Текст книги "Орлиное гнездо (СИ)"

Автор книги: MadameD

сообщить о нарушении

Текущая страница: 60 (всего у книги 84 страниц)

Василика сидела на скамье и, закрыв глаза и закинув голову, молилась об исцелении сердца этого турка, которое сделалось для нее так драгоценно. Она хотела бы стать его женой, его вечной возлюбленной… но так бывает только в мечтаньях. Чья-то великая земная любовь – другая сторона чьих-то великих земных страданий. Кто сказал ей такое? Прежде Василика не мечтала высоко ни о себе, ни о своем счастье, а думала только о службе, и была добродетельная девица. Неужели же добродетель значит бездумье? "Есть ли колодезь, из которого можно черпать счастье и не вычерпать? Хоть на небесах?" - мучительно думала турецкая полонянка. Потом она услышала шаги своего господина, и повернулась к нему, сияя небесным счастьем. Это были шаги убийцы, мясника – но Василика протянула ему руки и прильнула к устам этого человека, как к источнику жизни. - Моя драгоценная, - прошептал Штефан. – Моя роза… - Что ты думаешь делать со мной? – шепнула Василика, уже без ярости первых дней: словно сдаваясь на милость. Он сел рядом и обнял ее, а Василика положила голову ему на плечо. - В Стамбуле все еще есть христианские церкви, - прошептал турок. – Когда мы будем там… тогда… Василика перебила его дрожащим голосом. - Нет, не тешь меня такими словами! Я знаю, что этому не бывать! Казалось, Штефан жестоко насмехается – так жестоко, как еще не смеялся: а ведь он много смеялся над ней... Абдулмунсиф не стал ее уговаривать, а только крепко взял ее за руку, словно боялся, что невольница улетит. - Зачем тебе в Стамбул? – резко спросила Василика. – Ведь ты состоишь при султане! Ты так мало говоришь о своей службе, а я сама не своя от того, что ты скрываешь! Василика распекала своего господина, точно жена. Он взял ее лицо в ладони и мягко улыбнулся. - Ты думаешь, что я неспособен сам позаботиться о себе и о тебе? Василика осталась непреклонна. - Расскажи мне! Штефан уткнулся лицом в ее волосы. - У нас дом, место женщин… место чистоты, - проговорил он. – Мы не несем в свой дом того, что его осквернит. Мы успокаиваемся рядом с нашими женами. Василика усмехнулась; хотя от слов турка у нее захолонуло сердце. - А вы спрашиваете ваших жен – успокаиваются ли они рядом с вами? – резко спросила она. – Или они никогда не говорят того, что вам не понравится? "Наложницы не говорят", - подумал Штефан. Он промолчал и крепче прижал к себе Василику. - Я не хочу ранить тебя, - сказал он. - Ты больше ранишь меня, когда молчишь… Я хочу страдать с тобой так же, как радуюсь с тобой, - пылко ответила Василика. Господин увидел, как она покраснела, - и понял, как и поняла она сама, что это было самое страстное любовное признание. Штефан улыбнулся и поцеловал ее в щеку. - Кажется, я понимаю, почему так полюбил тебя, - прошептал он. – Хорошо, если ты желаешь, я скажу… Ему было трудно открываться ей, точно жене, - когда он так долго жил с ней только для наслаждения. Но Василика жаждала его признаний: это стало ее существом. Вдруг Штефан схватил ее за руки и поднял с лавки; упал на колени и ее заставил упасть. Так они и стояли – точно принося обет перед алтарем. Только глядели не на Бога, а друг на друга. - Василика, султан Мехмед сделал меня пашой – за заслуги перед нашим великим повелителем, - проговорил турок, не сводя с нее глаз. И Василика поняла, как была глупа: о султане нельзя было говорить таких дерзких речей – в этом доме, в котором действовали руки и слушали уши принцессы Фериде. - Пашой? И теперь великий султан отправляет тебя с поручением в Стамбул? – боязливо спросила валашка. Штефан улыбнулся. - Да, моя роза. Потом он обнял ее, так и стоя напротив нее на коленях, - и Василика ощутила, как его сердце стучится в ее грудь, точно требует, чтобы ему открылось. И Василика поняла, что принадлежность Штефана к священному ордену Дракулы – тайна для султана и смертельная угроза для всего их дома. И султан грозил смертью, и братья Штефана: если те и в самом деле занимались диаволовыми делами… а Штефан отошел от диаволовых дел, полюбив девицу, назначенную в жертву… - Я буду надзирать за порядком в великом городе – меня посылают усмирителем