Текст книги "My December (СИ)"
Автор книги: Nina16
сообщить о нарушении
Текущая страница: 46 (всего у книги 48 страниц)
Плевать, что он хотел сделать с ней. Потому что она больше не могла просто так уйти из этого помещения.
Она быстро разворачивается от места, где должен был быть выход, и бредет дальше. Касается носками пола, чтобы ее не услышал кто-либо. Однако все вокруг так грохотало, что, кажется, о ней и вовсе забыли.
Кажется. Потому что:
– Убейте девчонку!
Гермиона, будто над головой летали пули, припадает к земле, скрывая волосы руками.
Думай! Думай, что делать!
Но она не понимала – уходить или искать Драко?
И она вновь поднимается, чтобы помочь ему. Она не знала, нуждается ли он в ней, но упорно шла. Не имела понятия, как сможет повлиять на что-то без палочки, но трогала стену руками, чтобы скорее передвигаться, хоть как-то ориентируясь по месту.
Страх больше не парализовал ее, призывая к действиям. Однако каждый раз, когда страшные проклятия проносились около ее нее, она в ужасе вскрикивала, прижимаясь к стене.
Пожалуйста, Драко. Пожалуйста.
Но его не было.
Было что-то другое – ладонь наткнулась на длинное древко, наставленное на нее. Девушка моментально убирает руку, крича:
– Нет! Не надо!
И даже не видит человека, который направил на нее волшебную палочку.
– Грейнджер? – и хохот.
Беги!
Адреналин попадет в ее кровь, а страх подгоняет сзади. И она летит, еле различая впереди проход. Пробегая мимо чьего-то трупа, надеясь, что это кто-то из Пожираталей.
– Стой, сука! – кричит человек сзади, начиная нестись за ней.
Однако у него выходит это медленнее, потому что до этого его поразили заклинанием. Но он остервенело продолжал идти.
– Стой!
Но она не слышала. Она бежала. Она хотела спастись.
И тихо про себя шептала: “Драко”.
Пусть он появится и поможет. Пусть это будет он.
Туман начинал рассеиваться, и оставался один метр, чтобы достигнуть выхода. Совсем чуть-чуть. Давай же.
И снова нет.
– Гермиона! – оклик Драко заставил ее на мгновение остановиться.
А в следующую секунду какое-то заклинание врезается в ее тело.
Она падает на пол, не удержавшись на ногах. Резкая боль пронзила ее полностью, и девушка не могла раскрыть рот, чтобы вдохнуть воздух. Ее словно парализовало, и она судорожно глотала кислород. Цеплялась пальцами за ткань своего синего платья. И с ужасом заметила, как красное пятно появляется на нем.
К ней будто привязали камень, размером с булыжник. И он приковал ее к низу с такой силой, что она не могла и дрогнуть.
– Авада Кедавра! – орет кто-то так далеко в ее сознании, что девушка даже не понимает, кто это. – Долохов, тварь!
И он убил его. Убил эту суку, что тронула Грейнджер. Малфой со злостью смотрел на мертвое тело, пораженное проклятием.
Но сейчас его волновало другое – она.
А у нее во рту появляются сгустки крови, и она плюется ими, пытаясь хоть немного избавиться. Красная жидкость течет по губам, размазывается по лицу.
Она задохнется сейчас.
Драко, чуть ли не спотыкаясь, несется к ней, держа палочку вытянутой.
Давай, блять, быстрее.
Тебе нужно спасти ее. Нужно исправить глупую ошибку.
– Дра… – она проглатывает кровь, которая комом становится у нее в глотке. – Драко…
Девушка уже не могла думать о предательстве, трусости. Ей лишь нужно было, чтобы он унес ее отсюда куда-то, помог. Просто увидеть его, позвать.
В его сознание прокрадывался страшный образ: она, лежащая на полу, истекала кровью. Она плыла в этой красной луже, еле вздыхая. Приглушенно прося о помощи.
– Я здесь, Герм. О, Боже, я здесь.
Он падает около нее, судорожно поднимая запрокинутую голову девушки. Подхватывает на руки, в ужасе смотря на то, как синее платье становится алым. Бушующее море переставало быть им. По его рубашке стекают капли, капая и на штаны, оставляя позади маленькую линию.
