Текст книги "My December (СИ)"
Автор книги: Nina16
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 48 страниц)
– Ты охуел, Страцкий? Что ты делал с ней?
Драко впил свои когти ему под кожу. Ленни, который стоял уже на полусогнутых ногах, почти висел на куртке, за которую держал его парень.
Вздох вырвался у него из груди. Кровь хлестала во все стороны, заливая ладони и лицо Малфоя.
– Говори! Сейчас же! Или я убью тебя, клянусь! – наклонившись к его уху, прокричал Драко.
Когтевранец хотел что-то сказать, однако не мог – бормотание и кровь со слюной вылетали из его рта, но Малфой ничего не мог расслышать.
Еще раз – тяжелый удар человека об дерево, и тот падает на землю. Однако его снова подхватывают, пытаясь вернуть к жизни. И повторяют вопросы снова и снова, будто даря последний шанс.
– Сама… она сама… – одними губами сказал Ленни.
Он уже не соображал, не думал. Хотел одного – чтобы его поскорее отпустили, разрешили лечь на землю. Он не видел ничего, кроме красной жидкости, стекающей с правой брови, и рассерженный, убийственный взгляд противника.
Вся та дурь, с которой пришел Страцкий, потерялась. Он готов был просить прощения, стать на колени, лишь бы его отпустили поскорее. Лишь бы этот нескончаемый гнев Малфоя окончился. Однако не мог – не было сил.
– Что? Она? Что она, блядь?
Драко не может успокоиться, пока не услышит ответ. Вразумительный, честный.
Сказать, что он был зол, – это ничего не сказать. Ярость почти ожогами выступала на его горящей коже. На руках, что держали Ленни так сильно, что еще не понятно, как тот оставался в сознании.
– Что она?.. ЧТО ОНА, БЛЯДЬ?
Гермиона упала на землю.
Страх, усталость.
Слезы вновь полились из ее полузакрытых глаз. Тело продолжало дрожать, как в конвульсиях. И все, что она могла видеть – это черные, идеально почищенные, туфли.
В голове у Драко проносилось: “Я люблю тебя!”. И хотелось закричать: “Она любит меня, урод!”.
Ленни замотал головой в ответ и получил то, что желал – его наконец выпустили, пнув ногой напоследок. Когтевранец даже не смог закричать от боли, лишь сжал глаза, перед которыми уже сверкали искры. Он был не в состоянии даже шевельнуть любой частью тела, которая жгла, горела. Пожирала его невероятной болью изнутри. Наверное, кости сломаны или что-либо вывихнуто.
– Съебывай отсюда, Страцкий! Съебывай, пока я не убил тебя!
Драко весь покраснел, чувствуя, как бешено колотится сердце.
Он посмел прикоснуться к ней. Этот ублюдок посмел прикоснуться к Гермионе, он сделал ей больно. Если бы она тут не находилась, Малфой бы уже прикончил этого гребанного Ленни.
Нахера эта дура пошла с ним одна? Она еще не поняла, что белая овечка оказалась волком?!
А если бы Драко не было в совятне, если бы никто не остановил Страцкого? Она, блядь, хоть понимала, что могло произойти?
Малфой зло глянул на Гермиону, которая молча лежала на холодной земле. Мокрое лицо без единой эмоции смотрело куда-то прямо, безжизненно. Холодный воздух хлестал по голой коже. Разорванная рубашка поддавалась порывами воздуха, оголяя грудь.
– Твою мать…
Парень, стукнув кулаком о кору дерева, быстрым шагом подошел к Гермионе. Проматерившись про себя, взял на руки худое, еле ощутимое тело. И пошел. Куда-то в замок, куда-то в их гостиную. Думая о том, что мало наказал этого уебка. Что мало отомстил за Грейнджер.
За его Грейнджер.
Комментарий к
Принимается критика в любой форме. Оставляйте, пожалуйста, комментарии.
========== Часть 16 ==========
Он чувствовал ее тело, плотно прижатое к нему. Казалось, Гермиона не жива, и кожа девушки холодная, словно лед. Но грудь ее часто вздымалась, принимая кислород.
