Текст книги "Коронованный наемник (СИ)"

Автор книги: Serpent

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 61 страниц)

Я не могу оставить Верна в эту ночь. Он спит, положив голову мне на колени, утопая в складках моего кафтана, и его светлые волосы, как прежде, мягки, и так трогательны тени ресниц на щеках… Все позади, и его седьмая весна придет в мире.

Храни тебя Эру, Маргаур, брат мой. Пусть отныне каждый, кто скажет мне, что орки – бессердечные жестокие твари, сам откусит свой поганый язык…»

Леголас оторвался от чтения и потер глаза подрагивающими пальцами, чувствуя, как быстро колотится сердце. Так вот он, первый случай Волчьего безумия в Ирин-Тауре… Это был маленький сын воеводы Бервира и княгини Ашлин, чей потемневший от времени портрет висит в парадной зале замка Тон-Гарт. Вероятно, сейчас нужно было думать о чем-то другом, более важном и имеющем отношение к его собственной беде, но Леголас сидел, недвижно глядя на огонек свечи, не в силах отогнать мысли, что должен испытывать шестилетний ребенок во время обращения… За все месяцы его пребывания здесь он не слышал ни об одном случае болезни среди детей и сейчас вдруг отчетливо понял, что не уверен, смог ли бы выдержать подобное зрелище. Неустрашимый воин, видевший так много крови и смертей на своей долгом веку, Леголас не выносил вида убитого ребенка. В отряде знали об этом, но никто и никогда не думал счесть это слабостью.

Встряхнув головой, Леголас потер лоб и потянулся к кувшину с водой. В сторону сантименты. Сейчас он узнал еще и то, что маленького Верна спас некий орк Маргаур, а значит, снова подтверждается то, что секретом исцеления владеют именно орки. Что же дальше поведает Бервир? На каких условиях таинственный благодетель Бервира оказал ему эту услугу? Принц отставил наполовину опустошенный кувшин и снова склонился над пергаментом.

« Сегодня Маргаур приехал ко мне со своими сыновьями. Забавно, но Верн совсем не боится ни Ситалка, ни Атейфера, хотя они старше его, намного сильнее, да и, признаться, выглядят превельми устрашающе. Но дети не знают условностей и расовых раздоров. Я гляжу из окна, как во дворе замка Атейфер вырезает для Верна из деревяшки какую-то игрушку, а мой сын подпрыгивает от нетерпения.

Я надеялся, что Маргаур прольет свет на причины страшной болезни Верна. Но он лишь пожимает плечами, клянясь, что корень зла таится в источниках, бьющих в пещерах под замком. Я в недоумении. Все население Тон-Гарта, пусть пока деревенька и невелика, пьет из источников, и по сей день лишь Верна настигла беда. Я думаю, Маргаур ошибается. Орки смертельно боятся источников, а потому наверняка готовы приписывать им все несчастья Арды. Право, я не знаю, что мне делать. Я опасаюсь новых случаев болезни, а как оберечься от нее – не ведаю. Но в княжестве есть любители пыльных хартий, уверен, я смогу призвать на помощь умы, более ученые, чем мой…»

На этих словах свиток обрывался, и пергамент махрился по нижней кромке. Что ж, здесь и правда, было над чем подумать. Почему Маргаур – а он, похоже, на свой лад был неплохим парнем, что бы ни думал Леголас о Чернокровых – утверждал, что болезнь таится в Бервировых источниках? Это звучало совершенной бессмыслицей. Весь Тон-Гарт испокон веков качал воду из ключей, и никто в столице не слыхал о Волчьем безумии. И именно Тон-Гарт был единственным в княжестве местом, которое болезнь обошла стороной. Он сам заразился далеко от столицы. Так в чем же здесь неувязка? Вероятно, воевода был прав, и Маргаур действительно лишь шел на поводу суеверного страха перед источниками.