Мерлин, Гермиона…
Давай, иди. Хватит смотреть.
Заставь себя идти. Ей нужна помощь.
Но он снова возвращается к хлеставшей крови и отвращено переводит взгляд вперед, куда нужно было двигаться.
– Мне так… мне больно… – она стонет, чувствуя, что в животе вдруг стало невероятно пусто. Будто все органы куда-то пропали.
Она умирала?
И он шел, не в силах оторваться от страшного зрелища. Она угасала у него на глазах, в его руках, утопая в платье. Он пытался заглянуть в ее глаза, однако ресницы ей казались слишком тяжелыми, и веки постоянно закрывались.
Она теряла жизнь. Будто ее спокойно провожали из мира.
Нет, черт побери! Нет!
Один поворот, и он спрячет ее от Пожираталей. Поможет, нанесет какое-нибудь заклинание, чтобы оставить эту красную реку.
– Герм, – он сажает ее около стены в другой комнате. – Герм, прошу! Держись.
Одной рукой он зажимает кровоточащую рану, а другой делает легкие шлепки по лицу, чтобы привести в сознание.
Но она отстраненно лежала, скатываясь все ниже, еле дыша ртом.
– Пло… хо… мне…
– Я здесь, я тут. Тише, тише, родная.
Но она будто не слышала и в бреду повторяла:
– Пло… хо…
Он взял ее лицо, чтобы голова не откидывалась назад. Перетянул легкое тело к себе на колени, как тогда, в ванной. Правда в тот раз он не чувствовал чужую кровь у себя на руках.
Нет, пожалуйста. Не покидай.
Блять, Гермиона! Не покидай, не оставляй меня!
И он трясет ее голову ладонями, которые были полностью алыми. Целует ее в губы, убирает волосы с лица. Тормошит, орет.
– Гермиона! Немедленно! Открывай глаза!
А ей до безумия страшно. Потому что веки такие тяжелые, и она вновь ничего не видит. Ничего не чувствует, кроме холода, который пробирался сквозь кожу.
– Дра…
Согрейте ее, накройте хоть чем-нибудь.
Она с выдохом распахивает глаза, но видит только темноту перед собой. А затем ресницы закрывают их обратно, в еще более страшную темень.
Мыслей не было, будто в голове опустело. Во всем теле стало слишком свободно, словно оттуда действительно что-то достали. Ей казалось, что это последние минуты, и ее уже забирают.
Наверное, так должно быть. Не бывает ничего просто так.
И ей было жутко не от той мысли, что, быть может, она медленно уходит из этого мира, а из-за того, что она ничего не видела. Снова. Будто слепая.
Ничего не чувствовала. Лишь легкое опустошение.
А он теребит ее, пытаясь разорвать платья в клочья. Чтобы иметь доступ к телу, чтобы оживить ее.
Вспоминай заклятия, останавливающие кровь. Вспоминай их, блять!
Но он не мог. Смотря на то, как последние силы уходили от нее, пропадали.
– Прошу! Сейчас же, Гермиона!
Но она не могла, полностью падая в омут. Зарываясь в нем, крича о помощи. Но ее не слышали. И она с головой погружалась в него.
В сознании пролетел образ маленькой девочки с густой копной волос, которая бежала на руки к маме. Обнимала ее, целовала и говорила, как любит.
Затем зеленый велосипед, что стоял на зеленой лужайке. И желтое платье, которое развивалось за бегущим ребенком.
Распределяющая шляпа, которую одевали одиннадцатилетней ученицы на голову. И старый голос: “Гриффиндор!”.
Страшное чудище, мрачный туалет, крики. И девочка, прячущаяся там, заливаясь слезами.
Рождество. Подарок Рону и Гарри, их смущенные улыбки. Веселые разговоры.
Ванная. Бегущая вода. И она, лежащая у Драко на руках, цепляясь за край воротника.
– Ты не оставишь меня?
– Нет.
И все.
Силы слишком быстро покинули ее. Голова отключилась, и все исчезло.
Тело опадает в его руках, а голова кренится в сторону. Руки разваливаются, а ноги безжизненно лежат на полу.
О, Боже, нет.
– Гермиона!
Он встряхивает ее, с ужасом глядя на маленькое тельце, которое полностью растворилось отсюда. Спокойно покинуло мир, не сказав ничего на прощание.
