Текст книги "Орлиное гнездо (СИ)"

Автор книги: MadameD

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 84 страниц)

Сатанинский смех сестры прозвучал в ушах Иоаны. Она ощущала, как колотится сердце мужа в его сильной груди, будто турецкий барабан, под бой которых валахи взбирались на стены западных крепостей, - Корнел молчал, все крепче прижимая ее к себе. Потом он сказал: - Я знаю, что это будет лучшее! Иоана вырвалась из его рук; уставилась в глаза: - Ты знаешь? Ты уже веришь отцу? - Я никогда ему не верил, - ласково и смиренно ответил Корнел, гладя ее по щеке. – Но я верю Господу… Он предназначил мне быть здесь и послужить боярину и королю Венгрии - и я это исполню! Она в который раз была изумлена своим супругом. - А сам ты из чего действуешь? – спросила Иоана, сухими и горячими глазами глядя ему в лицо. – Ты понимаешь? Корнел сосредоточенно кивнул. - Да, - ответил он. И в глазах его выразилась такая ненависть к Дракуле, какой Иоана не видела даже в отцовском взоре. Люди, подобные Корнелу, не умели любить вполсилы – или ненавидеть; люди, подобные Дракуле, тоже. - За что ты теперь ненавидишь его? – спросила Иоана тихо. – Князя? Ты понимаешь? О себе она понимала - что сама сейчас, возможно, решает судьбу Валахии… Корнел молчал несколько мгновений, потом отрывисто проговорил: - Он предал меня. Он обманул меня больше, чем все вы. Иоана не посмела ничего спросить – хотя догадывалась о многом, очень о многом: Корнел мог говорить сейчас о жестокости господаря, которую тот выставлял христианнейшим делом, поскольку оно было угодно владыке; о том, что Корнел именовал тайнами ордена – и что здесь открылось ему как преступление против Бога; о том, что Корнел усмотрел покушение господаря на свою жену… Этот сын земли не был воспитан в замке западного магната – и не понимал права первой ночи и господского права на чужих жен! Иоана знала, что здесь, в Венгрии, более свободные нравы – знала наверное: потому что за прекрасной боярской дочерью, пока она жила при венгерском дворе, уже ухаживали несколько приближенных короля, о чем, конечно, она ни словечком не обмолвилась мужу. Один из этих господ был граф Андраши, красивый и величественный рыцарь, которому, несомненно, уже не впервой было забавлять придворных дам. Пока Корнела занимали венгерские кавалеристы, искусством которых он особенно заинтересовался, его жену развлекали другие придворные. Самый настойчивый прельститель во время шумных вечерних застолий, когда развлекались все и со всеми, а также наедине читал Иоане стихи, которые она могла оценить лучше своего мужа, мало знакомого с искусством покорения сердец, - куртуазные стихи: и старинные, и сложенные в новейшее время, в дни Матвея Корвина, меценатствовавшего прекраснейшим поэтам. Здесь знали толк в более тонких и разнообразных удовольствиях, чем напиваться и отплясывать на столе среди жареных свиных туш и голов, как грубые валашские вельможи. Иоана уже знала, что настоящее куртуазное рыцарство означает поклонение чужой жене, а не своей, - и прекрасная валашка с усмешкой смотрела на рыцаря, стоявшего перед нею на коленях, прижав руку к сердцу. Голос у Андраши был звучный и приятный; и когда Иоана неосторожно похвалила его способности чтеца, златокудрый поклонник рассмеялся и, пылко поцеловав ей руку, сказал, что умеет также и петь, и играть на лютне. Прибавил, что сложит в честь нее песню, - хотя даже благороднейшая французская речь бессильна описать ее красоту. Дочери волков, креста и кнута никогда и никто еще не посвящал песен и музыки – и сердце чаще заколотилось при мысли о таком искушении. Однажды обольститель подарил ей великолепную белую розу, а Иоана вспомнила, что розами в Валахии убирают мертвых… А этот человек, если только добьется своего, воткнет украденную у нее розу себе в волосы, перед всеми выхваляясь своей победой, - а потом сломает цветок ее добродетели и равнодушно бросит… Холодно поблагодарив поклонника, Иоана немедленно рассталась с ним, чем граф был весьма огорчен. Сидя в одиночестве в тишине своих покоев, Иоана обрывала у своей розы лепестки и молилась, чтобы ее простил Бог - и чтобы муж ни о чем не узнал. Скоро, впрочем, притязаниям других мужчин придет конец: всем