Пальцы крепко вцепились в плечо парня, и гриффиндорка дрожала то ли от холода, то ли от пережитого. И Малфою казалось, попытайся сам Волан-Де-Морт разглядеть в глазах старосты хоть что-нибудь, кроме пустоты, – это будет тщетно.
Ему захотелось вырвать себе сердце голыми руками лишь при одной мысли, что, когда все случится, Гермиона не станет прежней. Ничего не выражающий взгляд будет устремлен куда-то в небеса в последней молитве, конечности будут обмякшими и ледяными, а лицо – синим и неестественным.
Это было таким даром – находиться рядом с Гермионой, знать, что она жива…
Пока что. Гриффиндорка была полностью в его власти – стоит лишь дернуть за ниточку, и все закончится. Но он этого не хотел – ни сейчас, ни когда-либо еще.
Ложась в постель, Малфой не желал просыпаться. Ведь в след за пробуждением приходило понимание того, что время на исходе. И оно тебе не подвластно, чтобы ты не сделал, какое бы влияние не имел, никому не сбежать. Ни Гермионе, ни Драко.
И она такая беспомощная, такая по-детски невинная, охватившая своими тонкими ручками его спину, находила в Малфое свое спасение. Мерлин, эта девушка находила спасение в своем убийце.
Драко было интересно, неужели Грейнджер не боится? Не боится засыпать в соседней комнате, дышать с ним одним воздухом, прикасаться к нему… Ведь одно движение, и девушка мертва. Или же Гермиона поняла, что от смерти не уйти? Что, рано или поздно, кто-нибудь из пожирателей убьет ее.?Но разве быть убитой человеком, которого любишь – достойная смерть?
Любишь, любишь, любишь…
И это слово казалось чем-то нереальным. И, как бы Малфою не хотелось в это верить, глаза говорили за свою обладательницу. То ,как она рассматривала его исподтишка, закусывая губу; то, как сильно дрожал ее голос, и часто билось сердце, когда девушка находилась рядом с парнем; то, как она не знала, что сказать, боясь взболтнуть лишнего…
Но Малфой не позволял себе испытывать это ни к кому, кроме своей семьи. Какой же смысл в любви, если она несет только разрушение? К чему хорошему она приводит? К боли, слезам, самоубийствам?
Единственным способом избежать это – было запретить себе чувствовать вообще. Потому что любовь делает тебя слабым и уязвимым, она дает возможность могущественным людям сломать тебя пополам с диким хрустом.
Драко бережно положил Гермиону на шершавую поверхность дивана. И, не смотря на то, что тот был небольшим, тельце девушки казалось совсем крохотным, словно она была маленькой десятилетней девочкой, которая нуждалась в защите.
Он тяжело вздохнул, глядя на то, как тряслись плечи гриффиндорки, как были насуплены ее брови и мутны глаза. И на секунду Драко захотелось остаться, вновь обнять ее и сказать, что этот ублюдок больше не прикоснется к ней никогда. Что она в безопасности с ним. Но тогда Малфой кинет жестокую ложь в лицо им обоим.
Она не в безопасности. Не с ним.
И, возможно, будь он ее парнем, то все было бы намного проще. Малфой бы сел рядом, поглаживая девушку, пытаясь облегчить ее состояние. Говорил утешающие слова и обещал, что никогда не оставит ее одну. Но все гораздо сложнее, и, чем больше времени он проводит с ней, тем больнее делает им обоим.
Драко казалось, что ему отрезали руки, да и ноги заодно. Он не мог сделать абсолютно ничего… Ни убить, ни покалечить. Любить ее он тоже не мог.
Так что же оставалось делать? Сидеть и ждать?
Чего? Того момента, когда Темный Лорд перережет всех Малфоев, словно паршивых собак?
Так какого черта Драко думает о том, как успокоить грязнокровку? Да он, блядь, убить ее должен, а не в “заботливого” мальчика играть.
Слизеринец тряхнул головой, поджав губы. Надо уходить, и, чем дальше от Грейнджер, тем лучше, иначе – можно смертельно обжечься.
Развернулся, сжав кулаки так, что костяшки на пальцах побелели, перебарывая желание оглянуться в ее сторону. Каждый шаг был размеренным и медленным. Серые глаза бегали из стороны в сторону, не останавливаясь ни на одном предмете подолгу. Ступеньки, ведущие к его комнате ,были все ближе и ближе – словно что-то неминуемое. Любое движение отдавалось болью во всем теле, и в следующий момент Драко пожалел, что не ушел раньше.
