сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 84 страниц)
Пусть предатели делают свое дело – а он будет делать свое, пока благословляет на это Господь!
Посмотрев, как догорают дрова погребального костра, Дракула тяжелым сапогом затоптал искры и, повернувшись, зашагал к замку – делать дело, на которое его благословил Господь. На устах господаря играла мрачная улыбка.
Когда он вошел под своды разрушенного замка, залы которого теперь были открыты звездам, раненые и просто связанные пленные зашевелились, кто-то застонал от боли… а кто-то уже неприкрыто всхлипывал от страха. Те, у кого не достало храбрости умереть, как подобает мужчинам! Что ж, с ними и поступят так, как с бабами! Всех трусов и изменников - на кол!
- Женщин и детей можете разбирать, кому какие приглянутся, - поглядев на своих замерших в ожидании воинов, распорядился князь, улыбаясь и разглаживая длинные усы. – Мужчин выгоняйте во двор. Созвать сюда крестьян Кришанов!
Крестьяне, впрочем, уже и сами собирались, издалека увидев битву и погром, – и много их пришло к господскому замку через леса, через поля: угрюмые люди в бараньих и шерстяных шапках, с палками и факелами. Испуганный ропот пронесся по этой толпе, когда перед ними появился кровавый разоритель господских хором – невысокая, но сокрушительной силы фигура, закованная в латы. От шлема, впрочем, Дракула освободился, и гордо нес над железными плечами львиную голову.
- Христиане! – рыкнул он, увидев, что ему готовы внимать: Дракула улыбался. – Больше не будет над вами этих изменников, которые сосали вашу кровь! Ваш князь расправился с ними, и сейчас их будут казнить!
Он помедлил, видимо, ожидая восхвалений – он многократно слышал их прежде от простого люда, избавленного от непосильного боярского ярма; но мужики Кришанов только угрюмо притихли. Кто-то бормотал молитвы, кто-то – плакал.
- Они были добрые господа! – вдруг выкрикнул один из середины толпы.
Дракула сверкнул глазами, вытянул могучую шею, точно выискивая – кто это осмелился обругать его правосудие; впрочем, смельчак уже замолчал.
Среди крестьян произошло движение, как будто они стремились упрятать своего языкастого товарища подальше.
- Кто это сказал, что они были добрые господа? – громыхнул князь так, что все вздрогнули от страха. – Кто это хочет к тем, которые уже здесь у меня? Ну?..
Он махнул рукою в сторону связанных обитателей замка, которых выволокли наружу; рядом сильные дружинники уже рыли ямы для кольев. Князь вдруг подскочил к первому из них и вырвал у него заступ.
- Нет, погоди! – усмехнувшись, приказал он своему дружиннику, всадив заступ в землю. – Не твое это дело, не воинское! А пусть-ка выкопают те, кто к этому привычен, - послужат христианскому делу и своему князю!
И крестьяне были вынуждены копать ямы для прежних своих господ – большой любви к ним они не испытывали, повинности бывали нелегки, но еще больше ощущался страх перед освободителем, который прошелся по земле Кришанов огнем и мечом… и сразу начал раздаривать такие милости.
- Что это у вас? Палки? Давайте сюда! – выкрикнул господарь, ужасно довольный остроумным решением. – Как кстати вы их принесли!
Впрочем, мало принесенных крестьянами дрекольев пригодилось – оказались слишком коротки, чтобы вздевать на них людей в полный рост, и пришлось обтесывать новые, на что были отряжены все те же поселяне.
Когда воздух наполнился криками казнимых, князь, смеясь, предложил крестьянам – кто захочет – подойти, обругать и поплевать на них. Теперь им ничего за это не будет! А сколько раз, должно быть, хотелось!
Передние крестьяне послушно придвинулись ближе – но плевать и браниться никто не стал. Не то из жалости к казнимым – не то из страха перед тем, как поступят с выскочкой, заслужившим внимание Дракулы.
- Они вас всех венграм и туркам готовы продать! – крикнул князь, кивая на колья. – Радуйтесь, христиане, что я вас освободил!
Но христиане молчали; мало кто различил слова князя сквозь стоны и крики умирающих. Впрочем, долго стоять и слушать господарь их не заставил – отправил народ копать могилы для павших со своей и с боярской стороны.
Кришаны и их уцелевшие люди выбрались из-под земли, когда уже забрезжил рассвет: хотя бы получилось осмотреться. Они радовались, что наступил май и холода миновали: иначе могли бы простудиться насмерть, особенно те, кто послабей!
