Текст книги "My December (СИ)"
Автор книги: Nina16
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 48 страниц)
Хочет потянуться, чтобы убрать волосы с лица, но останавливается – Драко, нет. Не сейчас.
– Слишком странно это.
– Подробнее?
Она прямо-таки чувствует, как кровь приливает к голове. Стыдом охватывая все ее сознание.
Ну и как она должна заявить этому человеку, что подозревает его в шпионстве? Причем не просто за кем-то, а за ее “популярной” персоной.
И, главное, зачем? Чтобы услышать трехчасовой смех? Чтобы новые “супер” шуточки появились в репертуаре Малфоя?
– То, что ты оказался именно там.
– К чему ты клонишь?
Он, конечно, знал, что у Грейнджер с головой не все в порядке, но не настолько же. Потому что вся эта комедия походила на что-то странное.
Да какая вообще разница, как он там и зачем оказался? Ведь важно то, что он спас ее.
Она набирается смелости и спрашивает, закрыв глаза:
– Ты следил за мной?
И надеется, что сказала слишком тихо. Так, что он не расслышал бы. И тогда Гермиона бы придумала что-либо другое. Что-либо, только не эту фразу.
Но, как можно было догадаться, он расслышал. И даже посмеялся – жутко бодрящим смехом.
– Крыша совсем поехала, Грейнджер? Делать мне больше нехер!
Ждет ее ответа. Но не получает.
Тягостное молчание повисает в комнате, пока новая вспышка молнии и грохот не раздается в гостиной. Ругательством про себя у него, и аханьем у нее.
– Между прочим, – скептически начинает он, – если бы я не спас тебя, он бы уже с тобой…
У девушки расширяются глаза, и крик вырывается быстрее, чем он заканчивает фразу:
– Закрой рот!
Кровь уже бьет по вискам, а сердце учащается в биение.
Чертов Малфой.
– А что, я не прав?
Она не отвечает. Конечно, он, блин, прав. Потому что, не прийди туда Драко, Гермиона сейчас была бы…
Да неизвестно, где она была бы. Но одно ясно точно – находилась бы девушка не в лучшем состоянии, точно.
– И где мое “спасибо”?
Она издает смешок и чувствует, как длинные пальцы сжимают ткань на ее теле – жестко, сильно. Мурашки пробегают по коже, заставляя девушку поежиться.
Какой же он…
Какой, Грейнджер?
Красивый, сильный, в каком-то плане храбрый?
Пусть и так. Но этому самовлюбленному типу она не собиралась говорить все эти приторно-сладкие мысли.
– Спасибо? За что?
Он уже открывает рот, чтобы назвать свой геройский поступок, но девушка выдыхает:
– Напомню: в один чудный день Ленни спас меня от тебя.
И ощущает – холод по всему телу. И страх, создаваемый этими громкими каплями, ударяющимися об оконную раму.
Лучше бы она этого не говорила.
Однако Драко ведет себя крайне сдержано, что очень несвойственно.
– Неправда.
– И почему это? – она даже вздыхает от облегчения. Кажется, прокатило.
– Ты сама этого хотела.
Тихий стон вырывается из ее уст, заглушенный грохотом за стенами школы.
Она что? Сама этого хотела?
От возмущения девушка теряется и не знает, что и ответить. Однако навязчивая мысль в ее голове появляется – может быть, он прав? И Гермиона думала о поцелуе, его руках и взгляде в тот день, когда Драко выпил и стал трогать ее?
– Чего этого?
Правильнее всего – делаешь вид, что и не смылишь, о чем идет речь, а человеку осточертеет объяснить, что именно он имел ввиду.
Ну, нормальным людям. Не таким, как Малфой.
– Не будь монашкой, Грейнджер. Хотела секса со мной.
– Нет! – выкрикивает девушка.
И уже ругает себя.
И почему она такая дура? Чем больше будет показывать свой стыд и легкую ярость, тем сильнее это будет забавлять его. Ведь проявление чувств заставляет человека думать, что ты – неравнодушен к данной ситуации.
– Не ври, Грейнджер. Покраснела небось уже.
Он усмехается.
Какая врунишка.
– И не собиралась врать тебе, Малфой.
– М-м-м. Почему-то в другую ночь, дня через три, тебя ничего не смущало.
