Текст книги "Коронованный наемник (СИ)"

Автор книги: Serpent

сообщить о нарушении

Текущая страница: 58 (всего у книги 61 страниц)

Леголас уронил зеркало на стол, закусывая губы и охватывая голову дрожащими ладонями. Он рвался к этой желанной минуте, он алкал ее, как почти несбыточного чуда, он уже почти принял то, что чудо это так и останется недосягаемой горькой мечтой. И вот она настала, грянула, уже нежданная, нечаянная, и Леголас не знал, как объять, как вместить этот несказанный миг счастья. Время замерло в четырех стенах кельи, сгустилось, как застывающая патока, и Леголас стоял, не двигаясь, почти не дыша, все так же сжимая голову руками, словно сдерживая внутри переполнявшее его смятение. Он не услышал торопливых шагов, и резкий звук распахнувшейся двери застал его врасплох. Леголас обернулся, еще не очнувшись от своих грез и растеряно опуская руки. На пороге стоял отец…

… Трандуил понятия не имел, какой сегодня день. Как не имел понятия, где его отряд, какая снаружи погода, и не рухнуло ли небо наземь. Обо всем этом было, кому печься. Для него же мир сжался до узкого ложа, застеленного меховыми пледами, на которых распростерся сын.

Король почти не отходил от него, никого не допуская к заботам о Леголасе, собственноручно промывая раны и ссадины, вперемешку бормоча молитвы и заговорные слова и то и дело замирая, чтоб прислушаться к неровному дыханию. Ему словно казалось, что стоит лишь отвернуться, и новые беды выползут из темных углов кельи, поглощая его едва вновь обретенного сына. Трандуил подолгу сидел у ложа, сжимая израненную руку Леголаса в ладонях и порой что-то совсем уже беззвучно шептал. Он не смыкал глаз и ничего бы не ел, если б не радение бдительного Таргиса, каким-то неведомым манером поспевавшего повсюду.

Время шло, а принц все так же лежал в беспамятстве, и Трандуил то смиренно продолжал свое бдение, то приходил в беспокойство и метался по келье, изнемогая от собственного бессилия что-то немедленно изменить. Сармагат пытался ободрить короля, напоминая, что исцеленные всегда долго не приходят в себя, а сам тоже хмуро шагал по каминному залу, погруженный в тревожное ожидание.

Трандуил отлучился всего на час, совершенно изнемогший от снедавшего его тягостного нетерпения и надеявшийся за обедом отвлечься каким-нибудь малозначащим разговором. Но, сидя за столом у огня, он торопливо поглощал жаркое, почти не замечая вкуса. Сармагат так же молчаливо мял в пальцах салфетку, и, подняв на него глаза, лихолесец увидел в его взгляде отражение собственного напряжения. Странно, но за эти трое суток, едва обмениваясь за день десятком фраз, Трандуил как никогда ясно чувствовал близость прежнего Гвадала…

… Да, он отлучился всего на час. На тот самый час, важнее которого не было… И сейчас рука до ломоты стискивала дверное кольцо, и дыхание пойманной птицей мелко трепетало в самом горле, и что-то наверняка нужно было сказать. Но король продолжал молча смотреть на сына, ощущая, как в груди расширяется что-то горячее, бестолковое и непокорное, совершенно незнакомое ему, всегда умевшему дать имя любому своему чувству и надеть на него прочную узду.

А Леголас не отводил взгляда от отца, неловко держа на весу руки, которые так и забыл опустить. Его лицо, утратившее сумрачное выражение холодной решимости последних дней, казалось беззащитным, растерянным и невероятно юным.

– Батюшка… – пробормотал он вполголоса, а потом шагнул к королю и порывисто сжал в объятиях. Он терпеть не мог этого ребяческого слова и не употреблял его с тех пор, когда, совсем мальчишкой, впервые надел старинную корону наследных принцев Лихолесья. А сейчас оно само сорвалось с уст, и Леголас обнимал отца, впервые за тысячи лет не ощущая ни тени неловкости или принуждения. Пожалуй, только в этот миг он до конца поверил, что вчерашний день канул, унося с собой свою черную бездну.