- Куда мы теперь пойдем? – с бесконечной печалью спросила Иоана. – Ведь коней у нас нет!
Она привычно посмотрела на отца, который всегда все знал. Муж обнял ее за плечи, отогревая, и нежно взял ее руку.
- Коней нет, верно, - согласился Раду со зловещим спокойствием. – Так пойдем пешком! Пока не добредем до добрых людей, которые дадут нам приют!
- А есть ли еще такие? – спросила Катарина.
- Есть, жена, - ответил боярин. – Князь в Трансильвании не хозяин, как бы ее ни пограбил! И нас он имени и чести не лишил, слава Господу, – найдется про нашу честь и кров, и стол!
Он нахмурился, прикидывая, чем у него найдется заплатить… если придется; но и тем, что они захватили с собой, Раду Кришан был все еще богат! Людей с собой они увели немного – хватит и их прокормить; да ведь и Семиградье по-прежнему стоит за спиной.
Раду пристально посмотрел на Василе Поэнару, который не смел никуда деваться, хотя уже и отпал от их семьи: но куда он теперь от них пойдет, когда связан с ними кровью Марины?
И, самое главное, - куда пойдет, не умея себя защитить?
Князь тянет у трансильванцев деньги на свои бесконечные войны – что ж, Раду Кришан может доить их с таким же правом. Особенно теперь.
"Венгрия, Венгрия… Вот у кого находил помощь и Дракула, который теперь от этого открещивается и кивает на бояр, как на причину всех зол! Мы бежим в Венгрию и предстанем пред очи Матвея Корвина: он благосклонно примет нас… Быть может, Цепеш даже оказал нам услугу, что сжег за нами мосты. Теперь у нас куда как больше сердца на него, чтобы действовать!.. "
- Идемте, дети, - велел боярин всем, кто был с ним. Он двинулся вперед – в разорванном плаще, в окровавленном и прожженном до дыр кафтане, но с высоко поднятой крупной головой. Чем больше битв она переживала, оставаясь на плечах, тем более гордо хозяин держал ее. Победы, поражения… что в них!
Главная победа – это невредимой вынести честь свою из боя и заслужить еще большую: пусть же прочее остается на волю Божью!
Корнел и Иоана шли, прижавшись друг к другу; Корнел держал Иоану за руку, как чудом уцелевшее сокровище. Раду мельком взглянул на детей с сумрачной улыбкой. Как красивы они были вместе!
И Иоана станет матерью, так ей суждено. Что ж, Иоане только пятнадцать лет – и мало кто из знатных жен может сравниться с нею…
Как Бог положит!
И он долго, любовно и печально, глядел на Корнела.
Беглецы нашли приют – нет, не перевелись еще в Трансильвании знатные люди, ненавидевшие Дракулу! Было совсем светло – но Иоана, не спавшая ночь, в тягости, в горе, не держалась на ногах. Ее уложили спать под присмотром Корнела, который тоже, впрочем, вскоре заснул.
Бедные молодые супруги – или счастливейшие из молодых супругов?
Они сейчас могли держать друг друга в объятиях, утешаться друг с другом, но какою ценой? Можно ли купить чистую любовь кровью сестры, кровью ее сердца, сухоткой ее души?
На их молодых и прекрасных лицах была печаль… печаль, искони звучавшая и в любви, и в песнях румын: счастье никогда не дается просто так, счастье не дается надолго! И вино победителей всегда окрашено кровью.
Сон, отуманивший Корнела Испиреску, был тяжел: мудрено ли, после стольких испытаний? Но Корнел мог бы спать спокойно, даже после многих смертей, которые причинил, - его сердце умело надежно защищаться от чужих страданий, как сердце любого воина. Но один образ неизменно стоял перед ним, преследовал душу спящего в ее беззаботных и бездумных странствиях: это была Марина, которая не говорила ни слова, а глядела ему в самое сердце.
Упрекала ли она его? Или, может быть, тосковала и томилась – этот темный и сильный дух, снедаемый голодом, который один только Корнел мог бы утолить?
Смогла ли она наконец полюбить, ничего не желая взамен? Нет – Марина Кришан никогда не была способна к такой любви!
Корнел резко проснулся и увидел, что жена смотрит на него с беспокойством.
- Мне снилась твоя сестра, - прошептал он. – Марина…
Он попросил бы Марину уйти – но какое право он имел так сказать ей, пожертвовавшей ему собой?
