Текст книги "Коронованный наемник (СИ)"

Автор книги: Serpent

сообщить о нарушении

Текущая страница: 39 (всего у книги 61 страниц)

…Через два дня Эрвиг протянул Сармагату старинный свиток. Знахарь был бледен и слаб, глубокие следы когтей виднелись на предплечье, а глаза, опухшие, словно от слез, струили умиротворенный свет.

– Спасибо вам, Сармагат, – произнес он, и в голосе его звучал покой, – мальчик еще без сознания, но он скоро пойдет на поправку. Да благословит вас Эру, – прошептал лекарь, и в черных агатах глаз снова блеснули предательские слезы.

И орк крепко сжал сухую руку старика своей могучей когтистой лапой.

– Погодите, Эрвиг, – негромко проговорил он, – мне нужно сказать вам еще кое-что, последнее, перед тем, как вы вычеркнете память о нашей встрече из вашей судьбы. Не отводите глаз. Я знаю, что вы хотите этого, и нисколько не осуждаю вас.

…Назавтра исцеленный юноша очнулся от забытья, и в жизнь Сармагата вошел Таргис…

…Вождь вздрогнул, выныривая из воспоминаний. Сжал флягу, словно опять пожимая руку знахаря, и прикрыл глаза. Он все же погубил его, хотя так старался защитить.

Вздохнув, Сармагат отложил флягу и встал из кресла, мерно зашагав из угла в угол. Леголас спросил, за каким балрогом орк тащил его к себе в берлогу. Наивный… Откуда ему знать, что пережил Сармагат в те минуты у водопада? Что чувствовал, отирая с изуродованного лица черную кровь и слыша хриплое дыхание. Мелькор всемогущий, как мало этот парень еще постиг, как мало знает о своем новом пути… О том, что от него отвернется весь мир. Что его предадут все, кто когда-то любил его. Все, кроме одного. Того, кто однажды прошел этим же путем.

====== Глава 40. Руины пьедестала ======

Тусклое пятно солнца уже скрылось за лесом, и снег залиловел густыми тенями, когда Камрин остановила Стрижа в молодом сосняке и устало соскользнула с его спины наземь. Сарн спешился, привязал тяжело водящего боками коня к корявому стволу и сел рядом с девушкой на снег, ощущая жгучую неловкость:

– Простите меня, неотесанного олуха, миледи, – проговорил он, виновато касаясь затянутой в перчатку руки Камрин, – я даже не удосужился спросить, не голодны ли вы. Уже не говоря о том, что вы едва встали с одра болезни. Право, мне до смерти стыдно, я все же совершенно закоренелый солдафон.

Но Камрин усмехнулась уголком рта:

– Сарн, привыкните, наконец, к мысли, что я не хрупкая девица с гербом на уголке подушки. Я дочь рыцаря и сестра рыцаря. Моя мать рано умерла, отец служил в личной страже князя, редко отлучаясь из замка, и воспитывал меня, по сути, Йолаф. До четырнадцати лет я намного ловчее шнуровала наручи, чем корсаж. Я не умею играть на арфе, как Эрсилия, зато попадаю из лука в желудь с сорока шагов. И я точно знаю, что, назвав себя пекарем, уже нельзя жаловаться на жар печи, грязные руки и тяжелые мешки с мукой.

Сарн внимательно смотрел в бледное лицо девицы, подмечая желтизну под глазами и упрямо сжатые губы.

– Я и не думал считать вас оранжерейным цветком, – неожиданно прямо проговорил он, – я слишком много знаю о вас, чтоб недооценивать вашу волю. Но, как бы вы ни были сильны и независимы, вы женщина. И вам нет нужды воспринимать это, как признак своей уязвимости. Ведь в этом и есть ваша главная сила.

Камрин чуть сдвинула брови, розовея, а эльф вдруг мягко и лукаво улыбнулся:

– Да не хмурьтесь же вы. Я вовсе не собираюсь вас учить. Я сам порядком проголодался и должен был раньше подумать о привале. Марджи, добрая душа, вчера принесла мне ужин, и я предусмотрительно захватил его с собой.