– За что? – прозвучал голос девушки, похожий на жалостный писк – голос, полный отчаяния и боли.
Сердце пропустило удар, а ноги приросли к земле. Тысячи будоражащих мурашек пробежали под кожей, и что-то в душе не давало Драко сделать шаг вперед.
Гермиона нуждалась в нем прямо сейчас, а он вновь хотел бросить, как и десятки раз прежде. Но раньше Малфой не знал, что девушка любит его, раньше он не понимал, какого это – искренне волноваться за кого-то.
Что мешает остаться? Гордость? А разве она тут уместна?
Им обоим ни до этого – не время для проявления характера. Кому будет легче от того, что Драко оставит гриффиндорку одну?
Его отцу? Волан-Де-Морту? Ему самому?
Смешно.
Ничего не изменить, и одна минута с Грейнджер ни на что не повлияет. Но ты поможешь ей, поможешь перед тем, как убить. Перед тем, как сделать смертельный рывок, вонзив свои острые клыки в ее хрупкую, ничем незащищенную шею, высасывая из девушки жизнь, подобно Дементору.
Она действительно не заслужила такой судьбы. Не заслужила таких мудаков рядом с собой, не заслужила тех бед, которые произошли с ее семьей… Но справедливости в этом мире так ничтожно мало, что едва ли хватит на одну человеческую жизнь.
Это будет нечестно – пригласить Гермиону в свои объятия, а затем исподтишка задушить голыми руками. Но разве Малфои когда-то играли по правилам? Они их нарушали лишь тогда, когда им выгодно. А какая выгода в том, чтобы бросить ее? Тогда будет легче решиться на убийство?
Не обманывай себя, Малфой, уже слишком поздно.
– За что мне все это? Почему все пользуются мной, словно я пластмассовая вещь, а не человек? – прошептала гриффиндорка, обращаясь скорее к себе, а не к Драко.
И, к удивлению для самого парня, слизеринец подошел ближе к Гермионе, опустив взгляд.
Ему было жаль ее. Жаль до слез, до удушающей боли в животе.
Но девушка ничего не заметила, продолжая тихо всхлипывать, вцепившись пальцами в подушку. Она чувствовала себя никому не нужной грязью. Так всегда называл ее Малфой – грязь. Пустая, беспомощная идиотка.
Не смогла уберечь ни себя, ни своих родных. Гриффиндорка сломала жизнь родителям раз и навсегда, разрушила то маленькое счастье, которое у них было. Безжалостно раздавила, превращая в пыль.
А ее саму ломали люди. Каждый день причиняя все больше и больше страданий, пролезая в самую душу, расцарапывая сердце когтями до крови, нанося новые раны. И, казалось, куда хуже? Куда больней? Но было хуже, было больней.
Жизнь не назовешь жизнью, если за тобой по пятам следует чувство вины. Оно тянет тебя все глубже и глубже, заставляя забывать о том, кем ты являешься на самом деле, заставляя кричать до хрипоты от осознания своих ошибок.
И страх… он повсюду. Его так много, слишком много.
– Я не могу так больше… Каждую секунду я чувствую себя виноватой, Драко, – еле слышно, почти беззвучно, но слишком громко для него. – Не могу, понимаешь?
Минуту в гостиной стояла такая тишина, что, казалось, было слышно, как за деревянными окнами ложатся на землю снежинки со звонким хрустом, словно осколки хрусталя. Было слышно, как завывает ветер, и как какое-то существо, похожее на собаку, бежит по белоснежному, скрипучему снегу, воя куда-то ввысь.
– Почему меня должен убить тот, кого я люблю? – еще тише, почти на выдохе. И жгучие слезы текут по щекам, не принося облегчения. Кожа горит, а дышать становится все труднее, будто бы кто-то сжимает легкие, желая задушить Гермиону.
Осознание так же ошеломило Драко, как ослепительный удар молнии, а околдовало ещё сильней и неумолимей. Она вновь сказала это чертово слово, она снова дала ему пощечину одним лишь своим “люблю”.
