Текст книги "И рассыплется в пыль, Цикл: Охотник (СИ)"

Автор книги: Люук Найтгест

сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 46 страниц)

– Если ты немедленно не поговоришь с ними, я вмешаюсь! – наконец мысленно предупредил друга Артемис. – Не заставляй меня идти на крайние меры ради такой глупости.

– Ты не понимаешь, – зло отозвался Миррор, поморщившись уже далеко не от пинка. – Мне сейчас лучше вообще уйти. И тебе тоже.

– Я уйду. Но не один, – ухмыльнулся альбинос, а затем вдруг подорвался с места с таким обеспокоенным лицом, что на него уставилась едва ли не половина посетителей таверны. И заговорил, уставившись на Пассису глазами, полными паники: – Похоже Гилберт злится. Сказал немедленно вернуться.

Вампир тут же соскочил со скамьи, запутавшись в ногах и едва не растянувшись на полу, зато распластавшись на секунду по стене, затем тут же собравшись в кучку. Рурука бросил бешеный взгляд на друга, поджав губы, но тот словно не заметил этого, спешно кутаясь в плащ и бросая на стол пригоршню монет, вполне способных оплатить не только уже взятую выпивку, но и хороший вечер наперёд. Найтгест даже не стал спрашивать, какого рожна могло понадобиться Гилберту от них в этот спокойный день, поскольку представлял, каких масштабов беда может случиться, если Господин чернокнижников всерьёз разозлится.

– Я к вам обязательно загляну попозже. И вы нас навещайте, – уже убегая проговорил Акио, затем склонился к Роккэну, звонко чмокнув его в щёку, потом склонился за тем же самым к Руруке. Тот схватил его за шиворот, смерив яростным взглядом. – О-о, а этим мы с тобой займёмся наедине, дорогой. Не обижайся. Ещё посидим все вместе.

– Убью тебя, – одними губами произнёс хронист на ухо другу, затем отпустил его и снова уставился в кружку.

– Обидно, что уходите, – вздохнул Роккэн, провожая Пассису взглядом и потупившись. – Главное, что снова увидимся.

Охотник махнул им от двери рукой и скрылся из вида, уведя с собой вампира. В таверне снова воцарились шум и гам, веселье, и Рурука неохотно принялся за выпивку, к которой до того вообще не прикладывался.

– Хорошо, что он хоть что-то сделал, – мрачно подал голос летописец, невольно вздрогнув от того, что брат присел рядом с ним.

– Он же в глубине души всё-таки славный, – на пробу улыбнулся Роккэн, стараясь поймать взгляд Руруки, но тот даже не поворачивался в его сторону, точно застыл насмерть. – Эй, Ру, ты чего?

– Ничего. Всё отлично. Я рад за тебя.

– Звучит как: «Иди на хер от меня подальше», – заметил художник, а затем прикоснулся к плечу брата.

Рука-тень была невесомой, но более чем крепкой, и Роккэн знал, что она может стать и прозрачной, и исчезнуть совсем, когда резерв его сил подойдёт к концу. Конечно, Гилберт вложил ему знание о том, что со временем и с тренировками юноша сможет дольше использовать этот подарок, но сейчас была дорога каждая минута. Старший же Миррор дёрнул плечом, чтобы освободиться от хватки, но Роккэн был цепким даже при человеческих пальцах, а тут, сотканные из магии, они бы не отпустили жертву ни за что.

– В чём дело? – требовательно вопросил юноша, поворачивая брата к себе, но тот упрямо не глядел на него, приложившись к кружке. – Рурука!

– Да, это я, ты весьма наблюдателен, – мрачно произнёс Рурука, поднимая руку и тем самым подзывая разносчицу. Попросив её принести ещё сидра, хронист всё же перевёл взгляд на брата и прохладно изогнул бровь. – Что тебе не так?

– Мне что не так?! – возмутился Роккэн, аж покраснев от злости. – Из нас двоих ты сидишь с постной харей, как будто тебе дерьма под нос подсунули. Ты не рад за меня?