Еще несколько минут поразмыслив над прочитанным, Леголас бережно свернул документ и взялся за второй, доставшийся Йолафу от Эрвига. Этот был писан на тонкой телячьей коже, богато отделан тиснением и уснащен печатью. Принц разгладил свиток на столе. Каллиграфические буквы, несомненно, принадлежавшие перу просвещенного человека, гласили:

« В виду неоценимой услуги, оказанной княжеству Ирин-Таур и лично владыке его воеводе Бервиру, вождю орочьего клана Магхар, именованному Маргауром, обещано следующее:

Отныне и до скончания своих дней владыка Бервир признает Маргаура своим названным братом и клянется прийти ему на помощь в любой войне, развязанной любым народом супротив клана Магхар, а так же в любом ином несчастии или нужде.

Владыка Бервир клянется никогда не обращать против клана Магхар, равно как и против всех иных кланов, обитающих в Мглистых горах, силу чудодейственных источников, протекающих под замком Тон-Гарт.

В свою же очередь вождь Маргаур клянется во всякий час нужды вновь оказать владыке Бервиру и его подданным услугу, оказанную им однажды Бервирову наследнику Верну.

Да запомнят договор сей потомки, да не осквернят они памяти предков нарушением сего договора, и да воцарится вечный мир и согласие меж княжеством Ирин-Таур и кланом Магхар».

Далее шла витиеватая подпись воеводы, странного вида письмена, видимо, означали подпись Маргаура, еще несколько инициалов, несомненно, принадлежали именитым свидетелям заключения договора.

Дочитав свиток, Леголас задумался. Он слышал и прежде о клане Магхар, но знал, что клан этот немногочисленный, поскольку почти полностью истреблен в войнах. Стало быть, прежде Магхар был силен и обладал многими знаниями, раз именно он хранил секрет исцеления Волчьего безумия. Какое отношение имеет к нему Сармагат? Судя по могуществу этого орка, в его распоряжении куда большие силы, нежели недобитки Магхара. Бервир называл Маргаура братом… Чудны дела твои, Эру…

Отложив второй свиток, Леголас нетерпеливо схватился за последний. Отчего-то именно от него, так и не прочитанного Йолафом, он ожидал особых тайн.

… Это не было письмом, не было страницей дневника, это был просто текст, начинавшийся без всяких обращений и оканчивавшийся без всякой подписи. Чернила слегка выцвели, свиток был мягок и хорошо выделан, этот документ написали намного позже, чем два предыдущих. Почерк был незнаком Леголасу, но, пожалуй, документ писал не эльф, а скорее, человек, хорошо сведущий в синдарине. Рука пишущего была нетверда, местами руны искажались и выглядели неуклюже.

« Как слепы вы, клянущие Мелькора, праотца зла и порока, царствующего в этом несчастном мире. Он был велик и бесконечно мудр… Воистину мудр, как ни погляди. Мудр в злобе своей и в своих кознях. Право, что может быть всесильней и страшней, чем мудрое Зло… Он принес в Арду Смерть. Смерть любого, кто прикоснется к истокам ее, ее сути, ее воплощению. Не путайте ее с привычной вам Смертию. Это не та милосердная, ласковая мать, что черной кисеей укрывает наши раны и горести, забирая нашу боль и даря покой и отдых, прохладной дланью беря под руку и уводя в чертоги Мандоса. Эта Смерть иная. Это гибель души, сущности, природы. Это искажение начала, поругание духа и плоти. Мелькору не по силам разрушить то, что создал Эру Илуватар, здесь нет сомнения. А потому любое Зло имеет брешь, через которую может быть побеждено. Но вдумайтесь, всмотритесь и восхититесь… Что правит миром? Что правит душами? Что властвует над каждым живым существом? Желание жить… Жить, сохраняя себя и уберегая от разрушения. Лишь немногие, истинно любящие, безгранично преданные готовы пренебречь этим изначальным стремлением, дабы поразить Зло, довлеющее над ближним. Столь немногие, что едва ли, спросив себя, обладает ли он подобным другом, хоть кто-нибудь уверенно ответит: «Да, я обладаю». Все это вздор. Зло непобедимо. И покуда каждый лелеет свою эгоистичную душонку, свой жалкий комок плоти, который холит и именует «телом», Зло будет вольно и победоносно струиться в толще камней и глины, клокотать среди гальки, искриться в сладостных лучах Анора, напевая балладу вечной славы своему прародителю. Я преклоняюсь перед тобою, жестокий, беспощадный и мудрый. Как часто мы злоупотребляем словами «справедливость», «самоотречение», «любовь», «преданность». Выплюньте эти слова и позабудьте их. Все они на поверку мусор. И покуда Зло несет свой ледяной хрусталь в каменном ложе, любой из вас сможет проверить истинность моих слов и убедиться в моей правоте…».

