Текст книги "Коронованный наемник (СИ)"

Автор книги: Serpent

сообщить о нарушении

Текущая страница: 56 (всего у книги 61 страниц)

Трандуил смотрел в лицо варгера, бледнеющее в полутьме тропы, и его колотила лихорадка раздиравших его гнева, нетерпения и закипающего отчаяния. Он понимал, что Таргис прав…

– Сколько осталось до восхода луны? – спросил он отрывисто.

– Около трех часов, – так же коротко отозвался варгер.

– К балрогам болтовню, – отрезал Трандуил, – показывай, куда нам ехать…

«Их нужно остановить…»

«Остановить…»

Пожалуй, Трандуил и сам до конца не вникал в то, насколько был прав. Да, остановить, пока не взошла луна, пока отчаянный, безрассудный в своей отваге и преданности юнец не войдет под ледяные струи рокового водопада и не скажет первых заговорных слов. Да, Йолаф знает свое дело. Он превосходный стрелок и решительный человек. Но может ли знать он или кто-то иной, успеет ли он выстрелить?.. Успеет ли спустить тетиву до того, как выпущенное на волю чудовище обратит свою ярость на ближайшую жертву: еще не способного к обороне Леголаса. Сармагат не стал досказывать при Камрин историю Азога. Ей, чуть не потерявшей брата и искренне привязанной к Сарну, вовсе ни к чему было знать о трагической судьбе едва исцеленной жены проклятого эльфа…

А потому Сарна действительно необходимо было остановить, только Сармагат пока еще плохо представлял себе, как именно это сделать, что сказать и что предпринять, достигнув источника. Но сейчас у него была более насущная задача – он должен успеть. А уже на месте он найдет, как переломить ситуацию.

С этой здравой мыслью он снова дал мчащемуся Молоту шенкеля, и варг возмущенно фыркнул. Узкая тропка вилась меж елей, под тяжестью снега походивших на неопрятные покосившиеся конусы. Овраг рассек тропу, Молот перемахнул через него и через фарлонг вырвался на берег ручья, хлопотливо пробиравшегося в теснине мутного ноздреватого льда. Еще немного и варг достигнет тракта, удобного и гладкого, плавно уходящего в тоннель стройных сосен. Оттуда придется заложить основательный крюк вокруг болот, опасного места даже в лютый мороз, а уж за болотами потянется цепь едва приметных звериных стежек, что за неполных полтора часа приведут его к Плачущей Хельге.

Сосновый коридор встретил его молчаливым хороводом снежных хлопьев, кружащимся в длинных закатных тенях. Варг птицей летел к повороту, стена деревьев неслась мимо, а Сармагат напряженно размышлял, как объяснить Сарну, имеющему мало причин доверять своему несостоявшемуся убийце, всю опасность его безумной затеи.

Вот и поворот… Косматые ветки нависли над дорогой. Тихо, даже птицы молчат, пригревшись в свежих снежных пуховичках на ветках, только дробный топот лап Молота нарушает благостную тишину леса… Сармагат всегда знал голос тишины. Умел отличать легкое безмолвие от тревожного молчания. И сейчас тоже он непременно ощутил бы потаенный звон натянутых струн этой странной тишины, если бы не снедавшая его забота. И звон раздался. Пронзительный двойной звон, разорвавший тишину заката. Молот взвился на дыбы, надрывно взвыл и рухнул на бок, всей тяжестью придавливая седока…

– …Морготова утроба! – рявкнул Рималл, – я промахнулся!

Аматир отер со лба пот, во все глаза глядя на варга, содрогавшегося на обагренном кровью снегу в агонии. В широкой косматой груди торчали две длинные стрелы, орк с бранью бился на снегу, пытаясь освободиться от огромной туши хищника.

– Ты не промахнулся, – пробормотал лучник, – этот зверь сам вскинулся, принимая твою стрелу. Он прикрыл собой всадника.

– И всадник этот сейчас выстрелит! – крикнул целитель, толкая Аматира в снег, а над головой упавшего эльфа свистнул арбалетный болт. Рималл резко натянул тетиву, и стрела сорвала капюшон с головы орка:

– Эй, Чернокровый! – окликнул он, – опусти арбалет! Ты у меня, как на ладони, а вот сам ты можешь стрелять лишь наугад!