– Я уже сказал, что безумно счастлив, что Гилберт тебя научил таким приёмам.

– Тогда в чём дело? – едва не проплакал Роккэн, затем обнял брата за плечи и притянул к себе. Тот прижался неохотно, прикрыв глаза.

– Я думаю, тебе лучше поспешить за Артемисом и Пассисой. Не думаю, что они успели далеко уехать, – почти одними губами прошептал Рурука, поморщившись от боли и плотно зажмурившись. – Не то упустишь ещё один шанс.

– Так вот, в чём дело, – лицо художника просветлело, он улыбнулся и крепче стиснул объятия, ткнувшись носом в макушку брата. – Идиот. Никуда я не поеду. У меня же есть ты.

– Но меня ты не любишь. По крайней мере, не так, как его, – напрямую заговорил старший Миррор, постаравшись расцепить руки брата, но тот вцепился в него мёртвой хваткой, и разжать её не получилось бы, пожалуй, даже у сильнейшего мага. – Рок, хватит. Ступай за ним, пригласи, поговори, сейчас самое время. Потом может не быть возможности.

– Значит, моё время никогда не наступит, – просто пожал плечами Роккэн, а затем выпустил брата из объятий и обхватил его лицо тёмными ладонями.

Рурука вздрогнул: они были прохладными и похожими на жидкий атлас, струящийся по коже гладким нежным потоком. Как ему не хватало прикосновений брата! Пальцев, очерчивающих губы самыми подушечками, как сейчас. Роккэн улыбался проникновенно и ласково, не сводя взгляда с брата.

– Помнишь, что мы сказали перед поступлением в академию? – он с хитрецой изогнул бровь, затем продолжил: – Всегда вместе и никогда вместо.

– Если ты сейчас не пойдёшь за ним, возможно, сломаешь себе жизнь, – тихо выдохнул Рурука, отстраняясь от ласки брата и уводя взгляд в сторону. – Ты же так хотел этого.

– Я что-то сломаю, если сейчас брошу тебя здесь и уйду, предав своего лучшего друга и брата. Ну-ка, вставай.

Роккэн схватил его за воротник и оттащил от стола и кружки, затем направившись вместе с упирающимся летописцем на выход. Препятствовать им никто не стал: разносчица собрала монеты со стола, убрала посуду, бросив вслед стремительно ушедшим гостям заинтересованный взгляд. После успешного завершения войны чернокнижники вновь оказались в центре внимания, и юноша с тенями вместо кистей невозможно всех заинтересовал. Роккэн почти силком запихал брата в седло, затем залез на своего коня и с радостью зарылся в его гриву пальцами, потрепал, отчего жеребчик довольно фыркнул. Предчувствуя, что брат захочет смыться, чтобы предаться самобичеванию и тоске, младший Миррор держал его поводья и странно улыбался самому себе, щурясь на ярком солнечном свете. Морозный воздух ласкал кожу, отгоняя дурноту, накатившую в таверне. Возле дома Роккэн спешился первым, затем снова потащил за собой брата, который продолжал вести себя, как упрямый ребёнок. Притиснув Руруку к стене, художник схватил его за грудки, не переставая улыбаться:

– Повтори.

– Что? – огрызнулся хронист, хмурясь и поджимая губы.

– Говоришь, я не люблю тебя? – вздёрнул бровь Роккэн, приблизившись к брату.

– Не любишь, – кивнул Рурука со всей серьёзностью, слегка откинув назад голову, смотря на брата сверху-вниз. – Пассиса. Вот, кого ты любишь.

– Что-то мне подсказывает, что неплохо было бы выбить из тебя эту дурь, – фыркнул Роккэн, а затем впился поцелуем в плотно и упрямо сжатые губы.