Разомкнув руки, Леголас отпрянул назад, переводя дыхание. Что-то заговорил, будто продолжая когда-то начатую фразу, сбивчиво и прерывисто. И вдруг осекся:

– Отец… отец, ну что же ты…

– Отстань, – глухо проворчал Трандуил, отворачиваясь и утирая глаза рукавом. Балрогово серебряное шитье мерзко царапало лицо, а слезы лились и лились по щекам, равнодушные к усилиям короля прекратить непотребство. Наконец эльф снова обернулся к сыну и охватил за плечи:

– Прости, Леголас, я все не приду в себя. Все никак не поверю, что ты не грезишься мне после всех этих мытарств. Ты был в беспамятстве почти три дня, порой мне казалось, что я не слышу твоего дыхания. Я совсем разуверился в справедливости Единого за эти проклятые дни.

Принц улыбнулся все так же растерянно и оглушенно:

– Пустяки, отец. Я сам все еще в любой миг готов проснуться. Тело словно не мое, каждая кость болит, будто меня сапогами отходили. И не пойму, где настоящая боль, а где поддельная.

Он покачал головой, поднимая правую руку:

– Вот здесь запястье горит, как когтями разодранное, а на деле…

Леголас вдруг оборвал фразу, не договорив, и улыбка медленно погасла на его лице. Стоило чуть улечься первому радостному потрясению, как мысли начали проясняться, заметавшись, будто выпущенные из корзины мыши. Хлестким ударом пришло осознание, что за пределами кельи, сейчас переполненной волнами ослепляющей эйфории, существует весь прочий мир, и именно какому-то из даров этого мира он, Леголас, обязан бушующим в нем счастьем…

– Отец, – принц вскинул глаза на Трандуила, уже почти овладевшего обуревавшим его накалом чувств, – у нас будет еще время вознести хвалу Единому. А сейчас расскажи мне, что произошло, или я так и не отрезвею. Ты говоришь, я был исцелен уже три дня назад. Но я почти ничего не помню, голова полна каких-то обрывков, осколков, черепков, и они кажутся мне совершенно настоящими, хотя не могут быть правдой.

Леголас умолк, провел рукой по кровоподтеку на челюсти, коснулся ноющего затылка, словно пытаясь привязать этой вполне реальной болью свои смутные воспоминания к действительности.

– Так что же, это и был тот самый обряд? – пробормотал он, – я не стыжусь сказать – там, в этих обрывках, было страшно. Так страшно, как мне нигде никогда не было. Я был там чудовищем, таким, каким ни разу не ощущал себя даже во время обращения с его самыми худшими приступами бешенства. И еще… – Леголас запнулся и вдруг резко вдохнул, бледнея, – там со мной был Сарн! Его я помню совершенно отчетливо! Отец… Это Сарн исцелил меня? Не молчи! Это был он?

Король тяжело вздохнул и потер лоб:

– Да, Леголас, тебя исцелил Сарн, – отсек он сумрачно и твердо.

Владевшее принцем радостное волнение разом сошло на нет, сменяясь поднявшимся откуда-то изнутри леденящим предчувствием.

– И что же? – отрывисто спросил он, – отец, не мучай меня, не подбирай слов! Я достаточно вынес, не надо пытать меня этими стараниями меня же защитить! Просто скажи, где мой друг? Он… он мертв? Эру, отец, я отказался от твоей помощи, чтоб не подвергнуть тебя опасности, но моя проклятая шкура все равно стоила жизни тому, кто мне дорог?!

Голос Леголаса срывался, вновь рокоча недавними орочьими нотами, но на сей раз в них звучала не злоба, а безграничное отчаяние. Трандуил вскинул ладонь, удерживая сына за плечо:

– Погоди, остынь, – негромко, но властно оборвал он Леголаса, – Сарн жив. Но он все еще без сознания.

Принц нетерпеливо подался вперед:

– Я сам провалялся колодой три дня, но справно стою на ногах. Говоря же о Сарне, ты хмуришься и отводишь глаза. Ты что-то недоговариваешь, отец!

Трандуил крепче сжал плечо сына и подтолкнул его к креслу:

– Сядь, я расскажу тебе, что произошло. Мне стыдно признаться, но я так тревожился эти дни о тебе, что едва дважды заглянул к Сарну. А ведь во всем Лихолесье нет эльфа, которому я был бы обязан больше, чем ему.