станет видно ее брюхо, и у охотников пропадет всякий интерес. Никому не нужно чужое дитя и чужая жена в тягости – кроме мужа, кроме отца! Когда к ней пришел Корнел, она долго и виновато обнимала его – и он долго держал ее в объятиях, не говоря ни слова. Кажется, он понимал, почему Иоана так себя ведет: и поскольку уже познакомился с нравами венгерского двора, не пенял ей ни на что. Он знал, что, несмотря на все искушения, Иоана осталась и пребудет ему верна. Где еще она найдет такую любовь? Где еще он найдет такую любовь? Западное галантное рыцарство преклонялось перед прекрасной дамой; а восточная православная церковь восхваляла святость супружеской любви. Валахия, несмотря на кровавые времена, была удивительным перекрестьем того и другого. После жарких минут страсти, которые казались еще слаще после всех испытаний для сердца, Иоана шепотом попросила, чтобы муж научился играть на лютне… Здесь она узнала столько баллад, которые хотела бы слушать еще и еще! Как чудно будет, если их в студеный вечер, у камина, наиграет любимая рука! Корнел рассмеялся такой просьбе и сказал: - Я бы выучился, моя прекрасная Иоана, но не знаю, хватит ли времени - и сподручно ли мне будет с длинными ногтями. Ведь лютнистам нужны длинные ногти. Иоана удивилась такой осведомленности. - А ты откуда знаешь? Корнел опечалился. - Я не так неучен, как тебе кажется. Потом прибавил: - Думаю, что неудобно будет надевать латную перчатку. Музыкантам едва ли приходится изведать настоящей битвы. Иоана тоже перестала улыбаться и теснее прижалась к нему. Через несколько мгновений спросила: - Как, по-твоему, король поступит с нами? Мы уже больше недели при дворе. Отца я так мало вижу! Не знаю даже, с кем он проводит время, - а ты? - Я тоже не знаю, - хмуро ответил Корнел. – Но догадываюсь, что и боярин, и король смотрят, куда ветер дует - и какой ветер подует с востока. Мне здесь много чего нарассказали, да я и сам имею уши: пожалуй, просветился в эти дни более, чем за все прежние годы службы! – вдруг усмехнулся он. Усмехнулся зло, оскорбленно: как талантливый сын, вдруг узнавший, как долго его обманывал любимый отец. Иоана повернулась в руках мужа, спиной к нему; он крепче обнял ее, а перед ее утомленными глазами чередой поплыли видения прошедших дней – беседы, игры и пляски в дворцовых залах, многоцветье одежд, колокольцы шутов и танцоров… тени их безобразно кривлялись на стенах, на вышитых бахромчатых занавесях, точно бесенята, приветствовавшие такие кутежи, безудержные плотские утехи. И не раз эти тени принимали знакомые очертания; не раз среди лоснящихся веселых лиц Иоане показывалось неулыбчивое злоумное лицо. Казалось, еще миг – и Марина махнет ей рукой. Или вопьется в чье-нибудь дрожащее от смеха горло… Кто видел их непрестанно, чьи подсказки они непрестанно впитывали? А через день после этого разговора страхи Иоаны оправдались. Корнел повздорил с одним из ее поклонников. Вернее говоря, не повздорил – а едва не проткнул того мечом, когда увидел, как венгр говорит с его женой. Иоана уже и сама не знала, куда деваться от назойливого внимания, которого она совсем не ожидала: и была рада приходу мужа, вооруженного по-венгерски, – но когда увидела, что мужчины готовы убить друг друга, закричала от ужаса. Она сообразила, что нельзя никого звать: это может быть концом для всей их семьи. Иоана сама бросилась между рыцарями. Она упала на руки мужа, едва ли не на обнаженный клинок; тот едва успел убрать его в ножны и схватил Иоану за плечи, удерживая от падения. Корнел застыл от ужаса, поняв, что едва не убил свою жену и дитя. - Убирайся отсюда! – бросил он своему сопернику, посмотрев ему в лицо. На руках у валаха была женщина, цеплявшаяся за его шею, - но венгр только взглянул в глаза врага и понял, что лучше не перечить. Он тотчас ушел, едва ли не бегом. А Иоана, дрожа, припала к мужу. Он крепко обнял ее. - Нужно уходить отсюда, - пробормотал Корнел. – Нечестивое это место! - Как король решит, - отозвалась Иоана. – Поскорее бы! Она посмотрела мужу в глаза, и ему вдруг показалось, что Иоана плачет. Он мягко отер ее щеку. - Испугалась? - Нет, - ответила Иоана. – Я ничего не боюсь! - Ты моя орлица, - улыбаясь, прошептал Корнел, взяв