Камрин секунду молчала, а потом вполголоса рассмеялась:

– Я уже третью милю горюю о пудинге, который Марджи принесла вчера мне.

Сарн снял с коня чересседельник и заглянул в суму:

– Не печальтесь. Ваша кухарка очень лестного мнения об аппетите лесных эльфов, мы с вами не пропадем.

– Жаль только, огня не разжечь, – Камрин поежилась и пристально поглядела в гущу обледеневших стволов, – видите вон те изломанные скалы? Это и есть парадная лестница в убежище Сармагата. Мы на месте, друг мой.

Сарн вгляделся в темную массу, густеющую вдалеке и плохо различимую в полумраке вечернего леса.

– Что ж, – буднично сказал он, стягивая перчатки и вынимая нож, – была бы лестница, а как по ней подняться – придумать можно. Но не сейчас. Сейчас давайте ужинать.

Камрин молча смотрела на эльфа: он спокойно нарезал ветчину, а плотно сжатые губы подрагивали, и в карих глазах метались тени каких-то невысказанных чувств. Ему нелегко давалось это неколебимое самообладание…

Но Камрин несложно было понять спутника, ведь только предыдущей ночью она сама со слезами умоляла его не терять времени и немедленно выступать, а каждая минута казалась ей той последней и единственной, от которой зависело все.

Принимаясь за еду, она кивнула в сторону скал, вздымающихся за стеною сосен:

– Я почти уверена, что Леголас там. Следы Молота, на котором ездит Сармагат, я знаю не хуже следов своего Стрижа, это тварь невероятного размера и свирепости. А такого ценного пленника вождь повез бы только туда. Убежище труднодоступно, и без хорошего проводника найти в него вход – задача совершенно головоломная. Кроме того, на каждом уступе стоят караульные, подойти незамеченным невозможно. Обычно снаружи часовых шестеро, сейчас их число увеличили до восьми. Внутри расставлен караульный отряд, еще десять орков. Между нами, они добросовестны, но туповаты, Сармагат предпочитает на этих постах тех, кто реагирует инстинктивно, не рассуждая. Однако в самом штабе очень легко заблудиться, это настоящий лабиринт. Я могла бы проникнуть в убежище незамеченной, у меня есть одна крысиная нора. Но это бесполезно, Леголаса совершенно точно будут очень бдительно охранять, к тому же покинуть штаб Сармагата моим путем Леголас не сможет, широкоплечему мужчине в этот лаз не пробраться. Теоретически можно войти в убежище открыто. Меня впустят без всяких вопросов, и вас со мной тоже. Сразу же, как Сармагат узнает о моем приходе, вы свободно можете ткнуть мне нож в подбородок и потребовать освобождения принца.

– Не будьте ребенком, Камрин, – покачал головой Сарн, – Сармагат никогда не поверит, что я способен хладнокровно зарезать вас. А вот несколько стрел в спину в наказание за дурно сыгранный фарс – это, пожалуй, он охотно мне устроит.

Камрин откупорила флягу, отпила и передала Сарну:

– Попробуйте. Право, пока в Тон-Гарте есть такое вино, можно надеяться на лучшее. Не обращайте внимания на мои бредни. Я знаю, это сущий вздор. Но мне все еще не верится в происходящее, словно кажется, что где-то в вышивке какая-то нить по ошибке легла не там, и ее достаточно выдернуть, чтоб все встало на места.

Лихолесец хмуро отряхнул с рук крошки и принял флягу:

– Все намного сложнее, чем кажется, миледи. Мы размышляем о нити, забывая обо всей вышивке. А между тем, дернув не за ту нить, я могу испортить гобелен так, что его не восстановит и сама Элберет.

Это прозвучало так, что Камрин подняла глаза и немного растерянно посмотрела на коменданта:

– Вы, вероятно, правы, я сейчас только и думаю, как быть с принцем. Но, похоже, я что-то упускаю.

Сарн помолчал. Закрыл флягу, долго и тщательно завязывал ремни сумы, а Камрин ждала пояснений, чувствуя, что эльф мешкает, подбирая слова.