Леголас покорно опустился в кресло, стискивая ноющие пальцы и унимая сердечный бой. Король неудобно примостился на краю стола и начал:

– Сарн не хотел, чтоб ты знал о его роли в твоем исцелении, сын, и даже специально просил меня об этом. Но ты не должен был помнить обряда, Прощенные обычно никогда его не помнят. Однако в неизвестный мне момент и по столь же неизвестной причине ритуал сошел с предполагаемого пути, и вероятно именно поэтому в твоем сознании и сохранились некоторые его части. Все началось в день твоего побега…

Плачущей Хельги они достигли только после восхода луны. Трандуил, погруженный в мрачное оцепенение, молча гнал коня. Еще вчера ему казалось, что Валар настойчиво и изобретательно преследуют его самого и его сына, словно карая за какие-то проступки. Но если за собою он беспристрастно насчитал бы не один десяток грехов, то несчастья, одно за другим рушащиеся на Леголаса, вызывали у него отчаянное и злое желание исступленно орать проклятья в глухое равнодушное небо, с одинаковым бесстрастием сыплющее на землю и снежные хлопья, и горькие беды. А сейчас им овладело усталое и опустошенное смирение. Он уже не знал, чему и как ему надлежит противостоять. Похоже, оставалось положиться на решение тех самых безжалостных небес, которые легко проклинать в пылу борьбы, но к которым все равно бросаешься с мольбами, когда собственные силы на исходе.

Рядом на Хорьке мчался Сармагат, так и не позволивший Таргису перевязать кинжальную рану, нанесенную Рималлом, лишь дохромавший до варга и снова пустившийся в путь. Трандуилу недосуг было разбираться с обезумевшим целителем, он наскоро черкнул приказ об аресте и отправил Рималла обратно в лагерь под охраной Аматира. Таргис же пешком отправился на ближайший орочий пост со строжайшим приказом Сармагата не развязывать никаких склок с эльфами до возвращения вождя.

Отыскать Хельгу во тьме ночного леса оказалось несложно: огненное зарево кольцевого костра просматривалось издали. Приближаясь к поляне, Трандуил снова ощутил затягивающуюся на горле душащую петлю, но знал, что страх следующей секунды мимолетен, и лишь сильнее пришпорил коня.

Всадники вырвались на открытое пространство, Хорек привстал на дыбы и попятился от огня, конь Трандуила же глухо заржал, завидев лежащих на снегу варгов. На истоптанном снегу у воды, спиной к вновь прибывшим, стоял высокий мужчина в черном камзоле, видимо, это и был комендант Тон-Гарта Йолаф. У его ног лежал длинный лук, колчан со стрелами оттягивал плечо. Он бегло обернулся на шум, поднял руку в коротком приветствии и снова вернулся к бдению.

Трандуил спешился и бросился к наблюдателю.

– Доброй ночи, ваше величество, – проговорил тот, не отрывая глаз от источника. Но королю не было дела до политесов. Онемев и напрягшись, как натянутая тетива, он тоже смотрел туда, где в хаосе ледяных струй, брызг и пены сражались двое: один нападал молча, исступленно, яростно, лишь иногда коротко и зло рыча, второй же уклонялся от ударов, отбивал атаки, ускользал и прерывистым от напряжения голосом громко читал древний заговор…

… Лихолесский король не заметил, как приблизился, хромая, Сармагат. Не слышал, как разноголосый вой донесся откуда-то из лесной дали, и варги на поляне ответили предупреждающим рыком. Он вообще ничего не замечал, глядя на странный поединок под каскадом шумящего водопада. Слова то доносились до него отчетливо и ясно, то рассыпались среди плеска в сумбурный речитатив, то захлебывались звуками ударов. Все чаще, все свирепее становились атаки, все прерывистее голос. И тут сквозь грохот рушащихся струй и клокочущих водоворотов донеслось: «Откликнись, Проклятый! И прими бой!»