Орк откинулся на снег и оскалил клыки:

– Какого балрога вам нужно, остроухие? – громко спросил он, и Рималл машинально ослабил тетиву, потрясенный: орк говорил на превосходном синдарине. Но целитель тут же взял себя в руки, снова прицеливаясь:

– Нам нужен наш король. Он ушел в ваше змеиное логово вслед за лживой самозванкой. Говори, где он и что с ним. Или пеняй на себя. Твоя тварь прикрыла тебя от стрелы, которая должна была сделать тебя более разговорчивым, но теперь варг мертв, и от новой стрелы тебя прикрыть некому…

… Сармагат зарычал. Верный Молот, неподвижно распростертый на снегу, придавливал его к земле, делая легкой мишенью даже для близорукого гнома. Левая нога, до треска вывернутая в колене, заходилась адской болью. И хуже всего было то, что обоймица с болтами для арбалета, запутавшаяся в складках плаща, впивалась в спину под совершенно невозможным углом, где достать ее, лежа на снегу, нечего было и думать. А заносчивый лихолесский дурень отнимал у него бесценные минуты своей болтовней, но холодный взгляд стрелы отчетливо щекотал живот, и с этим нельзя было не считаться.

– Трандуил жив, здоров и свободен, – отрезал он, – сейчас он мчится выручать вашего принца, влипшего в очередную передрягу. Но если ты меня сейчас пристрелишь, то успех его поездки маловероятен.

– Захлопни свою лживую пасть! – Рималл сорвался на крик, – отвечай, где государь!!!

– Так захлопнуть пасть или отвечать?!! – заревел Сармагат, тоже выходя из себя. Солнце опускалось все ниже. – Хватит прятаться в лесу!! Выходи и посмотри мне в глаза!! Пищать из-под лавки каждая крыса храбра!!!

Эльф грубо выругался и до отказа натянул тетиву, но вдруг осознал, что орк не встает на ноги и не пытается выстрелить, хотя арбалет лежит у самого локтя… Похоже, своей цели он все же достиг.

Не опуская лук, Рималл вышел из-под прикрытия сосен, приблизился к орку и увидел, что тот в ловушке. Ударом ноги отшвырнул в сторону арбалет и встал над распростертым противником:

– Не в твоих интересах меня злить, – холодно вымолвил целитель, – говори, что вы сделали с нашим королем. Он не вернулся в срок.

Сармагат устало прикрыл глаза:

– Я могу еще трижды повторить то, что уже сказал. Каких доказательств ты хочешь? Миниатюру маслом, писаную сегодня утром? Или переложить тебе сказанное в стихи?

– Рималл… – Аматир, тоже вышедший из леса, уже второй раз тревожно окликал целителя, но тот не слышал. Бешенство затопляло его, лишая здравого смысла.

– Прекрати глумиться, Чернокровый, – прошипел эльф, заливаясь неестественной бледностью, лук ходуном ходил в его руках, – ты возомнил, что я не смогу добиться от тебя правды? Проверим…

С этими словами он швырнул лук в снег и выхватил кинжал.

– Рималл, опомнись! – Аматир рванулся к соратнику, хватая за локти, – прекрати дурить!

– Стихи… – глухо рычал целитель, – я заставлю тебя петь баллады, ублюдок! Да отвяжись же ты, беспамятный! – рявкнул он, вырвался из хватки Аматира и с размаху оттолкнул того прочь. А сам шагнул к Сармагату, упал на одно колено:

– Где король? – жестко отрезал он и чиркнул лезвием кинжала орку по скуле.

Сармагат смотрел в темнеющее небо, едва осознавая горячие капли, скользящие по лицу, но всеми фибрами ощущая непривычное и оттого чудовищное бессилие. Он ничего не объяснит этому фанатику… Даже если он сейчас рванется вперед и с хрустом свернет горделиво изваянную шею эльфа, полускрытую стоячим воротником камзола, он все равно ничего не добьется… Даже если второй Квенди окажется круглым дураком и приблизится настолько, что его можно будет атаковать – это тоже не поможет. Ему не добраться до восхода луны к Хельге… Бедняга Молот мертв. Вправить вывихнутую ногу можно, но доковылять на ней до источника он сумеет разве что к утру… А кинжал уже блеснул у второй скулы, но тут раздался хлесткий удар, и Рималл опрокинулся в снег: над ним стоял Аматир. Он что-то торопливо толковал, отчаянно жестикулируя, Рималл огрызался в ответ, но до сознания Сармагата доходили только отдельные обрывки:

– …безумный… орк… стихи… олух… маслом… синдарин…

А потом что-то случилось. Сармагат не знал, что именно. Но будто невидимая рука повернула какой-то рычаг, окончательно лишая целителя самообладания. Рималл вскочил на ноги и снова бросился к орку. Его лицо было перекошено до неузнаваемости, закаленное лезвие кинжала взвилось вверх, отразив последний отблеск заката, наливавшегося густым лиловым цветом. Сармагат увернулся от удара, задыхаясь от боли в еще сильнее вывернувшейся ноге. Еще удар… Сколько раз он успеет уклониться? Подоспел Аматир и снова схватил обезумевшего эльфа за занесенную руку, тот обернулся и сделал выпад, рассекая соратнику бедро. Тот глухо вскрикнул, отшатываясь, и тут же холодная сталь пропорола Сармагату кожу на предплечье. Орк зашипел, сводимый судорогой неистовой муки: кровь эльфа попала в рану. А кинжал уже снова рвался вверх, когда из сгущающейся тьмы налетел стук копыт, и новый голос оглушительно крикнул:

– Рималл! Остановись!!!

… Голоса слились в общий гул брани, окриков, указаний. Неподъемную тушу убитого варга оттащили в сторону, и невесть откуда взявшийся верный Таргис уже хлопотал над вывихнутым суставом хозяина. Всклокоченный от бешеной скачки Трандуил, вынырнувший из сгущавшихся сумерек, с тревожной искренностью, как в той, прежней жизни, заглядывал в глаза: «как ты, Гвадал?»

А орк видел, как первые звезды разгораются над лесом, и знал: они опоздали.

***

Несколько долгих, бесконечных секунд они смотрели друг другу в глаза сквозь взвесь водяной пыли, искрящейся в свете луны и костров. Пристально, завороженно, словно видели друг друга впервые. Сарн ощущал, как внутри все туже сжимается какая-то холодная спираль, а Леголас, казалось, еще не пришел в себя, все так же безвольно покоясь на руках друга, и только глаза, пронзительные, ледяные, злобные, воскресли на безобразном лице. Время будто загустело, все медленнее отсчитывая тягучие мгновения… и десятник вдруг увидел, как звериный огонь начал угасать в янтарных глазах Леголаса, уступая место чему-то иному. Пустота и боль… сквозь которые стало медленно проступать нечто, похожее на неверие и узнавание. Вот дрогнули губы, словно готовые что-то сказать, плечи слегка напряглись. Сарн, не отводя взгляда от наливавшихся отчаянием и радостью глаз, осторожно помог другу встать на ноги. А Леголас смотрел и смотрел на него, будто ожидая, что образ Сарна сейчас истает в вихре водяных капель, и пытаясь запомнить эти последние секунды встречи.

«Совсем прежний…», – успел лишь вскользь и не к месту подумать Сарн, когда Леголас рванулся к нему, на волчий манер оскаливая блестящие клыки и метя вцепиться в горло. Но десятник не растерялся. Он резко схватил принца за стягивающий запястья ремень, рывком развернул спиной к себе, чтоб быть вне досягаемости для клыков, стиснул Леголаса поперек торса и втащил под сверкающие в огненных бликах струи источника. Ледяная вода перехлестнула дыхание, буруны вскипели вокруг бедер, трепля полы камзолов. Леголас забился в хватке друга, злобно рыча, а Сарн глубоко вдохнул и начал, стараясь четко выговаривать слова наперекор дыханию, срывающемуся от усилий удержать беснующегося Раба Слез:

– Стоя у последнего порога, избираю свой путь… В память Первых Преданных, во скорбь о Непрощенных, во славу Бескорыстных целителей… я пришел к подножию Престола твоего, Владыка Мелькор… И сердце мое – открытая книга, и руки мои чисты, и тени сомнения я не ведаю… И тебя я, Владыка, бестрепетно призываю в свидетели… И лица своего я не прячу. Леголас, пасынок Мелькоров! В проклятии твоем я не отрекусь от тебя… И коли отринешь свободу мою – приму оковы твои…