– Понимаете ли, княжна, – начал он, – вся моя суть, все существо рвется сейчас туда, в эту орочью берлогу. Хотя я понимаю, что с героическим идиотизмом сунуться туда и быть тут же убитым – это не слишком надежный способ помочь другу. Но помимо этого есть и еще одна загвоздка. Камрин… Ваш брат и две сотни его сторонников сейчас идут в Тон-Гарт. В город, где они по сей день считаются государственными изменниками и дезертирами. Все они, однако, смело идут в столицу, зная, что в городе сейчас все решения принимает комендант, посвященный в истинное положение вещей и готовый расставить все по местам. Уже завтра все они, раньше или позже, будут на месте. Но меня-то в столице нет… А теперь представьте, Камрин, что произойдет, когда в перенаселенном Тон-Гарте, полном захмелевших от легкой победы крестьян, спешно поставленных в строй, появятся рыцари, о которых в княжестве ходило столько чудовищных слухов. Я сам обучал эту армию, я знаю, какими они были и кем стали. Крестьян унижала беззащитность и запуганность. Взяв в руки мечи, они, прежде всего, постарались забыть и то и другое. Сейчас они чувствуют себя победителями, и им может захотеться выместить на дезертирах злорадство.

Сарн закусил губу, сбрасывая капюшон, и резко разворошил волосы, как всегда делал в минуты замешательства и досады. Потом снова вскинул глаза на спутницу, и в голосе его зазвучало смятение:

– Тон-Гарт стоит на пороге большого потрясения, а я, комендант, сижу у неприступной крепости, гадая на звездах, когда мой долг требует моего присутствия в столице. Но в то же самое время в этой крепости находится не просто мой друг, но мой принц и мой командир. И его спасение – в той же мере мой долг. Как мне выбрать меж двух долгов, Камрин?! Скажите, как…

Княжна подалась вперед, хватая эльфа за плечо:

– Сарн, однажды это должно было случиться. Гарнизон покинул столицу, но Йолаф знал, что вечно сидеть в лесах войско не будет, придет день, и им нужно будет вернуться. Я трепещу за брата. И вы правы, в столице могут грянуть неожиданные события. Но Йолаф не ребенок, как и ушедшие с ним воины. С эльфами или без эльфов, но этот узел все же придется развязать. Брат никогда не уклонялся от ответственности за свои решения и доверившихся ему людей. Вы же… вы приняли командование на время обороны Тон-Гарта от ожидавшейся атаки орков. Вы выполнили возложенную на вас задачу. Вы сделали то, ради чего князь просил помощи у государя Трандуила. По сути, вы можете считать себя уже не обязанным решать наши проблемы. И сейчас вы вправе посвятить себя своему собственному долгу, предоставив Ирин-Тауру самому разбираться с колобродьем, за которое не несете ответственности.

Сарн слушал княжну, ловя каждое слово. Потом медленно покачал головой:

– Мне безумно хочется убедить себя, что вы правы, а значит, я тоже прав. Предоставить событиям в столице идти своим чередом, а самому заняться делами своего королевства. Беда в том, Камрин, что я не могу. Мне много лет, и я знаю, что если ты настойчиво убеждаешь себя в своей правоте – это верный знак, что ты неправ. Я покинул столицу в переломный момент, когда все может либо встать, наконец, с головы на ноги, либо окончательно пойти к Морготу. Да, казенным порядком я вправе сложить с себя чин коменданта, свою роль я сыграл, как сумел. Но… я не сложил его, Камрин. Я исчез из столицы, никого не предупредив, кроме четверых соплеменников, ведь я собирался вернуться еще до темноты. На меня надеется множество людей, а я не удосужился даже сообщить, что надеяться на меня уже не надо. Я так яростно вещал в день своего назначения о плече, что готово в отчаянный миг уйти из-под руки. И что же? Именно так я и собираюсь поступить. А так нельзя, миледи. Есть формальности, что легко призвать себе в оправдание. А есть совесть, и с ней не договоришься. Пока что я все равно комендант. И я в ответе за жизни людей – мирных и ни в чем не виноватых – которые могут пострадать, если в городе начнется кавардак. Их много, Камрин. Их неизмеримо больше, чем один мой несчастный друг… которому кроме меня тоже некому помочь. Но в столице все может пройти тихо и гладко. Йолаф сам может договориться с князем и городским советом, а я брошу Леголаса на погибель и понесусь туда, где и без меня все уладили. Я не знаю что делать, княжна. И я никогда еще не стоял перед таким выбором, будь он проклят. И решить я должен сейчас. Немедленно, пока не поздно. Как знать, где верная тропа…