Уронив свиток на стол, Леголас зябко охватил руками плечи – его затрясла мелкая дрожь. Кто написал это? Что за несчастный выплеснул чернилами это отчаяние, сухое, сыпучее, словно остывший пепел костра. Безнадежность сквозила в каждом слове, настолько безграничная, что становилась отстраненной и созерцательной. Лихолесец чувствовал, что в словах этой поэтической бессмыслицы кроется больше, чем он успел охватить, прочтя документ за один раз, но отчего-то не мог заставить себя снова взяться за него, словно пропитывающая свиток безысходность могла грязью прилипнуть к рукам…

Неизвестно, сколько просидел бы Леголас вот так, глядя на документ и машинально считая капли воска, упавшие на стол со свечи у самого свитка. Но вдруг за дверью гулко прогрохотала торопливая поступь сапог, и на пороге без стука возник Йолаф, сминающий в ладони клочок бумаги.

– Леголас, едем со мной. Похоже, с твоими соратниками случилось несчастье.

====== Глава 26. Ледяная купель ======

Снег сухо скрипел под сапогами, сзади рвано дышал, всхрапывая, конь, и Рималлу казалось, что ноги отяжелели от бремени сомнений, а в спину дышат назойливые непрошенные мысли. Он был прав. Эру, он, бесспорно, был прав, но отчего же тогда плечи сгибались под гнетом гнусного чувства собственного ничтожества? К Морготу… Целитель распрямился, откидывая с лица наспех заплетенные, заиндевевшие волосы. Это естественные сомнения. Привычная потребность следовать за командиром и не отбиваться от своего отряда. Именно она гонится за ним, сковывая ноги властной хваткой. И она же застит здравый смысл всем тем, кто остался позади, в дебрях этого страшного княжества. Ведомые ею, они не умеют сбросить с глаз пелену мелочной повседневности, где на первом плане всегда стоят преданность сюзерену, воинская честь и личная отвага. Громкие слова, простые правила, удобные рамки… Да как же вы не понимаете, безумцы… Принц уйдет, придут и уйдут другие. Не стоит обольщаться, всякого эльфа тоже в свой час настигнет смерть… Но останется раса, останется кровь, останется племя. Не это ли вечно, незыблемо, священно? Не за это ли тысячи Квенди во все времена складывали головы на бесчисленных полях брани? Так как же вы не хотите понять… Здесь, за рекой, среди этих неприветливых лесов разверзается зловонная бездна. И в ней таится смерть эльфийского рода. Не та чистая, достойная смерть, о которой после поют менестрели. Отвратительная, позорная гибель…

С дерева ссыпался снежный намет, потревоженный случайной птицей. Рималл машинально отряхнул плечи, чувствуя пробирающиеся под воротник холодные капли тающих снежинок, и зябко передернул плечами.

Вы все видели Леголаса… Эру, вы все осуждаете меня, вы думаете, что я равнодушно отшатнулся от принца. Откуда вам знать, какой болью заходится мое сердце, стоит мне лишь вспомнить звериный оскал его лица… Оно прячется здесь… Оно таится за стволами, хоронится в оврагах, это проклятие, бесчестящее, уродующее, губящее чистоту нашей расы. И потому здесь не место ни одному эльфу…

Рималл часто задышал, не замечая, как прикусывает до крови губу. В горле клокотала злость, в глазах стояли слезы, и эльф был счастлив, что идет во главе колонны, и некому видеть его перекошенное внутренней борьбой лицо. Они идут за ним… Молча сверлят его спину колючими взглядами, и все же идут. Малодушные мерзавцы… Он готов поклясться, что все они попросту трусили сказать эти слова: «Я хочу уйти». А бояться тут нечего, олухи… Ничто не может уравновесить на чашах весов важность сохранения своей эльфийской сущности. Да, считайте его ничтожеством, отступником, предателем. Но он один нашел в себе смелость честно заявить о своем уходе, и тем самым проложил тропу прочим. Те же, оставшиеся… Помоги им Элберет. Сарн, морготов выскочка... Он всегда был безрассудным идиотом, всегда первым лез под стрелы, и сейчас тоже с готовностью сует голову Мелькору в пасть, затягивая за собою остальных.

