Текст книги "Орлиное гнездо (СИ)"

Автор книги: MadameD

сообщить о нарушении

Текущая страница: 65 (всего у книги 84 страниц)

Стало быть, сам этот человек – не мусульманин и враг султана, насмерть враждующего с орденом? От такой мысли венгр чуть не вскрикнул; но повязка на рту спасла положение, он только глухо промычал, чего никто не заметил. Могло быть и так! Значит, этот человек сумел поставить себе на службу неверных? До чего же ловок – как сам Влад Дракула! Не может ли выйти так, что большой белый паша окажется союзником Дракуле, о чем эти турки, мелкие сошки, не знают, и сам посланник Дракулы сможет с ним договориться полюбовно? Тут мысли пленника прервала остановка. Его стащили с коня, и он дернулся и замычал от боли так, что все это заметили. С головы венгра сорвали мешок, прихватив прядь волос, так что он поморщился. Но когда ему развязали рот, он отдышался и сказал: - Вы меня так не довезете… Я скончаюсь раньше, чем предстану перед вашим пашой… Чернобородый главарь присвистнул и засмеялся; потом ответил. Он говорил по-венгерски не хуже него самого. - Какой нежный! Ты думаешь, что увидишь нашего господина? Мы тебя распотрошим прежде, чем ты осквернишь его дом своей вонью, и сами достанем из тебя все, что есть ценного! Между тем, ему развязали руки и дали сухую лепешку с козьим сыром и воду в баклаге. Затем, чтобы накормить, и освободили, понял пленник; они остановились на привал. Потом опять скрутят - и в мешок… "Уж не изменить ли они собрались своему господину?" - подумал венгр, вгрызаясь в лепешку; несмотря на боль и страх, голод дал о себе знать. Но даже если эти турки и изменят своим – для него самого это едва ли что-нибудь значит… Так или иначе, Давид Хорвати погибнет под пытками или от меча кого-нибудь из этих слуг шайтана, когда станет им бесполезен. - У меня спина переломится, - пожаловался он, прежде чем ему опять сунули тряпку в рот; в ответ он получил такой подзатыльник, что в глазах потемнело. - Ничего, не переломишься! – сказал главарь. – Ты еще не видел, как люди переламываются! Он засмеялся. Хорвати, себя не помня от унижения и ненависти, попытался проклясть турка, но проклятье заглушил кляп; потом ему опять связали освобожденные руки и натянули на голову мешок. Боль в спине, приутихшая было, вспыхнула снова – да так, что Хорвати чуть не потерял сознание. Он заболтался за спиной у всадника, с помутившимися мыслями, превратившись в одно сплошное страдание; потом чувства его притупились. Он не потерял сознание, потому что все еще понимал, что его везут в Турцию, на юг, на муки; но связно мыслить больше не мог. Что-то велело ему беречь силы. Еще несколько раз они останавливались – его кормили, позволяли справлять нужду… по тому, сколько раз останавливались на ночлег, пленник мог подсчитать дни. Хотя из мешка его даже во время ночевок не выпускали. Он должен был как можно меньше увидеть. Так значит, они думают, что он может вырваться на свободу? Нет, едва ли – просто не хотят привлечь внимание… Хорвати перестал считать дни и ночи после третьей длинной стоянки. За время сна его спина немного успокаивалась – но под конец ему даже сниться стало, что он уже в камере пыток, поджаривается на медленном огне. Однако ни подвижности, ни ясности ума его увечье не умалило: оно только должно было сделать его сговорчивей, когда за него возьмутся заплечные мастера. Но Хорвати не так много и знал. Ему даже неведомы были опознавательные знаки ордена, которыми руководствовались его товарищи, выбирая книги, - а что содержится в этих книгах, скоро станет известно пленившим его людям куда лучше, чем ему самому; он не знал также, зачем они были нужны Дракуле. Однако турки замучают его до смерти прежде, чем он их в этом убедит. Потом они въехали в какой-то город – Хорвати понял это по тому, что слышал, как его победители переговариваются с городской стражей и предъявляют фирман*: сам он по-турецки понимал плохо, о чем очень пожалел. Но понял, что его захватили в самом деле большие люди. Всадников пропустили через ворота, и никто даже не обеспокоился из-за мешка, привязанного за спиной у одного из турок, - хотя можно было догадаться, что там человек! Его