Леголас сорвался на мучительный вой и еще яростнее заметался в руках Сарна, выгибаясь, словно от страшной боли, но тот лишь крепче стиснул хватку, не прерывая заговора:

– … и коли моим путем не пойдешь – твоим путем последую. И боль твоя – моя боль, и позор твой – мой позор… и кровь твоя моею кровью отольется, и раны твои на моей плоти разверзнутся… Впусти меня в душу свою – и войду званым гостем… Протяни мне руку – и свою тебе подам… Но замкни предо мною врата – и войду захватчиком… Ибо не поколебать меня смерти, и безумию не остановить меня. Да рассудит нас совесть, и сила сойдется с силой, и душа заговорит с душой, но лишь одной дано будет приказывать, удел же второй – подчиниться… Откликнись, Проклятый… Я взываю к тебе!

По телу Леголаса одна за другой пробежала череда судорог, и вдруг принц с остервенелым рыком вырвался из рук Сарна. Оскользнулся на донных камнях, едва не упав, взметнул руки в отчаянном, неистовом усилии. С громким хлопком лопнули ремни, и орк бросился на эльфа. Они схлестнулись под струями водопада, и вода закипела, разлетаясь искрящимися пенными брызгами. Первая часть ритуала вступила в силу, целитель разбудил умиравшего в Леголасе эльфа, и орк изнемогал, сжигаемый мукой, что причиняла ему ненавистная, все еще упорно цеплявшаяся за жизнь сущность. Орк рвался к обидчику, стремясь покарать его за свои страдания, но Сарн знал – нужно лишь переждать эту вспышку ярости. Орк пока еще хочет избежать боя, пытается уничтожить угрозу. Но скоро поднимет голову проснувшийся эльф, и тогда орочьей сущности придется принять вызов…

– Откликнись, Леголас, ибо я один против тебя!..

Сведенные судорогой пальцы метнулись к горлу эльфа, но Сарн перехватил запястья принца, увернулся, заламывая Леголасу руку за спину, охватил шею сгибом локтя и продолжал:

– Откликнись, ибо небеса отвратили лицо свое. Откликнись, ибо лишь один нам судья и свидетель!..

Орк бушевал, как раненный зверь, а потом сокрушительным рывком вперед опрокинул эльфа в воду, высвобождаясь из захвата. Несколько секунд они боролись у самой скалы в круговерти летящих брызг и холодных струй. Источник и здесь был неглубок, доходя рослым мужчинам едва выше пояса, но для стоящего на коленях и этого хватало, чтоб несвоевременный вдох стал роковым. Сарн пытался подняться на ноги, Леголас всей тяжестью наседал на десятника, стремясь утопить. Собравшись с силами, Сарн одним мощным толчком отшвырнул от себя орка и встал, с трудом переводя дыхание. Леголас, неестественно бледный в свете луны и отблесках огней, с прилипшими к лицу волосами и фанатическим блеском в глазах уже снова шел на него. Ну же… Еще немного, и первый этап ритуала будет позади… Сарн встряхнул головой. Собраться…

– Откликнись, или пади на колени и признай поражение…

А Леголас опять рванулся в атаку, когтистая рука метнулась в лицо Сарну, распорола щеку, рассекла губы узкой ссадиной. Десятник отшатнулся от жадных когтей и наотмашь ударил Леголаса в челюсть. Тот с плеском рухнул в воду, но тут же встал, загребая сапогами по дну и шатаясь под ледяными струями. Сарн сплюнул кровь.

– Откликнись, Проклятый! И прими бой!