Грейнджер знала, что не услышит ответа, не услышит утешительных слов, не почувствует его крепких объятий. У Гермионы даже не было сил поднять глаза на него – не было сил ни на что. Она прекрасно знала, что увидит – холод, удивление и, возможно, проблеск жалости, но Малфой не даст ей того, в чем она нуждается. И проблема в том, что никто никогда не сможет дать это ей, кроме него.
Драко совершено не знал, что сказать, слов просто не было, только лишь ужас. Гермиона не должна его любить, он не тот человек, совсем не тот… Грейнджер умрет из-за него, из-за него умрут ее близкие, а она любит. И она никогда не услышит ответных слов. Никогда. Девушка погибнет, так и не узнав, что чувствует слизеринец.
Она знала это, когда отвечала на поцелуи, когда прибегала к нему ночью, когда ложилась с ним в одну постель, когда не отводила взгляда от океана его серых глаз. Знала, но не могла заставить себя оторваться от него. И сейчас не может.
Иногда Грейнджер задумывалась о том, насколько проще ей было бы с Роном или Гарри. Как бы они ходили по Хогсмиду, крепко держась за руку, кушая огромные леденцы из “Сладкого королевства”, и смеялись бы, вспоминая былые времена. Но это было бы слишком просто, слишком правильно.
Драко вздрогнул от звука открывающейся двери. В проеме виднелось очертание Блейза. Слегка уставший, в идеально выглаженной рубашке и дорогих джинсах, Забини удивлено поглядывал в сторону Гермионы.
В глазах Малфоя закипела злость – обычно люди под таким взглядом сжимаются до размеров теннисного мячика и предпочитают не высовываться, но Блейз спокойно смотрел на бывшего друга, сложив руки на груди. И было между ними то, чего никогда не было прежде – холода и отдаленности.
Драко перегородил собой девушку, будто бы закрывая ее от назойливых глаз Забини. Он смотрел на парня так, будто бы он покушался на его собственность, будто бы он хотел отобрать что-то бесценное. Никто не имел права смотреть на нее такую – это была их общая проблема, не предназначенная для чужаков, а сейчас мулат для Малфоя был врагом.
– Что ты здесь делаешь? – прошипел Драко, заставив Блейза закатить глаза.
– Нужно поговорить, – сказал слизеринец с нотками раздражения в голосе.
Малфой не знал, стоит ли ему идти за Забини – ведь сейчас они были, мягко говоря, не в самых теплых отношениях. Но, с другой стороны, Драко вовсе не хотелось отвечать что-то на вопрос, заданный Грейнджер.
Нехотя, Малфой неспешно направился в сторону выхода, высоко подняв голову. Он специально двигался медленно, растягивая каждое движение. Мерлин, как же хотелось насолить “другу”, вывести его из себя, да так, чтобы он орал от злости. Чтобы его гребано-спокойные глаза горели от ярости.
Воздуха катастрофически не хватало, и эта, казалось бы, большая гостиная была слишком маленькой для них троих. Чувства переполняли Драко, а голова начинала ходить ходуном то ли от духоты, то ли от злости. Он схватился за металлическую ручку, демонстративно резко дернув за нее. Блейз громко выдохнул, пробурчав себе под нос парочку отборных слов.
Они остановились друг перед другом. Малфою казалось, что перед ним стоит не тот человек, которого он знал всю жизнь. Все было, блядь, не так.
Не так, как он помнил. И от этого хотелось наброситься на кого-то, разбив костяшки пальцев в мясо. Вроде, все так же, как и год назад, но чувствуется по-другому. Он сам чувствует себя по-другому.
– Я жду, – выплюнул Драко, делая вид, что присутствие Блейза весьма его утомляет. Но сейчас он каждой клеточкой ощущал то пустое место в сердце, где раньше находился слизеринец. Да он вообще был, сука, пустым, как пробка. Абсолютно, убийственно пустым.
Тело дрожало от напряжения, мышцы лица словно окаменели, а серые глаза были презрительно сощурены.
– Ты вел себя, как мудак сегодня утром.
Да, блядь, как мудак! И что теперь? Извиниться? Станцевать чечетку?