Иоана все поняла – и заплакала о Марине, и Корнел заплакал вместе с ней.
- Может быть, это только бред, - прошептала Иоана. – Только сон!
Она не знала теперь – желать ли, чтобы Марина ушла безвозвратно, может быть, пропала… ушла к Господу? Но где это место – у Господа, почему никто из живых не видал его? Или же продолжать видеть Марину, знаться с нею в таком страшном, низком образе?
И как им назвать ее теперь?
- Но ведь она не могла стать нежитью, ее должны были сжечь! – испуганно сказала Иоана.
- Думаю, и сожгли, - согласился Корнел. – Но, должно быть, ей и не нужно ее тело, - ведь и бренные тела, которые умершим возвращаются в воскресении в Судный день, к тому сроку истлеют! Или Марина восстала из праха?
Корнел был растерян.
- Может быть, она жаждет отмщения?
"Она жаждет не отмщения – она жаждет меня!"
- Помолись покрепче и не думай об этом! – велела жена.
Они помолились вместе, и снова вместе заснули. Спалось им тягостно; но своих видений ни Корнел, ни Иоана больше не запомнили.
========== Глава 29 ==========
Не успели Кришаны снова тронуться в путь – как захворал Тудор Испиреску. Таскать его с собой было тягостно, накладно: он не только был стар, непривычен к странствиям и большим испытаниям, а еще и казался немым укором всему предприятию боярского семейства.
Сын Тудора Испиреску уже сросся с ними – пусть дух его и был надломлен; Тудор же всегда держался наособицу. Впрочем, Раду был уверен, что отец не настраивает Корнела против них: но кажется своему наследнику преданной им совестью родной земли…
Они, угнетатели народа, борются с великим его вождем!
Но что может понимать этот малообразованный старик? Если Влада Дракулу не остановить, он возгорится неутолимой жаждой стать вторым Александром Македонским или Юлием Цезарем - наследником славы императоров, каковым себя и мнит, после падения Византии.
Сколько простого народа поляжет в этих войнах - не счесть…
Неужели Тудор Испиреску воображает, что его князя тревожит судьба этих сотен тысяч жертв?
Но теперь – Тудор Испиреску больше не будет бередить душевных ран Корнела Испиреску: Тудор, несомненно, умирал. Он давно страдал и сердцем, и спиной, а теперь еще подхватил какую-то лихорадку, от которой лежал в жару и не мог ничего есть… Вначале Кришаны боялись, что с Тудора болезнь перекинется на всех, и на беременную Иоану, но, по-видимому, эта немочь была не из заразных.
Корнел и Иоана с любовью и жалостью ходили за ним – но это не помогло: такие болезни, которые иногда приключались с людьми, особенно с обитателями старинных замков, никто не умел лечить. Тудор скончался через три дня – и едва ли успел дать сыну какое-нибудь осмысленное напутствие: в последние свои часы он никого не узнавал или просто не мог говорить…
Корнел очень горевал об отце – он так долго плакал, как жена еще не видела; казалось, кто-то отворил ему сердце, как недужным отворяли кровь, и оттуда выходила вся боль прошедших дней. Марина ему больше не являлась – не желала или, может быть, попросту не могла пробиться сквозь эту скорбь.
Если она все еще обреталась на этом свете… Если в смерти имела разум, каким обладала при жизни: ясный, безжалостный. Возможно, это ее оружие еще обострилось.
В том, что ее сестра сейчас где угодно, только не в раю с ангелами, Иоана не сомневалась - как едва ли сомневались все родные Марины. И, пожалуй, старый отец гордился этой черной, страстной душой больше, чем гордился обоими сыновьями.
Тудора похоронили скромно – посреди поля, принадлежавшего приютившим их хозяевам, отметив одинокий холмик знаком страданий Христа. Крест собственноручно сколотил Корнел, а установила Иоана.
- Мне все казалось, что он обожжет нам руки, - прошептала Иоана, плача и дрожа на ветру рядом с Корнелом.
- Бог лучше видит, кто и чем грешен, - с печальной улыбкой ответил Корнел, глядя на жену.
Она все еще была одета как мужчина – и потому, что другого платья не было, и из-за тягот путешествия, и потому, что ей это нравилось: с неохотой Иоана думала о том времени, когда придется опять превратиться в беспомощную женщину, которая может только ломать руки и умолять!
И она видела, что Корнел уже полюбил ее такой – и в принцессе, одетой в пышное платье, будет по-прежнему видеть Иоану-воительницу!