Она закусывает губу. Тянется рукой вниз, чтобы поправить школьную юбку, которую не сняла, и задевает пальцы Драко. На мгновение застывает, переставая слышать стук своего сердца, а затем – мгновенно, стремительно – убирает ее, сделав вид, что ничего не произошло. Но про себя покрывает всеми “хорошими” словами, на которые только была способна Грейнджер.
– Ты не был пьян тогда! – отругав себя, она решает продолжить. – И действительно хотел близости.
– А если бы и тогда не был пьян, ты бы согласилась?..
– Нет!
Его забавляет это. Стук сердца в ее груди, мурашки по коже, внезапно вздрагивающие тело. Случайное прикосновение. Он почти слышал ее мысли в голове – корящие девушку за все это необработанное поведение. Она же была открытой книгой. Хочешь – читай, прям сейчас можешь взять с полочки. И он брал, вычитывая каждую страницу. И пусть ему что-то не нравилось в тексте, он не останавливался ни на секунду.
Почему?
Потому что каждая книга должна быть прочтенной до конца.
Нравится тебе это или нет.
– Ага, конечно. Пару дней изменили твое мировозрение. Ветреная ты, Грейнджер.
– Конечно, – передергивает она. – Кто еще здесь ветреный!
– Что? – впервые за эту ночь грубо, как-то отстраненно. И девушка замирает, распахнув глаза.
Вот черт…
– Ну, я хотела сказать, что…
– Ну?
– Это касается Пэнси.
Она замолкает. Ждет реакции.
– Ну?
Вот черт…
Будто ожидает разрешения на то, чтобы продолжить дальше.
– Чем Пэнси лучше меня?
И не понимает, как отважилась на этот вопрос. Да и к чему он, черт возьми?
Хочется услышать – лучше? Тем, что она чистокровная, красивая, богатая, умная? И еще сто причин, почему она – самая желаемая девушка в школе? И да – почему же она лучше?
Пф-ф.
Улыбка появляется на его лице.
Вот как.
Пэнси. Вот, кто ее действительно волнует.
Паркинсон.
Нашла, блядь, проблему.
– Тебя это задевает?
Конечно, ее это задевает. Еще как.
– Абсолютно нет, – противореча сама себе, отзывается она.
– Поэтому спросила просто так?
– Просто так, – закатив глаза, буркнула девушка.
Они снова помолчали, прежде чем Драко, не ожидая от себя, спрашивает:
– Ты шляешься за этим Ленни, бегаешь за ним везде.
Вернее, говорит. Уверенно, не ожидая удовлетворительного ответа. Прокручивая в голове те моменты, когда видел их вместе. Ее – худую, маленькую, еще умеющую улыбаться – и его – высокого, спортивного, с такой же улыбкой.
Херов уебок. Еще ответит за свое поведение.
– А ты что, преследуешь меня?
На самом деле, даже гордость Гермионы заскреблась внутри.
Ни за кем она не бегает. Никогда не делала этого и не будет. Еще чего!
– Я очень наблюдательный.
– Не замечала ранее. А насчет Страцкого… нет, за ним я не бегаю.
– А что это было в первые дни?
Да что он пристал с этим Ленни? Шило в одном месте покоя не дает?
Хотя где-то внутри Гермиона чуть ли не прыгала от того, что крылья постепенно вырастали за ее спиной.
Драко спрашивает, интересуется. Быть может, где-то и ревнует. И скрыть это совершенно не может.
Или не хочет, неважно. Главное, что эти чувства есть у него. И они сдвинулись с мертвой точки безразличия и ненависти.
Может быть.
– Не было ничего!
И зачем она только оправдывается? Непонятно.
– Ну конечно.
– Если мы были у него в гостиной, то это ничего не значит, – рассудительным тоном продолжает девушка.
– А потом вы поцеловались?
– Нет же! Я не ты, чтобы со всеми подряд.
Ток проходит по его руке, и Драко вздрагивает. Почти убирает ее от тела девушки, однако в последний момент оставляет.
Что? “Не ты, чтобы совсем подряд”?
Как хорошо мы заговорили. Ишь! Смелость так и прет.
– Тебя не смущает, что всего пару часов назад я был не с тобой?
Знает, что может причинить боль. Знает, что на самом деле не хотел Марию, но говорит.
Поджарить атмосферу? Да она и без того накаленная – выясняют отношения, ищут зацепки, чтобы обвинить другого в чем-то. Как будто уже были обязаны другому в вечной верности.