Две зыбкие, очерченные огненными бликами фигуры рванулись друг к другу и сплавились в смертельном захвате, слились в единый серебряный силуэт, и Трандуилу казалось, он видит, как дрожат до предела напряженные мускулы. И вдруг противники замерли, будто окаменев, лицом к лицу. Воды Хельги кипели вокруг, а Раб Слез и его целитель, пораженные неведомым мороком, недвижно стояли в ледяной круговерти.

– Началось, – пробормотал Сармагат.

– … Я никогда не видел ничего более странного, Леголас, – задумчиво проговорил Трандуил, – я не могу даже описать тебе, на что это было похоже. Словно мир сбился со своей оси, и время зашаталось. Оно то шло обычным ходом, то вдруг застывало, то неслось со страшной скоростью. Я впервые ощущал себя стоящим у самой двери двух разных реальностей. А вы были там, за порогом, и мне казалось, что я вижу лишь ваши тени на полу, не зная, где вы в действительности. Вы то подолгу стояли, замерев, то вновь схватывались, терзали друг друга, и были мгновения, когда мне казалось, что один из вас обречен. Гвадал и Йолаф вдвоем удерживали меня, я рвался в этот проклятый источник. Я знал, что вмешиваться нельзя, но видел, что ты гибнешь, и в глазах темнело, разум отказывал, и оставался только ужас, который я не умел преодолеть. Эру, и тогда тоже я совсем не думал о Сарне… О том, кто бестрепетно бросил свою жизнь Морготу под ноги, чтоб спасти моего сына.

Король глубоко вздохнул, устало потирая переносицу.

– Отец… – негромко вспорхнул оклик, и Трандуил услышал в нем мучительное ожидание.

– Да, прости… Гвадал прав, я вечно на все смотрю через призму самого себя… Трудно сказать, сколько это продолжалось, мы все трое, кажется, даже не дышали. Костры начали прогорать, стало темнее, а луна светила так ярко… Из-за ее отражения в водяных струях вы походили на призраков, и не понять было, кто нападает, кто одерживает верх, и от этого было еще страшнее. Нет ничего ужаснее бессилия… Но вдруг настал момент, когда вы разомкнули руки и разошлись на несколько шагов. Просто разошлись, будто решили потолковать по-приятельски без драки. Я было решил, что это добрый знак, но тут Гвадал схватил меня за руку…

… Когти вождя пропороли перчатку Трандуила, и орк жестко отрубил:

– А сейчас будет очень солоно. Сохраняй самообладание, брат. Держись, чего бы тебе это ни стоило. Йолаф, будь готов…

Рыцарь, бледный, как мрамор, сдвинул брови, поднял со снега лук и вошел в воду по самые отвороты сапог, а эльф почувствовал, как воздух сгущается холодным студнем. Он коротко взглянул на Сармагата: тот окаменел, все еще машинально стискивая руку Трандуила, и король готов был поклясться, что у орка мелко дрожат губы. А там, под каскадом холодного серебра, два неподвижных силуэта все так же стояли друг против друга, то ли выжидая чего-то, то ли собираясь с силами. Безмолвие все длилось, струнами натягивая нервы, и Трандуил рвано вдохнул:

– Гвадал, что происходит?

– Если летописи не врут, так готовятся к решающему бою, – глухой скороговоркой ответил вождь, не отводя глаз от источника, – но мы видим только их плоть. Где сейчас их души, и что с ними – один Моргот знает. Скоро все решится… – Сармагат облизнул пересохшие губы и отер со лба пот, – Трандуил, когда обряд будет позади, Леголас потеряет сознание, но Сарн скорее всего останется на ногах. С целителем и Прощенным обычно всегда так бывает. Йолаф… позаботится о Сарне. Но в этой водяной кутерьме ни шута не видно. Может статься, Йолаф не сладит с Сарном одной стрелой. Леголас же будет совершенно беспомощен. Все будет зависеть от тебя. Ты должен будешь вытащить сына из воды, иначе есть опасность, что он или захлебнется, или Сарн сделает его своей первой жертвой в угоду новому хозяину. Я не смогу тебе помочь, в лунную ночь эта вода для меня – верная смерть.

