Текст книги "Орлиное гнездо (СИ)"

Автор книги: MadameD

сообщить о нарушении

Текущая страница: 61 (всего у книги 84 страниц)

Валашский боярин, а тем паче венгерский дворянин, на месте Штефана сейчас позволил бы своей даме поравняться с собой и дальше ехал бы с нею стремя в стремя. Но мусульманская стыдливость, воспитанная в этом человеке, не позволяла ему ехать иначе, как во главе отряда. И, чего бы ни хотел он сам, обычаи нужно соблюдать – здесь женщины никогда не выставляются так, как в христианских странах! Василику сразу же после того, как они выехали со двора, окружили воины и слуги, почти скрывшие женщину от чужих глаз. Она поехала, едва ли не впервые обозревая турецкую столицу так, как мужчины, - не с высоты, а с земли. Эдирне и в самом деле был прекрасен, как рай мудреца: но это было все не то… Василика сдвинула брови и устремила взгляд перед собой, на плащ своего вождя. Вот это – главное, что ей никогда нельзя упускать из виду. Когда они оставили позади Эдирне и поехали лугами, Штефан наконец позволил Василике догнать себя. Правда, лица она по-прежнему открыть не могла - но это не мешало им разговаривать. - Вы мало заботитесь о душе, - сказала Василика. Теперь Штефан уже не запрещал ей произносить такие речи – а, напротив, внимательно их выслушивал. - Я понимаю, что ты подразумеваешь, - сказал турок. Потом вдруг он засмеялся так, точно она сказала презабавнейшую вещь. Василика рассердилась – а ее хозяин произнес: - Наши большие люди распутничают потому, что считают это радостью плоти, дарованной Аллахом, предвестием рая… А ваши – потому, что не чают в своем христианском раю никаких радостей вообще… как и того, что вы называете спасеньем души! Василика нахмурилась. - Это как? В ответ Штефан быстро подъехал к ней – и вдруг, схватив ее за бока, очертил ладонями линии ее тела. Василика ахнула от испуга. - Вот это - прекрасно, - прошептал он ей на ухо. – Это то, что делает тебя тобой, моя роза… А у христиан плоть почитается греховной, и тем паче – женская… Он усмехнулся. - Ты уже успела об этом забыть? Василика сердито тряхнула серьгами. - Нет, - сказала она. Штефан сочувственно кивнул. - И ты была бы согласна прямо сейчас сбросить с себя свою грешную плоть и облечься в тело ангела? Василика изумилась. Она никогда об этом не думала. Штефан улыбнулся. - Какая красивая девушка не пожелала бы остаться такой, как она есть, и после смерти – если бы только это не воспрещалось Божьим законом! А ведь твое естество – это то, что делает тебя тобою, моя возлюбленная… Лишишься его – умрешь, и то, что сохранится, будет уже не ты… Василика раскраснелась; она метнула на своего господина сверкающий взгляд – и тут же отвела глаза. - Простые люди об этом не думают, - откликнулся турок на ее смятение. – Им не дают, и правильно делают! Пусть за них думают государи! Василика поджала губы. - Это еще почему? - Потому, что народ нужно держать в покорности, обуздывать его грубые страсти, давая ему жить… и этого довольно, большее и недостижимо, - вдруг прошептал Штефан с какой-то горечью. – Нужно указать людям звезду, на которую они будут молиться, пока живы, - а что это за звезда, каждому человеку откроется только после его смерти. - Но ведь это огромная, страшная ложь, - прошептала Василика. Штефан улыбнулся. - Это кисмет, моя драгоценная Фатиха. Если каждый смерд начнет думать сам вместо того, чтобы слушать святых отцов, служить Богу и государю, никакое государство не устоит. К счастью, - тут турок рассмеялся, очаровательно, искусительно, - большинство людей непроходимо глупы. Или неизлечимо ленивы умом, что нисколько не лучше. - А ты не глуп, мой господин, - сказала Василика. Это был наполовину вопрос. Турок ничуть не оскорбился. - Нет, моя дорогая, я умный человек. "Как будто ты мог сказать иначе", - подумала она. Василика опустила голову. - И правильно ли я поняла тебя… что вы, властители, скрываете от народа божию правду? Штефан давно признался ей, что он рыцарь Дракона, - но Василика до сих пор никогда не заговаривала об этом сама, как и о ересях ордена. - Правильно, - ласково подтвердил турок. Василика глубоко вздохнула и замолчала, заставив себя глядеть на дорогу – на