Поняв же, что Рурука продолжает сопротивляться, юноша с силой укусил его, и тот невольно раскрыл губы, возмущённо вскрикнув. Хитрый же Миррор незамедлительно воспользовался ситуацией, толкнувшись языком в его рот и затянув в требовательный поцелуй. Разорвав же его, он вскинул на хрониста внимательный взгляд:

– Ну?

– Не любишь, – продолжал гнуть своё Рурука то ли из упрямства, то ли желая позлить брата.

Но Роккэн никогда бы не сдался просто так, особенно, когда нечто подобное весьма сильно задевало. Ведь тут дело было даже не в бытовой мелочи. Художник понимал, что брат залез в бутылку, всерьёз обиделся и, возможно, на самом деле верит тому, что говорит. Но ведь это было сущей неправдой! И Роккэн хотел это донести до него, при этом прекрасно зная, что до Руруки не дойдёт, пока он не прочувствует это на себе. В спальню старший Миррор шёл едва не на пинках, вяло вырываясь и бубня себе под нос что-то о том, что во всём этом всё равно нет смысла.

– Раздевайся, – приказным тоном бросил Роккэн, подперев собою дверь.

– Брось, Рок, какой толк, – буркнул Рурука, садясь на постель и разуваясь. Лицо его продолжало быть мрачнее тучи. – Потрахаться с кем угодно можно. Этим уже не удивить.

– Да-а? – Роккэн ехидно сощурился, скинув с себя плащ и рубашку и двинувшись к брату. – То есть ты полагаешь, что занятие любовью существует только для того, чтобы удивлять?

– Любовью, – хмыкнул летописец, затем охнув, когда брат навалился на него, придавив к кровати.

В иной ситуации ничего бы не стоило вывернуться, сбросить с себя худое тело, но теперь Роккэн держал даже не в шутку: тени оплели запястья хрониста, пригвождая к постели над головой, оставляя беззащитным и открытым. Младший Миррор склонился, провёл череду неторопливых уверенных поцелуев от локтя брата ниже, спустился к плечу и прикусил кожу; скользнул губами вдоль ключицы, очертил кончиком языка ярёмную впадинку и кадык. Он действовал обстоятельно и почти медлительно, наслаждаясь откликом Руруки: пронеслась толпа мурашек по бледной веснушчатой коже, следом сорвался шумный вздох с губ, а сам молодой мужчина содрогнулся под ним от ласки. С толком и расстановкой художник касался брата, отпустил его руки, начиная оглаживать бока, живот, грудь, едва не задохнувшись от ощущений, которые почти позабыл. Будто целую тысячу лет назад он в последний раз прикасался к нему, и теперь не мог поверить в собственное счастье ощущать под ладонями знакомые изгибы. Провёл пальцами от шеи по груди, по впадинке пупка, жадно вглядываясь в лицо брата. Тот сжимал зубы, жмурился, и губы его едва шевелились, будто шептал себе под нос, но ни звука не проронил. Роккэн спустился ниже, прикусил кожу на рёбрах, одарил чувственными укусами выступающие тазовые косточки, оставил яркий засос рядом с плотью. Они оба прекрасно знали разницу между незатейливым перепихом с малознакомым человеком и занятием любовью, но в этот раз Роккэн должен был напомнить об этом брату. И у него это неплохо получалось судя по тому, как расслаблялся под ним хронист, как начинал всё более откровенно отвечать на ласки. Вот этот порыв доставить удовольствие в ответ, нежелание оставаться беспричастным и только забирать страсть казались художнику главными в отношениях. По крайней мере Роккэн был уверен, что не смог бы только отдавать всего себя, не получая ничего взамен, равно как и принимать, не отвечая. Потому Мирроры так отчаянно держались друг за друга все эти годы. Роккэн отстранился, выпрямился и тряхнул головой, переводя дыхание, окидывая взглядом расслабленного брата. Точно почувствовав это внимание, Рурука поглядел на него, горько ухмыльнулся:

– Не то, что бы ты хотел видеть всю свою жизнь, да?