И снова орк обрушился на десятника с неукротимой злобой. Противники сцепились врукопашную, стиснули друг друга в сокрушительном объятии, мускулы напряглись до предела, струнами натянулись сухожилия, а Сарн думал лишь об одном: устоять на ногах. У Леголаса есть преимущество – он незатейливо хочет убить врага. Сарну же необходимо сохранить другу жизнь, а потому руки его скованы, и ему остается лишь противостоять неистовой, звериной силе орка. Еще немного… Эльф в душе Леголаса отряхнет морок своего проклятого сна и восстанет против чужеродной сущности. Держаться… Камни со скрежетом катятся под сапогами, только успевай переступать по дну. Тяжелые потоки рушатся на плечи и голову, и не всегда можно вдохнуть, не рискуя захлебнуться. Кривые когти скребут по кирасе, обдирая мокрые рукава камзола, а почти у самого лица сверкают янтари глаз, полные выстоянной ненависти, той самой, что берет начало во тьме эпох, так глубоко, что уже не вспомнить, из какого зерна родилась эта непримиримая ярость. Еще секунда… Еще одна… И Сарну кажется, что блеск ледяных янтарей заполняет поле зрения, затапливая эльфа, затягивая в свою стылую бездну. И в какую-то короткую неуловимую секунду все исчезло – Плачущая Хельга, искрящийся снег, пламя костров и одинокий лучник, недвижным черным силуэтом вычерченный на берегу в ореоле огня. Вокруг Сарна заклубился вязкий сырой туман, верх и низ перемешались, проволакивая лихолесца сквозь пустоту, перекликающуюся искаженными отзвуками чьих-то голосов, и вдруг под ногами оказалась твердая земля. Ошеломленный Сарн огляделся: все тот же серый, безликий, бесцветный туман подступал с боков, громоздился облаками над самой головой, и в это зыбкое марево уходила тропа. Самая обыкновенная тропа, усеянная мелкими камешками, по которой в неясную закипь серого морока удалялся от Сарна знакомый силуэт.

– Леголас, – пробормотал эльф, и голос странным клочковатым эхом рассеялся в тумане, – Леголас! – крикнул десятник и бросился следом за уходящим другом. Он несся, все ускоряя бег, рвался сквозь серую мглу, а неспешно шагавшая фигура впереди оставалась все на том же расстоянии. Сарну казалось, что он мчится внутри стеклянной бутылки. Он слышал свое дыхание и топот своих сапог, а прочий мир, будто отделенный толстым прозрачным барьером, оставался нем и безучастен. Но отчего-то эльф знал – он непременно настигнет друга, и настойчиво стремился вперед. Еще несколько… секунд? Минут? Шагов? Или каких-то вовсе неведомых мер времени? Сарн не знал точно, когда это случилось, но вакуум молчания вдруг лопнул сам собой, и клубящиеся клочья тумана раздались, оставляя его посреди пустоши. А Леголас так же неспешно остановился… и вдруг резко, словно очнувшись, обернулся к нему.

– Брат, – прошептал Сарн.

Леголас был прежним. Совсем прежним, таким, каким друг знал его многие века, словно не было этих страшных месяцев, и проклятие Прародителя зла никогда не касалось принца. Усталое лицо было бледно, а в глазах все ярче тлело недоверие, замешанное на какой-то умоляющей радости, словно принц боялся, что друг вот-вот исчезнет, как случайно посетившее его сновидение.

– Сарн, – отрывисто обронил Леголас и рванулся вперед, стискивая друга в объятиях, – я ждал тебя. Я знал, что ты не бросишь меня в несчастье. Я был уверен, что ты придешь за мной, брат… И ты не подвел меня. Ты никогда меня не подводил.

А лихолесец чувствовал, как его заполняет изнутри оглушающее, отупляющее облегчение. Словно дурной сон вдруг оборвался дальней петушиной трелью, словно вдруг встал на место вывихнутый сустав, изнурявший болью долгие дни похода. Что за бессмысленные тревоги… К чему было измышлять какие-то жутковатые, отдающие темной ворожбой затеи? Разве это впервые? Разве внове им противостоять общему врагу? Они с Леголасом делали это сотни раз. Встать спина к спине, поднять оружие… а там Эру велик.

А друг все так же сжимал его в объятиях, отчаянно, почти судорожно… и Сарн сквозь пелену эйфории этой почти нечаянной встречи неожиданно ощутил, как со дна души едкой пеной поднимается странное чувство. Что-то было не так в этом эльфе, таком близком и все равно неуловимо другом… Плечи принца были тверды и холодны, будто отлиты из металла, в голосе звучала какая-то незнакомая надрывная нота. Он мягко разомкнул руки и отстранился:

– Не лги мне, – негромко и твердо сказал он, – я не знаю, кто ты, но ты не Леголас.

Принц, все еще что-то лихорадочно бормотавший, осекся, словно от пощечины. Глаза растерянно скользнули по лицу Сарна. Леголас шагнул назад и до боли привычным десятнику жестом потер лоб.

