Текст книги "Коронованный наемник (СИ)"

Автор книги: Serpent

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 61 страниц)

А Леголас вздохнул, словно перед прыжком в воду:

– Простите, княжна, что пытаю вас расспросами. Но мне невыносима неизвестность… Скажите, во имя Единого Эру, много ли погибших в отряде, что я сопровождал в тот день?

Эрсилия, уже готовая достойно ответить на щекотливый вопрос, моргнула, словно в лицо плеснули водой.

– В отряде?.. О… Нет, напротив, все благополучно, и жертв не приключилось, – пролепетала она, заливаясь еще более густым румянцем и внутренне кипя от бессильного бешенства на собственную несдержанность.

Эльф чуть сдвинул брови:

– Простите, миледи, но ваше лицо пылает… Не стоит щадить моих чувств, скажите правду. Женщина, что пострадала от нападения той твари. Что с нею?

Но княжна уже успела вернуть себе обычное самообладание. Встряхнув головой, словно смахивая с лица паутину, она вскинула ладони:

– Мое смущение совершенно иного рода, принц, я в мыслях не имела вас обманывать. Та крестьянка пострадала, но лекарь сказал, что угрозы ее жизни нет, ибо она более напугана, нежели всерьез ранена. Ваш лучник на ногах, хотя некоторое время не сможет держать меч. Я ничего от вас не утаила, могу поклясться даже обедом, который вам вскоре подадут.

Леголас на миг прикрыл глаза, словно сбросил с плеч тяжкий груз, и вдруг расхохотался:

– Элберет Лучезарная, я неотесан, словно гном. Изволю лежать перед вами полураздетым и всклокоченным и всерьез допытываюсь, чем вы смущены. Леди Эрсилия, сейчас я могу лишь извиниться, но поверьте, завтра я буду на ногах и тогда смогу преклонить перед вами колено и вымолить ваше прощение, как подобает эльфу.

Губы княжны дрогнули, и она тоже рассмеялась:

– Вы самый учтивый из несносных льстецов, принц. Я почти готова простить вас прямо сейчас за одну только вашу любезность и за отсутствие крови на ваших повязках. Если же вы обещаете завтра не вскакивать ни свет, ни заря в седло – я прощу вас окончательно.

Леголас улыбнулся, прикладывая руку к груди:

– Обещаю, миледи… Ведь эльфы ездят без седла.

Эрсилия слегка нахмурилась, хотя серые ее глаза искрились веселым лукавством:

– Вы трижды несносны, милорд, хотя вашему хитроумию стоит поучиться. Имейте в виду, если вы завтра снова понесетесь на поиски опасных приключений, и раны откроются – я и пальцем не прикоснусь к вашему упрямому высочеству.

Еще договаривая эту фразу, Эрсилия уже заметила ее двусмысленность и снова почувствовала, как душно краснеет. Но Леголас снова мягко улыбнулся:

– Эта кара слишком сурова для меня, миледи. Одна мысль обидеть вас терзает меня намного больнее звериных когтей. Не тревожьтесь, мы, эльфы, быстро оправляемся от ран, и совсем скоро я стану прежним.

В этот миг княжна отвела глаза, и лихолесец не успел заметить в них выражения мучительной горечи. Но если б и успел – едва ли нашел бы ей верное объяснение…

Холодный ветер злобно трепал сосны за взъерошенные верхушки, а по тропе вскачь мчался конь. Завидев новую забаву, ветер метнулся вслед скакуну, сорвал с всадника капюшон и вцепился в длинные черные волосы.

Не без изящества выбранившись, Сарн дал коню шенкеля, и тот птицей полетел вперед. До Тон-Гарта было рукой подать, и эльф не был уверен, чего он более опасается – нападения каких-нибудь местных душегубов или гнева Леголаса, который неминуемо будет до хрипоты бранить его за этот вояж в одиночку.

Но новости не могли ждать, а лишить форт сразу нескольких защитников было тоже нельзя. Оставалось полагаться на милость Лучезарной Элберет и резвость скакуна.

Валар были в духе сегодня, и Сарн достиг столицы без происшествий. Когда тяжело поводящий боками конь грохотал копытами по мосту, эльф принялся сочинять достаточно захватывающую первую фразу, которой можно будет немедля сразить командира и отвлечь от ненужных расспросов.

Передав жеребца на попечение слуги, Сарн вошел в замок, а навстречу уже спешил сенешаль князя Варден, взволнованно хмуря густые брови. Сарн поклонился, а придворный уже обрушил на визитера поток встревоженных вопросов.

Доблестный воин приехал один? Все ли ладно? Его сиятельство готов принять лихолесского рыцаря в любое время. Принц Леголас? Да, он в замке…

Сарн отвечал на торопливые расспросы сенешаля, внутренне недоумевая, отчего прежде исполненный достоинства седой придворный сыплет слова, будто зерно из мешка. Но, стоило прозвучать имени лихолесского принца, Варден словно наткнулся на захлопнувшуюся дверь и ссутулился, сводя плащ на груди. Где-то на дне души заворошилась тревога…

– Любезный Варден, прошу вас передать мое глубокое почтение князю, – Сарн добавил в голос твердости, видя, что придворный поспешно ищет слова, – но мне необходимо немедленно повидать принца Леголаса по делу чрезвычайной важности. Позвольте откланяться, я превельми поспешал с докладом.

Но сенешаль покачал головой:

– Не торопитесь, Сарн. Мне надобно справиться у лекаря, может ли его высочество сейчас принять вас.

Эльф почувствовал, как разом онемели пальцы:

– Какого Мелькора стряслось, сударь? – рявкнул он, забывая о приличиях, – где мой командир?

Сенешаль что-то пытался объяснить, но эльф видел лишь, как плещется в темных глазах сочувствие, подкрашенное тягостным испугом, а губы быстро и беззвучно шевелятся, словно придворный пытается говорить под водой. Сарн сам не заметил, как ноги понесли его к лестнице, а рядом спешил Варден, все еще что-то говоря, но эльф не разбирал слов. Череда ступеней, коридоры, круговерть факелов показались Сарну бесконечными, когда, наконец, он остановился у массивной двери и стукнул тяжелым кольцом в темные от времени доски. Несколько вязких секунд слышны были лишь бессвязные увещевания сенешаля, когда дверь, наконец, распахнулась. На пороге стоял Леголас, желтовато-бледный, в накинутом на плечи камзоле, под которым виднелась повязка.

Сарн замер на миг, стискивая зубы. Схлынувшая паника оставила в голове раздражающий звон и мелочное желание грубо обругать ни в чем не провинившегося друга, что посмел доставить ему несколько минут иссушающего ужаса.

– Мой принц… – наконец, произнес десятник, откашливаясь, а Леголас улыбнулся, попутно приветствуя сенешаля поклоном.

– Любезный Варден, спасибо, что проводили ко мне моего воина. Мое почтение князю.

Придворный слегка суетливо кивнул – вспышка Сарна, видимо, оставила у него неприятный осадок, и ему хотелось поскорее закончить эту неуклюжую сцену:

– Я к вашим услугам, милорд. Рад видеть вас уже на ногах.

Когда за Варденом захлопнулась дверь, Сарн схватил друга за плечи, потянулся, было, обнять, но вспомнил о повязках и отстранился, лишь крепче сжав на плечах ладони:

– Я как в воду глядел. Тебя одного оставлять дурная примета, и по звездам не гадай. Рассказывай, не томи! Тебя эдак наградить не всякий орк сдюжит.

…Полчаса спустя, Сарн хмуро теребил тесьму на камзоле.

– Вот, по чью душу копья здесь в моде. Эру милосердный… Леголас, ты уж меня прости, но по старой дружбе дерзну. Нас сюда зачем государь отрядил? Орочьё разогнать от князевых границ. Да только уж чего мы тут не насмотрелись, а мне все кажется, то ли мы глядим не туда, то ли от нас чего другого ждут.

Леголас задумчиво водил пальцами по грубой резьбе на каминной облицовке:

– Сарн, а ты по что примчался? О ранах ты моих не знал, а коня гнал вскачь, вон глина в пол плаща разбрызгана. Не иначе, новости привез.

Десятник равнодушно оглядел грязный плащ, а потом вздохнул:

– Привез, да такие, что не знаю, то ли в челюсть съездишь, то ли скажешь, что я на посту пьянствовать затеял. Только клянусь тебе, брат, Элберет лучезарной, что правду говорю и себя не выгораживаю. Ежели виноват в чем – брани всласть.

Сарн помолчал, собираясь с мыслями, и начал:

– Вчера за полночь, как раз, как дождь прекратился, на наш форт атака была. Представь, никаких чудес да оборотней. Орки простые, сотни полторы, пешие. Налетели, поорали чин чином, давай из арбалетов палить, а сами таран подкатывают – стало быть, о фортах давно знают и уже готовы. Ну, нас учить не надобно, мы крестьян потолковей к требушетам выставили, ворота подперли, а сами отстреливаться взялись. Все подготовили, как стратегия велит, уже думаем, перебьем, кого успеем, а как к стене подойдут – кипящей смолой ополоснем, для науки. И что ж ты думаешь. Они даже ворот не расшатали толком, около трети своих убитыми потеряли, а как первые горшки со смолой полетели – они взвыли, и врассыпную! Ты где, брат, эдаких орков сговорчивых видел? Может, и стрелять не надо было? Крикнули бы им – «пошли вон!» – они б и разбежались.

Леголас, уже сидевший напротив друга, сдвинул брови:

– Что за бессмыслица… Орки вот эдак запросто не сдаются. Чего у этих тварей не отнять – смерти они не трусят, бьются до конца. Погоди, Сарн, – принц вскинул голову, видя, как десятник нетерпеливо покусывает губы, – а дальше что было?

– Дальше, дружище, самое занятное началось.

Сарн вскочил, и карие глаза его заблестели жгучим волнением:

– Крестьяне ликуют, как же, орочий отряд в бегство обратили. Мы с парнями стоим, луки опустили, со стен сойти боимся, подвоха ждем. А эти увальни орут, песни распевают, прислушаться не дают. Но минут сорок прошло – никаких сюрпризов, только смола на поляне дотлевает. Мы уже решили, орки какие-то попались завалящие, да и Мелькор с ними. И вот угомонились наши певцы, уже верхушки леса зашумели, ветер предрассветный занялся. Только собрались к завтраку костры зажигать, смотрим – стая птиц из леса вспорхнула, да заполошно так. Не иначе, идет кто-то…

Только что увлеченный рассказом, Сарн вдруг запнулся и зябко потер ладони, словно в комнате не потрескивал щедро протопленный очаг.

– Я гляжу, Эглен с башни машет, а у самого лицо, будто Мандоса во плоти узрел. Бросились мы на посты, луки похватали… – эльф снова замолчал, глядя на языки пламени, а потом медленно перевел взгляд на Леголаса.

– Смотрим, идет из леса толпа… То ли люди, а то ли и не люди… Одни совсем, как наши крестьяне, при бородах, в одежде, у кого дубина, у кого и меч. Другие – словно безумцы какие. Грязные, оборванные, идут, ссутулясь, а лица-то… Эру упаси. Шрамы ужасные, глаза горят, зубы оскалены, пену роняют. И мокрые все насквозь, стало быть, пол ночи под ливнем рыскали. Нас увидели – да такой гвалт подняли, хоть уши затыкай. Вой, рычание, клекот – аки стая зверья. Что тут поднялось – крестьяне в панику, оружие побросали, на колени попадали. Сами плачут, чьи-то имена выкликают. А я стрелять не велю, люди все ж. Да и с виду скорее хворые, чем настоящие враги. Кроме того... признаться, растерялся я малость, не видал я еще таких людей. Пока я соображал, как успокоить селян, эти, будто мне назло, в атаку пошли. Да как… Леголас, эти безумцы начисто лишены страха. Напролом поперли, давай дубинами в ворота колотить, а те, что похуже, у самого частокола свалку подняли, гляжу – а они орочий таран брошенный разворотили, и бревна к стенам прилаживают, карабкаться затеяли, и ловко так – не хуже иного эльфа. Ну, тут я отмер, командую оборону. Стреляли мы, чуть пальцы на тетивах клочьями не оставили, да нас-то десять эльфов, а крестьяне за оружие не берутся, орут да плачут. Я уж думал, беда, еще немного – расстреляем мы боезапас, эти нелюди через частокол перелезут, да придется в десять мечей против них махаться, крестьяне не помощники. И тут…

Сарн постучал пальцами по подлокотнику кресла, расстегнул плащ, снова застегнул:

– Не тяни, Мелькорово ребро! – рявкнул Леголас, но десятник только покачал головой.

– Не злобься. Все так быстро случилось, мне б рассказать потолковей. Словом, в лесу кличи послышались, и прямо из чащи стрелы полетели, да густо – словно осы. Я в первый миг подумал, в нас палят, но нет. В нападающих они метились. А эти нелюди, что на частокол лезли – мигом обернулись – и к лесу, будто новую добычу учуяли. Да там не девицы в покрывалах прятались, за стрелами копья засвистели. Двадцать минут не канули, как больше половины полегло, а прочие разбежались. А из лесу так никто и не показался, будто тени с болот налетели, да и рассеялись.

Сарн снова встал и тяжело зашагал по комнате, словно неся на плечах бремя своих забот.

– Крестьян мы насилу успокоили, пришлось травы из обоза доставать, отварами поить. Как все немного угомонились, я поговорил с несколькими, кто получше держался. И вот, что узнал. Помнишь, еще в деревнях нам народ жаловался, что многие к разбойникам в леса уходят. Не все там так просто, брат. Сильно Ирин-Таур запуган. Сроду там такой напасти не водилось, а тут начала в людях просыпаться странная злоба, да откуда – никто не ведает. Был вчера ласковый муж, да добрый отец. А сегодня рычит, жену бьет, на родных кидается. Вскоре на лице отметины появляются, борозды, шрамы. А еще несколько недель прошло – и уходит мерзавец, совсем разум потерявши, в лес, да к банде таких же примыкает. И чем та жуть заканчивается – никто толком сказать не может. Одинокие, бессемейные, многие просто из сел поуходили, говорят, страшно все время ждать, кого следующего морок возьмет. Эти просто грабителями делаются. Я слушать-то слушал, да ничего толком не разобрал, люди сами мало что знают, но боятся они этой напасти люто. Те, у кого родные захворали – только плачут. Тяжко мужа или отца чудовищем назвать. С женщинами оно реже бывает, но были несколько, что тоже занедужили. Тварь, что тебя разукрасила… Не это ли конец той немочи? Кто знает… Хворь какая-то в этом княжестве ходит, брат, о какой мы еще не слыхали. И орки тут – дело десятое. А князь то ли не знает об эпидемии, то ли не верит, все на орков грешит. А может, и того хуже… Вот такие-то у меня новости.

Леголас откинулся на спинку кресла, глухо застонав.

– Я будто ночью по болоту бреду, Сарн. То там огонек мелькнет – то оттуда крик донесется. И не знаю, то ли человек на помощь зовет – то ли нечисть на погибель кличет. И бывает, на подмогу броситься хочется, а шаг в сторону сделай – тут же в трясине и утопнешь. Одно ясно, уходить нельзя, покуда мы эту беду не остановим. Если весь Ирин-Таур превратится в вотчину полуобращенных кровожадных недолюдей-недоволков, Лихолесью грозят страшные времена.

Вдруг, вспомнив о чем-то, принц поглядел на друга:

– А ведь у нас, дружище, и союзники в лесах есть, как оказалось. Как бы узнать, кто таковы эти умельцы?

Сарн мягко покачал головой:

– И узнавать не надо, Леголас. Мы трупы на поляне осмотрели. Вот.

Эльф достал что-то из-под плаща, протягивая принцу. Это была длинная стрела с прекрасно закаленным наконечником и знакомым желтым оперением. Леголас повертел стрелу в пальцах, поднимая глаза на Сарна.

– Это солдаты Йолафа, брат.

Сармагат бушевал. Два факела дымно догорали на полу в яркой россыпи разлетевшихся угольков, осколки кувшина хрустели под сапогами, а орк зверем ходил по полутемному залу, словно ища, на чем еще сорвать ярость. Наконец, он резко обернулся к стоящему у очага молодому человеку, и тот подавил желание вжаться в стену.

– Чего ж ты молчишь, Таргис? – вопросил он негромким, вкрадчивым голосом, – или, явившись с подобными вестями, ты не удосужился даже придумать достойных оправданий? Или найти подходящих виноватых? Или хотя бы принести кинжал, чтоб заколоться?!!– загремел вдруг Сармагат, снова впадая в бешенство.

Таргис ощутил, как колени сами собой подламываются, и повалился к ногам хозяина:

– Господин, простите! Это моя вина! Но Рабы Слез – не варги, я не всегда в силах с ними совладать! Убейте меня, милорд, если я дурной слуга, но не изгоняйте!

Сармагат взревел и занес над трепещущим вассалом кулак, но тут же уронил руку, тяжело и устало вздохнув.

– Встань, олух сосновый, – проговорил он уже другим тоном, – когда это я убивал слуг? Будет тебе трястись, учти, что, способный думать и действовать, ты мне нужен, а зеленый от ужаса – без надобы. Таргис… – Сармагат прямо взглянул вассалу в глаза, и тот снова задрожал, но расправил плечи, – я знаю, каковы Рабы Слез. Мне ли не знать. И именно поэтому велел следить за ними, пуще глаза. Как ты мог допустить это нападение? Именно ты…Эльфы не должны знать о Рабах, это не их дело. И мне совершенно ни к чему, чтоб они начали совать свои безупречные носы в мои интересы. А уж теперь, когда Рабов Слез видели еще и люди, может раскрутиться такая круговерть, что все труды рассыплются, будто песочная горка. Этот настырный принц не теряет даром времени, он прекрасно организовал оборону, все шло, как должно, и тут эта нелепая стычка… Я не жду от тебя чудес, Таргис, я жду бдительности и внимания. Если тебе нужны еще помощники – скажи, и они у тебя будут. А теперь ступай. Завтра жду с докладом.

– Благодарю, – прошептал вассал, чувствуя, как его затапливает радость. Хозяин простил… И Таргис снова упал на колени, припадая лбом к когтистой руке господина, но Сармагат отнял кисть.

– Прекрати, безумный. Ты человек, а не шавка, чтоб лизать мне сапоги. Уходи. И следи получше за своими питомцами.

… За Таргисом тяжело захлопнулась дверь, разогнав по залу гулкое эхо, а Сармагат затоптал последние угольки, все так же тлеющие на полу. Потом опустился в кресло, провел ладонями по безобразному лицу, потер плечо. Проклятые раны… Они давно обратились в тонкие полоски шрамов, но и призраки их всегда ныли в дождь.

Ярко пылал камин, и факелы не скупились на красноватый, теплый свет, а Сармагату все равно казалось, что в зале темно, а на низком потолке виден зябкий глянец сырости. Проклятый дождь… Проклятые облака, проклятая осень… Нужно скорее довести дело до конца. Уничтожить, растоптать это ненавистное государство во главе с ничтожным предателем, что его возглавляет. И тогда Сармагат будет свободен. Тогда можно будет покинуть эти опостылевшие, косматые сосны, эту крепостную стену гор на горизонте и попытаться украсть у шалавы-судьбы несколько лет жизни.

====== Глава 9. Венчаные ======

Иниваэлю еще в детстве угли в камине казались живыми. Они дышали и подмигивали, перешептывались, а иногда звонко и трескуче смеялись. А потом, такие веселые и полные жизни, в одно мгновение гибли под легким ударом кочерги. Угли удивительно напоминали людей…

Отмахнувшись от этих не к месту нахлынувших дум, князь отложил кочергу и тяжело откинулся назад. Плащ раздражающе угнетал плечи, Иниваэль расстегнул фибулу, и добротное, подбитое мехом сукно с шелестом стекло к резным ножкам кресла. Вздохнув с невольным облегчением, князь повел плечами, отгоняя неопрятную мыслишку, что вкрадчиво поскреблась коготком в душу: «отчего ж и жизнь не выходит стряхнуть так же легко и изящно?..»

Он устал. Еще недавно он казался себе просто слабым, старым и больным, а сейчас и это куда-то ушло, оставив за собой серую, сухую, сыпучую апатию, так похожую на безжизненный пласт пепла, что оставался в камине по утрам. Как все это случилось так быстро и глупо? Как могли его, на первый взгляд, верные решения иметь столь ошеломляющие последствия? В конце концов, чем так уж плох был ненавистный ему Йолаф? Где в этом отрезанном от прочего мира углу бедняжка Эрсилия нашла бы себе лучшего мужа, чем этот бестрепетный сорвиголова? Но он, ведомый самыми благими целями, собственной, тогда еще твердой рукой задушил счастье дочери, столкнул с верного пути некогда преданного ему вассала и невольно погубил жену…

Иниваэль потер грудь. Ему показалось, что тупая, ноющая боль усилилась в последние дни. Отчего он разрушает все, к чему прикасается? Даже эльфийский кронпринц, так быстро и твердо взявший вожжи в свои сильные руки, оказался на волосок от гибели, едва оказавшись в этом проклятом княжестве. Он, конечно, не подавал вида, но Иниваэль видел, как Леголас слегка бледнеет каждый раз, садясь верхом или делая другое резкое движение. Эру милосердный, если бы было, кому без опасений оставить трон… Но нет, он должен влачить свое давно непосильное бремя призрачной, поддельной власти, теша себя слепой надеждой, что однажды его несчастная Эрсилия сможет возглавить Ирин-Таур.

Князь давно привык к этим бесполезным самобичеваниям, только углублявшим его тягостную меланхолию, а потому скрип дверной ручки всколыхнул в нем подобие радости, что сейчас его внимание будет хоть на время занято чем-то другим.

Но, словно в ответ на его безрадостные думы, в зал вошла Эрсилия.

– Мой князь, – начала она от порога, но тут же осеклась, – батюшка, вам снова нездоровится!

Княжна устремилась к Иниваэлю, но тот медленно поднял ладони:

– Не тревожься. Я дурно спал нынче ночью, только и всего. Я давно уже дурно сплю…

Эрсилия замерла, а затем тихо приблизилась к креслу и опустилась на каменный пол у ног князя.

– Вы гневаетесь на меня, батюшка. Поверьте, я никогда не забываю, как много горя причиняю вам. Но ведь жизнь не повернуть вспять…

Иниваэль помолчал, а потом обратил к девушке взгляд, в котором вдруг проглянула тень былой силы:

– Я не гневаюсь, горькое мое дитя. Нет преступления в любви, как нет в ней и вины. Ведь это я волей или неволей стал причиной всех бед, на тебя ли мне серчать… Но Эрсилия… – князь хмуро покачал седеющей головой, – почему ты ведешь себя, словно капризный ребенок? Княжество трепещет, слухи плодятся, словно крысы, уже давно неведомо, где правда, а где обывательские россказни. Жизнь в Ирин-Тауре давно походит на прорвавший плотину поток в половодье. Русло размыто, только мутная, бушующая вода несется одному Эру ведомым путем, сметая на своем пути то, что вчера казалось незыблемым. Ты же вчера снова выезжала из крепости без охраны. Кого ты дразнишь? Лесных татей, которых развелось, не сосчитать? Варгов? А, быть может, принца Леголаса?

Эрсилия закусила губу:

– Батюшка, по всем делам княжества я езжу теперь лишь в сопровождении эльфов. Но…когда я уезжаю по своим личным делам, никто не вправе меня останавливать. Меня есть, кому защитить, отец, – путано закончив фразу, княжна осеклась, крылья носа затрепетали, словно девица сдерживала гнев.

– Не бледней так яростно, ты знаешь, что я прав, – отрезал Иниваэль, – и тебе нужно запомнить, Эрсилия, что снискавший твою любовь интриган не всесилен. Он сумеет защитить тебя от варга или орка, но даже ему не уследить за толпами безжалостных, похотливых мерзавцев, в которых обратились многие мои подданные. А Леголас, к твоему сведению, отнюдь не из племени наивных дураков. Он уже заинтересовался твоими отлучками и, уверяю тебя, скоро постарается выяснить, куда ты носишься, презирая его и мои просьбы.

– Принц мне не хозяин, – Эрсилия вскинула голову, – а я не в тюрьме. Я отлучаюсь лишь изредка, и мне нет дела до их излишне любопытного высочества.

– Правда? – князь подался вперед и взял девушку пальцами за подбородок, словно что-то пытаясь разглядеть в ее глазах. Задержавшись так на несколько мгновений, он вдруг прогремел, – так зачем же тогда ты с ним флиртуешь?!!

Княжна молча смотрела в лицо отцу. Лицо ее, только что бледное в запальчивом упрямстве, слегка порозовело. Затем она мягко покачала головой, отводя руку Иниваэля, и в последний миг, сжимая его ладонь в своих:

– Что за блажь, батюшка? Принц ранен, недавно был совсем плох, кто, как не я должна была печься о госте, особенно учитывая, что раны свои он получил отнюдь не на охоте…

– Не лги, – перебил Иниваэль, – я стар и никчемен, но не слеп и не глуп. Ты заигрываешь с принцем Лихолесья, а он, Моргот побери, хоть и владеет собою знатно, все ж не каменный.

Эрсилия сдвинула брови:

– Вы обижаете меня, мой князь. Я не скрываю, что общество его высочества мне приятно, он остроумен, учтив и добр…

–… а еще красив и холост, – Иниваэль снова повысил голос, чувствуя, как его затапливает ярость, – посовестись, Эрсилия! Как же твоя невозможная, по сей день непостижимая для меня любовь? Не скрою, ты потрясла меня этим выбором, но я не мог не уважать твою силу и решимость. И что же? Ты всем этим готова рискнуть ради увенчанного короной, обаятельного иноземца? Я разочарован, моя милая!

Княжна взметнулась с пола, тонкое лицо покрылось красными пятнами:

– Вы несправедливы, мой князь! Почему вы обвиняете меня в легкомыслии? Что вы знаете о моих чувствах и желаниях, чтоб вот так, походя, судить меня? Что вообще вы знаете обо мне? Когда вы давали себе труд хоть мельком вглядеться в меня саму, отдельную от ваших ожиданий, интересов и чаяний?

Глаза Эрсилии предательски заблестели. Не смущаясь, она отерла слезы широким рукавом блио и заговорила уже тише, будто впечатывая слова в тишину зала:

– Я знаю, что я не та дочь, какую вам хотелось бы. И мне больно не меньше вашего, поверьте, батюшка. Но я сделаю все, чтоб исправить былые ошибки и хоть немного зарубцевать старые раны. И я сама изберу для этого и путь, и оружие. Если вам мой выбор не по нраву – закройте глаза, но поверьте, что я не предам вас. Как не предам и своей… непостижимой, невозможной любви. Простите меня…

Иниваэль молчал, часто дыша, чувствуя, как боль сжимает грудь.

– Батюшка! – донеслось откуда-то, словно издалека, – мой князь!!!

Он услышал лишь, как прошелестел подол, а очаг дохнул жаром, когда распахнулась дверь. Она ушла… Ушла вот так, пошвыряв ему в лицо эти полуобвинения и полуклятвы. Куда же она ушла?.. Отчего бросила его одного?..

Больно… Иниваэль слышал лишь свое хриплое дыхание, боль почти ослепляла. Князь беспомощно зашарил рукой по груди, пальцы цеплялись за шитье на кафтане. Ему показалось, что сейчас он соскользнет в беспамятство, когда камин снова полыхнул, впуская чьи-то торопливые шаги.

– …я виновата, затеяла сложный разговор, – послышался обрывок фразы. Эрсилия, она вернулась…

А рядом уже позвякивал чем-то лекарь, сосредоточенно кряхтя, но тут чья-то едва знакомая тень заслонила свет:

– Позвольте, миледи, – услышал князь, и в этот миг уверенная рука легла на грудь, разом разжимая раскаленные тиски боли, и мир растворился в темноте.

Леголас стоял у узкого арочного окна, глядя, как ущербная луна тускло серебрит неприютную лесную даль. В ушах все еще слегка позванивало, а руки были налиты опустошающей усталостью. Он обернулся на звук легких шагов, и из-за поворота коридора показалась Эрсилия. Ее глаза слегка покраснели, то ли от слез, то ли от факельного чада.

– Как себя чувствует князь? – негромко спросил лихолесец.

Девушка подошла к окну и оперлась на широкий подоконник:

– Я всю дорогу от батюшкиной опочивальни придумывала, какими словами вас благодарить, милорд. Да так ничего и не сочинила. А посему просто скажу – если бы не вы, сегодня и я, и наши подданные могли бы осиротеть. И теперь наш огромный долг перед вами стал неоплатным.

Леголас покачал головой:

– Не преувеличивайте. Князь не так болен, как смертельно изнурен своими тревогами. Его тело подточено изнутри, а потому сердце отказывается порой повиноваться. Я лишь подпитал его сиятельство силой и подтолкнул его кровь к более свободному току. Некоторое время князь будет чувствовать себя лучше. Но если не снять бремя скорби с его души, все будет повторяться, пока сердце не откажет окончательно… Эрсилия, – эльф мягко взял руку девушки в свою ладонь, чувствуя, как холодны ее пальцы, – простите за этот бестактный вопрос. Кто наследует трон, в случае, если князь оставит этот мир?

Княжна подняла на Леголаса глаза, полные неподдельного страха и отчаяния:

– По закону возглавить Ирин-Таур должен старший из взрослых отпрысков правителя. Я единственная дочь батюшки… Но принц, я не могу, я не готова, я не сумею…

Пролепетав эту бессвязную тираду, Эрсилия вдруг разразилась таким горьким, таким судорожным плачем, что Леголас на миг растерялся, а затем привлек девушку к себе, обнимая хрупкие плечи. Людей нельзя утешать в такой миг, это Леголас успел узнать в последнюю войну. Они не слышат никого в эти минуты, и бессмысленно говорить «не сдавайся», когда человек захлебывается в стремнине собственных бед, потеряв под ногами опору. Нужно действовать намного проще, как и с любым другим утопающим…

Леголас крепко сжал Эрсилию в объятиях и проговорил медленно и раздельно:

– Вам не нужно тревожиться о престоле, миледи, я не допущу, чтоб в ближайшие годы его сиятельству понадобился преемник.

Дрожащие руки крепче сжались на плечах эльфа. Все еще прерывисто дыша и всхлипывая, княжна подняла неузнаваемое лицо с опухшими от слез глазами:

– Леголас… вы… вы…

– Я найду первоисточник творящихся в княжестве несчастий и постараюсь положить им конец. Князю же я при нужде вновь добавлю жизненной силы, которая поддержит его. Вы не должны думать, что вы одиноки против всех бедствий разом.

Все так же судорожно вздохнув, Эрсилия снова уткнулась лбом в эльфийский камзол.

– Я не знаю, что ответить вам, Леголас. Что я ни скажу – это всего лишь слова, а вы заслуживаете намного большего. Простите меня, я непременно умру от стыда к утру, потому прошу вас, сделайте завтра вид, что забыли об этой жалкой сцене. А ведь, когда отец сказал, что решил обратиться за помощью к эльфам, я отговаривала его, уверяя, что Дивным нет дела до нашего суетливого человеческого муравейника.

Отстранившись, княжна в который раз отерла ладонями глаза.

– Спасибо вам, Леголас. Почти всегда там, где ищешь помощь, находишь равнодушие. Нечасто случается наоборот.

Лихолесец внимательно посмотрел на девушку. Сейчас, в измятом платье, с еще влажными от слез ресницами, Эрсилия не походила на энергичную и острую на язык княжну, к которой успел привыкнуть эльф. Под ее глазами лежали тени, губы слегка припухли, она казалась усталой и беззащитной, и Леголасу поневоле захотелось вновь обнять ее и утешить. Но он помнил ее и другой, разгоряченной быстрой скачкой, резко и независимо осаживающей его, когда он посмел упрекнуть ее в неосторожности. Эта заплаканная дева вовсе не была столь хрупка, как запомнили его руки…

– Миледи, я готов сделать все, что в моих силах, но мне не обойтись без вашей помощи, – мягко начал он, – я всего лишь чужак в ваших землях, и ваши подданные не доверяют мне, в чем их трудно упрекнуть. Вы – иное дело. И я убежден, что вы не раз слышали рассказы о странном недуге, что с недавнего времени начал поражать людей.

Эрсилия подняла голову, и меж бровей ее залегла складка:

– Да, разговоров хватает. Однако началось это более трех лет назад… Хотя, простите, я всегда забываю, что для вас столетие – это лишь сто листопадов да сто половодий. Что такое три года… Прежде эта хворь приключалась редко, а в последний год – сущее проклятие. Но беда в том, что мне нечего вам рассказать. Крестьяне не хотят говорить об этой напасти, у них укоренилось поверье, что беду сию можно накликать, и они избегают рассказов о заболевших родных. Что тут расспросишь?

– Понимаю… – Леголас задумался на миг, а потом кивнул, не отрывая от Эрсилии взгляда, – что ж, тогда остается последний разумный ход. Я должен отыскать Йолафа. Уж этот опальный страж лесов наверняка знает много такого, чего не знают прочие.