Но как же?..
Мерлин, как же все?
Его рука застывает на густых волосах, крепко держа их. Пальцы медленно передвигаются к ее лицу, касаются губ.
– Герми, прошу тебя.
Но она не отвечает. Не движется. Не дышит.
Гермиона?..
Он замирает. Будто его оглушили. Смотрит на туловище в своих руках и как-то отстраненно понимает, что они дрожат. Что везде течет кровь. Что он находится в своем доме.
Драко откладывает тело девушки в сторону и поднимается на ноги. Берет палочку с пола и идет обратно, откуда пришел. Поворот, по коридору прямо.
Странно. Он не слышит ни стука каблуков, ни собственного голоса, ни криков в доме.
Или все закончилось?
Он заходит по выломанной двери в большой зал. Туман полностью рассеялся, и теперь можно было отчетливо видеть погромы: сломанный камин, сожженный стол, переломанная другая дверь, разбросанные стулья. И повсюду, будто река вышла из берегов, текла алая жидкость. Она попадала под ноги, растекалась мимо лежавшей мебели и мертвых тел.
Несколько миротворцев сухо глянули на Драко, вытирая пот рукой. Они что-то говорили, но он не слышит и слова. Лишь хмурится, чтобы расслышать хоть что-нибудь. Однако бессмысленно – тишина, с которой он попал сюда, продолжала быть с ним, будто не хотела покидать.
Один из авроров устало и понимающе кивнул, с презрением глянув на парня, а затем его губы вновь пошевелились.
Драко провел взглядом по залу, рассматривая тела. Долохов, старший Нотт, кто-то из Министерства, Яксли, которого он сразу как-то и не заметил и…
Он остановился. Еще раз прошелся глазами по белому лицу мертвого человека. И понял, что не может стоять, куда-то заваливаясь.
Кто-то из авроров подхватил его, вновь крича кому-то. В ту же секунду подлетел другой человек, перенося за собой носилки. Его насильно усадили туда, пока он не мог оторвать взгляда от белых длинных волос, которые медленно перекрашивались в ужасный цвет, своего отца. Толкнули в плечо, и он завалился на твердую платформу.
Его куда-то несли по ступенькам, многочисленным коридорам, проходам и комнатам. Пока он не оказался на холодной улице, где мелко шел снег.
– Куда их несут? – его слуха коснулся чей-то неприятный голос.
– Девчонку и Малфоя? – аврор хмыкнул. – Хотят телепартироваться в клинику.
– Ты видел этот туман?
– Я-то не только видел, но еще и чувствовал. Он, зараза, ядовитый. У каждого свой эффект вызывает: у одного глаза перестают видеть, у другого кровь из ран хлещет, а у третьего отключается мозг, и он не соображает, что происходит вообще. Хоть убивай – ему будет все равно.
– Серьезно?
– Ага, – он кивнул на носилки, где мирно лежал Драко. – У этого, видимо, такая же фигня. Видал, как реагировал на трупак отца? Чуть пошатнулся в сторону, и все тебе.
– Да уж.
И глаза парня сомкнулись от усталости.
Комментарий к Часть 20
Дорогие читатели, хочу предупредить, что это глава является предпоследней в данном фанфике.
Приятного прочтения и хороших летних дней:)
Оставляйте, пожалуйста, комментарии – автору это важно.
========== Эпилог ==========
Эпилог, длинною в жизнь
1996
Тишина окутывала, приятным одеялом накрывая голову. Тишина обнимала, даря спокойствие. Тишина теплым воздухом проникала в тело, залезая в голову.
Тишина, она была везде.
Она стала уже чем-то родным, чем-то, что всегда было рядом. Кажется, так близко, что, только шевельни пальцами, она снова будет где-то поблизости.
Стоит только протянуть руку, и она вернется. Как к слепому, как к глухому.
Только попроси.
И она просила. Столько раз, что можно было бы запросто сбиться со счета.
И она сбивалась. Каждый раз, когда распахивала глаза. Каждый раз, когда видела эту пустоту, застывшую перед ее лицом.
Такую привычную, что не хотелось просыпаться. Не хотелось дальше существовать.
Потому что была только она – чертова пустота. Но с тишиной девушке удалось подружиться.