– Сарн, брат, – голос принца дрогнул, – почему ты так говоришь? Не надо так, прошу тебя… Не отталкивай меня только потому, что я не такой, каким ты знал меня прежде… Ты не знаешь, через что я прошел. Одиночество… Боль… Страх… Я ни балрога не понимал раньше в страхе, брат. Отвага, стойкость, мужество – это все чушь. Есть такой страх, который стоит вне всей этой высокопарной галиматьи.

Он вскинул на Сарна отчаянный взгляд:

– Пойдем со мной… Я расскажу тебе, и ты непременно поймешь. И ты увидишь, что я все тот же, хотя мне пришлось нелегко. Пойдем. Ты не можешь просто бросить меня и уйти, слишком много ты сделал, чтоб меня разыскать. Меня все предали, все отвернулись от меня, но не ты, я знаю! Все эти месяцы я знал, что, как бы ни хлестала меня судьба, у меня всегда остаешься ты… Сарн… Ты же не отшвырнешь меня в сторону… Только не ты.

Десятник прикусил губу, грудь душно сдавило тягостное ощущение, что он жесток и неправ… Но он все же покачал головой:

– Нет, брат. В тебе сейчас говорит кто-то другой. Я слишком хорошо знаю Леголаса. Этот идиот обрек себя на все муки мира, чтоб оградить других от своей беды, никого не поставить под удар. Да, он знал, что я не брошу его. И потому оттолкнул меня сам. Я за тобой не пойду. К балрогам это мерзкое место, мне тут не нравится. Погляди на себя, ты бледен, будто неделю валялся в лихорадке. Уйдем отсюда. Просто идем, и ты вспомнишь, кто ты на самом деле. Надо выбираться из этой дыры. Тебя заждались дома.

Леголас долго молчал. А потом поднял на Сарна взгляд, жесткий и пристальный:

– Нет, – отрезал он холодным и категоричным тоном, – я не вернусь туда. Ты слеп, друг мой. Ты не ведаешь, в какой паутине лжи и лицемерия живет наша глупая сентиментальная раса. Я не хочу больше этой судьбы. Я хочу силы, свободы и права выбора. И ты поймешь меня, если хоть на миг снимешь эти тысячелетние шоры с глаз и посмотришь в лицо правде. Иди за мной, Сарн. И ты тоже не захочешь вернуться туда. Ты останешься со мной, и мы снова будем вместе, всегда, как было прежде. Мы снова будем братьями, одной целой, несокрушимой, неколебимой силой. Весь мир будет принадлежать нам.

Сарн молчал, глядя в глаза Леголаса. А тот рванулся к нему и сжал руку друга холодными пальцами:

– Ты смотришь на меня, как на чудовище, – горячо заговорил он, а в голосе отчетливо прорезалась мольба, – но Сарн… Это не так. Если бы я мог объяснить тебе, как сильно я о тебе горевал, как мне недоставало тебя, брат!

Ледяные, как мрамор, пальцы сдавливали руку, хрипловатый смятенный голос что-то торопливо говорил, но Сарн уже понял. Вот, как орк пытается зазвать за собой целителя. Леголас знает его, знает наперечет его слабости и желания. И, словно искусный музыкант, дергает эти струны то посулами ратных побед, то упреками в измене их многовековой дружбе, то интригующими намеками на нераскрытые тайны бытия. Только орку изменяет выдержка, он спешит и слегка переигрывает. Значит, он боится… Тем лучше. Ну что ж. Сарн тоже не хуже знает уязвимые места друга. Теперь его ход.

Не высвобождая руки из цепкой хватки, десятник спокойно выдержал отчаянный взгляд:

– О тебе тоже многие горюют, брат. Нашего блистательного короля уже не узнать. Его взгляд потух, плечи согнуты, руки потеряли прежнюю силу, а ум – былую гибкость. Ты всегда говорил – отец неуязвим, рухнет мир, а он останется стоять среди руин. Мир короля рухнул, Леголас. Да, он не поверг государя, но похоронил под обломками его бессмертную душу. Долго ли простоит во главе Лихолесья тот, кто пуст, выжжен, убит изнутри?

