул кровь, – оказывается, эти господа – учителя хороших манер. А я-то, дурак, принял их за поганых трусов, что втроем бьют ногами одного связанного противника.

– Это не трусость, друг мой, – Сармагат щелкнул пальцами, и вошел Таргис, несущий медный поднос с кубками, – это лишь благоразумие. Я знаю, на что вы способны свободный и с мечом в руке. А мне не нужно вашей смерти, как не нужно и потери в рядах моих соратников.