Это душащее опустошение давило на голову. Сдавливало изнутри. Заставляло просыпаться по сто раз за ночь и лежать в кровати днями без единой мысли.
Старая дыра, которая увеличивалась в ее теле, стала слишком большой. Такой, что можно было утонуть в ней целиком.
И она давно уже утонула.
Почти утонула.
Потому что один человек не давал ей этого сделать. Изо всех сил старался привести ее в чувства, ограничить от этого ревущего чувства внутри: одиночества.
Но она не нуждалась в этом. Ей было так привычно, так жизненно лежать в постеле и часами смотреть в большое окно невидящим взглядом.
Потому что…
…черт возьми, так было проще.
Так было в миллиард раз проще, чем если бы она стала думать. Стала бы осмысливать что-либо.
Но ведь когда-то придется это сделать. Когда ее выпишут из больничного крыла и отправят на занятия, которые начнутся после каникул.
Что тогда будет, она не знала. Лишь представляла, как, держа в руках порванное платье, цвета бушующего моря, идет по длинным коридорам. Которые будут бесконечными. Которые будут тянуться так долго, что она успеет обдумать все то, что и не хотелось бы.
Пройдут, наверное, сутки, когда она дойдет туда, куда не хотелось бы. Продиктует старый пароль, который отдаленно промелькнет в ее сознании. Зайдет в гостиную, где будет мирно гореть камин, где тепло охватит полностью.
И тогда, наверное, она впервые заплачет. Когда поток слез выльется из глаз, бурлящим океаном.
Просидит на диван не час и не два. А до тех пор, пока не зайдет Ленни и не скажет, что пора завтракать. Не отведет ее вниз, заботливо усаживая за стол. Не заставит есть одну ложку за другой.
И она будет пережевывать еду, не чувствуя вкуса. Не чувствуя абсолютно ничего.
И, наверное, Ленни будет что-то говорить ей. Но она, конечно же, не услышит и слова, потому что ноги будут нести туда, в их Башню. В его комнату, где, зарывшись в его простыни, станет вдыхать запах шоколада.
А пока – она всего лишь лежала в больничном крыле, завернувшись в теплое одеяло.
– Герм, я же знаю, ты слышишь меня. Герм, мы же договорились. Если ты не сделаешь то, что я говорю…
– Ты не прочитаешь мне его письмо, – стеклянный взгляд остановился на лице, которое стало противным за эту неделю.
– Правильно. Молодец. А теперь вставай.
Ленни заботливо наклонился, приподнимая подушку.
– Вставай, Гермиона.
Она, оперевшись о локти, привстала, облокотившись о заднюю часть кровати. Парень улыбнулся, доставая поднос, где стояла тарелка с кашей, яблоко и стакан воды.
– Это твой завтрак.
Она пробежалась глазами по еде и отрицательно покачала головой, когда он поставили все это ей на колени.
– Что? – устало спросил Ленни, кивнув.
– Это слишком много.
– Много? – громко воскликнул он. – Это меньше, чем может съесть трехлетний ребенок.
– Я не хочу.
Ее ладонь уперлась в поднос и отодвинула его в сторону. Она прикрыла глаза, склонив голову к бортику кровати.
Она снова хотела спать.
– Гермиона! – он дернул ее за плечо. – Не начинай! Здесь три ложки каши и одно яблоко!
– Мне все равно, – она ударила по его запястью, вновь прикрывая веки.
Сонливость посещала ее даже чаще, чем тишина, потому что последняя стала покидать ее.
Почему-то. Зачем-то.
И мешал этому Ленни, который чуть ли не сутки напролет сидел с ней, будто прикованный. Он даже остался здесь на каникулы, чтобы быть с ней.
А лучше бы уехал.
Тогда, может быть, она умерла от голода или тишины.
– Ты опять за свое? Мы договаривались, – зло.
Вздохнув, она устало смотрит на бледное лицо Ленни.
И не надоело ему сюсюкаться с ней?
Хотя он был находкой для Дамблдора и мадам Помфри, потому что он оставался единственным, кому удавалось впихивать в нее таблетки и кое-как кормить едой.
– Покажи мне его сначала.
– Что?
– Покажи письмо.
Он устало протер глаза, будто все это стоило ему невероятных усилий. На деле, так и было. Потому что это походило на общение с умственно отсталым, немым или глухим.