Лихолесец молча кивнул, до крови закусывая губы, потом набрал было воздуха, чтоб спросить что-то еще, но тут время опомнилось и спустило до предела натянутую тетиву событий. Будто незримая рука сдернула с неподвижных силуэтов за пеленой водопада поразившее их оцепенение, швыряя Проклятого и целителя в горнило последней решающей схватки. Больше потрясенные зрители почти ничего не видели. В последних отсветах угасающих костров, в ярком лунном свете Плачущая Хельга бушевала, кипела круговертью разметываемой воды, плеска и коротких выкриков злобы и боли. Йолаф, опустив лук, подался вперед, готовый сам рвануться в ледяной ад. Сармагат выпустил руку лихолесца и стоял, вцепившись в воротник собственного камзола, сотрясаемый лихорадочной дрожью. Ему не досталось этих мук, но и в этой отчаянной надежде, в праве на этот смертельный бой ему было отказано, и сейчас вся его душа изнемогала от терзающего прикосновения к страшному и желанному, но недосягаемому таинству. Трандуил онемевшими губами шептал молитву.

И вот из закипи пенных брызг снова донесся голос:

– Если нет… тебе… мне не надобно!.. Покупаю…

И Сармагат издал низкий рык, полный страдания:

– Начался откуп! Орк Леголаса жив! – он резко обернулся, полыхая в полутьме полубезумными глазами, – молишься, Трандуил? Молись истовей! Молись, чтоб Сарну все удалось!

Трандуил не мог молиться истовей. Он захлебывался древними священными словами, путая их с бранью, язык не повиновался королю. Жалобно затрещали нитки шва, разодранная перчатка упала в снег, и эльф бессознательно продолжал терзать уже обнаженную руку. А слова откупного заговора обрывками доносились из плеска водяных вихрей, и в ответ летел надрывный полустон-полурык истязаемого мукой, распарываемого надвое Раба Слез.

Трандуил сжал голову руками, в висках колотили молоты, во рту разлилась солоноватая горечь. Ему казалось, это его душа сейчас с хлесткими взвизгами рвется на лоскутья, как вражеское знамя, попавшее в руки взбешенной толпы.

И вдруг стенания прекратились, будто пытаемый узник, наконец, отмучился, оставив на руках палачей изувеченную оболочку. И Трандуил понял, что не может взглянуть в сторону источника. Не в силах увидеть, что происходит сейчас там, за завесой водяных струй. Он стиснул зубы, пытаясь овладеть собой… и вдруг услышал негромкий голос Сармагата:

– Что за Моргот?

Это прозвучало так ошеломленно, что эльф вздрогнул и вскинул глаза. Беспощадная схватка продолжалась, но что-то в ней стало иным… Трандуил встряхнул головой, шагая ближе к воде. Костры угасли, и в лунном свете, превращающем воду в зыбкий стеклярус, трудно было разглядеть происходящее. Но глаза эльфов непогрешимы, и король видел, что теперь уже Сарн остервенело рвется из рук Леголаса, а тот удерживает его, словно боясь на миг разомкнуть руки.

Стоящий в воде Йолаф напрягся, вынул стрелу, положил на тетиву и зашел глубже в воду. Видимо, ритуал близился к концу. А Сарн бился в тисках рук друга, яростно пытаясь сбросить оковы. Вот он резко изогнулся всем телом и рванулся вперед, освобождаясь от захвата. Йолаф вскинул лук… Но Леголас бросился к другу, снова сжимая в упрямых объятиях, будто пытаясь оттащить от края пропасти обезумевшего самоубийцу.

– Не стреляй! – раздался с берега рык Сармагата, но Йолаф и сам видел, что стрелять пока нельзя. А принц и десятник боролись в ледяном хаосе брызг, и видно было, что силы покидают обоих, и оставалось молиться, чтоб их хватило… до чего? Трудно сказать, но Трандуил не искал сейчас формулировок и определений. Он, не глядя под ноги, уже шагал по воде.

А противники в последнем отчаянном усилии заметались у расколотой скалы и вдруг, будто сраженные одной стрелой, рухнули в пенящуюся воду. Секунда… три… пять… двенадцать… Воды Плачущей Хельги равнодушно клокотали на месте, где скрылись проклятый эльфийский принц и его бесстрашный целитель…

Еще мгновение король стоял, будто пораженный громом, а прямо в оцепеневший мозг ворвался рев Сармагата:

– Что-то не так!!! Нужно вытаскивать!!! Йолаф, давай!!!