– Смущает.
Картина, где он прижимается к этой потаскухе, внезапно появилась в ее воображении.
Сразу же поняла, что Финч – дура дурой, которая еще и проблем принесет. Что, собственно, и случилось.
– И поэтому убери свою руку от меня!
– Ой, – фыркает и даже не думает сдвинуться с места.
Естественно.
– Ты ведь хотел ее?
Замирает. Чувствует его дыхание на своей шеи и вздыхает.
Ради Мерлина, не сейчас!
Закрывает глаза, сдавленно дышит. Сжимает руки в кулаках.
Терпение, спокойствие.
Ага, да. Посмешите еще разок.
– Нет.
Облегчение падает на худые плечи.
Нет, не хотел ее.
Но приходит что-то другое, тяжелое. Отягощенное правдой – если бы не хотел, не было бы Марии в тот вечер здесь.
– И что же за бред случился?
– Ничего не случилось.
Рыком говорит.
Не ее дело, пусть не лезет.
– Но у тебя же было!..
Не может это сказать. Уж слишком развращенная фраза будет для гриффиндорки.
– Да у меня на каждую девушку было…
– Хватит! Ты мне противен!
И как он только позволяет говорить такие вещи в ее присутствии? Где те правила, что поучают аристократов, как вести себя в подобных ситуациях, с женщинами?
– И почему же ты до сих пор не ушла?
И сам знает ответ. Но хочет услышать из ее уст. Хочет подпитаться этими словами, забрать энергию.
– Потому что мне противно находиться там, где эта шлюха ходила!
Смешно. Рассмеялась бы, если бы ситуация не обращалась боком в ее сторону.
Вот дура. Оправдания похуже в жизни не слыхала.
– К твоему сведению, эта шлюха находилась у порога, и мы ничем не занимались. И так, для примера: вот тебя я трахал.
Чуть ли не задыхается от этих слов.
Он что, совсем чокнутый?!
Трахал?
Он что делал?!
– Убери свои руки от меня! Какой ты омерзительный!
Девушка открывает рот, глотая воздух потоками. Большими порциями.
Она-то думала, что тот вечер хоть что-то значил для Малфоя, но оказалась глупышкой – для него эта было всего лишь чем-то повседневным, чуть ли не приевшимся. Пусть немного разбавленным – девушка была не чистокровной красавицей, а грязнокровкой. Наверное, такие развлечения у подобных Драко.
И снова. Слезы. Одна за одной катятся из глаз. Попадают в рот и сразу же сплюнуты отсюда.
Давно не виделись.
Не занимались любовью, сексом, нет. Именно трахались. Мало того, что после их славной ночи, Драко стал корчить из себя еще большего задаваку, который знает абсолютно все в этой жизни, так он еще и…
трахал ее.
– Да что бы ты понимала, хотела она меня. А я ее остановил. И для тебя, между прочим.
Какое благородство!
Девушка глотает соленую жидкость, размазывая ее по лицу.
Черт!..
Черт побери!
Хочет убрать железную хватку, но не выходит – лишь сильнее сжимает свою руку на ее теле.
Омерзительно-противно.
– Да? Это она сама полезла тебя раздевать?
Стыдно. Ей опять стыдно.
Как она может вести с ним подобную беседу? И что за разборки – кто и кого раздевал. Где, когда.
Есть факт, зачем выяснять, что именно там происходило?
– Именно.
– Ты у нас такой хрупкий, беспомощный! И отбиться от девушки не можешь?
Как же он ей осточертел! Этими идиотскими фразами, оправданиями.
Совсем не смешно – девушка напала на Малфоя, а тот не смог ничего сделать! Кому не расскажешь – все поверят!
– Точно.
Интересно: если бы Гермиона решила заняться подобным с, к примеру, Ленни здесь, в этой гостиной, что находилась на пару ступенек ниже комнаты. И пришел бы Драко, увидел все это. Он как – обрадовался бы? Посмеялся и ушел, занимаясь своими делами?
Думаю, нет. Его бы сдувало волнами гнева и ярости. И было бы совершено неважно, хотела девушка тогда Страцкого или нет.
Ее желание здесь вообще никого не интересует.
– Но я же, почему-то, остановился!