победители заплатили городской страже хороший бакшиш, чтобы та закрыла глаза, – или пригрозили своим белым пашой? Или эти нехристи всегда так делают? Хорвати попытался молиться – но католические молитвы он давно позабыл, а православные, затверженные поздно и наспех, на ум не шли. Он слышал, как вокруг ревут животные, бранятся чьи-то слуги или торговцы; жара стояла немилосердная, а обоняние мучили запахи разлагающегося изобилия – запахи переполненного чужим добром южного города, который извергает это добро в своем навозе, не в силах вместить. Один раз Хорвати чем-то сильно задели по ногам, словно бы воз с дынями, от аромата которых рот затопила слюна. Он услышал, как дыни соскочили на дорогу и запрыгали, раскалываясь; и услышал визгливую брань хозяина. Конечно, на человека в мешке этот торговец фруктами даже не взглянул. Хорвати зажмурился, усердно молясь об окончании своих мук – даже худшем. И наконец кто-то наверху смилостивился: венгр ощутил, как его накрывает прохладная тень, а потом его сняли с коня и, схватив за плечи и за ноги, внесли в какой-то дом. Его бросили на диван, а потом стащили мешок с головы. Выдернули кляп изо рта. Хорвати закашлялся, дернувшись, чтобы утереть губы, - и ощутив, как забытые веревки впиваются в связанные руки. А потом руки ему распутали – и ноги тоже. Хорвати сел, вытаращив глаза от изумления, потом покачнулся и упал; потом его вздернули кверху силой и приставили к шее нож. Венгр зажмурился. - Попытаешься бежать – умрешь, - сказал ему чернобородый красавец-главарь. "Может, так было бы и лучше", - подумал Хорвати. Но сил бежать у него не осталось, и даже сидел он едва. Руки и ноги были передавлены веревками до синяков и крови. Потом он услышал, как его хозяева о чем-то быстро и брезгливо переговариваются – брезгливо, потому что они то и дело посматривали на него. Потом главарь перевел, чего они хотели от пленного. - Тебя вымоют, потому что ты запаршивел как свинья. Хорвати рванулся было с дивана – но нож успокоил его; а потом венгр подумал, что и в самом деле запаршивел. Тело чесалось немилосердно, и даже платье на нем, казалось, истлело за время пути. Пусть его вымоют, это еще не смерть… А когда его волокли под руки в другую комнату, где его уже ждал чан с горячей водой, Хорвати осенило. Его вымоют – значит, ему предстоит встреча с каким-то большим человеком! Едва ли палачи султана настолько разборчивы! Уж не сам ли это белый паша? Хорвати почувствовал, что, несмотря на ожидавшую его участь, его уже не на шутку замучило любопытство – кто же такой этот странный турок. Или не турок. На службе у Мехмеда состояли люди всех кровей, смешавшихся на Балканах. С венгра сорвали одежду – и он даже не успел ощутить стыд, как его толкнули в чан. Хорвати погрузился в воду с головой и вынырнул, отфыркиваясь, почти ошпаренный, едва не воя от боли в спине. Однако это была не опасная боль – но боль того рода, который помогает сломить волю. Какой-то банщик долго мылил и оттирал его мочалкой, а венгр сидел, стараясь даже не смотреть на себя: он отощал за время пути как каторжник. Потом его схватили за волосы и, запрокинув голову, остригли бороду. Потом Хорвати вытерли и дали одежду: длинную, до колен, рубаху и штаны. Теперь его почти не отличить было от турка – от раба, которого наказали голодом и отлупили в сарае за провинность… Только он светловолос, а эти чернявые… Хотя и светловолосых и светлокожих, как христиане, среди этой сволочи хватает. Его отвели назад, в ту комнату, где он лежал, и посадили обратно на диван. Хорвати постарался сесть прямо. Чернобородый посмотрел на него и засмеялся. - Не дергайся! Ты тут еще посидишь, пока большой человек из Эдирне не приедет на тебя посмотреть. Нам велено проследить, чтоб ты не сдох к его приезду. - Ваш большой белый паша? – спросил Хорвати, попытавшись усмехнуться. В ответ он получил затрещину. Венгр почти уверился, что так и есть. Он хотел встать с дивана, но ему не дали: не успел Хорвати опомниться, как опять связали ноги. Нетуго, но так, чтобы он не смог никуда уйти. - За окнами и у дверей стража, - предупредил его главарь. – Никуда не дергайся, если хочешь жить. Венгр понимал, что это может