Рималл резко выдохнул, подавляя жгучее колотье едкого чувства неприязни, всегда всколыхиваемого одним воспоминанием о Сарне. И тут же новая мысль всплыла на поверхность забродившего раздражения: не этим ли Сарн ему так непереносим? Именно этим умением безоглядно идти вслед за своими убеждениями и приоритетами? Рималла занимает судьба будущих поколений эльфов, которым угрожает страшное проклятие, поразившее принца… А Сарн не думает об этих безымянных грядущих Квенди. Он предан самому принцу и готов идти за ним на смерть, здесь, сейчас, немедля… Целитель стиснул кулак, бессознательно обрывая с края плаща галуны. Едва ли в мире найдется кто-то, готовый так же пойти на край света за него, за Рималла. Так что же это, правота дальновидного ума или банальная зависть? Моргот…

Рималл почувствовал, что размышления заводят его в тупик, где вскоре останется лишь с бессильной яростью биться лбом в стену собственных бесполезных сомнений. С отвращением сплюнув кровь, сочащуюся из прокушенных губ, он обернулся:

– Прибавим шагу! Тучи сгущаются, не иначе, быть непогоде!

…Они были в пути два дня. Сначала утоптанная дорога гладко стелилась под ногами лошадей, и впереди ждал дом, и даже королевский гнев не мог затмить радости ожидания встречи с родным лесом и семьями. И принятое решение казалось единственно, несомненно правильным. И мысли катились по такой же гладкой и утоптанной колее: они шли на войну с орками, а оказались завлечены в западню неведомой, чудовищной опасности, угрожавшей не смертью, а намного худшим несчастием. Обманутый ничего не должен лжецу. А потому они вправе уйти, покуда еще можно вырваться из ловушки недоброго княжества. Печаль по принцу тяжелым камнем лежала на каждом сердце, и в споро двигавшейся колонне всадников не слышно было ни песен, ни смеха, что всегда сопровождают возвращающийся с войны отряд. Но принц утратил благословенный огонь, зажженный Эру в своих первых детях. А потому о нем оставалось лишь скорбеть, памятуя, что простому эльфу не дано вновь разжечь это пламя. Слишком хорошо в Лихолесье знали старинные легенды о первых орках…

Но Тон-Гарт остался далеко позади. Там же остались утоптанные дороги, проложенные ногами охотников и лесорубов, двадцать семь соратников, презревших здравый смысл… и ровно ложащаяся в строку уверенность в собственном благоразумии. Теперь лес был укрыт толстым слоем слежавшегося снега, там и сям скрывавшего предательские узлы корней и пни. Давно не хоженые тропы бугрились рыхлыми сугробами, где вязли ноги коней, и эльфы спешились, чтоб не обременять и без того уставших продираться сквозь снег животных. Двое скакунов поранились о прячущиеся в снежном колобродье коряги и теперь прихрамывали. По сторонам дороги, то там, то здесь встречались брошенные деревни. Крыши провалились под тяжестью снега, стены и частоколы потемнели от дождей, и эти селенья казались тронутыми тлением трупами, брошенными неведомым убийцей в лесу. Чем дальше уходили эльфы в лес, к границам княжества, тем тягостней был этот путь… Эти занесенные тропы, эти молчаливые руины деревень безмолвно напоминали им, что не победителями они уходят из Ирин-Таура. Они бежали, бросив все на полдороге, спасаясь от того, от чего еще недавно защищали обитателей этих покинутых селений. Они не привыкли сбегать с поля боя… Но страшное лицо принца, недавно боготворимого ими, а ныне павшего жертвой худшего из недугов, неотступно стояло перед глазами. И они шли вперед, продираясь сквозь бурелом, ведя в поводу хрипящих коней, отряхивая обтрепавшиеся плащи от налипшего снега и украдкой опасливо бросая беглый взгляд друг другу в лицо. И ни один не мог сказать наверняка, что высматривал он в чужих чертах. Отражение собственных сомнений и страха? Тень поддержки? Или первые ужасные признаки неведомой болезни?