Отбивает его руку сильным ударом. Рывком поднимается в сидячие положение. Кладет лицо в руки, тяжело вздыхая.
– Какой ты благородный.
Говорит скорее для галочки. Хотя ей так тяжело и больно.
Устала, всего лишь устала.
Почему он вел себя так? Поцеловал – называет грязью, пренебрегая случившимся. Занялся любовью – делает вид, что ничего и не было. Она помогает ему, он даже не благодарит. Спасает ее, а затем снова строит из себя неизвестно что. Приводит другую девушку в их башню и говорит, что все это – мелочи.
Конечно, мелочи. Ничего страшного.
– Ну что ты?
В сумраке видит ее подрагивающие плечи и сгорбленную спину. Распутанные волосы, лежащие на выступающем хребте.
Слишком обидчива стала эта Грейнджер. Ну, была здесь Мария, а дальше? Ничего смертельного ведь не произошло, так?
Хотя он прекрасно понимал, что, если бы Гермиона вела себе подобным образом, вспышки его гнева испытала бы сильнейшие. Крики, психи. И до драки бы дошло с тем самым парнем, который бы заявился сюда. И ни о каком прощении и речи бы не пошло, потому что Драко не прощает.
Хотя… какой там парень у гриффиндорки? Смешно даже.
Однако он – не она. И это было главным оправданием во всех поступках.
Она умеет прощать, он – нет.
– Угомонись уже, – бросает. – Еще скажи, что обиделась.
Тяжелый вздох, всхлип.
Черт побери тебя, Малфой.
Еще скажи, что обиделась. Разве не видно, что это так?
Поднимает взгляд на окно. Большие капли приросли к стеклу, периодически падая на землю, сдуваемые порывами ветра. Тяжелый воздух с силой врезался в стены, проникал сквозь структуры.
Холодно. Ей было холодно и неуютно.
– Даже если бы дело дошло до секса с ней, Грейнджер, то это было бы примерно так: трахнул – забыл.
Стон вырывается из ее уст.
Трахнул – забыл.
Прям, как он поступил с ней.
– Трахнул и забыл? Это ты припомнил нашу ситуацию?
Усмехается. На шуточки потянуло?
Внимательно смотрит на согнутое тело, на тонкие пальчики, которые зарываются в густые волосы. Оголенная часть шеи, вздымающаяся грудь.
Даже сейчас она возбуждала его. Пусть совсем чуть-чуть, где-то в глубине его сознания, однако делала это. Не осознано, просто сидя на кровати. Но даже такой вид – растрепанный, жалкий – пробуждал в нем новые чувства.
– Нет. Иди сюда, эй.
– Не трогай меня.
– Ты же не серьезно? – протягивает свою руку, обхватив ее локоть, но девушка вырывается.
– Не прикасайся ко мне.
Но он не останавливается. Привстает, положив свои ладонь на ее маленькие плечи. Наклоняется, положив голову. Вдыхает мягкий, терпкий вкус шоколада, приятно перемешанный с его запахом кофе.
– Иди сюда.
Закрывает глаза, ощущая его присутствие. Его слегка навалившееся тело, которое клонит ее к кровати.
– Пэнси, Мария – они пустышки, понимаешь? Просто шлюхи, ничего более.
Говорит и сам верит в свои слова. Они ничего не значат для него и никогда не будут. Если Паркинсон еще можно приписать к определению “подруга”, то Финч никак, кроме шлюхой, и не назовешь.
– Почему ты не можешь прийти завтра к Пэнси и сказать тоже самое? Что Грейнджер и Мария пустышки?
Ведь действительно. Парни любят повесить лапши на уши, говоря: “Ты – единственная”, а затем уходят, чтобы произнести тоже самое еще пятнадцати людям.
– Ты же сама прекрасно понимаешь, что ты – не пустышка.
Тяжелым взглядом смотрит на улицу, куда-то вдаль. На ровные дорожки, снег, перемешанный с лужами. Природа – самое красивое, что есть в этом мире, а мы не бережем ее, пренебрегаем.
– Как я могу знать это? Если ты только и делаешь, что называешь меня грязью?
Отстраняется от него, повернув в голову. Хочет видеть ясные глаза, но замечает только печальный оттенок серого.
– Ты зацикливаешься на чистоте больше, чем я, – ложится обратно на кровать. – Если бы это было главной проблемой, Грейнджер.