– Мы с комендантом быстро вас отыскали, источник неглубок, – продолжал Трандуил, распуская шнуровку камизы у самого горла, будто в келье не хватало воздуха, – и вы оба были без сознания. Я плохо помню первые полчаса, царила ужасная суматоха. Гвадал развел новый костер, мы пытались хоть немного отогреть вас. В седельной суме Сарна лежала сухая одежда для тебя, но о себе позаботиться он не подумал. Дыхание у вас обоих восстановилось быстро, но твое беспамятство было благом – оно возвещало о благополучном исходе ритуала. А что же произошло с Сарном, мы понять не могли. Все, что мы знаем по сей день – он жив. Но очнется ли он, и если очнется, то кем, эльфом ли, Рабом Слез, или вовсе пустой оболочкой, утратившей феа – это неизвестно.

Трандуил сдвинул брови, уже по привычке потирая ноющий висок, и прерывисто вздохнул:

– Леголас, что бы ни случилось с Сарном, ты должен знать – это не твоя вина. Это был его собственный выбор, и к последствиям Сарн был готов.

Смертельно бледный Леголас, доселе молча сидевший в кресле, стискивая зубы так, что желваки ходили на челюстях, встал и провел по лицу подрагивающими руками:

– Не моя вина… Готов к последствиям… Как легко ты говоришь это, мой король… Как разумно, взвешено, трезво…

Трандуил вскинул голову и ударил в столешницу кулаком:

– Эру, Леголас, не надо! Я знаю, сейчас я кажусь тебе бездушным монархом, принимающим жертву твоего друга, как нечто само собой разумеющееся! Я сам чувствую это и мне горько это признавать! Но сын… я не могу пока вместить ничего, помимо твоего исцеления! И поверь, меня еще настигнет осознание всего произошедшего!

Король тоже встал, поворачиваясь к камину и переводя сбившееся дыхание. Что он мог объяснить сейчас Леголасу? Какими словами мог поведать ему о тех минутах, когда вытаскивал его на берег, путаясь в намокших полах камзола? Как укладывал сына на плащ Сарна, так и оставленный им на снегу, как отчаянно растирал ледяные ладони, а слова заговора для ускорения тока крови уже теснились на устах, но Гвадал предупредил его не применять к Леголасу эльфийских заклинаний, не убедившись, что недуг покинул его. А сам Гвадал расстилал рядом свой собственный плащ, на который Йолаф тяжело опустил бесчувственное тело десятника. Вспыхнул торопливо сложенный костер, ярко озаряя мокрое лицо принца… Йолаф и Гвадал что-то обсуждали, все повышая тон, когтистая орочья рука сжала плечо Трандуила, но король был глух ко всему и всем, опустошенно, обессиленно сидя на снегу, чувствуя лишь, как растворяется многопудовый камень в груди, размыкается кольцо боли вокруг лба, а отчаяние последних дней, бурлящее, душащее его ядовитой пеной, опадает, будто уходя прямо в мерзлую землю. Сын лежал у его ног, истерзанный, изнуренный, но живой и почти прежний.

– Ваше величество! – пробился голос сквозь звенящий плотный туман в голове, чья-то еще рука настойчиво легла на другое плечо, – вот, извольте отведать.

Прямо в ладони короля оказались холодные бока фляги. Трандуил отхлебнул чего-то, основательно обжегшего горло, и встряхнул головой, возвращая разуму относительную ясность.

– Благодарю, – отозвался он, возвращая флягу, и тут же вскинул голову на коменданта, – как Сарн?

– Жив, – коротко отозвался тот, и от этого односложного ответа на эльфа отчетливо повеяло тревогой. Он торопливо склонился над десятником, отводя с его лица мокрые пряди из растрепавшейся косы… В облике Сарна ничего не изменилось, только многочисленные следы побоев отмечали недавнюю драму под водопадом.

– Он выглядит, будто после обыкновенной битвы, – тихо проговорил король.