ее лицо в ладони. – Ненаглядная смелая госпожа! Они ушли, обняв друг друга за талию, - хотя здесь было не принято так ходить; и еще меньше так ходили супруги. Но Корнелу и Иоане не было дела до сплетен. Однако этот проступок не остался без последствий – неизвестно, кто нажаловался на них королю, скорее всего, сам неудачливый любовник: но Матвей Корвин вызвал к себе Корнела и весьма холодно распек его. Если бы он пролил кровь здесь, при дворе апостолического величества*, его ждало бы суровое наказание! Корнел слушал это, опустив голову. Но потом ясно и непреклонно ответил Корвину, что вина была не его – а он только вступился за честь жены, которую оскорбили. Прямота и смелость валаха удивили Корвина и понравились ему. Однако его величество сказал, что теперь ему с женой лучше удалиться от двора: для них в Буде подыщут хороший частный дом, где они смогут вести собственное хозяйство. Когда возникнет нужда, их немедля позовут. Корнел понял, что он теперь сделался вассалом венгерского короля, желал этого или нет; но, должно быть, таков его рок. В любом случае, домой ему путь был заказан. * Титул венгерского короля. ========== Глава 34 ========== Король венгерский сдержал свое слово – и Корнелу с женою был дарована в собственность хорошая усадьба, похожая на ту, которой княжий отрок владел в Тырговиште. Только здесь, выглянув из окон, он никогда уже не увидит черноусых и чернокудрых стражников господаря, без страха и сомнения блюдущих православный канон любви, - вместо них по улицам разъезжали слишком часто равнодушные и корыстные офицеры городского муниципалитета; вместо пышнобородых православных священников, даже в строгости своей снисходительных к слабостям человека, по Буде следовали путями Господними неприступные католические епископы. При виде этих святых отцов с выхолощенной натурой начиналась дрожь в коленях у любой женщины. Но, все же, здесь дышалось куда легче - здесь не изгнивали по всему городу постоянным поучительным примером посаженные на кол… Нельзя сказать, чтобы Корнел и Иоана не видели и в Буде жестокостей правосудия, - однажды посреди главной площади сварили в кипятке фальшивомонетчика; но после жизни, наполненной непрерывной музыкой смерти, эти быстро кончившиеся крики остались почти незамеченными. Жаркая изгарь умирания, вороний праздник упадка - вот чем сделался великолепный Тырговиште… был, сколько Корнел Испиреску помнил себя сыном этого города. Корнел не свыкся со своей новой страной и со своим новым властелином – и знал, что никогда не свыкнется; он не любил и знал, что никогда не полюбит католические храмы и их служителей. Себе он дал зарок, что никогда не пойдет ни к кому из этих людей, чтобы облегчить душу, - хотя венгерская церковь была более независима от папы римского, чем другие церкви западных стран, холодная враждебная власть Рима читалась в глазах каждого безбородого священника Буды. Но Корнел знал, что эти люди мечтают вернуть свободу величайшей святыне восточных христиан, о падении которой твердили вокруг него, еще когда он был беззаботным мальчишкой. Крестовый поход! Не раз Корнел пытался вообразить себе утраченную славу Царьграда, которого никогда не видел, его золотые купола и белые стены, - и у молодого витязя Дракона горело сердце, когда ему представлялся Тырговиште, только намного больше и краше… Хотя Корнел уже чувствовал, что если и в самом деле когда-нибудь пойдет биться за Царьград, то будет биться не за те заветы христианства, которые вокруг него безнаказанно нарушались на каждом шагу и в силу которых ему теперь уже едва верилось, - а за ту утраченную благословенную родину души, прибежище души, о котором ему мечталось с самого детства. Радостей детства Корнел почти не знал. Но уже знал, что бывают вещи, которых ему не растолкует никакой священник, какого бы исповедания ни был, - и в которых опасно признаваться любому священнику. Корнел заметил одержимость жены. Однажды она разбудила его стонами во сне – и он, совершенно как Иоана когда-то, долго и тревожно прислушивался к ее исповеди, приподнявшись на локте. Он услышал такие признания, что даже его, закаленного в сражениях воина, мороз подрал по коже. Конечно, это могли быть бредни… но Корнела не