Леголас отдернул руку, потер пальцы, словно обожженные:

– Замолчи, Сарн. Мы говорим не об этом, – сухо и холодно отрезал он. А десятник посмотрел в серое небо:

– Ты прав. Не будем об этом. Короли не вечны. Трандуил уйдет, но найдутся другие, и кто знает, быть может, лучшие. Перемены бывают отрадны… Сколько можно распевать одни и те же гимны? Пора перековать гербы на воротах замка. Помнишь, как я проиграл тебе спор и ночью выкрасил листья на этих гербах в синий цвет? Я сидел за это под стражей три дня.

В лице Леголаса дрогнул какой-то мускул, крылья носа гневно затрепетали:

– Прекрати ерничать. Мы были юными идиотами. Об этих безумствах пора позабыть.

– Так забудь, – Сарн снова посмотрел Леголасу в глаза, – все однажды забудется. Наша сентиментальная раса вечно цепляется за воспоминания, верно? Но не вечны и они. Не все же нам топтать нашу кровавую родную Арду. Забудутся имена и песни, затеряются в веках легенды. Наша эпоха подойдет к концу, и придет время, когда в старом Эрин Ласгалене будут жить люди. Леса падут под топорами, среди них поднимутся города. А замок, в котором мы росли, станет обломком истории, обветшавшими развалинами, где когда-то обитали Квенди. Витражи Большого зала осыплются на растрескавшуюся мозаику пола. Олени и орлы, звездные орнаменты и паруса – все это цветным крошевом будет лежать среди черепков. Колонны сначала обовьет плющ, а потом и он высохнет, превратившись в чахлые бурые плети. По пустым комнатам будет гулять ветер, засыпая их сором, и страницы истлевших книг будут кружиться вперемешку с сухими листьями. Поблекнут росписи потолков, сгниют занавеси, что люди не успеют растащить по своим жилищам, статуи рухнут с постаментов, как мертвые тела…

– Замолчи! – рявкнул Леголас. Бледное лицо исказилось, губы тряслись. – Не смей! Ты лжешь и нарочно пытаешься причинить мне боль! У тебя не выйдет, слышишь? Со мной или без меня – Лихолесье вечно, как вечен его государь!

Принца трясла мелкая дрожь, в глазах метался хаос. Сарн шагнул вперед и взял друга за плечо:

– Легко рассуждать о том, чего не увидишь, – снова заговорил он, все крепче стискивая пальцы, – легко препоручать другим ответственность за то, от чего сам отвернулся, – Сарн сделал шаг по тропе назад, и Леголас машинально шагнул за ним, – а уж всего легче убеждать себя в том, с чем будет проще жить. Тебе не нравятся мои слова, и ты спешишь заткнуть мне рот, а себе уши. И после этого ты толкуешь мне о шорах, Леголас Трандуилион? Не таким я тебя помню, брат. Не таким я уважал тебя, не таким гордился тобою отец.

Сарн говорил и говорил, все ускоряя шаги по тропе. Назад, откуда он пришел, спеша за уходящим в туман другом. Он не знал, куда вела эта тропа, но чувствовал, что должен увести Леголаса по ней за собою обратно, как тот пытается увести целителя вперед, в зыбкую серую даль. Леголас огрызался, то и дело резко поводя плечом, за которое держал его Сарн, но шел, тоже ускоряя шаги. А тропа все вилась и вилась, теряясь в сером мареве на десять шагов впереди, и казалось, она ведет в никуда, так до бесконечности и петляя сквозь сырой клочковатый туман. Шаг за шагом, шаг за шагом, и каждый новый шаг поначалу казался новой победой, но шаги эти бисером низались на нескончаемую нить тропы, а она все никуда не приводила… И настал страшный миг, когда Сарн понял – она никуда и не приведет. Он ходит по замкнутому кругу, пытаясь убедить друга в том, во что тот не хочет верить. Нет, выход был не здесь…

Десятник замедлил шаги, не выпуская плеча Леголаса, а тот посмотрел ему в глаза каким-то новым взглядом. В нем уже не было ни мольбы, ни отчаяния, ни смятения. В нем была спокойная мудрость и… сострадание.