– Но эта битва не была обыкновенной, – хмуро отозвался орочий вождь, – и окончилась она не так, как ей надлежало по прежним описаниям. Что-то сошло с обычной дороги. Только знать бы, что именно, на какой ступени и почему? Каков итог ритуала нам сейчас не предугадать, Трандуил. Все, что мы можем сделать – нужно немедленно отвезти обоих в мой штаб, они промерзли до костей. И остается ждать…

– … Ждать, Леголас. Сарна не оставляют ни на миг. Эру милостив, надо надеяться.

Леголас глухо застонал, снова падая в кресло и морщась от боли во всем теле:

– Отец, но что если облик ничего не значит? Что если в теле Сарна очнется не он, а та тварь, что сидела во мне все эти месяцы? Голодная, озлобленная и напуганная? А ведь ты сам говоришь, что откупленный орк – не чета обычному бедолаге, напившемуся не из той лужи. Что же тогда?

Трандуил подошел к креслу, сел на поручень и обнял сына за плечи:

– Этого и боится Гвадал. Леголас, мне так больно отравлять тебе эти минуты… Но и лукавить с тобой я не могу. Если окажется, что Сарна – того, прежнего Сарна – больше нет, то придется довершить миссию Йолафа.

Леголас содрогнулся, будто пронзенный стрелой, и коротко зарычал, как делал совсем недавно.

Но король чуть крепче сжал руки на плечах наследника, словно призывая прислушаться:

– Какое воспоминание было у тебя последним, попытайся подумать!

Леголас нахмурился, покорно сосредотачиваясь.

– Тронный зал нашего замка. Он рушился, будто обваливался куда-то в пустоту, и я падал вместе с обломками, пол сам крошился у меня под ногами. А Сарн оставался там, в том ужасном месте. Я так четко помню, как он смотрел на меня с самого края этого обрыва… Так спокойно и безмятежно, будто сделал самое важное дело в жизни и теперь ему нечего бояться. А меня уносило прочь… Моргот, теперь я понимаю, о чем ты говорил тогда. «Ничего, кроме «прости», не будет приходить на ум, и последний взгляд покинутого тобой друга будет сниться тебе веками…»

Леголас осекся, быстро и хрипло дыша. А потом добавил:

– Я пытался схватить его за руку… Кажется, мне даже удалось. А Сарн становился другим, так быстро и страшно преображался, будто его лицо было маской из тающего воска, из-под которой проступало другое… Я не помню, какое оно было. Помню лишь, как он вырывался, рычал, и его глаза были совсем чужими, незнакомыми и злобными… Эру, какими злобными!.. Он смотрел на меня с такой ненавистью… Ненавистью обреченного к уцелевшему. Орки, которых я, бывало, добивал после боев, смотрели точно так же. Последнее, что я помню – его рука в моей. Холодная, словно неживая. И я пытаюсь не выпустить ее, и мне кажется, что если все же выпущу – случится что-то совершенно непоправимое. А потом когти впиваются в запястье и скользят, продирая царапины… Чертовски больно… Я так и не знаю, выпустил ли я его руку…

Голос Леголаса сорвался, и он потер лоб, пытаясь то ли что-то припомнить, то ли что-то стереть из памяти. Король привлек сына к себе, прижимая к груди золотоволосую голову:

– Надо ждать, – тихо и твердо повторил он.

Камрин стояла на коленях у самого ложа. Неужели ей только послышалось? Чего не примерещится в подступающей дремоте? Но нет, она не могла ошибиться… Белый лен камизы на груди вздымается чаще, и легкий глянец испарины выступил на восковом лбу.

– Сарн, – прошептала она, торопливо протягивая руку за влажным полотном и отирая лоб и виски эльфа, – друг мой… Вы слышите меня?

Сердце гулко застучало, слегка похолодело где-то внутри: Сармагат предупреждал, что перед нею может быть вовсе не Сарн… За дверью стояли часовые, пояс оттягивал длинный кинжал, но Камрин все равно обуял еще более отчаянный страх, чем за все предыдущие часы. Бывшая самозваная княжна, возлюбленная грозного орочьего вождя и смелая интриганка, она умела защитить себя, легко вступала в бой и не боялась убивать. Но этот иноземный кавалерист, вошедший в ее жизнь совсем недавно, разоблачивший ее и едва не погибший от ее руки, был одним из тех, редчайших и бесценных, кому она доверяла без оглядки, на кого полагалась без сомнений, кого искренне называла другом. И при одной мысли, что ей придется поднять оружие на Сарна, в груди ощетинивались ледяные шипы.