покидало чувство, что разговоры Иоаны с покойной сестрой – вернее говоря, сестрой, не нашедшей покоя, - такие же бредни, как его собственная принадлежность к ордену Дракона и соприкосновение с его тайнами. В том числе, и не божественными, и не дьявольскими - такими, о природе которых Корнелу спасительно долго не позволяла догадываться только юношеская невинность. Боже, прости их всех. Корнел поморщился, отворотившись от жены, - он не знал, кто в ордене был первопричиной того, что рыцарей Дракона тронул разврат, которого насмотрелись все, кто побывал в плену у Мехмеда и Мурада, величия и света мира; но слишком хорошо понимал теперь, отчего ненавистники Дракулы дали ему прозвание Красавчик, принадлежавшее младшему брату князя - Раду, совращенному Мехмедом. Корнелу было горячо и стыдно – как же горячо и стыдно ему было лежать рядом с Иоаной, когда он глядел на свое прошедшее глазами себя теперешнего! И как же теперь он ненавидел того, за кого прежде готов был биться яростнее, чем за себя! Иоана опять застонала рядом и опять позвала свою демоницу Марину; и Корнел прижал ее к себе, только чтобы ощутить себя мужчиной, мужем. Рядом со своим вождем он никогда не ощущал себя так вполне… вернее говоря, Корнел понимал сейчас, что, отдавшись раскаленной на жаровнях турецких палачей, почти восточной натуре Дракулы, он ощущал себя и великим мужем, и женой сразу. И это было прекрасно. Корнел чел Фрумош заплакал, обнимая жену, которая благословенно спала, не понимая ничего, - какое счастье! И он сам прозрел только себе на горе. Или же – на удачу? - Я клянусь ключами Петра, небом и адом, что убью его… Витязь стиснул руки в кулаки. Он убьет то, что любил, - он размозжит перед лицом Господа, размозжит в себе самом то, что раньше доставляло такую радость, а теперь такой стыд. Как будто он отведал запретного яблока - и познал добро и зло! - Я клянусь! - Что ты?.. Тут Корнел увидел, что Иоана не спит и смотрит на него в тревоге, привстав на ложе. Корнел без слов привлек ее к себе и стал горячо целовать, пытаясь найти в том, что осталось ему, то, что он утратил навеки. Иоана откликнулась, и скоро загорелась его огнем, и, отдавшись друг другу, они обрели ту полноту своего существа, к которой стремится каждый. Корнел почти обрел. Жупан Кришан оставил Буду вскоре после того, как дети устроились на новом месте. Николае остался жить с сестрой и ее мужем – Корнелом он восхищался, как Иисусом или великим героем старинных былей, и стремился во всем ему подражать – а Петру уехал с отцом. Иоана догадывалась, что дело зашло о деньгах – денежных или военных переговорах с кем-нибудь из банкиров его величества. Боярин тоже теперь был на службе у Большого Ворона. Но только именно Корнелу, скорее всего, придется приносить его величеству присягу – трансильванский боярин же так и останется тем, кем был всегда, угождая и вашим, и нашим. Что ж, Господь каждому предназначил свое место – Корнел знал, что воины полумесяца верят в предопределение… Возможно, Корнелу было так предназначено: вырвав свое сердце у господаря, отдать его королю. Такому делу, к которому его готовили, нельзя было служить вполсилы. Корнел теперь всерьез обучался военному искусству венгров; как и учил рыцарей короля тому, что превзошел под началом князя. О, с какой сладостной ненавистью он это делал! Иоана сидела дома – и была рада этому, насколько вообще может радоваться заложница. Она знала, что достаточно одного промаха – и ей придется на себе изведать правосудие Матвея Корвина; а ей хотелось этого не больше, чем попасть под карающую руку Дракулы. Тот, до их общего предательства, был им свой, брат, природный господин – и если бы не это предательство, Иоана осталась бы куда крепче защищена, чем сейчас. Корвин был изысканно любезен с нею, когда ей случалось с ним говорить: больше, чем любой галант из тех, что при дворе дарили ее своим вниманием, - но это была личина, которую король венгерский носил со всеми, кто принадлежал к его окружению. Едва ли кому-нибудь удалось понять его, едва ли он кого-нибудь из приближенных допустил до своего сердца, как это делал валашский князь. Что ж – зато здесь, в Буде, было больше надежды… на букву закона и на сословные привилегии.