– Сочту за комплимент, – протянул Драко, накинув на себя кривую улыбочку.
Он совершенно не жалел о том, что произошло. Ему надо было выплюнуть весь накопившийся яд. Забини сам виноват, пусть теперь получает.
– Черт… – простонал Блейз, качая головой. – Как же ты достал!
– Тогда зачем ты пришел? – холодно спросил Драко, недовольный таким вольным провидением слизеринца. В Малфое жили затаенные обиды, которые только и ждали своего часа, а сейчас они вырвались на свободу, падая тяжелыми глыбами на Блейза.
Почему он не был с ним, когда это было нужно?! Почему он, мать твою, носился везде с Паркинсон, совершено забыв о своем лучшем друге?
Почему, Забини? Почему, блин? Ты все, черт возьми, разрушил.
– Я все понимаю, но, Драко, ты не имеешь права разговаривать так со мной. Ты прекрасно знаешь, что у меня есть девушка. И ее имя Астория, а не Пэнси. Показать, как пишется, или сам разберешься? – сказал парень, и в его голосе прозвучали яростные нотки, еле различимые, но все же прозвучали.
Ах, так вот что он хотел спросить?
Малфой знал, что личная жизнь Блейза совершено его не касается, не теперь. И ему было плевать на то, что у него с Паркинсон, да хоть с гипогрифом! Просто… Черт, он был так зол на слизеринца, так чертовски зол! И эта обида, поселившаяся где-то в груди, не давала покоя. И Драко хотелось орать, оскорблять, выкидывать саркастические шуточки – лишь бы стало легче. За все эти дни ему было не с кем поговорить. Надо было просто банально выговориться, но он молчал. И это молчание откликалось сумасшедшей бурей эмоций в груди, сводило с ума, заставляло говорить совершено неуместные вещи не тем людям. И он, черт возьми, ничего не мог сделать.
– Мне плевать, Блейз, честно. И своих проблем хватает, – равнодушно, холодно, но глаза говорят о другом. И Блейз это видит, видит такую блядскибесконечную боль в его взгляде, такую глубокую, почти осязаемую. Он было открыл рот, чтобы сказать то, о чем может вскоре пожалеть, но замирает на полуслове.
Взгляд Забини опустился на плотно сжатые кулаки Драко – ссадины на костяшках, затем выше – порванная рубашка. Малфой никогда не ходит в порванной одежде.
– Почему Гермиона плачет? – и этот вопрос прозвучал на удивление так отчетливо, так громко, что губы слизеринца скривились.
Почему она плачет, Блейз? Ох, если бы была только лишь одна причина…
– Страцкий заебал, – слова его прозвучали, как глухой рык, голова налилась кровью, а глаза помутнели. – Эта идиотка пошла с ним на “прогулочку”. И, если бы не я, то закончилась бы она летально. Гребанный урод.
Сполз по стене, обхватив голову руками, чувствуя, какой бешеный ритм отплясывает сердце. И зачем он говорит это парню, стоящему напротив? Зачем? Они же больше не друзья…
Но только Блейз, блядь, поймет. Только Блейз – никто больше. Между ними была связь, доверие, которое не могло разрушить даже время.
– Что, хрупкое сердце грязнокровки не выдержало? – приглушенный смешок и надменная улыбка у Блейза, животный гнев и убийственный взгляд у Драко. Он смотрел на сокурсника так, как смотрят на смертельного врага или на того, кого искренне ненавидишь. То, что произошло с Грейнджер – не шутки, черт возьми!
И улыбка тут же слезла с лица слизеринца, уступая место удивлению. Он смотрел на Драко, вылупив глаза, осознавая то, чего не видел раньше. И эти чертовы слова срываются с губ, прежде чем прокручиваются на языке:
– Ты ее любишь?
Словно острое лезвие в сердце, словно душа ушла в пятки с оглушительным грохотом.
Любишь ли ты, Малфой? Любишь ли ты грязнокровку?
Нервно сглотнул, отводя взгляд. Этот вопрос мучает его самого уже который день. И всегда один и тот же аргумент – нельзя, не грязнокровку. Но он, твою мать, не имел понятия ,что с ним творится! Потому что между ними явно что-то было, что-то, чего другим никогда не понять. А Малфою нельзя это чувствовать, он не имеет права.
Тогда какого? Какого он теряет голову каждый раз, целуя Грейнджер? Забывается в ее, таких блядски родных, руках, в мягких отзывчивых губах, в тепле, исходящем от девушки. Забывает, твою мать, обо всем.
И ссылаться на физическое влечение было крайне глупо, потому что Малфою было важна она сама, а не то, что у нее под юбкой. Было страшно осознавать, что впервые за столько лет ему не плевать на какую-то очередную девчонку, и она не очередная, нет… И ладно бы любая студентка Хогвартса вызвала бы это в Драко, но нет, надо было знаменитой заучке Грейнджер влезть в его жизнь.
И судьба решила поглумиться над ними обоими, выкинуть злую шутку, которая в конечном итоге погубит кого-то из них. Он ненавидел Гермиону просто за то, что та существовала. Он уже был согласен убить любого, но не гриффиндорку. И разве это поменяло бы что-то? Разве он не был бы убийцей?
Да, был бы, но это, блядь, она. И Малфой был слишком слаб для того, чтобы отнять у старосты жизнь – он был слишком слаб даже для того, чтобы ударить ее.
Любовь? Нет.
Почему? Потому что так быть не должно, не с ней.
Стереотипы? Возможно.
– Не знаю, Блейз, не знаю… Я так устал, так блядски устал, – голос звучит вымученно, бесцветно, будто бы перед брюнетом сидит не Малфой, а какой-то сопляк. И Драко хочется убить себя за это, ударить со всей дури о стенку! Он просто ничтожество сейчас. Просто потерянный мальчишка, у которого не осталось сил.
Руки безвольно опускаются, оголяя поврежденный участок кожи всего на несколько секунд, но этого достаточно, чтобы увидел Блейз. Глухой вздох, и слизеринцу кажется, что сердце перестало биться. Темные глаза лихорадочно блестят, в ужасе глядя на Драко.
Понимание приходит сразу, навалившись на плечи Забини тяжеленным грузом. Садится рядом, пытаясь унять дрожь в руках. Не знает, что сказать, как поступить.
– Я должен убить ее, Блейз. Должен, но не могу, не Грейнджер, – голос натянутый, словно струна, слеза предательски катится по щеке. Он тут же отворачивается, судорожно вдыхая воздух.
Он виноват, так виноват перед Малфоем… Нельзя было оставлять его одного со всем этим, нельзя было отстраняться от него в такой трудный момент. И это была еще одна гребанная ошибка, черт возьми! Все это время Забини злился на Драко, хотя на деле виноват он сам.
С детства у них был свой принцип – когда кому-то плохо, другой не имел права сидеть в стороне. Парни могли ссорится, обижаться, но своих правил не нарушали никогда… до этого года. И оба не знали, можно ли заполнить эту огромную трещину между ними, но каждый нуждался в своем друге, в своем брате.
– Прости, – всего одно короткое слово, но что оно значит для них обоих. Словно камень, все это время давивший на сердце, испарился.
Мимолетное удивление проскальзывает в серых глазах Драко. Закусывает щеку, чтобы не улыбнуться. Еще вчера Малфою казалось, что они с Блейзом враги на века, что он никогда не простит. Но сейчас парню было плевать – все, чего хотелось слизеринцу – это крепко обнять друга и не отпускать.
И это было так по-детски наивно, так глупо, как будто им снова двенадцать лет, и все так просто забыть. Но не сейчас, будучи Пожирателем смерти, будучи человеком, которому предстоит стать убийцей невинных людей.
И, честно говоря, Малфою казалось, что он упустил тот единственный шанс, который у него был. Если бы… если бы тогда, еще в первый день, слизеринец смог побороть человеческие эмоции, которые вспыхнули внутри его такого черствого сердца, то Гермиона, скорее всего, была бы уже мертва.
Но она была той, без которой Драко просто не мог. Словно гриффиндорка невиданный миру наркотик, от зависимости которого невозможно избавиться. Который таким сладостным ядом растворялся внутри, который уничтожал тебя прежнего —на всегда и безвозвратно.