Я могу долго шагать рядом с этой тихой, усталой колонной, равняясь то с одним, то с другим, взглядывая в их глаза. Мне трудно поведать вам, что скрывается за сумрачным фасадом обожженных холодом лиц, сжатых губ, покрытых изморозью прядей, что выбились из кос и падают теперь седыми лоскутами на воротники камзолов. Каждый думает о своих заботах, должно быть. Но за одно я могу вам поручиться – ни одного из них не оставляет ощущение неправильности происходящего. Они несколько месяцев сражались, то с реальными врагами, то с призраками, они, казалось, были готовы стоять насмерть. А сейчас они просто уходили, никем не остановленные, никем не окликнутые, будто брели с поля боя, помилованные врагом, разжав пальцы и безвольно уронив клинки.

Странно, но многих из них пуще всего жгло не ощущение предательства, не трепет перед гневом короля, чьего сына они покинули на милость мелькорову. Последний взгляд Сарна, сухое «доброго пути» – вот, что ржавой иглой сидело в душе, не давая отшвырнуть сомнения прочь. Сарн не был таким… Он не умел молча злиться, он вспыхивал яростью, охотно лез в драку, сыпал бранью и так же быстро отходил. И потому это короткое прощание и тень разочарования на дне глаз донельзя обидно всплывали сейчас в памяти…

…Окрик Рималла заставил эльфов встрепенуться. Да, тревожная тишина больше не окутывала лес плотным ватным покрывалом. Ветер, поднявшийся где-то в выси, протяжно стонал в верхних ветвях деревьев, раскачивая застывшие кроны, отрясая вниз тяжелые снежные осыпи и со звонким хрустом обламывая промерзшие сучки. В прорехах лесного полога виднелось небо, грязно-серое, наливающееся густой синевой, словно свежий кровоподтек. Лошади всполошено прядали ушами, фыркали, предчувствуя бурю.

– Нужно найти укрытие, – донесся сквозь вой ветра голос Алорна, – падающей сосной по темени схлопотать – невелика радость.

Но, будто назло, брошенных деревень по пути уже почти полдня не попадалось, а до ближайшей гряды скал, меж которых можно было переждать пургу, лежало не менее пяти лиг густого леса, заваленного буреломом и худо различимого в поднимающихся первых снежных вихрях.

– Держитесь, – отозвался Рималл, – успокаивайте коней, река неподалеку. Если сумеем до темноты добраться до моста – ночь проведем уже в лихолесской крепости.

Пурга не теряла времени, и за следующий час разыгралась в полную силу. Ветер завывал оголодавшим волком, толстые ветки обламывались, рушась вниз, ломая на своем пути хрусткую мелочь и тяжелыми массами обрушиваясь наземь. Снег мириадами колких крупиц носился в воздухе, жаля обнаженные участки кожи, врываясь в рот при каждом вдохе, слепя глаза. С пяти шагов с трудом можно было различить ствол, ноги цеплялись за упавшие сучья, а каждое падение грозило ранениями о те же невидимые препятствия, вроде веток и коряг. Пусть эльфийские сапоги не проваливались в глубокий снег, а сильные ноги долго не знали усталости, но лошадям приходилось плохо. Перепуганные кони вязли в сугробах, мотали головами, шарахались от хозяйских рук, и эльфы, невзирая на адскую стужу, один за другим снимали плащи, накидывая их на лошадиные головы и пытаясь утихомирить скакунов.

– Держитесь! – снова прорвался сквозь пургу прерывистый крик Рималла, – лес редеет! Скоро мост! Пересчитайте друг друга!

– Все на месте, – донесся через четверть часа задыхающийся голос Эвеглира, – Гэлторн ранен, не ускоряйте шаг!

Рималл досадливо пробормотал что-то – любая задержка сейчас была совсем не ко времени, но в этой снежной сумятице им еще свезло, что пока что дело обошлось лишь одним раненым.

– Я сейчас, погодите! – крикнул он в ответ и побрел назад. Шепча заговорные слова над скрипящим зубами Гэлторном, нащупывая закоченевшими пальцами прямо сквозь сапог неловкий изгиб вывихнутой щиколотки, он беззвучно молился. Старая крепость на том берегу реки, гулкая, вечно холодная, с узкими бойницами для лучников, казалась ему желанней Валинора.