А бледные губы эльфа, перечеркнутые глубоким рубцом, разомкнулись, глубоко и хрипло втягивая теплый воздух кельи. Камрин, превозмогая страх, приподнялась на ноги. Отойти назад? Позвать на всякий случай часовых? Но она молчала, неподвижно склонившись над ложем и взволнованно прерывисто дыша.

Вот ресницы дрогнули и затрепетали, будто неяркий свет канделябра потревожил закрытые глаза. Камрин подобралась, сжимая полотно в руке так, что вода потекла за рукав, а другую ладонь машинально положила на рукоять кинжала.

Еще один глубокий вдох, и Сарн медленно разомкнул веки. Девушка затаила дыхание, невольно подумав, что стук ее сердца способен вызвать в келье эхо. А эльф несколько секунд безучастно смотрел в потолок, будто все еще находился где-то далеко отсюда. Затем в глубине темных глаз показался проблеск возвращающегося сознания. Сарн поднял обе руки и внимательно посмотрел на ладони и разбитые в драке фаланги пальцев. Потом бегло провел ладонью по лицу.

Раздался короткий мягкий шелест – Камрин уронила полотно. Эльф медленно и явно болезненно повернул голову на звук и встретился с девушкой глазами. На один нескончаемый и страшный миг ей показалось, что Сарн ее не узнает… А потом десятник хрипловато полувопросительно прошептал:

– Леди… Камрин?..

Девушка всхлипнула, снова опускаясь на колени:

– Сарн, Эру милосердный, вы очнулись!..

Еще несколько томительных секунд эльф молчал, и во все еще мутных глазах трепетал какой-то невысказанный вопрос, тень тягостного сомнения. Камрин медленно сняла ладонь с рукоятки кинжала и потянулась к фляге с водой… Как вдруг лицо Сарна страшно исказилось, а рука, только что бессильно утопавшая в меху пледа, рванулась вперед, хватая девушку за плечо…

====== Глава 55. Поднимая лицо к звездам ======

Камрин не успела испугаться. Она, которую всегда было трудно застать врасплох, даже не вспомнила о кинжале. Просто оцепенела, глядя на Сарна расширенными глазами, забыв вдохнуть и будто примерзнув к полу, ощущая лишь железную хватку сильных пальцев на своем плече. А ведь ее предостерегали… Обряд никогда не заканчивался добром… Почему же она все равно подспудно отказывалась верить в это?

Все эти сумбурные мысли в доли секунды успели бестолковой вереницей пронестись в мозгу девушки, когда хватка сжалась еще сильнее, почти причиняя боль, и Сарн с усилием глухо и хрипло пробормотал:

– Я жив… Все по-прежнему… Миледи, умоляю вас… Мне… не удалось?

Эти обломки фраз падали в тишину кельи. Пальцы эльфа почти беспомощно мяли грубое сукно камзола, а в глазах, казавшихся неестественно большими и бездонными, как темные колодцы, на бледном лице, полыхало настолько неистовое страдание и отчаяние, что Камрин захлебнулась теснящимися на губах бессмысленными словами и вопросами, почти панически ища какое-то одно, самое важное, которое сразу сумеет погасить снедающую эльфа огнедышащую муку. Совершенно смятенная, она подалась вперед, обеими ладонями охватывая вторую руку лихолесца:

– Сарн, успокойтесь… Прошу вас… – сбивчиво залепетала Камрин, чувствуя, как рука эльфа лихорадочно дрожит. Она осеклась, резко вдыхая, чтоб унять истерические нотки в голосе, и продолжила уже другим, твердым тоном:

– У вас все получилось. Принц исцелен, хотя еще в беспамятстве. То же, что вы сами живы и… все по-прежнему… это пока необъяснимо. Но Эру… как же я счастлива, что это так!

Несколько долгих секунд Сарн неотрывно смотрел Камрин в глаза, а потом девушка ощутила, как утихает дрожь. Израненные пальцы эльфа медленно сжали ее ладонь:

– Поклянитесь, – прошептал лихолесец, – поклянитесь, что не ищете для меня пустых утешений…