Текст книги "Орлиное гнездо (СИ)"

Автор книги: MadameD

сообщить о нарушении

Текущая страница: 81 (всего у книги 84 страниц)

Перед ее мысленным взором стояло лицо осиротевшего Раду, его глаза, большие, как у больного. А король, приятно усмехнувшись, взял Василику за руку и провел ее по залу, где они стояли, - точно в танце. - Брак с вами честь для юного барона, хоть вы и не дворянка, - сказал он. – Вы принесете Венгрии славных сыновей! Потом Василику оставили наедине с Дьюлой – и она почти не слушала, что говорит ей этот жених, который, казалось, искренне увлекся ею; он не сводил с прекрасной валашки глаз и все держал ее руки, не позволяя себе более дерзких ласк. Потом Василика заставила себя улыбнуться молодому венгру – и тот расцвел, и его излияния забили ключом. Сам себя приведя в восторг, барон упал перед Василикой на колени и поцеловал ей обе руки, а потом оба колена. Он клялся со слезами в голубых глазах, что будет защищать ее и служить ей всю жизнь. Василика засмеялась – а на грудь давила жаба, а во рту было мерзко, точно она отведала мертвечины. "Я ем мясо Корнела", - подумала она. Махнув рукой, валашка наконец спровадила своего поклонника. Пока она еще могла ему приказывать… После свадьбы ее положение переменится на противоположное – ей ли не знать, как это всегда бывает! Дьюла давно ушел – а Василике все казалось, что он стоит рядом и гладит ей плечи холодными, как у покойника, руками. И отогнать его уже нельзя ничем. Дьюла отгулял с Василикой положенное число свиданий – сколько дозволил им милостивый король; Василика едва проронила со своим нареченным несколько слов, но барону, похоже, вполне хватало собственных мечтаний. После свадьбы он все равно сделает ее такой, как ему хочется… "Нет, этому не бывать, - думала невеста. – Я раньше наложу на себя руки. Я смогу!" А пока она так думала, ей уже шили свадебное платье – златошвейки короля, по приказанию Корвина, не на шутку увлекшегося замечательной игрой. Однако перед самым венчанием король опять призвал пред свои очи Василику и поговорил с нею вполне серьезно: даже более, чем серьезно. - Василика, - сказал Корвин, прохаживаясь перед сидящей Василикой по залу: теперь называя ее по имени, как приближенную и близкую его сердцу особу. – Я знаю, что вы хорошая христианка. Он остановился и устремил на нее проникновенный взгляд: глаза Корвина влажно блестели. Казалось, жемчужины своих слез он заронит слушательнице в самую душу. - Но вам нужно причаститься истинной благодати – благодати нашей католической церкви, - продолжил король. – Ведь вы знаете, что для брака с моим верным слугой вы должны стать католичкой? Василика медленно склонила голову и осталась в таком положении. Она не подняла головы и тогда, когда Корвин опять заговорил. Молодой король слегка задыхался от волнения. - Я желаю вам только добра… и знаю, что этот шаг очень труден для вас. Но его нужно сделать, милое дитя. Он поднял ее голову за подбородок – точно мог быть ей отцом, хотя годился разве что в старшие братья. Но нет же! Никогда католический король не будет ей брат! Корвин увидел, как засверкали темные глаза валашки, как морщины исказили лоб – и, нахмурившись сам, произнес: - Идите. Вам нужно спросить совета у собственной совести – а она, несомненно, даст вам лучший совет… Василике, конечно, следовало бы на прощанье приложиться к королевской руке; но Корвин и сам не удостоил ее такой чести, видя, в каком она расположении духа. Наконец Василика снова очутилась во дворце – окончательно: в руках портних и прислужниц. Все это было как будто не взаправду. Жениха она теперь не видела совсем: и радовалась хотя бы этому. Ее наряжали так, как это было принято здесь, в католической стране, - вместо полюбившихся нижних штанов обернули и пропустили между бедер кусок холста, да и то только потому, что Василика попросила. Она услышала неодобрительные слова, которыми обменялись венгерки, - и ей стало дурно: служанки говорили о поясе целомудрия. Такой пыточной конструкции Василика еще не видела. Но ей опять представилось, что лучше было бы умереть, чем попасть в Венгрию, в руки святых истязателей. Василика знала, что отречься от своей веры ей предстоит перед алтарем – перед лицом жениха и самого