И в каком-то плане он был счастлив, что не прикончил Грейнджер тогда – он был рад и зол. Ведь она так бесцеремонно влезла в его жизнь и принесла ту нежность и ласку, которую он не знал прежде. Слизеринец не хотел терять человека, по-настоящему любившего его.
И Драко не понимал – как? После всей той боли, которую он причинил девушке, после тех оскорблений и унижений, что гриффиндорка перенесла…
И теперь, рыдая в темноте их гостиной, Гермиона ждала своей смерти, смерти от его руки. Неизбежной, неминуемой и такой несправедливой.
– Нам пора, Драко, – произнес Блейз с бесконечной печалью в голосе. Его лицо было, как никогда, серьезно, карие глаза с пониманием смотрели на друга. Без жалости, как бы посмотрел другой, а с теплотой и грустью, которая словно летала в воздухе, и, казалось, они делили одни эмоции на двоих.
Малфой кивнул, с трудом поднимаясь с холодного кафеля. Усталость пронизывала каждую часть сознания и тела, спина отдавалась ноющей болью. Но это был все еще он. С этими платиновыми, не смотря ни на что идеально-лежащими волосами, темно-серыми миндальными глазами, цвета бушующего океана, и кривоватой улыбкой на белоснежном лице без единого изъяна.
Забини встал следом, кивнув по направлению к коридорам. Они шли медленно, не издавая ни звука – лишь удары подошвы лаковых туфель разносились эхом по замку.
Странное спокойствие окутало парня, будто бы ничего не происходило еще пару минут назад, будто бы они с Блейзом были все теми же мальчишками, не знавшими жизни. Не беззаботной, богатой и изысканной, где, неправильно подобранная домовиками рубашка, казалась сущим кошмаров, а настоящей, не знающей пощады.
Чем ближе слизеринцы подходили к Большому залу, тем шумнее и теснее становилось. Студенты сновали вдоль коридоров. Группа девчонок, лет четырнадцати, воодушевленно обсуждала планы на каникулы. На их смазливых личиках играла приторная улыбка, а короткие юбки едва прикрывали бедра.
Драко, поморщившись, отвернулся. С одной стороны, ему хотелось вырвать от подобной картины, а с другой, парень завидовал всем этим детям, да так, что желудок болезненно сжимался. У них впереди было то, что никогда не будет у него – детство.
Зайдя в помещение, Малфой сбавил темп. Он нервно сглотнул, смотря на Забини. Парень не знал, как отреагирует зеленый факультет на перемирие – естественно особой радости от них ожидать не стоило, не после того, что Драко наговорил.
Подойдя к столу, парни сели на свое привычное место. Пэнси насупила брови и поджала губы, вопросительно смотря на Забини, Астория выдохнула, возмущенно фыркнув, ну а Теодор едва сдерживался, чтобы не бросить Малфою на голову тягучие конфеты в форме червяков.
Казалось, что все, сидящие за столом, презирают Драко – ну, за исключением таких идиотов, как Крэбб и Гойл. Тем, по-видимому было плевать – им было все равно, кому подтирать задницу.
Злая, как черт, и красная, как помидор, Паркинсон перешептывалась с Асторией, бросая в своего бывшего “недопарня” ненавистные взгляды. Он был готов поклясться, что словосочетание “напыщенный урод”она произнесла нарочно громко.
Драко же было все равно. Он сделал глоток обжигающего, горького горячего шоколада (который до боли напоминал ему запах Гермионы), развернувшись в сторону когтеврана. Сердце забилось чаще, а руки, сжимавшие чашку, побелели. Желваки заплясали на покрасневшем лице, а темные глаза, наполненные яростью, уничтожающе смотрели на Стацкого. Дорогого стоило не сорваться с места и не проебашить ублюдка еще разок, желательно раза в два сильнее. Шатен перешептывался со своей шлюхой-сестричкой, как ни в чем не бывало. Он, сука, залечил все свои ссадины и раны, которые заслужено получил.
Малфой же его, блядь, убьет нахуй.
Заметив состояний друга, Забини наиграно кашлянул, бросив предупреждающий взгляд. Да плевать, блядь! Как Ленни мог заявиться сюда после того, что натворил? Урод мерзопакостный!
– Эй, Блейз, – напряженно протянул Теодор, покосившись на Драко. – Надо поговорить.