быть лучшей смертью из всех, какие ему предложат; но уже не имел воли так рисковать. После купанья надежда на то, что он останется жив, окрепла. Ему дали поесть, фруктов и хлеба, и выпить воды; потом Хорвати, еще раз оглядевшись в поисках выхода и удостоверившись, что бежать ему некуда, лег на диван. Он попытался осмыслить последние слова главаря – о том, что большой человек приедет из Эдирне. Конечно: пленника нельзя везти как есть через все турецкие города… и предметы, которые турки везут с собой, настолько важны, что большой белый паша сорвется с места и приедет сюда собственной особой... Но, как бы то ни было, Давид Хорвати уже ничему не может помешать. Он повернулся на живот, стараясь дать лучший отдых больным местам, - и спустя некоторое время заснул мучительным сном. Во сне память о боли не покидала его; и еще он видел перед собой, в окутавшем его мраке, незнакомое женское лицо… некрасивое, но исполненное темной силы смуглое женское лицо, стоявшее перед ним неотступно. Черные глаза казались провалами в никуда. Блестели длинные серьги – и блестели длинные клыки во рту, несмотря на силу, страдальчески оскаленном. - Ах, мой бедный, прекрасный муж, - вкрадчиво, непреодолимо влекуще прошептала демоница, простерев к нему руки, сверкающие драгоценностями. – Осталось уже недолго… Венгр вскрикнул во сне и обеими руками отмахнулся от видения. Демоница рассмеялась и пропала. Хорвати проснулся – и долго лежал, испуганно дыша, вглядываясь и вслушиваясь во мрак. Он сел – и увидел, как за дверью переступил страж, фигура которого чернелась в свете луны. Венгр застонал и лег обратно. Почему-то ему было очень страшно заснуть опять – страшнее даже, чем встретиться со своими истязателями, Хорвати было опять увидеть неведомую демоницу. Эта черная женщина была как бездна, откуда нет возврата. Однако он заснул и больше ничего не запомнил из своих снов. Хорвати просидел под замком еще целый день – и воспользовался этим, чтобы дать телу отдых и поразмыслить над своим положением. Размышлять получалось плохо, потому что он не имел никакой пищи для этого: турки, оставшиеся при нем, молчали все время, кроме тех минут, когда пленник требовал ухода. Его кормили хорошо, а вечером опять искупали. Такая забота уже начала пугать венгра. Но томиться ему пришлось только до следующего утра – когда наконец явился тот, кого все заждались. Хорвати услышал тяжкие шаги снаружи, потом его вздернули так, чтобы он сел; ноги у пленника были спутаны. Он успел только выпрямиться, но не собраться с мыслями. В комнате появился высокий красивый человек – богато одетый и, как с первого взгляда понял Хорвати, принадлежавший к той самой ненавистной породе турок, которые могут сойти за христиан: рыжий и голубоглазый. Светлые волосы, завитые и намасленные, ниспадающие на широкие плечи; аккуратные холеные усы и бородка клинышком, нос с горбинкой, спокойная, но пронзительная властность во взгляде… Это мог быть только большой белый паша турок, и никто иной. Адриан приблизился, вглядываясь в пленного со смесью брезгливости и торжества. Ухватив Хорвати за бороду белыми пальцами, турок вздернул его голову кверху и уставился в глаза. Потом оттолкнул от себя. Скрестив руки на груди, он обратился к его стражникам. - Зачем вы приволокли сюда эту падаль? Чернобородый вытянулся перед ним, раболепно и растерянно. - Но, Абдулкарим-ага… Это очень ценный пленник… Белый рыцарь пожелает знать… Адриан презрительно ткнул в Хорвати пальцем, не глядя на него. - Этот? Что ценного в этом мешке дерьма? Мне уже ясно, что он ничего полезного не сможет рассказать! Потом тон высокопоставленного турка изменился, и он повелел: - Покажите мне все, что у вас есть! "А ведь он, кажется, не белый паша, - сообразил Хорвати. – Это что-то непредвиденное!" Турки, пленившие его, растерянно, но все так же раболепно вытряхнули на ковер перед пришедшим все сокровища, добытые в замке Кришан. Казалось, рыжекудрого турка ничего не заинтересовало, кроме ожерелья. Он схватил его с восторгом в глазах. Быстро осмотрел, губы его шевелились – в неверии или в благодарственной молитве. Потом турок поцеловал ожерелье, снятое с покойника. - Избавьтесь от