короля Корвина, который столько для нее сделал. Его величество обещал дать за ней и приданое. Неудивительно, что барон сгорал от нетерпения. Служанки воткнули ей в волосы золотые с жемчугом булавки – а Василике вдруг представилось, как она вонзает такую драгоценную булавку в горло спящему Дьюле. Или бодрствующему, все равно. Он ведь этого совсем не ожидает – не правда ли?.. Облачив невесту и покрыв вуалью, нарядные прислужницы повели ее в храм, держа под руки. Они теперь улыбались, гордясь таким важным делом. И вот она уже шла по проходу между скамьями, в радужном сиянии, лившемся из окон, - точно навстречу ослепительному счастью. Жених уже ждал ее. Дьюла обернулся к ней, простерев руку; он тряхнул длинными темными кудрями: - Ну наконец-то! Как долго я ждал! Схватив ее руку, венгр прижал ее к губам и долго не отнимал. Василика потянулась к волосам – поправить прическу; она огладила жемчужные украшения под покрывалом. Потом они с Дьюлой очутились рядом на коленях, а перед ними возник важный худой священник с подстриженными седыми волосами и гладким лицом. Как у евнуха. Но он не спешил начинать обряд. Сперва священнослужитель обратился к одной Василике: к чему приготовились все. Василика подняла вуаль, чтобы лучше рассмотреть своего палача. Потом сцепила руки перед грудью. Руки были холодными и плохо слушались. Матьяш Корвин терпеливо и ласково улыбался, глядя на это христианнейшее дело. - Дочь моя, - строго начал священник. Он протягивал ей крест: крест нужно было поцеловать, как исполнялось у католиков. – Согласна ли ты… Василика закрыла глаза: ей хотелось уснуть, уйти – получить хоть какое-нибудь избавление. И вдруг в мягкой, доброй темноте, окутавшей ее, всплыло лицо, которое она всегда помнила и не могла забыть. Зеленые глаза сверкнули мучительным всезнанием и предостережением; а с рубиновых уст сорвалось: - Нельзя, Василика! - Нельзя, - пробормотала Василика. Вокруг ахнули. Священник склонился к самому ее лицу; изо рта у него прескверно пахло: - Что ты сказала?.. - Нельзя! – крикнула Василика. Она вскочила с колен; сорвала с себя вуаль, потом стала срывать ожерелья и перстни. Остановилась в этом безумном занятии, тяжело дыша. Корвин смотрел на нее, приоткрыв рот и подняв к устам руку; что же до Дьюлы, то он чуть не лишился чувств. - Я не могу принять католичество! И не могу выйти за тебя! – яростно бросила Василика жениху при общем ошеломленном молчании. Ей было уже нечего терять. Барон поднял руку; на лице его появилась мольба. Но было слишком поздно. - Взять ее и отвезти в пештскую крепость! – приказал Корвин, ткнув пальцем в валашку. Справедливого короля колотило от гнева – так, что свита даже расступилась в испуге. – Эта безбожница будет сидеть там, пока не одумается! Василика опустилась на пол в полуобмороке. Это было слишком для нее. Грубые руки подняли ее под локти и поволокли – прочь с королевских глаз, прочь из Божьего дома, где ей отныне не было места. Василику под стражей перевезли из Буды в Пешт – и препроводили в крепость, в которой отбывал наказание и Корнел, и князь Дракула. Но не на таком положении, как она. Ее свели вниз, в подвал, - и ее окутало такое зловоние, что Василика едва не потеряла сознание во второй раз. Зловоние просачивалось из-под одной двери – с окошком, забранным решеткой. Василика даже зажмурилась, чтобы не видеть, что там, за этой решеткой. Ее ввели в соседнюю камеру, с полом, устланным соломой. Впитывать то, что следует, догадалась Василика. Со стены свисала железная цепь – с какой целью, догадаться было тоже нетрудно. Узница сидела смирно, пока на ее шее заклепывали ошейник, как у собаки или раба. Потом хлопнула дверь. Шаги тюремщиков удалились; она осталась одна. Василика вздрогнула, сразу ощутив, как стало холоднее. Здесь никто не согреет ее. Она поежилась и легла на солому, которая была пока еще чистой; холод отвлекал от тюремной вони. Но задремать Василике не удалось – в соседнем помещении послышались шаги; они так отдались в ее измученном теле, как будто топтали ее саму. Валашка застонала. - Кто там ходит? – громко спросила она на языке своей родины: почти не ожидая ответа. Шаги замерли. А потом Василика услышала голос – тихий, хриплый; а может, так он звучал сквозь