Она стала растением. Таким чахлым растением, которому вообще плевать на то, что творится вокруг. Оно, вроде бы, и растет, но так вяло, что хочется сорвать его, чтобы зацвело другое, красивое.
И она бы с радостью завяла насовсем, но ей попросту не давали этого сделать.
– Вот оно, – Ленни достал его из своей сумки, в которой носил разные вещи, вроде сменной одежды или личных принадлежностей.
Он даже спал здесь, на другой койке. Выходил только в Большой зал, чтобы поесть, а затем принести еду и ей. Иногда заходил в библиотеку, читал книги и нес ей их стопками.
И ни одна еще не не была ею открытой.
– Видишь? – он покрутил в пальцах небольших размеров листик. Развернул, тыкнув пальцем в надпись “Драко” и сразу же закрыл, когда ее глаза загорелись живым блеском.
– Вижу.
– Ешь. Сейчас же.
Она проследила за тем, как нить ее жизни складывают в темную сумку и с грустью посмотрела на стоящую перед ней еду.
– Ладно.
Подняла ложку, окунала в кашу. Поднесла ко рту, пережевала, проглотила. Еще раз, а затем – еще.
И хоть бы какое-то ощущение, кроме того, что жуешь пластилин.
– Письмо, – тонкая рука вытянулась вперед.
– Яблоко, – он протянул ей небольших размеров фрукт с красивым красным цветом. – Смотри, какое сочное.
А у нее уже почти распирало живот от тех ложек каши.
– Я наелась.
– Нет, – с силой положил яблоко в ее раскрытую ладонь, закрыв фрукт пальцами. – Ешь.
– Ладно.
Откусывает маленький кусок, проглатывает. Еще один, а потом – еще.
И снова – никаких ощущений, будто воздух скушала.
– Теперь ты дашь мне письмо? – девушка выкинула огрызок в урну.
– Теперь – да.
Легкая улыбка появилась на его усталом лице, будто он был очень горд с собой.
Да уж, заставить ее съесть хоть ложку – уже было достижением.
На самом деле, она стала настолько худой, что почти растворялась на месте. Когда она вставала, и из открытого окна дул сильный ветер, ее чуть ли не сносило на месте. Когда она поднимала тяжелую тарелку в руках, масса сил куда-то пропадала. Когда она не спала в промежутках трех часов, голову клонило вниз, и ее глаза сами по себе закрывались.
Она стала бледной, как смерть. И, наверное, такой же страшной.
Худые руки, торчащие кости, выпирающие коленки. Эти скулы и щеки, которые выворачивались в обратную сторону. Волосы, что неопрятно лежали на ее плечах грязным “сеном”.
Он протянул ей листик, и девушка выдернула его, с интересом раскрывая.
Кажется, что восстановить ее может хоть одно слово от него.
“Гермиона,
Привет. У меня все хорошо. Живем, правда, в каких-то трущобах. Не могу писать, где я, ты же знаешь. Скажу только, что это очень далеко от Англии. Даже дальше, чем я думал. Но нас не найдут.
Твоя рана зажила? Дамблдор что-то придумал с твоей защитой? Ты на каникулы домой поехала?
Напиши ответное письмо в ближайшую неделю, потому что мы будем переселяться в разные места. Отправь послание через ту же сову.
Драко”
Тяжелый вздох вырывается у нее из груди. Тонкие руки прижимают письмо к груди.
Это был его почерк, его слова. Это было то, что он держал в руках. И она готова была расцеловать каждую букву, потому что она была написана им.
И, черт, так ужасно захотелось заплакать, закричать. Наорать на это чертово письмо, потому что это все, что она могла, – держать в руках хренов лист, пробегаясь глазами по строчкам.
– Я, наверное, оставлю тебя, – Ленни тоскливо посмотрел на то, как девушка сидит на кровати, прижимая письмо, с закрытыми глазами.
– Дай мне перо и пергамент.
– Ты ответишь ему прямо сейчас?
– Да, прямо сейчас.
Он вздохнул, доставая из рюкзака большой конверт с листом внутри, собственное перо и чернильницу.
Она коротко кивнула головой.
– Спасибо.
Она взяла с тумбочки книгу, к которой не прикоснулась за всю неделю, положила на колени. С верху – чистый лист. Окунула кисть в чернильницу и застыла над пустым пергаментом.