Художник сощурился, и выглядело это так угрожающе, что у старшего Миррора невольно похолодели внутренние органы. Разозлить Роккэна было не так уж и просто, для этого следовало бы постараться как следует, и в этот раз хронист справился на твёрдую пятёрку, потому как в следующее мгновение уткнулся лицом в постель, почувствовав сзади на шее крепкую хватку. Ледяные тени распространились лёгким туманом, куда более опасным, чем ядовитые испарения болот на востоке Саурэ.

– Повтори, – голос Роккэна оставался ровным и спокойным, чего не скажешь о глазах, метавших гром и молнии.

– Не любишь.

Художник выдохнул сквозь зубы и на мгновение закрыл глаза. Оба упёртых, как бараны, брата всегда до последнего стояли на своём и не отступались, и порой это ставило обоих в неприятное положение.

– Ты допросился, – спокойно предупредил художник, отпуская шею брата.

Всегда стоявшая по такому случаю склянка со специальным маслом перекочевала в руки Роккэна. Рурука не думал упираться, вырываться, но будто отключился от процесса и особо не дёргался, когда брат начал подготавливать его. Но младший Миррор подошёл к этому с весьма значительным терпением и почти что медлительностью, позволяя прочувствовать каждое собственное прикосновение. Знал, как по ним изголодался летописец, лишённый не меньшего количества радостей жизни, чем брат после ампутации конечностей. Знал, что им обоим не хватает этих элементарных тёплых ласк: поглаживания по руке, по щеке, встрёпывания волос. Знал и не мог остановить себя, проводя пальцами вдоль позвоночника Руруки, зарываясь в шевелюру на затылке, то чуть сильнее надавливая в эрогенных зонах, то наоборот едва касаясь, будто легчайшее прикосновение воздуха. И вот от них Рурука едва не изводился, сходя с ума, стискивая пальцы в кулаки и впиваясь зубами в одеяло, чтобы удержать рвущийся стон. Боги грешные и милосердные, если бы кто только знал, как он любил своего брата, что не мог жить без этого встрёпанного чудовищного чуда! С каким трудом удержал вопль, когда слушал его пылкую речь о Пассисе, какой страх испытал, узнав, что он и Гилберт остались один на один. И теперь, чувствуя близость Роккэна, готов был продать собственную душу дьяволу, лишь бы только это длилось вечно. Но задетая гордость рычала от негодования и боли, и страшно было поверить в истинность происходящего, в слова до сумасшествия любимого брата. На периферии сознания рассерженной и испуганной кошкой шипела мысль: «Тебе не место между ними, рядом с любым из них, и ты это знаешь! Не принимай эти подачки, уходи сейчас же!». Но отказаться от него не было никаких сил, пусть Рурука уже давно дал себе слово: исчезнет сразу, как только ему на это намекнут. И теперь, когда на него обрушилась волна томящей нежности, когда Роккэн был так мучительно ласков и напорист, у него начинала ехать крыша. Младший Миррор навис над братом, уложил свою ладонь поверх плотно сжатого кулака, провёл ласковые касания между костяшек, слегка надавил, переплетая пальцы. Этого жеста им обоим не хватало до одури, и Рурука содрогнулся всем телом, жмурясь. Художник огладил бёдра брата, покрывая поцелуями его лопатки, прикусывая кожу. Смоченные маслом чёрные пальцы выглядели до того странно! Мрак словно стал лишь гуще, переливался. Художник надавил между ягодиц, огладил, толкнулся внутрь двумя пальцами, изнывая от желания прижаться как можно теснее, до дрожи крепко прильнуть к нему, истязать до полного изнеможения. Согнул пальцы, чуть развёл в стороны, и Рурука содрогнулся всем телом, застонал.

– Не слышу, – возле его уха жёстко произнёс Роккэн, почти с издёвкой медленно подготавливая. – Повтори.

– Не. Любишь, – по слогам выдохнул старший Миррор, то ли себя убеждая в этом, то ли брата.

Художник сильнее согнул пальцы, добавил третий, куснул за ухо.