Камрин молчала несколько секунд, а потом ровно и твердо отчеканила:

– Теперь вы знаете, где искать Леголаса. Но вы не можете спасти его сейчас. Никак. И тут не поможет ни сила, ни изворотливость. Одно я, думаю, могу вам обещать – Сармагат не станет просто убивать принца. Он никогда не поступит так глупо с таким ценным пленником. А потому, комендант, я хочу предложить вам вот что…

В Тон-Гарте царила невообразимая суматоха. Капитуляция орков после первого же боя преисполнила ирин-таурцев триумфального торжества, и город захлестнуло шумное и бестолковое ликование. Лихолесцы поначалу разделяли всеобщий восторг, но, завидев на площадях первые бочонки с элем, немедля заподозрили надвигающийся хаос. Элемир никогда не отличался особой выдержкой и долготерпением, а потому вознамерился навести в столице порядок, к чему и приступил со свойственной ему неуемной энергией.

Новоиспеченные солдаты крестьянских кровей, однако, тут же приняли инициативу десятника в штыки. Ошалевшие от быстрой победы, они все, как один, мнили себя героями, увенчанными лаврами кровавых подвигов, и им хотелось праздновать, петь и веселиться, а не заниматься скучными и прозаическими хлопотами послевоенных дней. Но на сторону Элемира немедленно встали горожане. Крестьянское воинство все еще чувствовало себя в Тон-Гарте, как в боевой цитадели, что удалось отстоять – ну и слава Валар! Сами же жители столицы видели вокруг не славную крепость, а пострадавший в баталии родной дом. И их более интересовал не реющий на шпиле стяг, а обугленные участки частокола, сгоревшие постройки и выкрошенные ударами камнеметов стены домов.

Элемир устроил полное построение и без обиняков сообщил, что горожане готовы освободить крестьян от восстановительных работ в благодарность за проявленное мужество и взять все хлопоты на себя. Но пьянство и безделье он, как заместитель коменданта, запрещает и будет карать их по установленным Сарном порядкам. А потому из уважения к решению горожан предоставляет крестьянам полное право демобилизоваться с воинской службы и покинуть город с почестями. Это предложение несколько остудило селян, которым тоже предстояло вернуться в покинутые деревни и приступить к их восстановлению.

До самого вечера в притихшем Тон-Гарте все равно пили неизбежный эль, но не кутили с безудержным размахом победителей, а судили о сроках возвращения на насиженные места, наверняка пришедшие за месяцы запустения в полный упадок.

Эльфы в свою очередь тоже воздавали должное фактическому окончанию ирин-таурской кампании, но за лихолесским столом было не по-лихолесски тихо и скорбно. Они пришли сюда тесно сколоченным и закаленным сотнями общих битв отрядом, возглавляемые несгибаемым, непогрешимым принцем, равно уверенные в победе, друг в друге и в благоволении Валар. Что ж, победа была одержана… И теперь они молча пили за горькие плоды этой странной победы. Их осталось всего двадцать семь. И Леголас больше не сидел во главе стола. И добро бы пал принц и прочие соратники в ратных схватках. Но Леголаса отняла не славная гибель, а страшная и неисцелимая доселе хворь, что любой из эльфов назвал бы худшей из участей Квенди. Восемнадцать же тех, кого они прежде называли братьями, просто покинули их, изменив долгу, совести и командиру. Никогда еще личную дружину принца Лихолесского не постигал такой позор. Никогда еще они не собирались возвращаться на родину победителями с опущенными долу глазами и со жгучим стыдом принимать от короля знаки отличия. Прошедшие же в отряде шепотки о возможном исцелении принца никто не смел проговаривать вслух, словно каждый боялся разбудить задремавшее было лихо и погубить хрупкую тень едва забрезжившей надежды.