– Ты видишь, брат, – мягко проговорил он, – ты сам обманываешь себя. Я не стал спорить с тобой. Я знал, что ты сам все поймешь. Эру с ними, с эльфами и их вечностью. Ты не желаешь меня услышать, ты замкнут на привитых тебе тысячелетиями убеждениях. Но ты услышишь и поймешь, я верю. И ты останешься со мной, потому что там, куда ты зовешь меня, есть лишь рабство, огромная, прекрасно откованная, великолепная клетка, которую нас приучили называть расовой честью и гордостью. А она меж тем все равно остается клеткой, как ее ни назови.

Сарн помолчал, а потом так же спокойно ответил, сдерживая леденящую дрожь, пронизывающую его изнутри от этого мудрого и почти ласкового взгляда.

– Ты здорово нижешь речи, брат. Политик, несмотря ни на что. Только я-то не роханский посол. Я знаю, во что верю, и не нужно убеждать меня в том, что верх зовется низом, стоя посреди ненастоящей тропы в мути, сквозь которую за пять ярдов ни балрога не видать.

Леголас прикусил губу, слегка сдвигая брови, а потом тихо проговорил:

– Мне жаль, брат, что мы не понимаем пока друг друга. Но ты слишком дорог мне, чтоб я снова отпустил тебя туда…

С этими словами он рванулся вперед, охватывая Сарна руками и словно пытаясь повалить на землю. Но, уже падая, десятник ощутил, что земля исчезла из-под ног, и его снова засасывает в новую бездонную пустоту.

Там уже не было тропы, тумана и разбегающегося эха голосов. Сарн не успел понять, как под сапогами вновь оказалась опора, но на сей раз вокруг все было иначе. Леголаса уже не было рядом. Десятник был один и стоял по щиколотку в скользкой грязи. Справа простиралось болото. Унылое, неподвижное, затянутое зеленью, из которой там и сям торчали мертвые гниющие коряги. Безлистные деревья склоняли уродливые стволы над трясиной. Черные палки камыша неряшливыми островками замерли в протухшем месиве. Сарн медленно повернул голову влево, и его затрясла крупная дрожь. Слева высился лихолесский замок. Именно такой, каким он живописал его Леголасу несколько минут назад. Полуобвалившиеся башни, пустые мертвые глазницы стрельчатых окон, оскалы выкрошившихся зубцов, черные провалы дверей. А перед замком застыл сухой редкий лес. Голые тонкие ветви костями торчали в серое небо. А на толстых нижних сучьях медленно покачивались тела эльфов… Сотни повешенных, кто за шею, кто за ноги, тихо колыхались на ветвях. Полоскались в пустоте длинные волосы, поблескивая шнурами в височных косах, бессильно висели мертвые руки в тлеющих лоскутах шелка и сукна, пальцы, скрюченные смертной судорогой, все еще были украшены перстнями.

Сарн ощутил, как у него застучали зубы, пот холодными нитями заструился по лицу, нутро свернулось в тугой узел.

– Страшно? – вдруг прошептал кто-то в самое ухо, и десятник вздрогнул, оборачиваясь. Но за спиной никого не было.

– Не бойся, – прошелестел тот же бесплотный голос, – это просто воспоминания, это боязнь потерь, это привязанности… Это твои цепи, твои слабости, твои решетки. Это все просто снаружи. Но ты-то сам прежний. Ты жив, твое тело сильно, а руки свободны. Однако ты не умеешь этого оценить. Ты стоишь тут, умирая от боли и ужаса, хотя можешь отвернуться и уйти, забыв это страшное место. Но ты не умеешь… Я научу тебя. И ты поймешь, что значит жить, свободным от этих оков.

И снова что-то произошло, чего Сарн не успел осознать, и вдруг он очутился посреди поля боя. Какой-то дымящийся бастион возвышался в пыльной дали, сотни тел усеивали истоптанную землю, а он сам, хромая на левую ногу, брел среди трупов. Что-то мучительно болело под лопаткой, погнутая пластина кирасы врезалась в грудь, из-под волос с виска стекало что-то липкое и горячее, а он шагал, останавливаясь и сжимая запястья, касаясь шей, ища и ища биение жизни. Он был юн, изнурен, напуган. Это был его первый бой… Он впервые по-настоящему убивал и впервые мог по-настоящему погибнуть. Он пережил эту битву, и первые два часа его колотила лихорадка радостной эйфории. А сейчас он шел, взглядывая в знакомые мертвые лица, и к горлу подступали слезы, и собственная жизнь уже казалась ничтожной и бесполезной.