– Говори, или тебе что-то мешает? – ответил мулат, дав понять, что Драко вновь часть их команды.
– Да, Забини. Он мешает, – прошипел Нотт, ударив по столу, да так, что, заполненные до верху стаканы с соком, едва не опрокинулись.
Драко накинул на лицо презрительную гримасу, сложив руки на груди. У него не было ни сил, ни желания тратить время на эту “девочку”.
– Либо ты перестаешь выебываться, Тед, и говоришь все при Драко, либо вали к чертовой матери, – сказал Блейз холодно и отчетливо, будто разговаривал с эльфом, а не с волшебником.
– Твою мать! Малфой, как заноза в заднице! – выплюнул Нотт, сверкнув глазами. Но все остальные оставили его фразочки без внимания, заинтересовано смотря на Драко. А вот Пэнси, казалось, не устанет испепелять его взглядом. Но ему было плевать на всех, кроме Блейза. Пусть засунут свое “всем нужное” мнение в одно место.
Подперев рукой подбородок, блондин взглянул на высокую девушку, направляющуюся к ним. На ней было надета блузка с открытыми рукавами и что-то короткое черное ( юбкой назвать это было сложно)
– Боже… – простонал Крэбб. – Почему она не на слизерине?
Малфой закатил глаза – Мария уже начала откровенно надоедать. Безусловно, она была потрясающе красивой, но такой непростительно доступной, что становилось тошно. Эти длиннющие накаченные ножки, большая грудь, роскошные светло-русые локоны, огромные по-кошачьи посаженные глаза. Да, переспать с ней разок он был не прочь, как в прочим и девяносто процентов, если не все сто, парней в школе, но не больше, нет.
Стремительной походкой, громко стуча каблуками, девушка подходила к зеленому столу. На ее лице играла фальшивая, как думал сам Драко, улыбка.
– Привет, Пэнс, мальчики, – пролепетала она, присаживаясь между Забини и Паркинсон.
Юбка ее задралась еще выше, почти показывая кружевное белье. Драко облизнул губы и с трудом отвел взгляд, выругавшись про себя.
Зачем так одеваться? Ее что, окружают сутенеры? Дура, ей-Богу.
– Мерлин, я влюблена в твой свитер! – пропищала она, глядя на шатенку, которая смущено кивнула, улыбнувшись краешком губ.
Пэнси что-то возбуждено шептала Марии на ушко, то и дело хихикая. Но блондинке было по боку – она не отводила взгляда от брата, который сидел прямо напротив.
Он обеспокоено посмотрел по сторонам, еле заметно кивнув. Лицо его было бледным и усталым, одними губами он произнес: “удачи”. Мария без труда разобрала его слова – еще с детства они умели читать друг друга по губам. Иногда девушке казалось, что она знает Ленни лучше, чем он сам.
Достав из маленькой сумочки флакон с розовой жидкостью и, плотно сжав его в руке, блондинка “случайно” опрокинула что-то на столе, отвлекая внимание сокурсников.
Мимолетно, одним лишь движением, Мария подлила зелье в кружку, стоявшую рядом – оно тут же растворилось в жидкости.
Часть салата оказалась прямо на Блейзе – тот прошипел что-то непонятное, состоявшее из нескольких матов.
– Боже, мне так жаль! – фальшиво-извиняющемся голосом пропела когтевранка, привстав из-за стола.
– Та ничего, ты же случайно! – промычал Крэбб, хлопая глазами, словно корова.
– Ладно уже… – недовольно пробурчал Забини, прошептав заклятие.
Сделав пару глотков, Малфой почувствовал приятный жар, растекающийся по всему телу. Все вокруг казалось странным и далеким, словно за пеленой тумана.
Мария стояла спиной к нему. Ничего не прикрывающая ткань, показывала упругие ягодицы.
Мерлин, что она, блядь, делает?
Драко закусил губу, чтобы не простонать. Какое же у Финч охуительно-шикарное тело. Малфой тряхнул головой, заставив себя не смотреть на нее – она ведь сестра этого урода, только вот еще более тупая. Но такая, блядь, красивая! Черт бы подрал эту Марию, ли он сам ее подерет!