…Элемир хмуро крутил в пальцах вилку. Дело шло к ночи, а Сарн и княжна так и не вернулись. Прежде десятник не особо обеспокоился бы за бывалого и смекалистого приятеля, но Ирин-Таур поневоле приучил эльфов отовсюду ждать подвоха и негаданных дурных сюрпризов. Эртуил, как всегда, замечавший больше других, тихо тронул его за локоть:

– Ты погоди тревожиться. Не в разведку Сарн уехал, всего-то в рыцарский штаб. А в этом углу сосновом ночью лучше не разъезжать. Тем более с девицей. Не иначе, они заночевать в штабе остались. Сам подумай, сколько Сарн с принцем не виделся, а они же друзья не разлей вода. Утром вернется, обожди.

Элемир рассеянно кивнул, принимаясь за еду, но на душе все равно отчего-то было неспокойно…

…Всем в Тон-Гарте в ту ночь доставало и радостей, и тревог, и скорбей. Но лишь одному человеку в столице победа не принесла пока ни тени отрады. Князь Иниваэль не вышел к войскам после объявления капитуляции врага. Пока главная площадь в виду замка, едва озаренная скупо забрезжившей зарей, грохотала восторженными криками, правитель стоял у окна, опершись спиной о захлопнутые ставни, словно боясь впустить в свою душно натопленную полутемную опочивальню хоть тень всеобщего ликования. Князь пришел к этому дню… Он ждал его, изнемогая от страха и горя. Он молил о нем Эру, давясь слезами и задыхаясь от сердечной боли, все чаще терзавшей его грудь.

И вот этот день настал, и Иниваэль подошел к самому краю пропасти, на кромке которой уже не было сил для молитв, слез и надежд. Завтра он расплатится с эльфами… Завтра бросится в пропасть своего позора, долетит до самого дна, навсегда запятнав себя гнусным преступлением, которого не отмоет никакая кровь, и никакие молитвы не искупят. И тогда Сармагат должен будет сдержать свое слово и дать его несчастной дочери исцеление… И князь захлебывался этими мыслями, воскрешая в памяти последние дни прежней Эрсилии, выцарапывал со дна души попытки радоваться ее скорому избавлению. Но душа молчала, словно каменное изваяние, холодное, непреклонное, неотрывно глядящее на своего обладателя неживыми, но всевидящими глазами. Эрсилия… Нежное дитя, плод его единственной страсти, короткого всепоглощающего счастья… Едва раскрывавшийся цветок, который он сам ревниво прятал от солнца в сырую тень, берег от чужих взглядов и рук, что казались ему недостойными, и, наконец, загубил. Ведь если бы не та роковая поездка…

Иниваэль отшатнулся от ставня. Да, все началось с той поездки. С наивной девичьей тяги к сомнительной романтике меча в грубой ладони и кирасы на сильных плечах. В произошедшем не было никаких сложных причин. Йолаф… Это он стал причиной разразившегося несчастья. Это он, зазнавшийся молодой вояка, любимец бесстыжих горничных и кокетливых купеческих дочек. Чего ему не хватало? Разве мало девок рдели маковым цветом, едва поймав его взгляд? Неужели ему так нужна была эта последняя победа, сердце единственной княжеской наследницы?

Иниваэль часто задышал, снова ощущая, как сердце мелко задрожало в груди, а ребра словно сжались, грозя раздавить бьющийся комок усталой плоти. Завтра… Только дождаться завтрашнего дня…

– Дивный!! Дивный!!! – крик приближался вместе с топотом увесистых сапог. Элемир распахнул дверь, и в караулку вбежал караульный алебардщик. Борода его серебрилась вокруг рта заиндевевшим паром дыхания, глаза готовы были выскочить из орбит.

– Что делается-то, дивный, прямо чудеса!!! Где комендант?

– Комендант в отлучке, капитуляция свои правила имеет, – туманно ответил Элемир, хватая часового за плечо, – ты не голоси, объясни толком, что стряслось?

Алебардщик перевел дух и гулко стукнул в пол древком оружия:

– Рыцари-дезертиры пожаловали! Человек под две сотни с виду, при полном облачении, верховые, чин чином все! У ворот шеренгой стали, хотят войти в город и с комендантом потолковать!