Зажила ли ее рана? Зажила. Ей пришлось неделю лежать в главной больнице Англии, а затем ее отправили на реабилитацию в Хогвартс, в больничное крыло мадам Помфри.
Со второго января она, как и остальные ученики, начинала Второй семестр, сидя со всеми в классе.
Придумал ли Дамблдор что-то с ее защитой? Да, пожалуй, придумал. Это начиналось тем, что, пока она находится в школе, никто ее не тронет, и заканчивалось тем, что, когда начнутся летние каникулы, он найдет выход.
Поехала ли она на каникулы домой? Ответ был очевиден – нет.
Что ж, если бы она написала именно так, как ее ответы прокрутились в голове, наверное, такое письмо можно было бы и отправить. Однако у нее просто рука не поворачивались сделать это.
Потому что все было так…
…так, черт возьми, ужасно плохо, что все не имело никакого отношения. Хотелось заорать: “МНЕ УЖАСНО! И НИЧЕГО НЕ ПОМОЖЕТ”.
Но, кажется, для такого крика ей не хватит сил.
Она уперлась взглядом в пустой лист, будто хотела проделать там дыру. Если бы она только могла перенести на пергамент все свои мысли и чувства, он бы покрылся черным цветом, порвался и превратился в мелкие кусочки.
Потому что в животе у нее умирали те чертовы бабочки.
“У меня все хорошо”
Это было чудно. Если Драко хорошо, то это, по крайней мере, лучше, чем если бы все было по-другому.
Только вот она не понимала, как ему может быть хорошо без нее? Там, далеко от родного города, страны?
После той ночи в Мэноре, которую она, кажется, запомнила на всю жизнь, Драко доставили в одну больницу с ней. Но буквально через час там появился Дамблдор вместе с Нарциссой и потребовал, чтобы те немедленно уезжали из страны. Однако им пришлось два дня просидеть в городе, потому что Малфоев оправдывали. Когда суд, скрипнув зубами, объявил их невиновными, они тут же скрылись в неизвестном направлении, о чем-то договорившись с Дамблдором. Как говорилось, они собирались вернуться обратно только тогда, когда Волан-де-Морт погибнет, а всех Пожирателей посадят в Азкабан, потому что их считали предателями, и было небезопасно оставаться в Англии. Нарцисса решила, что они будут каждую неделю переселяться в другой город или страну, жить в деревнях или скрываться в маленьких поселениях.
И Гермиона все это прекрасно понимала. Да и сама знала, что вытолкнула бы Драко, потому что его жизнь важнее всего. Но…
…но ей было слишком тяжело остаться одной. Она даже представить себе не могла, что будет так трудно.
Так крышечносяще трудно. Так убийственно-невыносимо.
А прошло всего две недели.
Она уже давно простила его за то, что он привел ее в Мэнор. Почти забыла еще там, когда бежала из треклятого зала, пытаясь найти его. Когда глаза застилали слезы, и она на ощупь брела куда-то, чтобы отыскать его. Когда заклятия проносились над ее головой оглушительным грохотом.
Но то, что разрывало сердце, было намного глубже.
Она не увидела его в последний раз, когда их чемоданы были на скорую руку собраны, и Малфои покинули страну.
Она действительно не увидела его.
Даже не попрощалась.
Черт.
И ей казалось, что это сносило голову каждый раз, когда она пыталась вспомнить его лицо. Прорисовать в своем сознании его глаза. Прочувствовать его запах.
Бледная кожа. Серые глаза, длинные светлые ресницы. Маленькие родинки. Платиновые волосы. Его вкус на коже.
Все было слишком далеко и недоступно до нее.
Потому что, протянув руку, она не дотрагивалась до его тела. Наклонив голову, не клала ее на его плечо. Пустив слезу, не чувствовала сильные руки у себя на талии.
Его не было. Как и ее целиком. Ее полностью.
1998
Снег застилал улицы красивым одеялом. Ноги ступали по тропинке, и громкий хруст раздавался снизу. На домах висели гирлянды, остролисты, стояли зеленые елки во дворах. Магазины светились, а вывески зазывали скупиться перед великим праздником.