– Моргот! – рыкнул Гэлторн, когда Рималл резко повернул ему ступню, а потом осторожно пошевелил ногой.

– Идти сможешь? – Рималл потирал ладони, разогревшиеся от врачевания.

– Дойду, брат, не тревожься, – эльф поднялся на ноги, припадая на вправленную ногу, – благодарствуй.

Еще два часа спустя эльфы вышли на опушку леса, окунувшись в непроглядный разгул беснующегося снежного крошева. Здесь мир терял границы, уже не обозначенный стволами деревьев и не отчеркнутый кронами. Здесь небо и земля, верх и низ слились в общей воющей круговерти, словно неразумные живые существа неосторожно угодили в молотилку, полную визжащей, грохочущей массы истязаемых колосьев, хрупких зерен и соломенных отрепьев.

– Ну же, – шептал Рималл, не чувствуя схваченных морозом губ, – еще немного…

Ему уже казалось, что это неистовство стихии – последняя подлость страшного княжества, стремящегося не упустить рвущихся на волю жертв. Что стоит перейти на тот берег – и пурга не достанет их там, укрытых защитою родного леса. Еще немного, еще не больше лиги… Кони уже не бились в руках хозяев, они хрипло, со свистом втягивали студеный снежный сумрак, устало выпрастывая ноги из сугробов. Восемнадцать беглецов, полуослепших от летящего снега, продрогших, иссеченных ледяной картечью пурги, рвались сквозь ревущую стыть к берегу реки, светлеющей впереди едва различимой широкой лентой. Ближе, еще ближе… Вот уже берег чуть заметно уклоняется вниз, где-то здесь, совсем неподалеку должен быть широкий прочный мост, обозначенный толстыми резными столбами и гордо называемый Княжьим. Где же он…

– Кто-нибудь видит мост? – крикнул целитель, вглядываясь во тьму. Неужели они заплутали и вышли к реке не в том месте. Разделиться, чтоб осмотреть берег? Нет, это опасно, в пурге легко потерять друг друга.

– Рималл!! – донесся справа голос одного из лихолесцев. В нем звучал странный надрыв, уколовший целителя предчувствием безымянной беды. Он попытался броситься на зов. Утомленные ноги оскальзывались в ворохах белой крупы, волнами бегущей по земле, гонимой ветром. Плащ путался в лодыжках, легкие горели. Шаг за шагом он рвался вперед, туда, на несущий несчастье оклик. Вот и берег, и резные столбы молчаливыми стражами высятся среди снежного марева. Рималл выбросил руки вперед, обхватывая столб, шершавый и обледеневший, посмотрел вперед…

Моста не было. Лишь обугленные вороха покореженных огнем досок лежали на льду замерзшей реки, меж полыней, пробитых падающими бревнами и теперь щерящихся черными оскалами. А там, вдали, едва виднелся за пеленою бури высокий берег родного Лихолесья, казавшийся уже почти достигнутым.

Несколько мгновений Рималл стоял у обрыва берега, все так же держась за столб, словно ища в нем осязаемый кусок реальности среди мешанины снега и ветра. Итак, моста нет… Нет… Сожжен чьей-то вероломной, злой рукой… Пурга была не последней подлостью… Вот они, новые козни проклятого Ирин-Таура, мелькоровой западни…

– Рималл!

Как же прав он был, стремясь унести отсюда ноги, как глупо терзал себя эти два дня беспочвенными самобичеваниями…

– Рималл!!

Проклятое княжество, проклятая земля, проклятые твари… Целитель зарычал сквозь сжатые зубы и остервенело ударил кулаком в столб, раз, другой, третий. Как ненавидел он сейчас все это: треплемые ветром сосны, колючий снег, темное небо… Как ненавидел он Леголаса, притащившего их сюда на погибель, короля, пославшего их в эту дыру, Сарна, равнодушно отпустившего их из Тон-Гарта, где сейчас тепло, и крепкие стены оберегают от пурги. Как отчаянно ненавидел он самого себя, уведшего соратников из безопасного убежища…

– Рималл, олух, да очнись же!