Элемир нахмурился. С комендантом? Рыцари должны были встретиться с Сарном еще вчера. Он не был в штабе, или же рыцари ожидают, что он уже вернулся в столицу? Дурные предчувствия, одолевавшие его всю ночь и так и не давшие заснуть, снова густой пеной поднялись над закипевшим волнением.

– Буянят? – спросил он, впрочем, вовсе не предполагая, что рыцари явились со злыми умыслами, а больше стремясь выиграть время на раздумье.

– Никак нет! – с готовностью отчеканил часовой, – мечей не обнажают, не шумят и сами по виду трезвые.

Элемир отбросил бесполезные сомнения и кивнул часовому:

– Впустите, и пусть пожалуют на главную площадь. Я сам к ним выйду.

– Слушаюсь! – алебардщик истово отдал честь и припустил обратно к воротам.

Элемир застегнул фибулу измятого плаща и мрачно зашагал по узкому коридору. Что ж, быть может, сами рыцари расскажут ему что-то новое об обоих его командирах…

…На площади, по периметру которой уже начала собираться гудящая сдержанным гулом голосов толпа ирин-таурцев, пятью ровными шеренгами стоял рыцарский конный отряд. Элемир, для соблюдения формы сопровождаемый Эртуилом, тремя рядовыми эльфами и тремя тон-гартскими офицерами, вышел на площадь и остановился перед строем. Рыцари одним движением отсалютовали эльфу, и Элемир ощутил, как Эртуил схватил его за плечо:

– Погляди, брат… Элберет Всеблагая, да это же…

Но десятник и сам уже заметил в последней шеренге семнадцать серо-зеленых камзолов…

Между тем с коренастой мощной лошади спрыгнул наземь седой воин с ожогом на лице:

– Приветствуем вас, доблестные сыны Лихолесья, – не без достоинства проговорил он, – и вас, наши земляки и братья. Я Бьерн, служил в княжеской гвардии в чине сотенного, ныне временно замещаю командира. Мы имеем честь просить о беседе с комендантом Тон-Гарта Сарном.

Десятник усилием оторвал взгляд от семнадцати отступников, с хмурыми напряженными лицами глядящих перед собой, и коротко поклонился, отвечая на приветствие:

– Комендант в отлучке по долгу службы, рыцарь. Я Элемир, так же временно замещаю моего командира. Чем я могу быть вам полезен, господа?

Бьерн откашлялся:

– Мы покинули Тон-Гарт при весьма тяжелых обстоятельствах, достойный Элемир. Ныне мы обвиняемся в государственной измене. Я и мои товарищи – лишь передовой отряд, основная часть нашего войска рассредоточена по княжеству на караульных постах. Мы же прибыли в столицу не в ожидаемый нами срок. Мы готовились вступить в сражение с орками при осаде Тон-Гарта, но задержались на сутки. В наших рядах обнаружился изменник, не передавший нам своевременно ожидаемого нами приказа о наступлении. Сразу же после того мы узнали о том, что осада снята, но все равно поспешили в столицу. Мы хотим испросить у князя Иниваэля прощения и помилования через ходатайство коменданта, посвященного в истинные обстоятельства нашего ухода из гарнизона, и восстановить присягу.

Элемир уже открыл было рот, чтоб ответить, но в этот миг сверху, с нижней галереи замка прозвучал хрипловатый голос:

– Вот оно что! Господа дезертиры дождались, когда их долг исполнят другие, и приползли мириться!

Лицо Бьерна дрогнуло, как от пощечины, а Элемир резко обернулся: на галерее стоял князь. Ветер колыхал тяжелый плащ и седые волосы, делая его странно похожим на старого ворона.

Двести рыцарей слаженно спешились и преклонили колено. Иниваэль сумрачно оглядел отряд и отрезал:

– Кто вам сказал, что вас здесь ждут, мародеры, изменники и разбойники?