А проблем было более, чем достаточно. Мать, отец, Волан-де-Морт, убийство грязнокровки, Пожиратель. И все это для двоих подростков, которые пять минут назад выяснили, кто и кого куда-то привел.
– А я и не знаю твоих проблем! Я тебе нужна только в определенных ситуациях.
Отворачивается, смахивает слезу.
Ему было больно – она приходила. Ему было плохо – она приходила. Он был в ярости – она приходила. Он в отчаянном состоянии – она приходила.
А когда ей было нехорошо? Где находился он? Веселился с Марией, разговаривал с Блейзом? Занимался своими чертовыми делами, под вечер вспоминая о грязнокровке? Потому что, когда приходила ночь, друзья исчезали, и появлялись проблемы. И только с помощью Гермионы он мог вырваться из этого состояния, удушливого и пожирающего.
– Ты не думала сама, сколько боли можешь причинять?
– Кому?
Замирает, вздрогнув.
Она? Интересно, когда это было, чтобы Гермиона сделала неприятно кому-либо? Да еще и так, чтобы Драко застал этот случай.
– Например, мне. Когда обжималась со Страцким, когда защищала его, когда гуляла с ним? Или, например, когда хотела покончить жизнь самоубийством.
Небрежно говорит. Пытаясь скрыть чувство вины за тот раз, что она прыгала с крыльца. Чувство стыда за все свои проступки. И легкую ярость, что она прогуливалась с Ленни вчера.
– Чем же? Когда я помогала тебе, приходила, когда тебе кошмары снились? Когда прощала твое обращение ко мне? Когда пыталась найти оправдание всем твои глупым словам и жестам?
Но ведь он не просил ее делать это. Девушка сама хотела и поступала так, как считала нужным. То, что он принимал это, никак не относилось к ней.
Гробовая тишина медным омутом охватывает сознание, влечет его в глубинную даль. И держит там долго, слишком долго. И выпускает только одного с громким вздохом:
– Это была твоя собственная инициатива.
И снова – грохот от грома, который, видно, злился от чего-то. Злился и плакал слезами, что опадали на землю. Что появлялись на лице у девушки, сидящей спиной к парню.
Сглатывает, чувствуя, как жидкость разрезает щеки. Еще раз и еще. Оставляя следы на подбородке, скатываясь на руки.
Холодно. Ей было так холодно.
Так чертово плохо от того, что он сидел рядом и делал еще больнее, еще хуже, чем было ранее. Сидел и заставлял задуматься о том, что не следовало ей приходить за помощью, ожидать ее от этого человека.
– Это правда?
Выжидающе смотрит на нее. Ждет.
Это то, что его интересует. То, о чем он думает.
Хочет удостовериться в сказанном – Грейнджер любит его. И он бы поверил, не будь двух факторов, говорящих против этого.
Как можно любить человека, который должен убить тебя? Считая с тем, что он ненавидел и презирал тебя всю жизнь.
И как грязнокровка может чувствовать такое к аристократу?
Как?
– То, что ты сказала вчера?
Вчера?
А, когда она рыдала, прося о пощаде? Сказала те убивающие и, в тоже время, приятные для человека слова.
Я же люблю тебя, Драко!
Правда. Это, безусловно, было правдой. И совсем не зависело от того, что, под страхом смерти, человек может начать говорить, что угодно, лишь бы продлить свою короткую жизнь хоть на день.
– Неважно.
Худое тело падает на кровать, подлетев к воздуху с простынями. Они приятно ласкали кожу, и девушка прикрыла глаза, проводя пальцами по ним.
Тепла. Она хотела тепла.
– Это правда?
Требовательный тембр, почти ругательный.
За что?
Да непонятно. Просто Драко хотелось поскорее узнать, являлось ли то признание действительным?
По правде говоря, сотня девушек признавалась в симпатии к нему, теша самолюбие парня. И он, окинув их улыбкой, продолжал идти вперед, расправив плечи. А те провожали его влюбленным взглядом, радуясь тому, что он подарил им свой взор.
Дуры. Они все были дурами. Но не она, не для него.
– Это правда?
Порывисто, покрывая ее кожу мурашками.
Достало. Как же ее все это достало, надоело!
– Да, Малфой! – прошипев, отвечает она. – Еще одна дурочка любит Драко.
Замолкает. И, кажется, что читает все его мысли. Слышит каждый вздох и нервное дыхание.
Он не ответит ей взаимностью, нечего и ждать.
– А что насчет тебя?
Знает, что не скажет хорошего слова, однако хочет поставить в неудобное положение. Ну же, Малфой, чего ждешь? Давай, скажи, что терпеть не можешь девушку, которая призналась тебе в своих чувствах!
– Не знаю.
Дыхание перехватывает. Железный обруч вдруг с силой охватывает горло и не дает тому вдохнуть хоть глоток воздуха.
Не знает. Не знает, черт возьми.
Поворачивается на другой бок, лишь бы только не видеть его лицо, спокойное и слегка заинтересованное происходящим.
Может, он и знал ответ, но не мог самому себе в этом признаться. Да и не следовало делать это.
…тебя не поймут, Драко.
…ты не должен любить грязнокровок.
…презирать магглорожденных – дело аристократов.
И он никогда не сможет любить Грейнджер. Потому что неправильно это. Потому что стыдно.
Ему было стыдно любить такую, как она.
Почему?
Потому что он аристократ, а она…
Потому что чертов голос отца даже сейчас проникает в его сознание, шепча там, что и как он должен делать.
Потому что он не может опозорить свою семью.
Потому что… просто не может переступить тот порог между ним и девушкой. И никогда не сможет.
– Ну, конечно, ты не знаешь! – тихим, сдавленным голосом отвечает. Но добавляет более громко: – Самооценка повышена от того, что какая-то девочка любит тебя. Десятая за этот месяц. Поэтому… да вообще!
И нечего добавить. Только боль свербит изнутри, организовывая в ее теле огромную дыру черного размера. Такую, что хоть руку засовывай – не застрянешь.
– Заканчивай шутить, Грейнджер.
Не нравится. Это даже злит его. Он сказал то, что чувствовал, чего же еще ей нужно было? Признания? Букет цветов и слов, как он жить без нее не может?
Помечтать не вредно, вот только не произойдет подобное никогда.
– А ты не задумывался, как раздражают твои неуместные шуточки и язвы?
– Это часть меня. Которая тебе жутко не нравится. Но если бы этого не было, не было бы и такого человека, как я. И не любила бы ты меня тогда, верно?
Верно.
Громким окликом отзывается у нее в голове “верно”.
Она любит его за все. За язвы, за пронзительный взгляд, за эту пренебрежительность, за все поступки. И – О, Мерлин – как она была благодарна ему за то, что он спас ее от Страцкого. Была настолько благодарна, что не смогла бы и словами выразить это.
– Не за что тебя любить.
Поворачивается к нему лицом. И взгляд противоречит тому, что она сказала.
Есть. Есть, за что любить.
Ее рука медленно касается подушки, рисуя невидимые круги на наволочке.
Он лежит напротив нее. Совсем рядом. Так близко, ощущая, как накаливается воздух. Как неравномерно она дышит. Как тряслись ее пальцы.
Шум за окном сильными ударами отдавался в их головах, прутьями охватывая мысли. Забирая их, выкидывая куда-то. Приводя вместо них проблемы и грусть, суровую, твердящую правду.
Отец. Гермиона позабыла о нем на этот день. Не считая кошмаров и внезапных мыслях о том, как он.
Отец… Она даже не знала, как он и что. И мать не отвечала, не писала.
Почему? Почему она не отвечала дочери?
Ей стало страшно. Так сильно, что перед глазами поплыло. Что пальцы вдруг замерли, а сердце остановилось вместе с ними.
Боже…
Почему же она не отвечает? Неужели папе стало настолько плохо? Неужели даже нет времени, чтобы наскребать хотя бы два слова – “Все хорошо”.
– Мама, – на полу вдохе говорит, шепчет.
И голос дрожит, как струна. И внезапно рвется, оставляя следы от боли. Делая так, что слезы текут по щекам.
Страх. Уйди.
– Что? Что “мама”?
Внимательно смотрит, нахмурив брови.
А в голове – его мать. Его прекрасная, добрая, заботливая мать.
Нарцисса…
– Не пишет мне. Не писала с тех пор, как…
И обрывается. Надрывается, криком вырывается из груди.
– Тише… Не плачь, ответит.
А его мать? Может ли она вообще писать, говорить?
Наверное, нет. Скорее всего.
И следующий вопрос порывом срывается с губ:
– Ты же знаешь, что я должен убить тебя. Гермиона?
И не требует ответа. Просто так легче – когда страх, что мучил только тебя, мучает еще и кого-то другого. Переложить хоть немого тяжести на другого.
Так эгоистично, по-человечески.
Тяжело мне – тяжело будет и тебе.
– Мои родители… они могут убить их…
Шепчет, шевелит одними губами. Которые вдруг стали пересохшими и слишком непокорными, чтобы хоть слово произнести.
И до потери пульса страшно. Так, что мозг начинает представлять ужасные картины убиства ее родителей, их мучений.
Ужасные, нечеловеческие страдания.
– Нет, Гермиона… Они не тронут.
Быстрым движением касается ее руки, обхватывая пальцами. Поглаживает ее по плечу, смотря в карие, заставленные пеленой, глаза. И чувствует ту боль, что отражается в ее кристалликах – сильную, глубокую.
– Я не смогу убить тебя…
Хочет добавить “ты знаешь?”, но обрывается. Слова так и не слетают с губ, но девушка понимает.
– Знаю.
Маленькая надежда, в коем роде мечта, зарождается в его мыслях. Настолько детская, что самому было бы смешно в другой ситуации.
Может, стоит просто уйти? Подальше отсюда, от Хогвартса? Далеко от дома, от Лондона. Куда-нибудь в деревушку, в далекой Англии, где живут магглы. Чтобы не быть убийцей и не быть умершей. Чтобы сделать так, будто они пропали по вине школы.
Так было бы безопаснее. Для семьи, для них.
Да?..
– Давай сбежим?
– Куда?
Гермиона закрывает лицо в руках и почти тонет там.
Сбежать?
Как бы ей хотелось этого – сорваться с места скрыться как можно дальше от этой чертово школы. Спасти родителей, сказать им все, объяснить. И уехать в другую страну, к бабушке. Лишь бы только не здесь.
Но этого не будет. Точно так же, как и прощения, успокоения и спокойной жизни.
Смешок.
Всего лишь игра, отчаяние. Известно же, что они и на шаг от Хогвартса не отойдут.
Маленькие-просто-дети.
– Я не хочу, чтобы твою семью убили из-за меня.
Хрип, похожий на писк.
Не хочет, правда не хочет. Такого груза ей точно не удержать. Но своя семья дороже. Если она умрет – ее мать не переживет. Гермиона не знает, что с отцом, в каком он состоянии, и как держится мама. А если еще и ребенок погибнет…
Господи…
– Их не убьют из-за тебя.
Мягко отвечает он. И даже сейчас холод сочиться между строк, заставляя задуматься в достоверности сказанного. Хотя как можно быть уверенным в том, в чем сам еще не смыслишь?
Это было гаданием на кофейной гуще. Ничего больше.
– Убьют, я знаю.
– Нет.
Закрывает глаза, прикусив губу.
Ей не нужны эти успокаивающие нотки, лживые фразы.
Убьют, черт возьми! А Драко оставят, чтобы тот отплачивая за все долги родителей. Долгой, кошмарной жизнью.
А девушку… А что девушку? Скорее всего, опять-таки, на глазах у младшего Малфоя, наставят палочку и скажут верные, добрые слова: “Авада Кедавра!”.
– Мне так страшно.
Становится плохо даже от самого слова “страх”, которое отдается болью в груди. Опущенными плечами. Долгим, печальным взглядом и тонкой линией губ.
Она никогда не найдет себе утешение и спокойствие. Будет проживать все свои дни, как один сон – такой же мучительный, как убийство ее родителей.
Пальцы сильнее стискивают ее. Другая рука ложиться на талию, прижимая девушку к себе.
– Знаю.
И ему страшно. Еще страшнее, чем ей. Еще больнее и ужаснее.
Ведь Гермиона права. Не убьет он ее – Темный лорд окончит жизнь его родителей. Быстро, взмахнув палочкой. Одно движение, и два человека больше не живут на этой земле.
Всего-то.
Холодно. Даже сейчас ей было холодно. С его объятиями, руками. С обещающими что-то словами.
– Я так…
…устала.
И хотелось закрыть глаза, чтобы больше не проснуться. Не в этом мире, не сейчас. В другой вселенной, в другом измерении.
Знает, он все знает. Потому что эта усталость сказывалась на обоих. Меняла их, не спрашивая разрешения. И, словно намекала, – команда, нужно быть сплоченнее. Однако реальная жизнь лишь насмехалась – команда? Уж точно не в этом случае.
– Просто поспи.
Коротко кивает – сил ответить нет. Кладет тяжелую голову на подушку и закрывает красные глаза – дурманящий сон, забери скорее.
Комментарий к
Принимается критика в любой форме. Оставляйте, пожалуйста, комментарии.
========== Часть 15 (/) ==========
Девушка шла в темноту коридора – медленно, дрожа всем телом. Шла далеко-далеко, в пустоту, совершено не зная, что ее ждет за дверьми, ведущими в гостиную Когтеврана.
Ей было до боли омерзительно то, что приходилось делать. Совершать низкие, подлые поступки ради него – человека, которого Мария любит уже столько лет. И эта любовь такая неправильная, запретная. Любовь, о которой не должна знать ни одна живая душа, как и том, что порой случалось с братом девушки.
Это тяжелое бремя тащила лишь она одна и Карл, знающий всего часть головоломки. Мария была со Страцким, не смотря ни на что, забывая о том, что может пострадать, а Ленни даже не вспомнит, даже намека не останется в его голове.
Она делала то, что он просил, продолжая хранить это чертово, успевшее приесться, молчание. Когтевранец совершал ошибки, одну за другой, становясь все злее, все раздражительнее, все безжалостнее к людям, окружавшим его в то время, когда парень терял себя. А это было часто… последний год почти каждую неделю. Мария сходила с ума лишь от одной мысли о том, что ее брат, настоящий брат, больше не вернется никогда.
Это был самый большой страх, спрятанный где-то в глубине сознания девушки. Мария старалась зарывать его глубоко-глубоко, настолько, насколько это вообще возможно, так, чтобы он не смог пробраться наружу. И скрывала за маской на грани веселости, самообожания и стремления быть лидером среди всех.
Но порой, когда она смотрела на Страцкого и не видела в его темных глазах ничего, кроме неистового безумия, Финч теряла надежду на то, что когда-нибудь приступы Ленни прекратятся, что он больше ни разу не поднимет на нее руку и будет все тем же милым мальчиком. Но вера имеет свойство иссякать.
Тяжело вздохнув, блондинка дрожащей бледной рукой постучала в дверной молоток. Не прошло и минуты, как скрипящий голос прорезал тишину школы:
– Что ж ты, девочка, пожаловала в такой поздний час?.. – недовольно пробурчал страж – кажется, еще чуть-чуть и барабанные перепонки разорвутся от такого неприятного скрежета. – Кем было изобретено всевозможное зелье?
– Зигмунтом Баджем, – отчеканила Мария, сложив руки на груди. Про себя девушка тысячу раз прокляла все эти когтевранские заумные задачки. Меньше всего ей сейчас хотелось стоять темной ночью, посреди коридора на сквозняке и отвечать на дебильные вопросы. Не то, чтобы это было трудно, но все же, на взгляд Финч, – бессмысленно.
Картина проскрипела что-то про себя, недовольно насупившись, но все же отворила дверь.
Сердце с грохотом упало куда-то вниз, как только изумрудные глаза Марии встретились с мутно-голубыми, обладателем которых был Ленни. В руках он держал стакан, наполненный прозрачной, бесцветной жидкостью. Свитер был изрядно помят, темно-синий цвет подчеркивал болезненную бледность кожи. Даже в положении его тела чувствовалось стальное напряжение.
Завидев сестру, когтевранец криво усмехнулся, и улыбка его была совершенно чужой, незнакомой и холодной. Девушка крепче прижала порванную Малфоем мантию, как будто та могла спрятать ее от человека, сидящего напротив. Нет, даже не человека, а хищника – бесчувственного, жестокого, в душе которого остался лишь эгоизм. Хищника, который шел на попятую у своих желаний.
Мерлин, почему он не мог сейчас быть прежним? Не мог быть таким, как днем: спокойным, добрым и заботливым?
Именно тогда, когда она провалила задание, появился этот человек…
– Как все прошло? – задал вопрос Страцкий, поставив воду на стол, стоящий рядом с креслом. От его голоса внутри у девушки все скукожилось, а коленки задрожали. Она боялась парня сейчас, по-настоящему боялась того, что он может сделать.