пыльную дорогу, которую уже пробороздили сотни пар колес, копыт, подкованных сапог. Все эти люди, хоть господа, хоть смерды, думали о себе, что они умные люди и знают, куда идут, - потому что всяк человек так думает. Но лучше всего люди бывали тогда, когда доверялись не себе, а голосу своей души… Но Василика знала, что жила большим умом своей государыни, а не только голосом ее души. И те смерды, которые состояли при государыне, были совсем не глупы, что бы ни говорил сейчас Штефан, - а им только не позволялось жить своим умом… Что сталось бы с Валахией, если бы все эти простые люди послушали себя? Самое мудрое, что Василика вынесла из турецкой жизни, было – кисмет. Господом для всех предопределено, кому какая доля. Они ехали без спешки, не отклоняясь никуда в сторону, - и Василика почему-то с облегчением думала о том, что Валахия, монастырь, в котором погребена государыня, от них все дальше и дальше. Ей страшно было представить, что могло остаться от прекрасного тела Иоаны, изувеченного ворогами, к жаркому лету, хотя княгиню и похоронили зимой… И в такое-то воскресение учит верить церковь? Останавливались путники на постоялых дворах. У Василики с непривычки болело от верховой езды все тело, и она сбила себе ноги. В первую же ночь Штефан пришел к ней и осмотрел ее, как будто знал, что так выйдет, - и, обмыв ей раны, перевязал их. Потом поцеловал каждую нагую ногу. - Ты слишком для меня хорош, - прошептала девушка, погладив волосы турка и поглядев в его счастливые голубые глаза. Василика порою не могла понять – счастливые эти глаза или безумные. Штефан только рассмеялся и крепко обнял ее колени. - Ты всегда слишком хорошо знаешь, что мне нужно, – для тела, для души, - дрогнувшим голосом сказала Василика. Вдруг ее это ужаснуло. - Я просто люблю тебя, - кротко ответил он. Ее покровитель встал, и они обнялись. - Если ты учинишь надо мной какое-нибудь непотребство… богомерзкое дело, я уйду от тебя, хоть сгину… Хоть в греческое море брошусь, - дрожа, прошептала Василика. Она сама не знала, что ее сподвигло на такие речи. Турок долго молчал, прижимая ее к себе. Василика почему-то изумилась этому: она ждала, что Штефан разгневается. Наконец он сказал: - Не меня тебе нужно бояться. Потом, в тишине, взял ее руку, поцеловал и вышел. Василика села на свою постель и, закрыв лицо руками, подумала о белом рыцаре… о том, куда и от кого Штефан бежит с нею. Он бежал от султана, с поручением от Мехмеда, - бежал, чтобы скрыть свою принадлежность к ордену. Он бежал от Белы Андраши, этого премудрого безумца, - наверное, показывая низложенному князю, что выполняет его поручение. Быть такого не могло, чтобы разум не говорил Беле Андраши, какое черное, невозможное дело он задумал, - но этот светлоликий венгр мог уже дойти до того, что не владел собою, а полностью принадлежал своим водителям из ада… Какие страшные тайны хранит каждая человеческая душа! Василика легла, не молясь. Молиться она не могла – наверное, многие высокие люди этого тоже не могли. Ехали они спокойно – куда спокойней, чем по валашской земле. Им не встретилось никаких разбойников – только горстка оборванных бродяг, попрошайки, которых один из их отряда отогнал кнутом. "Наши бы подали", - подумала Василика. Но то были не ее люди, и они никогда не станут ее. Даже прекраснейший из этих турок. Штефан иногда разговаривал с нею, но больше молчал. Его лицо казалось спокойным, но внутри его словно бы засела такая же боль, как и после побега из Тырговиште, когда он увозил тело княгини. Но теперь причина этой боли была иная. Василика страдала, пыталась увлечь своего спутника разговором… но он вдруг стал огрызаться на нее. И тогда девушка замолчала, предоставив своего вождя самому себе. А не то она, чего доброго, собьет его с какой-нибудь спасительной мысли! Когда путники прибыли в порт и увидели греческий корабль, дожидавшийся их, лицо Штефана просветлело. А когда ступили на борт парусника, Василика увидела, что боль, тревога, терзавшая ее возлюбленного, оставила его – точно отлетела на берег, от которого их отделила синяя сверкающая полоса, расширявшаяся с каждым мгновением. И Василика поняла, что верно угадала причину того, что