Бьерн поднялся на ноги и снял перед правителем шлем:

– Мой князь, мы не ищем оправданий. Но и вина наша не столь глубока и непростительна. Мы не запятнали себя преступлениями против своих земляков, мы неповинны ни в грабежах, ни в насилиях, ни в другом разбое. Да дозволено нам будет…

– Дозволено что? – с ядовитой иронией перебил князь, – убеждать меня и горожан, что вы предали своего сюзерена во благо княжества? Что ж, я охотно послушаю ваши басни перед тем, как перевешать вас на окрестных соснах! Никто не скажет, что я чиню расправы без суда. Но где же главный сказочник? Где король менестрелей, смутьян и мятежник Йолаф?

Бьерн, бледный от бешенства и унижения, процедил, не меняя тона:

– Наш командир находится в плену, где оказался, самоотверженно служа своему долгу.

– О, вот в это я поверю без усилий! – Иниваэль рассмеялся, но тут же оборвал смех, – этот молодой прохвост давно в плену. В плену своих страстишек и непомерного самолюбия! Стража!

Совершенно ошеломленный происходящим, Элемир все так же молча смотрел, как двое дюжих солдат подтащили к парапету галереи высокорослого человека в насквозь мокром плаще. Князь шагнул к арестанту, сдернул с его головы капюшон, и эльф увидел незнакомое суровое лицо с полузажившими следами побоев. Мокрые черные волосы липли к шее и щекам, в серых глазах застыло хладнокровно-выжидательное выражение, но, встретившись с этим непроницаемым взглядом, Элемир кожей ощутил добела раскаленный гнев и жгучее нетерпение.

– Вот он, ваш атаман, – пренебрежительно бросил князь, – вижу, разбойничья доля не сахар, а, мой верный вассал? – и с этими словами хлестнул пленника по щеке тыльной стороной холеной ладони.

Лицо мятежника не дрогнуло, все такое же каменно-холодное, но в притихшей было толпе зевак взметнулся ропот, а рыцари, все еще коленопреклоненные перед князем, поднялись на ноги. Элемир шагнул к галерее:

– Ваша светлость, арестант связан и безоружен. Я прошу вас об уважении к нему, приличествующем вашему княжьему достоинству.

– Мне виднее, что кому более пристало, десятник, – оборвал его князь, – и то не ваша забота, поскольку сей мятежник повинен в бунте перед моим престолом, подданными коего вы не являетесь. Вам же и без него хватит своих отличившихся, – правитель неопределенно кивнул в сторону ряда рыцарей, но эльф понял, что он подразумевает лихолесских дезертиров.

Однако гул на площади нарастал, и Иниваэль вдруг ясно услышал в нем ропот недовольства. Пусть давно утративший былую силу и влияние, князь оставался многоопытным царедворцем, и понял, что, несмотря на его несомненную правоту, толпа почему-то не на его стороне. Это могло привести к непредсказуемым последствиям…

– Что ж, – отрезал он, сдвигая брови и отходя от Йолафа, – мешкать ни к чему. На наше счастье здесь присутствуют не лишь горожане, но и жители деревень, куда лучше знающие подвиги этих господ. Суд состоится немедленно. Предупреждаю вас, бунтари, вам лучше повиноваться мне беспрекословно, в городе сейчас не лишь лавочники и ремесленники, которых вы бросили оркам на забаву, но и крестьянское ополчение, которое не позволит вам показывать свой гонор.

Элемир нахмурился и быстрым шагом двинулся к лестнице – ему наскучило смотреть на старого князя снизу вверх. Подойдя к Иниваэлю на галерее, он независимо поднял голову:

– Суд не может состояться сейчас, ваша светлость. Отсутствует комендант. По закону военного времени без него всякое судилище недействительно.

Князь поднял на эльфа красноватые глаза и раздельно проговорил:

– Комендант был избран таковым на время войны с орками. Война позади, а потому назначение коменданта упразднено.

– А мне никто не сказал, что комендант разжалован! – вдруг громко произнес кто-то в толпе, – я ему присягал и от присяги не освобожден!

– Коменданта!!! – заорал еще кто-то, и его крик подхватили несколько десятков голосов.

– А вы чего разошлись?! – вдруг ответил чей-то пронзительный голос, – коменданта им подавай! Да кто комендант-то? Эльф! Эльфы все одно домой скоро засобираются, не век им с нами вековать! А мы останемся, и мятежники при нас! Наше это дело, а не комендантское, сейчас же разобраться надо!