И она тоже приобщилась к всеобщей радости в преддверии Рождества. Закупила кучу подарков родственникам, друзьям и даже побаловала себя новогодней покупкой. Не понятно почему, но ей присмотрелась желтая пижама с Санта-Клаусами на груди. По крайней мере, Ленни оценил.
Он, как раз, сейчас сидел и смеялся над милыми рисунками, держа в руках приятную ткань.
– Это действительно мило. Особенно для тебя, – он улыбнулся широкой улыбкой, откладывая покупку в сторону.
Почти широкой улыбкой. Потому что она давно перестала быть таковой.
Сейчас она стала вымученной, неестественной. Настолько, что можно было точно понять, что человек болен какой-то болезнью.
– Что значит “особенно для тебя”? – она усмехнулась, сложив пижаму в пакет. Села на стул около кровати Ленни.
– Кажется, это первое Рождество, когда ты ожила и купила что-либо, после того, как… – он запнулся, виновато посмотрев на нее.
…Драко уехал.
И до сих пор не вернулся.
– Ну, да. Не могу до сих пор поверить, что все закончилось.
Хотя в ночных кошмарах все только начиналось.
Побеги, убийства, вечный страх. Их, с Гарри и Роном, розыск. Смерть Дамблдора, постоянные ужасные новости.
Все это было так долго, что она и не надеялась выйти из этого ада живой. Однако война, которая длилась около года, пришла к концу, когда светлая магия убила Темного волшебника. Когда, наконец, она могла выйти на улицу, не скрываясь ни от кого. Когда могла делать то, что хочет, и жить так, как хочет.
Хотя, последняя фраза вряд ли подходила под ее жизненное описание последние семь месяцев после конца войны.
Потому что жить, как бы ей хотелось, не получалось.
– Это было трудное время для всех нас, – он положил руку на ее худые пальцы и несколько раз погладил. – Но мы пережили. И, знаешь, что остается нам сейчас?
– Что? – улыбнулась она.
– Жить. И радоваться тому, что все плохое позади.
Она несколько раз кивнула головой, соглашаясь.
Жить – слово, которое она проклинала еще два года назад, ходя по школе, мрачнее тучи. Потому что первый период, когда уехал Драко, казалось, прожить радостно невозможно.
Быть в их Башне, сидеть в их гостиной, спать в его комнате.
Все это мраком висело над ней, каждый раз сгущаясь. И, казалось, что выбраться оттуда нельзя.
Никак. Никогда.
– Ты принесла мне книгу?
– Да, конечно, – она несколько раз моргнула глазами, смахивая появившиеся слезы от воспоминаний, и достала из сумки красивую книгу в золотой обертке.
– Тогда я готов слушать, – рука слетела с ее, и парень опустился вниз, принимая лежачие положение. Он закрыл глаза, под которыми образовались черные синяки, и вздохнул.
Она читала ему уже четвертый месяц подряд. Это могло быть что угодно: начиная от истории, закачивая красивыми стихами, которые терзают душу.
Она читала ему каждую субботу, потому что он нуждался в этом. Ленни до невозможности любил поэзию, но его болезнь стала слишком быстро побеждать организм, и…
…и он был даже не в состоянии раскрыть книгу и прочитать то, что в ней написано. Потому что приступы случались слишком часто, и ему приходилось по несколько часов приходить после них в себя.
Она даже несколько раз видела, как это происходит.
Вначале он судорожно вдыхал воздух, хватаясь за край кровати дрожащими руками. Затем его глаза наливались кровью, и ярость была видна в них. А потом случалось что-то непонятное: он рушил мебель, бил ногами по тумбочкам, стучал кулаками по кровати, пытался выбить окно. Кричал, психовал. Садился в угол комнаты и рыдал, а затем начинал истерически смеяться. Он рвал на себе одежду и пытался убить сам себя, душа, ударяясь головой об стену или же стараясь больнее вбить что-то острое в висок.
Когда лекари прибегали, чтобы привязать его, он приходил в еще большее бешенство. И мог пройти не один час, чтобы он успокоился, закрыл глаза и заснул на некоторое время. А когда просыпался, становилось еще хуже.
Ленни называл это “что-то, что сидит внутри меня. Что-то, что в сто раз сильнее меня и всех вас”. Эта и была страшная болезнь, которая съедала его. До такой степени, что прошлого человека и не осталось.