него, - приказал он стражам Хорвати, взглянув на пленного. Венгр не понял этих турецких слов, и потому не обратил на них внимания – Хорвати во все глаза следил за рыжеволосым разряженным красавцем, который подошел к зеркалу, висевшему на стене, и приложил ожерелье к шее. Адриан улыбался. - Нет, брат, ты не предашь нас всех ради женщины, - пробормотал турок. Хорвати понял эти слова, потому что они были сказаны по-венгерски – на языке ордена Дракона. А потом его что-то обжигающе больно, обжигающе холодно ударило в бок, и он начал падать. Бездна ослепительно улыбнулась ему. - Отдохни, - шепнула боярская дочь; и наступила темнота. * Охранная грамота. ========== Глава 83 ========== Василика сидела дома и дожидалась своего покровителя. Она сидела, выставившись в окно, подперев открытое лицо ладонями, – Стамбул даже после покорения султаном остался во многом прежним… Мехмед и в самом деле не уничтожал христианство на корню, а скорее принимал под крыло: крестоносцы же, о которых Василика была немало наслышана от господина, обходились с сарацинами куда более свирепо. Но в конце концов такое подневольное христианство умирало само – или перерождалось. Как же необыкновенно хитры турки - и нужно быть поистине дьяволами, сравняться с ними, чтобы с ними совладать! Василика уже не веровала ни во что прежнее так, как прежде, - Штефан, этот умнейший человек, рассказывал ей, как распространяются новые религии, особенно среди людей, воспитанных старыми религиями в нерассуждающей покорности: точно пожар. Девушка зажмурилась и представила себе, что бы случилось, если бы султана сместил на троне какой-нибудь христианин из ордена Дракона, - если орден и вправду раскинул свои сети так широко, уловляя людей по всем западным и восточным землям, христианство, которое Мехмед дозволяет на своей земле, обернулось бы против султана, и вся империя, подобная многоликому чудовищу, но единая, могла бы перевернуться вмиг: новая вера разошлась бы по всему свету… Василика положила голову на руки и закрыла глаза, которые щекотало солнце. Она сама не заметила, как заснула, вдыхая аромат роз и жасмина. Василика очутилась в тронном зале - в господаревых палатах в Тырговиште. На ней было турецкое платье, с шароварами, поддетыми под юбку, с узорчатым поясом и туфлями с загнутыми носками, – на такой же восточный манер была одета и женщина, которая стояла рядом, обнимая Василику за плечи: как равная… или как мать. Только голова этой прекрасной молодой женщины была покрыта высокой остроконечной шапкой с кисеей, прикрепленной к верху, а во лбу сверкала жемчужная капля… как слеза. - Матушка княгиня, - прошептала Василика. Иоана погладила ее по плечу и поцеловала в лоб. - Осталось уже недолго, - прошептала княгиня. – Терпи… крепись. Бездействие в иной час может значить больше действия. Василика отстранилась от государыни, пытливо вглядываясь в ее глаза, – Иоана смотрела очень печально, но словно бы не на нее: на что-то намного больше нее. Василика стала на колени. - Штефан убьет меня? - Как сильно, хорошо ты веришь, - с улыбкой прошептала Иоана. – Нет, Штефан не убьет тебя – он будет защищать тебя до последнего. Ты его уже спасла. Но две ваши переплетенные судьбы сейчас могут решить судьбу всего мира – вы с ним вознеслись над миром… хотя твой турецкий рыцарь всевластья не хотел: не как мой супруг. Бедный Бела! - И я этого не хотела, - сказала Василика. - Но ты была избрана, - сказала княгиня сурово. Она сложила руки на груди. - Я говорила с князем Дракулой. Василика так и отпрянула. - Как? - Дракула в числе видящих, - сказала Иоана. – Мы с ним устроили диван… государственный совет… Она вдруг звонко рассмеялась. - Князь согласился сделать то, что необходимо: пришлось осквернить могилу моего отца, пока этого не сделал несчастный Бела, который теперь под властью истинного князя тьмы или его подручных… Мой отец, Раду Кришан, состоял в ордене еще при жизни старого Дракула, и ему были доверены на хранение тайные книги, в которых мудрость, давно утерянная церковью, сочетается с безумием, произволом темных сил, от которого обветшавшая церковь нас все еще ограждает. Смертные нечасто способны отделить одно от другого.