творилось с ее покровителем. Они стояли, держась за руки, и улыбались горячему морю, которое тяжело перекатывалось за бортом, и слушали, как кричат над волнами чайки, - и Василике казалось, что она внимает этой древней жаркой песне не только за себя, а и за какую-то другую, великую, душу. ========== Глава 78 ========== Николае Кришан сидел во дворе своего дома в Буде и цедил превосходное вино, которое ему отпускали из королевских погребов. Король Корвин по-прежнему осыпал его дом милостями – и хотя этот совсем молодой, неоперившийся последыш благородного семейства понимал, что судьба милостива к нему не по заслугам, на душе от такого сознания было тем более скверно. "Сестра моя, конечно, умерла, - думал юноша, чувствовавший себя так, точно ему нет и никогда уже не будет своего места в жизни. – Несчастная Иоана, верно, приняла страшные муки перед смертью – может, за все наши грехи? Может, и мне бы так следовало, вместо того, чтобы сидеть тут на чужой земле и кормиться от щедрот чужого короля?" Конечно, Иоана умерла – и, конечно, Николае ничего не сказали об этом. Боярский сын чувствовал, что о таких женщинах, как его сестра, языки молчат: такие необыкновенные женщины… слишком смущают умы и жизнью своей, и смертью. Но он знал, что на валашский престол воссел Раду Красавчик, и этого было довольно, чтобы вообразить участь, постигшую Иоану… Николае отставил кружку и, закрыв лицо руками, стиснул зубы, стараясь не разрыдаться; грудь разрывала нестерпимая боль. Кто и когда так страшно проклял их? Уж не тот ли, кто посадил над ними Влада Дракулу? Но где бы были они все без черного князя – этого величайшего заступника христианской веры? Почему же за христианскую веру, за дело величайшей божественной любви к людям проливается столько человеческой крови, сколько не проливалось ни за одну языческую? Николае отнял руки от лица и хмуро посмотрел перед собой; все смешивалось перед глазами из-за слез. Вдруг молодой человек подумал о Корнеле – о законном муже Иоаны, чьего ребенка он растил как своего, о рыцаре, которым он когда-то восторгался и на которого хотел равняться. Николае вспомнил, как подло все их семейство обошлось с этим человеком: а теперь, если Корнел не сгинул в боях, он мог попасть в плен к туркам или погибнуть под пытками по злой воле князя-содомита... Малыш Раду уже задавал своему отчиму вопросы об отце… что Николае мог ответить невинному дитяти? Николае был в таких летах, что уже сам мог жениться; но он и смотреть не мог на венгерок, на католичек, которые все, даже красивейшие и любезнейшие из девиц, были сделаны из совсем другого теста, нежели он сам, - даже природа их, казалось, была иная. Николае Кришану порою представлялось, что католики даже худшие враги им, чем ненавистные турки… И, конечно, он не мог отречься от своей веры – а это было непременное условие, чтобы взять жену-католичку. Быть может, такой у него крест – растить сына сестры вместо своего, которого ему не суждено иметь. Николае в два глотка осушил кружку и, поморщившись, утер губы. У него даже усы еще не начали пробиваться, а он уже похоронил надежды на свою семью и счастье… Боярский сын, покачнувшись, встал из-за деревянного стола, который был сколочен и вынесен в сад уже после того, как Иоана бежала со своим прельстителем, ставленником Корвина. Николае помнил, как Иоана любила свой сад, - и ему представлялось каким-то священным долгом хранить привычки своей дорогой сестры-мученицы. Вдруг он услышал, как залаял пес. Гость? Николае знал, что чужака встретит привратник, а потом проводит к хозяину; но он сам двинулся навстречу пришлецу, одолеваемый каким-то странным, большим чувством. У него редко бывали гости – Николае мало знался с венграми, прилежно исполняя только обязанности перед королем. Может быть, это вестник от его величества? Но Николае ошибся. Юноша ахнул, увидев, кто подходит к нему, - в первый миг он изумился, что такого гостя вообще впустили; и только потом осознал умом, кого видит перед собой. Страшный, невозможный гость – уж не собственная ли совесть Николае выткала из воздуха этот кровавый призрак? - Ты – Корнел? – прошептал Николае. – Корнел, муж моей сестры и рыцарь короля