народных возмущений*, - глухо сказал Абдулмунсиф. Он выпустил ее из объятий и теперь стоял, опустив голову, точно каялся перед кем-то. Быть может, в эту самую минуту турецкий рыцарь отрекся от намерения отвоевывать Царьград, ему опротивела кровь, на которой вставали все великие земные царства – чтобы потом рухнуть? Вот исполнился срок и Византии… Может ли царствие Божие на земле утвердиться так, как об этом грезят слепые к Господу и брат к брату люди? - Я все поняла, господин, - сказала Василика. - Я для тебя отныне Штефан, - ответил он, посмотрев ей в глаза. Нет: он не отошел от дел ордена – может, отказался только пожертвовать ею, но не всем прочим, что постиг со своими братьями-еретиками. От Дракулы отказаться было невозможно. Штефан встал с колен, поднял свою подругу и предложил ей уйти в дом. Василика покачала головой. - Нет, - сказала она, и турок удалился, потупив взор. А она сидела и мучительно думала о справедливости – той, которой он служил. "Страх – самое лучшее, чем можно смирить людей, потому что люди всегда порочны". Эти слова как будто кто-то ронял в ее душу извне, тяжело, как расплавленный свинец. "И только великим страхом можно смирить людей, которые рядом с тобой, когда ты ешь, когда спишь, когда ты беззащитен… Враги человеку домашние его…*" - Нет, так нельзя, - прошептала Василика. Но так жила вся империя султана – и ей одной не под силу было это остановить: кровь влекла за собой кровь. Однако Штефан поступил по справедливости… так, как велел ему кисмет. - Вот слово, которым турки все в себе извиняют, - с усмешкой пробормотала Василика. Она встала и медленно ушла в дом, чертя остроносыми туфлями по земле Штефана, как будто помечая ее. Потом направилась не в свои комнаты – где, должно быть, хозяин ждал ее, - а в библиотеку. Лица Василика прикрывать не стала. Ведь они с Штефаном были христиане – а христианки не прикрывают лиц, как пьют вино, не так ли? Она достала с полки свиток: переведенное на турецкий язык сочинение византийской принцессы Анны Комниной, к семейству которой восходил род Штефана-Абдулмунсифа. Сочинение называлось "Применение императором пытки для блага народа". Василика села за стол, сделанный по итальянскому образцу, как рассказывал ей господин, и, погрузив руку в волосы, с задумчивой усмешкой стала читать. Штефан так и не увиделся с нею в этот день – но когда Василика пришла в спальню, она нашла на своей постели пару перчаток из тонкого, но прочного холста. Перчатки стягивались золотым шнуром на запястьях, и были вышиты золотом. - Господин сказал, что это для работы в саду, - улыбаясь, объяснила Айгюль. Много ли в таких наработаешь! И тут Василика поняла, что господин трудился над этим подарком сам, - и у нее дыхание перехватило. Присмотревшись, Василика разобрала, что на перчатках вышиты слова, поэтические строки – эти строки перекликались друг с другом, как вечно помогали друг другу правая и левая руки: "И мертвый орел остается орлом", - гласила левая. А правая, главная, отвечала: "Но я ястреб, который воспарит". Василика прижала обе перчатки к груди и зажмурилась: из глаз потекли горячие слезы. Она всхлипывала, не в силах их остановить. Но этих прекраснейших слез ей было не стыдно. Наутро Василика вышла в сад, надев простое темное платье поверх шаровар и дареные перчатки, - но вначале не смела приняться за дело, даже после того, как садовник сказал, какой клочок земли отводится ей в пользование: в полное распоряжение. Она может сажать на нем все, что хочет, - и цветы, которые растут в ее родной Валахии: их можно достать здесь, в Эдирне… Василика стояла, прижавшись к абрикосовому дереву, обнимаясь с ним и гладя кору перчаткой. Как можно грязнить такую вещь? Потом пленница оторвалась от дерева и, опустившись на колени, погрузила в мягкую прохладную землю правую руку. Разве может замарать какую угодно работу Штефана родная земля? Она подумала, что едва ли увидит плоды своих трудов, - но семя, зароненное ею, не погибнет… Нет! Ни одно доброе семя не погибнет! Василика взяла лопатку и принялась полоть грядку, на коленях, как и была, - и ощущая смирение и молитвенный покой, в теле и в душе. Но, по-видимому, немедленно трогаться рыцари не намеревались – Василика успела возделать свою грядку, как когда-то, еще девочкой, пестовала маленький садик своих родителей в Тырговиште. Фериде больше не трогала их – Василика не знала, что произошло между Штефаном и его матерью, но это перемирие послужило ей самой только во благо. В скором времени после того, как Василика начала трудиться на воздухе, Штефан сделал ей удивительный и очень приятный подарок: привел красавицу-кобылку, гнедую, под цвет ее волос и глаз. - У нас женщинам не принято ездить верхом, как и надолго покидать свои дома, - улыбаясь и лаская морду благородного животного, сказал турок. – Но среди знатных женщин встречаются и наездницы. Я подумал, что негоже тебе ехать до самого моря в носилках, - и ты достойна лучшего животного, чем осел! Василика захлопала в ладоши, охваченная ликованием. Она бросилась на шею своему покровителю, и они оба засмеялись от счастья. Штефан погладил кобылку по шее. - Ее зовут Годже. Это означало – избранная, драгоценная: так звали одну из многочисленных женщин, принадлежавших дому ее хозяина; не то родственниц, не то прислужниц. - Могу ли я сейчас же сесть на нее? – воскликнула невольница. Штефан закинул голову и раскатисто расхохотался, скаля зубы. - Конечно, - сказал турок. Он подсадил ее в седло, и Василикой овладел телесный восторг, какого она прежде не знала. Штефан повел лошадь под уздцы вкруг сада, и Василика скоро подладилась под шаг Годже. У валашки разгорелись щеки от удовольствия, которое доставляло ощущение сильной, бугрящейся спины между бедер; и улыбка ее господина говорила, что он понимает все, что испытывает его полонянка. А через несколько дней дом Штефана посетил Бела Андраши – обездоленный князь, король без королевства. Василика, конечно, не могла увидеть венгра на своей половине; но ей посчастливилось углядеть гостя из окна - он говорил со Штефаном, своим рыцарем, в саду. Потом оба удалились на хозяйскую половину. Василика растревожилась необыкновенно; она гадала, скажет ли ей хозяин о приходе Андраши. Если не скажет, это может быть очень дурным знаком… Но Штефан сказал. Много позже, расставшись с Андраши, он вывел Василику на конную прогулку – должно быть, затем, чтобы избежать чужих ушей. Валашка покачивалась в седле, все крепче сжимая поводья, и, напрягшись, готовилась внимать словам турка. Они не смотрели друг на друга. Штефан наконец заговорил тихо, с дрожью в голосе: - Дракула свободен… Нет, не свободен, конечно, - но король Корвин выпустил его из крепости и теперь перевез в вышеградский замок, где Дракула будет жить как князь! Василика давно знала, где томится Влад Дракула, - со слов Штефана; и понимала, что даже заключение в королевском замке далеко от свободы. Но, услышав такое, необыкновенно взволновалась. - Кто это тебе сказал? Андраши? Услышав об освобождении Дракулы, она тут же перестала называть Андраши князем. Турок усмехнулся. - Да, Василика, Андраши! Белый рыцарь! Он теперь живет так же, как Дракула, - а вернее говоря, и еще свободней, и еще подневольней: мой вождь теперь служит при дворе султана и делится с ним сокровищами своего разума и своих знаний, а его люди причислены к султанскому войску. Мехмед не чужд размышлений о божественном… Но Мехмед не Корвин, - прошептал Штефан, положив Василике руку на бедро; а она едва заметила это. – Если мой великий вождь взбунтуется, участь всех его людей будет страшна… - Так наши валахи согласились служить султану против своих? – прошептала Василика. Это поразило ее более, чем все остальное. - Зачем же против своих? Валахия и так под пятой Мехмеда Фатиха, - почти пренебрежительно, почти с торжеством откликнулся Штефан. – Но у султана много других владений, в которых тоже нужно усмирять людей; а ваши валахи известны как прекрасные воины… Никого из них не принуждали отречься от христианской веры, - прибавил турок, взглянув на Василику. В это она уже не поверила – но смолчала. - Белый рыцарь также по-прежнему ненавистник Дракулы, - прибавил Штефан через небольшое время, снова взглянув на полонянку. Она несколько шагов ехала молча – потом сухо ответила: - Вас никого не понять! Вы то любите друг друга, то ненавидите, и так без конца! Турок от души рассмеялся. - Это и значит властвовать, моя