Которая склоняет голову только ему на плечо…
Хотя Корнел понимал, что Иоана никогда больше не будет принадлежать ему так безраздельно, как тогда, в Тырговиште, когда он был силой и правдой своего жестокого князя. В гостях у жены, обладая ее телом и сердцем, он сам ощущал себя уже не господином – а только младшей ветвью старого фамильного древа, напитавшегося соками трансильванской земли. Теперь же, когда он предал господаря во имя Иоаны и какой-то грядущей правды, которой только предстояло воссиять, когда Марина умерла за него, когда Кришаны сделались безземельные бояре – Корнел ощущал себя ветвью дерева, вздрагивающего под ударами топора…
Она первая отомрет, когда оно рухнет!
Иоана же станет матерью, они больше не будут вдвоем… и в ее душе навечно поселилась боль и жажда мести.
Корнел был отныне всецело в воле Раду Кришана, и грядущую правду свою и славу мог прозревать только в нем. Хотя бывший княжий отрок, который мог теперь думать вольно, теперь понимал – что так же прежде не знал замыслов господаря, как не знал сейчас замыслов боярина. И коварный и ненасытный князь Влад мог точно так же употребить его и его верность во что угодно…
Корнел был потерян… он не знал уже, что в жизни незыблемо, что считать бесчестьем, что – долгом. Он был витязь на распутье… витязь со свежей и сильной душой, остановившийся на дороге скверны, которою уже многие годы и без колебаний шагали его вожди, - простой слуга, давно утративший невинность, свойственную простым слугам!
Незыблема была только любовь – только сияющие зеленые звезды, золотое личико, нежные руки. Но женщины были непостоянны, как облака… и незыблема оставалась только та любовь, что витязь хранил в себе самом.
Когда они снова тронулись в путь, у них опять были кони: отличные мадьярские кони, на которых пришлось немало раскошелиться. Но это была такая покупка, на которую никаких денег не жаль.
Раду ли Кришану было не знать, чего стоит добрый конь!
Иоана опять была одета, как это приличествовало женщине, - настояла мать: но что-то безвозвратно переменилось в ней, и теперь мужчина, покоритель, дважды подумал бы, прежде чем схватить ее. Иоана была теперь так же жестока, как и нежна, - и не поколебалась бы перед тем, как нанести умелый смертельный удар!
Прежде, чем направить стопы в Венгрию, беглецы поехали в Сигишоару: домой к Василе Поэнару, запастись всем, что могло им понадобиться, и еще раз потолковать с саксонцами. С ними непременно нужно было встретиться перед тем, как ехать к венгерскому королю!
Сигишоара не обманула ожиданий Иоаны – вернее говоря, и грустно поразила ее руинами, и обрадовала запомнившейся ей торговой жизнью, которая кипела, как и прежде. Нет, семиградцы не теряли времени зря! Иоана с печальным смехом рассказала мужу о надушенных перчатках, которые купила ему здесь и так и не довезла…
- Хорошо, что не довезла, - резко заметил услышавший разговор боярин. – Они могли быть отравлены! Или ты не знаешь, как в наши дни травят и одежду, и книги?
- Ну кто бы стал торговать здесь отравленным товаром – и зачем продавать его мне? – удивилась Иоана. – Разве я и мой муж такие важные люди?
Но у отца, видимо, были причины иметь подобные подозрения – он опасался и не любил семиградцев так же, как не любил их князь. Что за подлая жизнь у трансильванского боярина валашской крови – когда и чужие тебе поневоле свои, и свои как чужие!
Иоана, однако, испросив разрешения у родителей, повела мужа в ту же лавку, в которой выбирала ему подарок за глаза: хотела купить что-нибудь, что он выберет себе сам… и посмотреть, живы ли еще хозяева.
Хозяева оказались живы – отсиделись в башне в страшные дни: и были немало удивлены встречей с Иоаной, красоту и знатность которой запомнили с первой встречи. Рады были или нет – неизвестно; но, конечно, тотчас выставили напоказ радость, как всякие хорошие торговцы.
Корнел, однако, держался здесь чужаком – по-немецки он не говорил, в отличие от Иоаны, ничего не касался, и лицо совсем потемнело. Степенные немцы с опаской поглядывали из-за прилавка на красивого южного дикаря, у которого вид был такой, точно он может искрошить их в любой миг, если ему что-то придется не по нраву, - и ничего ему не предлагали.