Кто-то хватал его за руки, и целитель вдруг очнулся, в одночасье ощутив боль в разбитом кулаке. Вплотную к нему стоял лучник Вериам, синеватые от холода губы что-то быстро говорили, покрытые инеем брови сурово сошлись к переносью. Рималл тряхнул головой, отгоняя душный, бессильный гнев, а Вериам вдруг ударил его в плечо:

– Ты чего обмер, дурень! Мост не от ветра, поди, обвалился! Засада это! Только в пургу нас достать стрелами непросто. Улепетывать надо, пока не улегся ветер!

– Но мост… – обожженное горло разодрал кашель, а Вериам торопливо поднес к губам целителя флягу. От вина жжение усилилось, но кашлять Рималл перестал, лишь тяжко дыша.

– Моргот с ним, с мостом, – Вериам почти кричал, – на то и зима, чтоб по рекам пешком бегать. Гляди, брат, в полыньях края какие. Выдержит лед, надо только лошадей осторожно вести, а там уж Эру велик.

Вериам был прав, и Рималл ощутил, как сжатая в груди пружина чуть ослабла. Верно, реку можно пересечь по льду. Прочие уже стягивали к пологому участку берега лошадей, снова набрасывая на конские морды плащи, чтоб животные не паниковали при переправе. Кто-то торопливо поправлял сапоги, кто-то туже затягивал ремни оружия. Переход реки по льду с лошадьми – всегда непростая затея, и, пусть лихолесцам она была вовсе не внове, никто не собирался недооценивать серьезности предстоящего пути.

– Я пойду первым, – безапелляционно отрезал Вериам, перехватывая тесьму плаща одной рукой и завязывая мягким узлом на шее своего коня, – гляну, крепок ли лед дальше.

Похоже, безумные глаза целителя там, у столбов, заставили лучника перехватить кормило руководства. Но Рималлу не было дела до командирских лавров. Его глаза были прикованы к темной стене леса за рекой. Они должны дойти туда… И не важно, кто ими командует.

Вериам ступил на лед, властно увлекая за собой скакуна. Тот фыркнул, оскальзываясь, мотнул головой, но пошел дальше. Еще шаг, и еще, и снова конь захрипел, заполошно упираясь в лед копытами, а Вериам настойчиво влек его за собой под взволнованными взглядами соратников.

– Вперед, – кивнул Рималл, берясь за гриву своего коня, а к берегу уже подошел Эвеглир.

Они не успели спуститься на лед. Едва все эльфы сгрудились у пологого спуска, в завывания ветра вклинился новый звук, высокое, протяжное стенание, которое нельзя спутать с воем пурги.

– Это варги! – резко выкликнул Алорн, хватаясь за древко лука, – засада!

– Спокойно! – оборвал его Рималл, – переходите. Ветер мешает, но я слышу мало голосов. Покуда прочие подоспеют – мы уж на том берегу будем.

С этими словами целитель сбросил с плеча лук и выхватил стрелу.

– Переходите же. Я увел вас из столицы, мне и отвечать за все.

– Рималл, – Эвеглир шагнул назад, но целитель рявкнул:

– Переходите!!

В сгущающихся сумерках из вьюжной закипи вынырнули два всадника верхом на могучих хищниках, вихрем мчавшихся вперед. Один резко взмахнул рукой, видимо, что-то крича, но ветер смешал его голос с пургой, донеся лишь обрывок звука. Он требовал остановиться. Рималл скрипнул зубами. Чернокровые твари… Они что же, ждут, что эльфы попросту сдадутся им? Целитель вскинул лук, а всадник снова повелительно взмахнул рукой.

– Катись к Мандосу, – пробормотал Рималл, натянул тетиву и выстрелил…

На бегу застегивая фибулу плаща, Леголас несся вслед за Йолафом к выходу из пещерных лабиринтов. Он не задавал вопросов, уверенный, что рыцарь и сам все поведает ему без лишних слов, но удивлен он не был. Едва ли стоило ожидать, что с его уходом в Тон-Гарте воцарятся мир и покой.