Матьяша?.. - Уж давно и не тот, и не другой, - ответил тихий голос. Мужчины долго молчали, глядя друг на друга, - и младший был полон благоговейного ужаса, а старший созерцал этот ужас с каким-то тихим торжеством, лукавым торжеством дьявола, гордящегося делом рук своих. Корнел слишком долго служил дьяволу – служил ему с горделивым сознанием долга… - Идем… Я прикажу, чтобы принесли вина, - наконец торопливо проговорил молодой хозяин. Он повернулся и пошел вперед, качая головой. – Господи, - бормотал Николае под нос. – Я же не сплю? Господи! Корнел Испиреску следовал за Николае в полнейшем молчании; и усмешка не сходила с губ возлюбленного витязя Дракулы, а черные глаза его таили память о нечеловеческих ужасах. Хозяин подвел гостя к садовому столу, не решаясь приглашать в дом – в собственный дом Корнела; и витязь сел, не спуская с Николае все понимающих глаз. Боярский сын распорядился о вине – и вернулся к гостю: сделал то, что должен был сделать. Под взглядом этого человека у него кровь в жилах стыла. Но Николае, бледный и безмолвный, медленно подошел к столу и опустился на скамью напротив витязя. Корнел долго глядел на молодого хозяина через стол – казалось, даже птицы в саду смолкли. Это черноглазое мужественное лицо, когда-то представлявшееся Николае прекраснейшим лицом на свете, теперь, с отпечатавшимися на нем следами бесчисленных мучений, ужасало юношу более, чем любое другое лицо на свете: только такой образ мог бы принять ангел смерти, явившийся по его душу. - Зачем ты пришел? Откуда ты? – наконец проговорил Николае. Он подумал о Раду – и обрадовался, что его племянник и пасынок увлечен игрою в доме; как долго Николае сможет держать здесь Корнела и не пускать к сыну? Если Корнел пожелает видеть сына, Николае его не остановит. Корнел улыбнулся, не спуская глаз с Николае. - Нет, я не с того света, - тихо сказал он. – Я пришел от моего князя, а Влад Дракула все еще на этом свете. Николае побледнел еще больше. - Но как ты вернулся к нему? – спросил юноша. – Как… как он принял тебя назад? И как король… Корнел поднял руку, и Николае тотчас замолк. - Король простил грехи даже Колосажателю, - улыбаясь все той же непонятной улыбкой, проговорил витязь. – А значит, слугам его все простилось и подавно. Ведь ты знаешь, что князя освободили из темницы и перевезли в вышеградский замок? Николае с осторожностью кивнул. Конечно: он знал, как знала и вся Венгрия. Тут принесли новый кувшин вина и блюдо с яблоками. Николае быстро встал и налил гостю вина, но Корнел не стал пить. Он взял с блюда румяное яблоко и поиграл им. - Князь даже женится здесь – ты знаешь? – спросил витязь. – Его величество сосватал князю Владу свою родственницу. - Неужели? – ахнул Николае. Корвин решил сочетать православного князя с католичкой? А Дракула согласился? Что ж: кругом, что ни день, совершается столько надругательств над верой, что это неудивительно. Вдруг Николае ощутил, как голова у него закружилась, к горлу подкатила тошнота: это были тошнота и ужас безверия, накатывавшие как самая страшная болезнь… Корнел молчал, глядя на младшего товарища и родича: казалось, витязю была хорошо знакома эта болезнь. - Иоана умерла… - прошептал Николае, когда смог отдышаться. Он воззрился на Корнела с глухой враждебностью, точно винил в этом единственно его. А кого еще он мог винить? - Ты знаешь? – спросил боярский сын. Корнела, казалось, совсем не поразила эта новость: он как будто знал… да, давно знал. - Умерла, - прошептал витязь. Он улыбнулся, неподвижно глядя перед собой. – А я недавно видел мою жену во сне. Она там миловалась с каким-то златокудрым рыцарем с голубыми глазами – схож лицом с одним венгром, которого я знал… А может, это и не он; может, уже и другой… Корнел рассмеялся. - Если это такой рай, Господь милостив к моей Иоане! Николае почувствовал, как в нем забурлила кровь. Ему вновь предстал тот морозный день, когда Корнел поверг на землю его сестру – ударил, совсем не зная Иоаны; как любой муж, который бьет неверную жену… - Да как ты смеешь! – сжав кулаки, закричал Николае на своего гостя, совсем забыв, как страшен этот человек. – Сестра моя мученица… она была великая жена, и умерла в великой славе!