Иниваэль вскинул руку, и стражники одновременно ударили наручами в щиты, устанавливая тишину.

– Комендант не присутствовал при бунте, десятник Элемир, – отрезал князь, – и не заинтересован в результатах суда, как не житель Ирин-Таура. А потому суд состоится сейчас же.

Лихолесец побелел от злости, сжимая зубы. Но он знал, что формально князь прав. Суд над рыцарями – внутреннее дело княжества, и он не вправе требовать представительства своих соплеменников. Оставалось взять себя в руки и не накалять обстановку, чтоб в случае нужды вмешаться. Иниваэль же снова поднял руку:

– Мятежники, сложить оружие у столбов галереи!

Рыцари не шелохнулись, и князь уже готов был повторить приказ, дополнив угрозой, когда раздался спокойный голос Йолафа:

– Выполняйте, братья.

Ряды дрогнули, клинки со звоном вышли из оружейных петель, и вскоре у столбов возвышалась внушительная груда закаленной стали. При оружии остались лишь семнадцать лихолесцев, молча тесной шеренгой стоявшие позади всех.

Иниваэль не изменил выражения лица, но стиснул кулаки, и было видно, что они заметно дрожат. Князь был до предела взбешен этим беспрекословным повиновением дезертиров своему главарю. Но вслух он сказал другое:

– А теперь к делу. Рыцари гарнизона Тон-Гарта! Вы обвиняетесь в преступном мятеже против сюзерена, государственной измене, бесчинствах, грабежах, разбое и насилиях. Ваши жертвы присутствуют здесь же. И сейчас я дам слово свидетелям от каждой деревни, при этом каждая из двадцати семи деревень должна собрать голоса в защиту или обвинение подсудимых. Герольды! Пройти по столице! Огласить условия суда! Деревня, не выставившая своих свидетелей, засчитывается, как голос обвинения. Горожан представляет правитель, ибо несправедливость предательства гарнизона по отношению к ним бесспорна. Я жду!

К князю подошел писарь, встал, держа наготове перо и пергамент. На площади же воцарилась мертвая тишина. Потом в толпе снова заворочался рокот голосов, набиравший силу, и совсем скоро к галерее двинулся первый свидетель. Он шел быстро, уверенно чеканя шаг и, похоже, ни в чем не сомневался. Поднявшись на галерею, он громко возвестил, глядя прямо перед собой и вспыхивая взволнованным румянцем:

– Я Осберт, плотник из деревни Лисья Лощина. Наше селение семь раз подвергалось нападениям. Я свидетельствую, что все семь раз нас атаковали самозваные Рабы Слез и лесные тати. Четырежды нападения были отбиты отрядами дезертиров, дважды им предводительствовал сам Йолаф. Мы сами оклеветали приходивших нам на помощь рыцарей из страха за односельчан, примкнувших к разбойничьим шайкам в лесах, и за то просим у Йолафа и его людей прощения.

Князь помолчал, а потом сухо процедил:

– Ваш приговор?

– Оправдываем, – коротко отрубил Осберт и с независимым видом сошел с галереи.

За первым последовали другие. Одни горячо толковали что-то, сбивчиво приводили доказательства, другие мяли в руках шапки и скупо отрывисто оглашали решение односельчан. Вспыхивали споры, перерастали в драки, и снова кто-то шел обличать, разоблачать и оправдывать. Над площадью сонно катился латунно-тусклый солнечный диск, ветер утих и повалил снег. Время шло, и все новые голоса выкликали названия деревень и показания:

– Березовый Мох… мундиры с чужого плеча, поди разбери, рыцарь али тать…

– Что безлепицу баешь… рыцаря и в исподнем от татя отличишь…

– Четыре холма… да не знаем мы никаких Рабов…

– Не знаешь – так и молчи, чего вылез деревню позорить?..

– Йолаф мою сестру с младенцем из хижины горящей вынес… на самом камзол затлел…

– Все с мечами были… откуда у лесных разбойников мечи?..

– Я сам в Зеленой Пасти был… Кабы не парни эти – там бы нам и лежать с эльфами вкупе…

К Элемиру тихо шагнул один из лихолесцев: