Текст книги "My December (СИ)"
Автор книги: Nina16
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 48 страниц)
Боль и ненависть к судьбе пробегают по телу, усиливаясь с каждой новой волной. Драко осознавал, что ничего нельзя сделать, но не мог смириться с этим.
Конечности как будто не принадлежали ему. Каждое движение отдавалось дикой болью. Ноги несли парня вперед с сумасшедшей скоростью, он просто боялся струсить, боялся передумать и убежать в гостиную.
Хватить ныть, Малфой, это жалко. Слезами горю не поможешь. Этот мир жесток ко всем.
Школа казалась гребанным лабиринтом, состоящим из лестничных площадок, поворотов и дверей. Драко не мог дождаться того момента, когда вырвется на свободу. Но, с другой стороны, Хогвартс был местом, где не было ни пожирателей, ни отца, ни Темного Лорда. Местом, где ученики чувствовали себя в безопасности, и где прошло его детство.
А там, за массивными дверями, слизеринца ожидал совсем другой мир. Мир, где некому было прикрыть его спину, мир полный опасностей и ловушек.
Хотелось кричать, хотелось срывать с себя кожу, лишь бы не чувствовать страха, лишь бы не чувствовать всего этого.
Малфой резко остановился, оперевшись о прохладную стену замка. Тело горело – еще чуть-чуть, и его поглотит невидимый огонь.
Вдох. Выдох. Вдох. Выдох.
Будь сильным, ради матери. Ради нее, ты все сделаешь ради Нарциссы.
Резкий вздох.
По лицу стекают капельки холодного пота. Руки дрожат, рубашка под мантией насквозь мокрая, волосы липнут ко лбу.
Какой же ты жалкий, Драко! ЖАЛКИЙ!
Чтобы сказал отец, а? Чтобы он сказал?
Соберись, твою мать! Соберись!
Кажется, сзади что-то шелохнулось. Оборачивается – никого нет. Встает, пошатнувшись, и идет дальше на негнущихся ногах.
Выход близко. Выход близко.
Спускается по лестнице, чувствуя, как мороз пробивается сквозь старые половицы, но не чувствует холода. Не чувствует ничего, кроме отчаяния и пустоты. Как будто кто-то долго выколачивал из него душу, швырял из стороны в сторону, пока все эмоции не вытекли наружу.
Слизеринец глубоко вдохнул ночной воздух, слыша, как под ногами хрустит недавно выпавший снег. Слыша, как где-то неподалеку завела свою песню сова.
Какое это тяжкое бремя – быть человеком. Боль, выбор и страдания – это ведь то, что делает нас людьми, верно? То, что закаляет в нас волю, то, что делает нас выносливее. Но это так же и то, что нас калечит.
Драко казалось, что он сходит с ума, что чувства переполняют его изнутри, превращая в самого настоящего сумасшедшего.
Глупая улыбка появилась на лице, и от этого почему-то хотелось заплакать. А ведь Малфой действительно псих! Не может разобраться в себе, не может защитить свою мать, связался с грязнокровкой… Психушка по нему плачет и, видать, уже давно.
В данный момент парень уже не чувствовал ничего, только тупую усталость. Слишком привык к кошмару, который происходит вокруг, который происходит с ним самим. Но вот страх никуда не испарился, продолжая прожигать в сердце Драко огромные дыры.
Всего несколько сотен шагов, и он на месте. Там, где должен быть – рядом с Люциусом. После чего он сделает то, что должен, ради своих близких. И всю жизнь он будет делать то, что должен. Красивая фразочка, которая скрывает, в чем именно заключается этот “долг”.
Длинные речи, навязанные Волан-де-Мортом, стереотипы, “благие” цели… Все это лишь прикрытие, лишь оболочка, за которой скрывается жестокость и несправедливость.
К черту! К черту все! Ты – пешка, просто пешка в их “большой” игре, один из тех, кого используют ради победы – смирись, это твоя жизнь, Драко. Теперь это – твоя жизнь. Ничего не изменить, ты лишь впустую тратишь время.
Малфой нервно сглотнул, ускоряя шаг – до окраины Хогсмида еще неблизко, а Люциус должен прийти с минуты на минуту.
Холодный ветер продувал мантию и развевал волосы. Многочисленные деревья около озера казались огромными и пугающими. Луна играла с тенями, которые плясали, словно призраки.
Гермиона шла сзади, слева от тропинки. Не смотря на заглушающие чары, девушка старалась идти тихо, не издавая ни звука, не осмеливаясь даже дышать.
Ее сердце колотилось в унисон с сердцем Малфоя. Девушка, то и дело оглядывалась, опасаясь увидеть кого-то позади себя. Темнота навевала ужас, а каждый шорох казался грохотом.
Птицы пролетали над лесом, размахивая своими огромными крыльями. Какие-то непонятные зверьки пробегали прямо перед гриффиндоркой. За кромками деревьев виднелись разноцветные крыши домов, из труб которых шел черный дым.
Кое-где, еле-еле горели фонарики, освещая узкие дорожки. Двери в магазины были плотно закрыты, а вот из “Кабаньей головы”, как всегда, доносился шум, из окон лился яркий свет.
Обычно оживленные улицы пустовали. Только лишь старик с согнутой, кривой спиной, плотно натянувший черный капюшон, медленно полз в сторону разваливающейся, двухэтажной хижины, проваливаясь изношенными ботинками в снег.
Гермионе оставалось лишь благодарить погодку за то, что та утихомирилась.
С каждым шагом Малфой все больше уходил в себя, не замечая дороги. Он смотрел вперед пустым, не мигающим взглядом, чувствуя приближение неизбежного.
Смириться. Отключить эмоции. Раньше ведь всегда получалось, так ведь?
При одной только мысли, что через каких-то три минуты Драко увидит Люциуса, холодок пробегал по телу.
Отец был стимулом для слизеринца. Он не мог позволить себе слабости при нем, не мог позволить взять вверх эмоциям. А сейчас, оставаться холодным и бесчувственным казалось просто невыполнимой задачей. Потому что сегодня Малфой чувствовал себя, как никогда живым и сердце его переполнял страх.
Гермиона нервно сглотнула, доставая из внешнего кармана палочку. До Визжащей хижины оставалось пару метров.
– Сальвио гексиа, – прошептала девушка, на секунду остановившись, представляя, как ее окружает невидимый щит.
В первые в своей жизни Грейнджер была не уверена в заклинании. Гриффиндорке казалось, что она допустила ошибку, сделала что-то неправильно. Что ее план, возникший в голове спантанно, потерпит сокрушутельный провал.
Мерлин, Грейнджер собиралась обвести вокруг пальца самого Люциуса Малфоя!
Им обоим хотелось, чтобы эта дорога длилась бесконечно, чтобы время тянулось, как тогда, на дежурстве. Каждый шаг приближал Драко к отцу, а Гермиону – к смертельному врагу.
Вот он, стоит спиной, завернутый в черное одеяние, с гордо выпрямленной спиной. Неподвижный, словно статуя и суровый, как грозовое небо.
– Здравствуй, Драко, – протянул старший Малфой, разворачиваясь к слизеринцу.
Лицо его было непроницаемо, лишь в серых глазах виднелся болезненный блеск. Оба, и сын, и отец, были, как никогда, бледны и это уже нельзя было сослать на аристократическое происхождение. Они были уставшими, с залегшими темными кругами под глазами.
В лунном свете, Драко с его нездоровой худобой и поджатыми губами, выглядел не на много младше Люциуса, если не наоборот – старше. Только его осанка была, как всегда, ровной, словно струна. Ведь перед ним человек, который не потерпит беспомощности.
– Здравствуй, отец, – сказал слизеринец, и голос его прозвучал хрипло. Он тут же сделал вид, что прочищает горло.
– Ты ведь знаешь, зачем я позвал тебя сюда, – проговорил мужчина, положив руку на плечо сына. Парню казалось, что прежде, чем отец заговорил снова, прошла целая вечность. – Ему нужна грязнокровка, Драко. Ему нужна Грейнджер. Гермиона Грейнджер.
И мир его рухнул.
Комментарий к
Принимается критика в любой форме. Оставляйте, пожалуйста, комментарии.
========== Часть 15 ==========
Ноги подкашиваются, пропуская разряды электричества. Ток проходит по всему телу, разносясь по рукам, ударяя в голову и останавливаясь в нижней части туловища. Живот сжимало в тугой пучок, и девушке казалось, что ее сейчас стошнит. Неприятные позывы постоянно подступали к горлу, сопровождаясь единичными слезами.
Теребит подол юбки дрожащими пальцами, попутно раздирая ногу до крови. Маленькие капли стекают вниз, в черные туфли, пачкая их. Другой рукой оттягивает воротник – как можно дальше, лишь бы не удушиться от этой жары.
Делает один шаг и уже думает, как еще не упала. Вообще оставалось не понятным, откуда силы добрести до гостиной появились в девушке. Однако страх, пропитавший каждую часть ее мозга, подталкивал к невероятным действиям – таким, как, например, прийти в место, где сидел человек, что должен был убить ее.
Смотрит – долго, пронзительно. Поджимает горячие, почти обжигающие, губы. Еще сильнее схватывает приятную ткань пальцами. Тянет ее вниз по инерции, задевая молнией живот. Скрипучий звук сопровождается тихим стоном и легкой раной.
– Что?
Поднимает глаза на девушку, смотрит. Испытывающее, словно ожидая чего-то. Покрываясь красной краской – кровью, что заливала его лицо. Приливала густой жидкостью к голове. И смещала все мысли куда-то в сторону, заставляя лишь думать о боли.
– Что?
Скрипучий, ледяной голос проникает в ее сознание длинными, метровыми жгутами. Стягивая уши таким ужасным, хриплым звуком. Хочет вскрикнуть, но не может – ком застрял в горле. Сильно, будто собираясь задушить ее.
Стеклянный бокал из его руки пролетает около ее лица, чуть не задев. Проносясь мимо носа и вылупленных глаз. Девушка покачивается в сторону, пока в голове раздаются мысли о побеге. Не стоило ей приходить, но теперь уже ничего не изменить.
Ядовито-коричневая жидкость впивается в стену, хлещет по волосам и лицу. Вдох вырывает из груди, и новая слеза разрезает щеку. Большой осколок от бокала впивается в шею, глубоко и болезненно. Она издает тяжелый, протяжный всхлип, но даже не ощущает боль. Лишь смотрит в его серые глаза, которые застилала прозрачно-красная пелена.
Не дождавшись ответа на свой вопрос, парень поднимается на подкошенных ногах. Рубаха его кое-где порвана, штаны в одном месте заправлены, в другом – выбиваются. Волосы растрепаны, падают комьями на потное лицо, по которому стекала вода ручьями. В глазах не читалось ничего, кроме странного, не свойственного ему, страха. Даже перед этой маленькой, хрупкой грязнокровкой.
– Что это ты здесь забыла?
Медленные, злые нотки. В голосе чувствуется привкус алкоголя, выпитого парой минут назад.
Все считают, что спиртное помогает, заставляет погрузиться в некое забытье, однако все предрассудки – сплошная ложь. Ничему он не помогает, не заставляет. Лишь дурманящая жидкость проникает в голову, и ты чувствуешь, как крылья вырастают за спиной. И с их помощью ты готов совершить все, чего не смог бы сделать без них. Но все проблемы, злость, обида – остаются, сворачиваясь железной веревкой у твоей шеи.
Она бы ответила, знай что. Ответила бы, не будь ком в горле таким большим, давящим. Не душилась бы она невидимыми слезами, что застыли в глазах. Не задыхалась бы, не кричала в душе, не содрогалась всем телом. Не била бы Драко по лицу кулаками, не толкала на спину и не ударяла долго, больно и жестоко. Не кричала бы так горько, задушевно. Хотя снаружи просто стояла на дрожащих ногах. Лишь стояла из всего, что могла сделать.
– Что… ты… здесь… забыла?
Гнев вырывался из его рта, ядовитой плесенью располагаясь на стенах. Держась над маленькой головой девушкой, раскачиваясь в разные стороны.
Подходит. Слишком быстро, слишком напористо. Нависает тяжелой тенью над ее маленькой фигуркой, забивая в укромный угол. Пожирая серыми глазами, которые медленно становились красными. Уставшие и воспалённые, налитые кровью.
Херова грязнокровка.
Страх накатывал на него новыми волнами – сильными, долгими. С каждой секундой увеличивающимся, протяжными. Они накрывали его полностью, отгораживая от всего другого. Только страх, и ничего больше.
Отгораживали так же, как Драко Гермиону – высокой фигурой, стукнув кулаком по стене. Тихим визгом и маленькой слезой на подбородке.
Строгий, уверенный голос отца звучал в его голове: «Ты должен убить грязнокровку. Убить Гермиону».
Спасительная ниточка промелькнула в его мыслях – а что, если той «грязнокровкой по имени Гермиона» была не она? Не Грейнджер? Какая-нибудь другая Гермиона, учащаяся здесь? На каком-нибудь другом курсе, помладше? Или наоборот: старше?
И, едва схватившись за ниточку протянутой рукой, он отпустил ее, разочаровано выдохнув. Зло при этом рыкнув, как лев.
Отец сказал: «Гермиона Грейнджер». Назвал эту чертову, протоптанною грязью, фамилию.
Убить Гермиону Грейнджер.
Дышит тяжело, заглатывая воздух потоками. Не успевая правильно вздыхать, кашляет, давясь этим гребанным воздухом.
Новый оглушительный удар раздается около ее левого уха. Ресницы быстро моргают, и девушка от неожиданности даже подскакивает, врезавшись плечом в тяжелую руку.
Черт.
– Ты же знаешь… – его голос дрожит, мысли сбиваются. Ничего путного на ум не приходит, и он лишь сильнее злится. – Ты же слышала. Ты слышала. Слышала разговор?
Она молчит, смотрит на вздымающиеся вены. И понимает – он готов, готов убить. Прямо здесь, прямо сейчас. Той самой палочкой, что торчала из его кармана столь неаккуратно. И, в другой ситуации, она не обратила бы внимание на древко, но сейчас просто не смогла провести взгляд мимо.
Палочка была наготове, как и он сам.
Ужасный приступ паники ударил ей в голову железным молотом. Разбил остатки надежды, что поселилась в самом дальнем углу. Забилась, содрогаясь под, казалось, величественной фигурой Малфоя.
Осталось лишь неутолимое, как жажда, желание – жить.
– Нет…
Она сгибается всем телом, отягощённая болью в животе. Она тянет вниз, сдавливая все туловище, выворачивая органы наружу.
– Прошу тебя, нет…
Девушка произносит это тихо, еле слышно. Слабо доступно для ушей другого человека, однако он слышит, прекрасно, расчетливо. Словно эти предложения грохотом прозвучали в его голове, забивая туда гвозди.
Просит.
Она просит.
Рука быстро, повинуясь каким-то неоправданным действиям, опускается к ноге, ударяя ее. Выхватывает палочку, моментально.
– Нет…
Голос слегка подрагивает. Ее глаза непрерывно смотрят на черное древко, поднимающееся на уровень ее лица. Паника, которая до этого была сильная, уже душит горло, тяжелым кулаком бьет в живот. И Гермиона сгибается сильнее, крикнув при этом. Как утопающий, потеряв свою лодку посреди глубокого, бездонного океана.
Драко больно, почти до крови, впивается ногтями в ее кожу, подтягивая вверх. Зло смотрит, словно надеется, что она поймет – стой ровно. Если он убьет ее, то хочет, чтобы первая жертва смотрела прямо ему в глаза, своим умоляющим, наполненным страхом, взглядом.
Кричит на себя в голове. Какой же он кретин, что тянет так время! С каждой гребанной, убийственной для него, секундой решение о смертном грехе отменяется. Словно та решительность, с которой он пришел в гостиную, медленно испаряется с каждым вздохом грязнокровки. С каждым ее всхлипом, который уже сам по себе был просьбой.
Давай же, произноси эти два слова. Так просто, ты знаешь их с рождения.
Всего два слова.
Эта Грейнджер даже их не стоит по сравнению с твоей семьей.
Облик матери всплывает перед его глазами. Больная, с отекшим лицом, ласково смотрит на него. И во взгляде можно прочитать все – мольбу, страдания. Даже крик души о том, что Нарцисса хочет жить. Хочет продолжать жить рядом со своим мужем, Люциусом.
И для счастья матери всего лишь нужно убить эту дуру.
Эту тупую, блядотупую Грейнджер.
– Прошу… ты же не сможешь…
Пронизанный болью голос, обухом бьет его по голове. И образ матери исчезает из поля его зрения, растворяясь со всеми мыслями об убийстве. Словно этот жалкий писк был способен что-то изменить, поменять.
Хотя, поменять, наверное, нет. Но оттянуть время, сомневаться в будущем поступке, точно. Потому что одно только слово «прошу» проникало черным дымом в его сознание.
Твою мать!
Сделай же это, ради Нарциссы, ради нее. Сделай это, немедленно!
И он снова наставляет палочку. Слишком близко для простого заклинания, но слишком далеко для убийственного. Древко трясется, будто показывая степень уверенности хозяина – нулевая, она была нулевая.
– Прошу!..
Ни на что не надеется, просто инстинкты. Порывы к жизни, просьба. Если он не убьет ее, она сделает все, что угодно. Заплатит, как только ему вздумается.
Просто оставь в живых.
Но он не сделает этого, ни за что. Семья ему дороже, чем какая-то грязнокровка, к которой он и влюбленности не питал.
Все подобные мысли утраивались страхом в голове девушки, и она не могла ощущать ничего, кроме ужасного, бьющего по вискам, адреналина. Такого сильного, что голова кружилась, срывалась катушка. И одно желание – жить.
Слезы, одна за другой, катятся по щекам, огромными каплями попадая в рот. Смачивают пересохшие губы, больно протекая по горлу. Его все еще что-то стягивает, однако рвение к жизни заставит говорить и немого.
Древко – холодное, подрагивающее, медленно идет, плывет по воздуху. Останавливаясь около ее виска, словно даря последний шанс – ну же, скажи что-нибудь!
И она говорит. Сдавленно, хрипло. Уже не думая ни о чем, кроме прощения Малфоя. Кроме его чертововго прощения за все ее слова, за все взгляды.
– Прости меня, прости за все… Умоляю, я прошу тебя! Я прошу тебя, Драко, прошу!
И он снова убирает палочку в сторону, долгим, раскачивающимся движением. Показывая, как жизнь девушки висит на волоске – тонком, ужасно коротком. И этот самый волосок может оборваться в любой момент.
Не будь тяга к жизни столь сильной, Гермиона смогла бы понять, что следует просить у Драко, что угодно – лишь бы говорить, чтобы он слышал ее голос. Пропитанной действительным раскаянием, молитвой. Лишь бы только она тянула время, тем самым даря ему время на раздумья – а стоит ли это делать?
По правде говоря, он бы уже убил ее. Не посмотрев в эти карие глаза, как делают все великие волшебники, убивая своих жертв. Не глянув на опадающее, больше не наполненное жизнью тело. И только после секундной тишины понял бы, что сотворил, какой грех взял на душу. И упал бы на колени, сам уже моля о пощаде у Господа Бога. Вымаливая вернуть время назад, чтобы не сделать этого рокового шага – двинуться навстречу Пожирателям. Теперь по-настоящему сидя в их кругах почетным гостем. Принимая все задания Темного лорда, уже не дрожащей рукой убивая людей. Но каждый раз вспоминая опавшее тело на полу гостиной.
Вся жизнь мельком пробегает перед глазами Драко, и палочка выпадает из деревянных пальцев. Падает, грохотом отдаваясь в ушах каждого.
Не смог, нет.
Страдание, боль, угнетение – для него. Надежда, дрожь в руках, и усиленное сердцебиение – для нее.
На губах Гермионы: «Спасибо». Столько слов благодарности, но ни одно не вырывается из ее уст. Она лишь стоит, глотая свои соленые капли. Комья страха и ужаса, нахлынувших на нее.
А Драко падает на пол, сворачивается у стены. Плачет, громко, на всю гостиную. Громче, чем подверженная смерти девушка. Громче, чем кричали птицы за окном. Громче, чем грозовые тучи, в который раз за день сходившиеся над Хогвартсом.
Потерянный, убитый всего лишь ребенок. Кричит, орет. Он просит о помощи, которой никогда не получит. Помощи, которая и в самых добрых снах не снилась. Помощи, которую даже грязнокровка не подарит, не будет в силах.
Она молча стоит, смотря на содрогающуюся фигуру сквозь пелену слез. Страшно, ей просто страшно. И нет такой бури эмоций, как у Драко – обвинение отца за то, что оставил его одного. Кара на самого себя, что не смог убить грязнокровку. Мысли о том, что же сделает Темный Лорд за это. И, самая яркая из них, – что он еще все может вернуть. Можно убить Грейнджер.
Эта мысль в ее голове появляется на доли секунды позже, чем у него. Она приседает, чтобы схватить орудие убийства, однако он оказывается быстрее – и вот древко, его древко, снова у хозяина. И действия более неуверенные, шаги менее осознанные. Однако он наставляет концом палочки ее в лицо, словно тыкая ею.
Девушка оседает вниз, умирая внутри себя. Пожирающий страх при виде палочки, вызывает такой прилив ненависти к нему, страха, паники. Что руки дрожат, оставляя на полу длинные царапины. Что ноги заходятся в бешеном танце судорог. А в глазах читаются лишь одна мысль – жить.
Страх делает невероятную, безумную вещь с людьми – лишает рассудка. Девушка могла бы взять свою палочку, находившуюся в ее внутреннем кармане, и направить на Драко так же, как делал это он. И уже не быть такой же беззащитной, молящей о пощаде. Но она этого не делала, не могла пошевелить даже рукой.
Сильной ладонью он обвивает ее горло, прижимая к стене. Ударяя голову о холодную панель, чуть ли не оставляя на ней вмятину. С такой силой, злостью, ненавистью, что перед глазами у девушки появляются искры. Пущенные то ли от удара, то ли от гнева Малфоя.
– Ты же знаешь… Я же убью тебя, глазом моргнуть не успеешь.
И она верила. Никогда бы ранее, но сейчас – в приступах страха – она верила всему, каждому слову. И они становились еще более ужасными, чем казались в действительности.
Хотя, что может быть страшнее слова «убью»? «Убью тебя»?
Только, если это предложение относилось по отношению к кому-либо из твоей семьи. И именно сейчас, сидя у больничной койки своего мужа, мать Гермионы плакала горькими слезами. Потому что материнское сердце подсказывало неладное – что-то происходит с ее дочерью. И она была готова сорваться с места и лететь в Хогвартс, чтобы удостовериться, что с единственным ребенком все в порядке. Но не могла, просто не могла оставить мужа.
– Прошу… – жалобно, почти так же, как ее мать просила отца не умирать, просила Гермиона. – Прошу тебя…
И снова – этот чертов-ебанно-блядско-идиотский голос молотом бьет его по голове. Так сильно, что он отшатывается, но палочку, приставленную к виску, не убирает. Руку тоже. Все на своих местах. Она – у его ног, он – держит ее на волоске, приближающему ее к смерти.
Скажи уже эти ебанные два слова. Всего два ебанных слова.
«Авада Кедавра».
Фраза застывает на его губах, так и не срываясь с уст. Так и превращаясь в выдох, в маленький невидимый пар. И переносится в голову к Гермионе, которая уже одурманена приближением смерти, убийства. Своего собственного погребения.
Сделай, ради матери.
– Ты же не сможешь, Драко! Я же люблю тебя!
С этими словами поток слез, прежде кое-как державшихся в организме, вытекает. Течет по лицу, смывая грязь. Смывая надежду, страх, отчаяние. Поглатывая все в ее теле – беспомощном, жалким.
– Ты меня что?
Он слышал, прекрасно. Как и все те слова мольбы, хотя и делал вид, что она шепчет про себя.
Не мог поверить, замотал головой.
Грейнджер его что?
Любит?
Драко еще сильнее сжимает ее горло, со всей злостью, на которую способен. Потому что знает, чувствует – эти слова правда, чистая, почти кристальная. Пусть сказанная не в нужных обстоятельствах, но такая вымученная глотком последней надежды. И он разозлен, еще более, чем сложившейся ситуацией. Потому что ответных слов не может сказать, никогда. Только не по отношению к этой грязи, нет.
А палочка тем временем болезненно впивается в кожу, давя на нее, водя кругами. Словно проделывая семь кругов ада, просчитывая их в голове.
И, когда, кажется, что слова, прокрученные по сто раз, срываются вместе со вздохом, он замолкает. Замолкает на еще одном писке-просьбе. И не выдерживает.
Тяжелым обручем своей руки Драко поднимает девушку по стене вверх, еще сильнее вдавливая ее спину туда. Лопатки упираются во все не гладкости поверхности, ноги еле стоят на месте. Скорее, он держал Гермиону, чем она балансировала всем весом.
Висела на его руке, упиралась. Дрожала всем телом, и эта дрожь переходила к нему, отдаваясь холодом и мурашками по спине.
Не мог убить, не ее.
Он долго, словно опять чего-то ожидая, смотрит на нее. Может, ждет очередного «прости» или молящего взгляда, однако не получает ничего, кроме слез, что падают на его руку. Гермиона просто не могла бороться, просто устала.
Пелена слез не дает парню разглядеть глубину ее карих, пристальных глаз. И он злится, сверкая своими серыми. Злиться, пока вены сильнее вздуваются на его руке.
Мысль – мама, – и палочка опускается вниз. Но уже не падает – слишком сильно пальцы впились в нее, даже побелели. Теперь ни за что не отпустит древко, ни под каким предлогом. В нем была защита, сила и… и то, что могло напугать людей до потери пульса, как это сейчас происходило с Гермионой.
Теплая, дрожащая ладонь, не повинуясь хозяйке, медленно движется к лицу. Останавливается, дрогнув, но все же мягко ложится на его щеку. Бережно, с чувствами гладит из стороны в сторону.
– Я же люблю тебя, Драко.
Стон вырывается из груди, в который раз, но его уже перекрывают другие, чужие губы. Чужие для нас, родные для нее. Покрывают горячие, пересохшие Гермионовские, своими тонкими, жгучими.
Это не поцелуй, нет. Это похоже на укус вампира, который убивает жертву, что любил всю жизнь. Ему тяжело, но таким образом он прощается. И Драко простился бы, не будь таким трусом.
Соленые слезы проникали в их рты, смешиваясь со страстью, рвением к жизни и той несправедливостью, что бросили им на плечи в столь раннем возрасте.
Вторая рука прижимает девушку к себе, пока та держит в своей ладошке его лицо. И ни одной мысли, кроме как о продолжении, нет. Лишь бы только этот момент длился вечно, бесконечно.
Она подкашивается на ногах, однако Драко удерживает ее, прогибая в спине. И, не давая вздохнуть, продолжает целовать грязнокровку. Поглатывает ее своим ненастным ртом, впитывая ее запах носом. Приятный, уже родной.
«Убей ее, прямо сейчас».
Но не может, скрипя зубами. Черт его подрал бы, не может.
Страх продолжает истерически кричать в ее груди, отдаваясь болью. Горячим пламенем, что растекается по ее телу с бешеной скоростью. Однако она ничего не может поделать – ни остановить поцелуй, ни продолжить. Только Малфой был хозяином во всем, даже сейчас.
Пальцы нащупывают подол юбки, когда образ матери вновь появляется перед его глазами. И опять – она сидит, с болезненным лицом, красными глазами – и просто смотрит. Молящим взглядом, с просьбой на губах.
Разве жизнь матери не важнее тебе, чем жизнь какой-то Грейнджер?
Не просто «какой-то».
Отстраняется, больно оттянув ей губу. Но отталкивает к стене. Так, что спина больно врезается в холодную поверхность. Так, что ноги не выдерживают внезапного веса и подкашиваются. Схватившись за выступы, девушка еле держится, чтобы не упасть.
Гнев. Сильнейшая волна окатывает его с невероятной силой. С наивысшей стадией разъяренности, которую и сам Драко представить себе не мог.
Пульсирующий висок, прилив крови к голове и ужасные, безумные глаза.
Он позволил ей жить.
И за это он ненавидит себя. Больше, чем эту ебанную Грейнджер. Больше, чем этого Волан-де-Морта. Больше, чем что-либо на свете.
Бросает палочку в стену, угодив грязнокровке в лицо.
– Чтоб ты сдохла!
Уходит, кричит. И снова плачет, падает где-то. Теряется в пространстве и просто не понимает, что происходит. Одинокий, раненый зверь. Который отпустил единственную надежду на свою жизнь, подарив существования той.
– Чтоб ты сдохла!
Словно в бреду, повторяет эти слова. И нет нужды в том, чтобы она их слышала. Он говорит для себя, просит.
Драко знает, что не сможет убить ее, не сегодня. Да и вообще – никогда. И мысли о том, чтобы она умерла сама, как-то-вдруг-неожиданно переполняют его, поглощают.
И после отчаявшихся слов, приходит ненависть. К этому ебаному Страцкому. Ведь если бы не он – Гермиона была бы уже мертва. И тогда парню не пришлось бы убивать ее. Да и вообще – не надо было бы делать никакого выбора.
Хотя… о каком выборе идет речь? Ему приказали делать – значит, так и нужно поступить. И никаких других способов решения данной “проблемы” не приложили.
В его голове всплывает потребность, смешанная с ее бешеным, убивающим желанием жить.
Дверь за ним с оглушительным грохотом закрылась. Эхо разлетелось по помещению, вонзилось в уши Драко.
Мысли с оглушающий силой лезли в голову, лишая рассудка, лишая способности думать.
Было так больно, так блядски больно. И, казалось, что это – хуже смерти и самых изощренных пыток. Хуже, чем что-либо в этом мире.
Сейчас Драко думал, что конец – это спасение от выбора, который ему предстоит сделать. Который оставит неизгладимый след в его душе. Непоправимый след.
Хотелось умереть. Закрыть глаза и больше никогда не открывать, чтобы не чувствовать всего этого гребанного дерьма. Он – словно живой мертвец, которого что-то удерживает в этом чертовом мире.
Драко схватился за голову, чувствуя, как нескончаемый поток слез перекрывает кислород.
Это было чересчур для него. Чересчур много мыслей, которые сводили с ума. Которые высасывали из него силы, подобно Дементору.
Страх, боль, ненависть, отчаяние, слезы…
Они нависали над Малфоем, давили, душили, впиваясь своими когтистыми лапами в глотку.
Грейнджер…
Всего лишь чертова Гермиона Грейнджер. Она что, дороже его матери? Смерть Нарциссы это цена за его слабость, да?
Эта хренова гриффиндорка делает тебя слабым, мальчик.
Тут было нечего выбирать. Какая-то грязнокровка и его семья.
“Не какая-то грязнокровка, Малфой, а Гермиона,” – тут же исправил разум.
И от этого хотелось вопить во весь голос, чтобы достучаться до самого себя. Чтобы лишиться этих гребанных эмоций, которые поглотили его с ног до головы, которые мучительно убивали его, превращая в кого-то другого. В зверя, зараженного бешенством.
Мерлин, как же он жалел о том, что она не спрыгнула тогда, что не разомкнула свои чертовы пальцы, чтобы встретить верную смерть. Пусть лучше так, чем от его руки.
Он почувствовал внезапный прилив злости на Гермиону за то, что та жива, что разрушает его жизнь только одним своим существованием.
Драко смог бы пережить гибель Гермионы, найти в себе силы жить дальше. Да, с трудом, но Малфой справился бы. Но знать, что девушка умерла из-за него, что он осознанно сказал заклинание, наставив древко на гриффиндорку, было слишком трудным заданием для парня. Это рано или поздно сожгло бы Драко, уничтожило бы, оттянуло бы вниз, на самое, мать его, дно.
Грейнджер стояла перед ним – слабая, рыдающая, молящая о пощаде. С тем ужасом в глазах, который появляется у жертвы перед тем, как охотник нажмет на курок. Она смотрела прямо ему в глаза, верила, что Драко сможет, что он прикончит Гермиону и глазом не моргнув.
Слизеринцу и самому хотелось верить в это. Но он, блядь, слишком привязался к этой ебанной девчонке. Она была его проклятьем, его наказанием.
Он слишком увлекся, играя с Грейнджер. Даже не замечая, как физическое влечение переросло во что-то большее.
Ее слова все еще звучали в голове. Дрожащий, полный отчаяния голос: “Я же люблю тебя, Драко!”.
И в это было так трудно поверить. Поверить в то, что Гермиона сказала это.
Три слова.
Три слова, и их мир перевернулся с ног на голову. Она любила, а он – нет.