возлюбленная Фатиха, - сказал он. – Так издревле правили все великие вожди. Он остановил ее коня и взял девушку за руки, с нежной страстью поглядев в глаза. - Скоро мы выступим на юг, к Стамбулу, - прошептал Штефан. – И тогда… тогда для нас с тобой начнется совсем другая жизнь. * Приблизительно соответствует современной должности начальника полиции. * Евангелие от Матфея. ========== Глава 77 ========== Василика стояла рядом с хозяином и вместе с ним следила, как нагружают их воз. Штефан вез в Царьград товар, которого за морем не хватало, - меха и в большом количестве ту же валашскую шерсть… Этот человек не гнушался торговлей, как не гнушались ею и валашские дворяне, - но бояре принимались за низкие занятия с куда меньшим смирением. Однако турецкий рыцарь имел гордость и стыдливость иного рода, мусульманского, - которую было не высказать словами. - Кто же теперь позаботится о женщинах твоего дома? – спросила Василика господина. Он улыбнулся. - Адриан – мой старший брат. У нас родственники-мужчины всегда заботятся о женщинах семьи. Василика знала, что женщины семьи – это и чужие вдовы, и сестры, и племянницы. Ни с кем, кроме нее, Штефан в своем доме не жил: да и ее… хранил, говоря, что до свадьбы. Но из чего проистекало это целомудрие – не из того ли, что Штефан был безумец, который смотрел на свою возлюбленную как на жертву? Или целомудрие многих восточных мужчин происходило от пресыщения: и оттого, что многие были… мужеложцами. - Как справедливо устроена ваша жизнь, - задумчиво сказала валашка. – Ваши женщины всегда защищены. Штефан кивнул. - Да. А Василике вспомнилось, что она однажды услышала от женщин его дома: как один паша избавился от гарема, слишком отяготившего ему плечи, - этот владыка попросту посадил всех женщин в мешки и утопил в море, а на другой день был свободен и от женщин, и от угрызений совести. Турки были удивительные люди. Они вели счет душам куда небрежнее, чем христиане, - и куда менее заботились о спасении собственной души, ожидая для любого, кто мог назвать себя богобоязненным, вечных плотских утех на том свете. О судьбе душ наложниц турецкие господа едва ли думали вообще; как и о том, как благочестивые жены, попавшие по учению пророка в рай, уживутся с гуриями, предназначенными для их мужей... Василика заметила, что Штефан внимательно смотрит на нее – и, кажется, понимает, что делается в ее голове. Он ласково кивнул. - Иди проверь свои вещи, чтобы мы ничего не забыли, - а потом садись на лошадь. Мы поговорим с тобой в дороге. Василика улыбнулась и поцеловала ему руку. Здесь, у него во дворе, она стояла с открытым лицом. Потом она пошла и самолично проверила все свои седельные сумки: там были и платья, сработанные ею, и благовония, и масла для защиты от солнца, и все дорогие подарки ее господина. Василика с особенной любовью сберегла костяной гребень, подаренный ей еще по дороге в Турцию, - который, возможно, был украден с туалета боярской дочки после того, как саму эту валашскую боярышню умыкнули турки… И обошлись с нею едва ли так учтиво, как Штефан с самой Василикой… Василика была одета как турецкая благородная девица: остроконечная шапочка с вуалью, облаком спускающейся на волосы, разобранные напополам и скрученные над ушами; шелковое платье, которое могло бы показаться непристойно коротким – если бы не мешковатые штаны; из-под платья выглядывал сборчатый воротник сорочки, а руки скрывали перчатки. Лицо, конечно, было занавешено до глаз. Но, коль скоро она могла видеть, Василику это уже не беспокоило. Она легко вскочила в седло и приласкала свою кобылку – этому подарку она не уставала радоваться, особенно после того, как ей дозволили кататься верхом одной, хоть и в пределах господского сада. Василика понимала, какая это редкая милость. Валашка, уверенно толкнув Годже пятками в бока, направила свою лошадь к Штефану, который тоже сел в седло. Турок захлопал в ладоши, приветствуя свою прекрасную спутницу, а потом послал ей воздушный поцелуй. А потом, никак более ее не ободрив, развернул своего коня и выехал за ворота: Василике осталось только трусить за своим господином, думая только о том, как бы не отстать, не затеряться. Ужаснее этого ничего быть не могло!