стену. - Я знал, что мы еще встретимся, – и знал, что именно здесь. Василике почудилась радость в этом голосе. Она быстро села, пытаясь унять изумление: на сильные чувства здесь не было сил. - Граф?.. Андраши? – быстро спросила Василика. Она вспомнила золотоволосого красавца, так похожего на ее Штефана, на ее любовь. Ей захотелось вскочить и посмотреть в свое решетчатое оконце на двери; но ноги и все тело онемели. Но через свое оконце она все равно разглядит только коридор, хотя слышать своего соседа может ясно. - Хотела бы я увидеть тебя сейчас! – вырвалось у нее помимо воли. За стеной раздался смех. - Это зрелище не для твоих нежных глаз. Слова узника отрезвили Василику. Она сжалась, сберегая тепло, - обхватив колени руками и уткнувшись в них лбом. - Тебя пытали? – спросила она неверным голосом. – И меня будут пытать? - А ты как думаешь? – откликнулся Андраши. Да, в его голосе прозвучало торжество; но усталость больше – бесконечная усталость. - Я знаю, за что ты брошена сюда, - знаю, как если бы сам видел тебя и Корвина, - сипло проговорил белый рыцарь. – И знаю, что с тобой сделают, если ты не отречешься от своей... ереси. Он посмеялся. - Господи, - прошептала Василика. – Помоги нам. За стеной замолчали. Василика думала уже, что Андраши больше не откликнется – ведь ее шепота он, конечно, не расслышал! Но тут граф ответил. Проговорил громко и искренне, как давно наболевшее: - Знаешь ли, что хуже всего? - Что? – воскликнула узница. - То, что они в самом деле верят – преискренне верят, что спасают наши души, - медленно сказал Бела Андраши. Однообразие ее заключения в первые сутки нарушилось только приходом тюремщика, который принес ей жидкую кашу и солоноватую колодезную воду в кружке. Стражник подсунул посуду в отверстие под дверью и ждал, пока она все не съест; или не откажется есть. Василика все съела и вытолкнула посуду наружу без единого слова благодарности. Внутри все сжалось в ожидании того, когда придут за ней самой. Узница провела ночь, полную мучительного отчаяния: в эту ночь, первую ночь в тюрьме, она то задремывала, то просыпалась, как будто ее расталкивали. Ей казалось, что она заболевает. Как это было бы хорошо! Андраши за стеной замолчал так наглухо, точно и вправду умер. Но ему приносили еду, как и ей. На другой день их пришли кормить в один и тот же час; в остальном от графа давно отступились, как поняла Василика. Но и ее саму, только-только попавшую между жерновами, никто не пытал, даже не допрашивал. А на второй день к ней пропустили ее жениха, молодого барона, который, как ни удивительно, не испугался смрада и ереси. Он принес ей теплый плащ, в который Василика закуталась, пока слушала венгра. Лорант Дьюла, подойдя к ее окошку и прижавшись лицом к решетке, умолял Василику покориться. - Покайтесь! – говорил барон. – Покайтесь, Василика, дорогая, и король смилуется над вами! Мне нестерпимо видеть вас в таком положении! Он прервался, взволнованно дыша, - а Василика подумала, в оцепенелом удивлении, что, кажется, Дьюла и вправду хочет ее спасти. - Подумайте о вашем сыне, - сказал венгр. Василика вскочила на ноги, вся в соломе, растрепанная и яростная. - Меня не заставил отречься даже сам король – неужели ты думаешь, что это сделаешь ты? – крикнула она. Василика сама не знала, что подвигло ее на такой ответ: она даже испугалась собственных слов. Но Дьюла смирился и отступил. Василика услышала, как он уходит прочь – медленно, шаркая ногами. Наверное, будет просить за нее короля – если хватит твердости; но король после неудачного крестового похода отвердел как бриллиант. Умолять его в вопросах веры теперь бесполезно. Василика иногда думала о Раду… но княгиня Иоана запретила ей отречься от веры даже во имя собственного сына. Андраши молчал; жених ждал, и король ждал, пока ей станет невыносимо. Василика молилась о болезни и смерти. ========== Глава 103 ========== Корнел облачался в доспехи. Он надевал то, что было на нем в том последнем, судьбоносном, бою – и что уцелело. Нагрудник и наручи пришли в негодность, и отличная черненая кольчуга тоже. Поэтому сейчас он поддел турецкую, которую получил взамен: под кольчугой на нем было два теплых халата. Последним витязь взял в руки венгерский шлем с