В гроте у входа гулял резкий, пронизывающий ветер, наметавший у каменистого порога волнистые сугробы, а наливающийся сумерками лес снаружи был плохо различим за воющими снежными вихрями. У самого выхода откуда-то из темноты вынырнул Селевон, подставляя лобастую голову под ладонь хозяина. Йолаф же негромко свистнул, и к нему бесшумно скользнула темно-серая тень. Обернувшись, Леголас увидел огромного матерого варга. Раскосые глаза поблескивали зеленым в отблесках факела, морда слегка серебрилась, будто тронутая сединой, левое ухо было раздвоено, видимо, в каком-то давнем бою разорванное клыками противника.

– Настоящий гигант, – негромко отметил лихолесец, – я не знал прежде, что вы тоже ездите на варгах.

– Только я, – коротко пояснил рыцарь, отстегивая меч и прилаживая его в заплечные ножны, – прочие мои соратники ездят на лошадях.

Но вопросы о хищнике могли погодить. Вскочив верхом, Йолаф направил было зверя в проем, ведущий наружу, но у самого порога грота придержал варга – видимо, пришло время объяснений. Рыцарь обернулся к лихолесцу, сдвигая брови:

– Леголас… В Тон-Гарте большие изменения. Два дня тому назад командование гарнизоном принял новый комендант из твоих подчиненных по имени Сарн…

Это имя укололо принца неожиданной болью, словно напомнив о давней и тяжелой утрате, а рыцарь продолжал:

–… Это не все. В столице осталось лишь двадцать семь эльфов, остальные покинули Тон-Гарт и идут к границе. Они возвращаются в Лихолесье.

Леголас замер. Известие об отступничестве соратников не могло всерьез удивить его после той отвратительной сцены у скального форта. Но где-то на самом дне души в нем, наперекор всему, жила твердая уверенность, что его отряд неколебим. С ним или без него, его воины устоят перед любыми раздорами. Что ж… Он и от себя уже давно не знает, чего ожидать. Что проку сокрушаться о том, что другие не оправдали ожиданий… Все эти мысли вереницей пронеслись в растревоженном уме, а Йолаф, меж тем, отрывисто продолжал:

– Восемнадцать отколовшихся идут к Княжьему мосту. Но Сармагат не намерен отпускать их, а потому мост был сожжен еще сегодня до полудня.

Принц вскинул голову, порываясь что-то сказать, но рыцарь упреждающе вскинул ладонь:

– Погоди, сейчас растолкую. Твои парни не дети малые, они захотят перейти реку по льду, не иначе. На то у Сармагата и расчет. Там, у моста, лед с виду толстый. А на деле из самого дна ключи бьют, лед, как глазурь на пироге, местами прочный – а местами тонкий, ноздреватый. Пешком, да без лат, еще перебежишь, помолясь. А с конем – верная смерть, течение лютое. Причем ключи те к середине ближе, как раз от берега отойти дадут. Гиблое место, одним словом, много там народу на дне успокоилось. Я малость поздно узнал про всю эту затею, последние дни плохо вести ходят. Но сейчас пурга, бойцам твоим с лошадьми трудно. Мы должны их опередить и не дать на лед сунуться.

– Откуда эти сведения? – Леголас ощущал, как под кирасой пленной птицей колотится сердце.

– Об этом после, – отрезал Йолаф, – тронулись.

Варги одним движением пригнули головы и ринулись наружу, навстречу непогоде.

Ветер наотмашь стегнул по лицу упругим хлыстом, но Леголас резко и жадно вдохнул ледяную свежесть ненастного вечера, изгоняя из легких факельный дым. Он устал прятаться под землей. Моргот подери, он эльф, а не гоблин… Ледяная крупа дробно и зло секла лицо, капюшон тут же слетел, и разом заледенели губы. И все же лихолесец чувствовал, как накативший от рассказа Йолафа душный страх шелухой слетает с души. Страх не терпит движения, господа… Поспешите ему навстречу, и он тут же малодушно спрячет уродливое лицо в липкие ладони. Восемнадцать… Едва ли не половина отряда, ведь в фортах были погибшие… А он даже не знает их имен. Он, приведший их сюда, не ведает, кто из его воинов уже лежит в этой стылой, неприютной земле. Леголас зарычал, впиваясь клыками в губы, и дал варгу шенкеля. Поздно, Моргот, поздно горевать по погибшим друзьям. Сейчас все, что ему осталось, это попытаться спасти тех, кто еще жив.