Но он старался. Так старался вернуться к прежнему себя, что лекари не понимали, как болезнь не убила его до сих пор. Потому что это было невозможно – то, насколько сильно Ленни хотел жить. То, насколько мужественно он боролся за то, чтобы стать тем, кем он является на самом деле.
И в такие минуты Гермиона понимала, что он самый сильный человек, которого она когда-либо встречала. И становилось до тошноты стыдно за свое поведение, когда уехал Драко.
Она не могла отойти несколько месяцев, не понимая, как можно существовать без него. Того, кто ей был нужен. Того, кто писал ей раз в тридцать дней, потому что так было нужно. Того, кто ни разу так и не сказал ей “Я тебя люблю”.
А она так любила. Безумно, полностью утопая в этом чувстве. И, казалось, с каждой минутой ее любовь нарастала и нарастала. Хотя, уже не было куда.
Мира без него не было. Было что-то призрачное, что-то еле доступное для нее. Что-то слишком тяжелое без его присутствия рядом.
И это терзало ее каждую секунду, хотя она прожила без него два года.
И все равно:
Ложась в постель, в ее мыслях был он. Просыпаясь рано утром, под рассвет солнца, был он. Идя на работу в Министерстве, был он. Сидя за многочисленными бумаги за офисном столом, был он. Прогуливаясь в красивом парке, был он.
Везде был он.
Хотя его, на самом деле, и не было. Был лишь недосягаемый образ, который ни на мгновение не покидал ее.
– Ну? – Ленни с нетерпением посмотрел на нее.
– А… да… – она взяла книгу в руки, открывая на первой страницы. – Есть такой писатель в обычном мире, Иосиф Бродский. Я прочту тебе его стихотворение, – горькая улыбка коснулась ее лица, когда парень с интересом приготовился слушать, – называется “Одиночество”.
Она прокашлялась и приготовилась к чтению.
– Когда теряет равновесие
твоё сознание усталое…
…– Если у тебя нет времени на меня, то я больше не стану забирать его.
– Для тебя оно всегда есть у меня.
– Когда ступеньки этой лестницы
уходят из под ног,
как палуба…
…– Не прикасайся ко мне.
– Иди сюда.
– Когда плюёт на человечество
твоё ночное одиночество…
…– Герм…
– Гермиона.
– Не трогай меня.
– Извини.
– Ты можешь размышлять о вечности
и сомневаться в непорочности…
…– Мне так страшно.
– Знаю.
– Идей, гипотез, восприятия
произведения искусства…
…– Отойди…
– Извини меня.
– Уйди.
– Пожалуйста.
– И – кстати – самого зачатия
Мадонной сына Иисуса…
…– Тебе же нравится это. Ты же хочешь меня.
– Драко, нет.
– Ты хочешь.
– Что?
– Ты хочешь меня, Грейнджер. Признай это.
– Но лучше поклоняться данности
с глубокими её могилами…
…– Драко?..
– Ты изумительна.
– Правда?
– Правда.
– Которые потом,
за давностью,
покажутся такими милыми…
…– Я же люблю тебя, Драко!
– Ты меня что?
Она замолчала, чувствуя, как слезы бегут по ее щекам. Любимый стих мамы всплыл в голове, как напоминание о чем-то старом, о детстве. Когда она читала ей эти самые стихи перед сном, поглаживая голову дочки.
“Я дважды пробуждался этой ночью
и брел к окну, и фонари в окне,
обрывок фразы, сказанной во сне,
сводя на нет, подобно многоточью,
не приносили утешенья мне”
2000
– Я думал, что любовь погасла навсегда,
Что в сердце злых страстей умолкнул глас мятежный,
Что дружбы наконец отрадная звезда
Страдальца довела до пристани надежной.
Я мнил покоиться близ верных берегов,
Уж издали смотреть, указывать рукою
На парус бедственный пловцов,
Носимых яростной грозою.
Снова стихи, уже выученные на память. Снова суббота, обведенная в календаре красным кругом. Снова она, все такая же грустная.
Ледяной ветер терзал, больно ударяясь в спину. Она сидела, чуть ли не скрутившись пополам, натягивая воротник от свитера на горло. Зимнее пальто больше не согревало. И становилось как-то слишком холодно.