забралом: вмятина на затылке лишь немного попортила его. Корнел взял шлем подмышку и направился во двор. Его спаситель сидел там на свежеспиленном бревне. При виде валаха Абдулмунсиф улыбнулся и встал. Подошел к Корнелу, и они крепко пожали друг другу руки. В старые времена - в борьбе с товарищами, за руку, - Корнел валял всех, кто против него ни выходил… Абдулмунсиф улыбнулся в другой раз и отпустил правую ладонь Корнела. - А ты левша от бога, - заметил он, посмотрев в его суровое лицо. – Тебя ведь переучивали на правую руку? Корнел нахмурился еще больше, точно вспомнил что-то очень неприятное. Абдулмунсиф понимающе кивнул, ожидая ответа. - Меня сразу учили сражаться как следует по-христиански… Сотник из Тырговиште, потом князь, - сказал витязь. Он огляделся, обозрел высокие стены и турецких солдат, занятых кто делом, кто праздной болтовней; потом глубоко вздохнул. Посмотрел на благороднейшего турка и покачал головой. - Я никогда не… Штефан улыбнулся и приложил палец к губам. - Ни слова больше. Все уже сказано, Корнел-бей. Он откинул рыжую непокрытую голову и вдруг свистнул, точно подзывая коня. Несколько бритых голов, склоненных над игрой в кости, тотчас поднялись. Встав с места, турки быстро приблизились к своему начальнику и окружили его и Корнела. Штефан положил руки на плечи Корнелу и одному из своих воинов. - Вы все помните? - Все, Абдулмунсиф-паша, - немедленно ответил турецкий солдат, которому Штефан сильно сжал плечо. Начальник кивнул. - Прекрасно, - сказал он. Штефан замялся, словно бы вспомнив что-то напоследок. Раздвинув полы златотканого халата, он запустил руку в карман пурпурных шаровар и выудил свиток. Посмотрел в глаза витязю, очень серьезно. Ветер шевелил его яркие волосы, солнце золотило его всего – и Корнелу представилось на миг, что они снова в Стамбуле, и Штефан снова счастлив со своей женщиной. - Если доедешь живым, отдашь это Василике, - сказал турок. – Ты обещаешь? Корнел кивнул. - Передай ей, что я люблю ее… как христианин, - произнес Штефан, точно подарил самый дорогой подарок. Штефан развернул – и поцеловал свиток, склонившись над бумагой и опустив длинные рыжие ресницы. Корнел не мог видеть, к какой святыне тот прикладывается. - Передай моей жене, что я буду любить ее вечно, - улыбнувшись, сказал византийский принц. Корнел поклонился. - Великое слово даю, - поклялся он. Витязь подошел к коню, которого держал под уздцы слуга, и убрал свиток в седельную сумку. Конь, тоже подаренный ему здесь, взамен старого боевого товарища, покосился на Корнела темным глазом и фыркнул. Потом витязь снова повернулся к Штефану, и они крепко и сердечно обнялись. Штефан похлопал Корнела по спине, потом сильной рукой подсадил в седло. - Давай сам. Я тебе верю, - сказал он, протягивая валаху полотняную повязку. Корнел молча наложил ее себе на глаза и стянул узел на затылке. - Готово, - сказал он. Он покрутил головой, показывая, что честен; пощупал узел. Потом взялся за поводья. - Я тебе тоже верю, Абдулмунсиф-паша, - произнес витязь. Штефан улыбнулся, хотя Корнел больше не мог его видеть. Он подошел к коню Корнела и похлопал его по холке. Прошептал несколько слов на ухо, и конь тронулся шагом; Корнел качнулся в седле, невольно стиснув зубы. Старые раны никогда не забывались вполне. Турки, отряженные начальником крепости, окружили валаха и повели его, не отставая ни на шаг. Корнел держался за повод одной левой рукой, и хотя сидел крепко, пошатывался с отвычки. Турок, ехавший справа от него, увлекал его коня за собою. Когда наконец с него сняли повязку, Корнел посмотрел вокруг себя так, точно его вдруг помиловали на плахе. Турки-проводники, сидевшие вместе с ним у костра, сочувственно усмехнулись. - Скоро уже, Корнел-бей, - сказал один – тот самый, который вел его коня. - Вы разве не здесь со мною распрощаетесь? – нахмурив брови, спросил Корнел. Попутчики засмеялись. - Один ты заплутаешься или погибнешь, - сказал ему старший. – А нам приказано довести тебя до самой венгерской границы. Корнел опустил голову и поглядел на свой турецкий доспех. А послание, которое он везет с собою, - что мог человек, подобный Абдулмунсифу, написать своей возлюбленной, которая давно уже живет с другим, пусть и не отдавалась ему?