– Не люблю? – настойчиво поинтересовался он, прижавшись губами к ямке позади уха Руруки. – Ну?

Хронист зашёлся стоном, хоть и обещал себе, что не издаст ни звука при этой сладкой пытке. Его собственное тело предавало, не желая подчиняться злости, остро реагируя на ласку. Роккэн отстранился, с тщательно скрываемой улыбкой посмотрел на то, как брат расслабленно растёкся по постели. Но всё равно спина его оставалась напряжённой, лопатки едва не сходились, и художник не удержался, огладил их, неторопливо раздевшись до конца, то и дело склоняясь и целуя столь любезно подставленное ему тело. Собственное желание сводило с ума, и Роккэн собирался в полной мере познакомить с ним Руруку, дать ему понять и осознать. Дёрнув на себя бёдра брата и вынудив встать на колени, Роккэн прильнул к его спине грудью. Хронист дёрнулся, вздрогнул и зашипел сквозь зубы от резкого проникновения, крепко зажмурился. Обыкновенно младший Миррор не был грубым или жёстким с ним, но в этот раз явно вознамерился заставить его пересчитать все звёзды. Роккэн перехватил брата под подбородком, подняв его голову, задав резкий темп.

– Повтори, – снова потребовал художник, оставляя крепкий, почти жёсткий поцелуй на плече брата, ещё один и ещё, едва не кусаясь. – Не люблю?

Художник всерьёз вознамерился выбить из брата ответ, услышать, что тот переменил своё решение. Но некоторых следовало брать измором, и Роккэн подошёл к этому с весьма приятной для них обоих стороны. Чувствовать, как содрогается под его руками распалённое тело от каждого прикосновения, ощущать гладкую горячую кожу под ладонями и ласкать, ласкать до исступления, прижимаясь до безобразия тесно! За свою жизнь Роккэн успел понять, что брат ради него разобьётся в лепёшку, если только попросить его об этом. И вот теперь юноша желал, чтобы Рурука знал: он сам тоже пойдёт на любые жертвы, если понадобится. Но передавать подобный ком информации отчаявшемуся упрямцу следовало постепенно, раз за разом. Именно поэтому Роккэн сперва напомнил его телу: осторожными и почти невесомыми касаниями, опаляющей нежностью и грубой страстью. Тени струились по коже старшего Миррора прозрачными шёлковыми лентами, расходясь от рук художника и доставая там, куда было неудобно тянуться. Что ж, знай Господин чернокнижников, в какое русло направили его мастерство, возможно, научил бы Роккэна ещё чему-то. Но покамест хронисту было достаточно и этого: прикосновения теней по всему телу сводили с ума, и Рурука не знал, что произойдёт быстрее – он рехнётся или пытка кончится. Ослеплённый наслаждением, юноша метался и вскидывался в руках брата, изнывая и заходясь стонами. От каждого сильного движения, каждый раз, как Роккэн впечатывался в него бёдрами, вбиваясь до основания, он заходился крупной дрожью и не мог удержаться. Оплетённый тонкой паутиной мрака, летописец едва ли соображал, когда вцеплялся в руки брата на собственной груди и покрывал их в изнеможении быстрыми поцелуями. Не мог себе представить жизнь без него, не желал даже думать о подобном. И оттого ошалело и возмущённо, горько вскрикнул, когда Роккэн отстранился от него, отпустил, затем потянув за плечо. Рурука обернулся и с отчаянием обхватил его за плечи, притягивая к себе. Череда спешных, торопливых поцелуев коснулась лица художника, и тот не смог не улыбнуться. Ему нравилось, когда его с виду суровый и даже аристократичный брат вдруг смотрел на него так: абсолютно влюблённо, с преданной нежностью, безотчётной и безграничной. В широко распахнутых глазах столь многое отражалось в такие моменты, что сердце заходилось. Вот и теперь, он откинулся назад, изогнулся навстречу, раскинувшись покорно и влекуще, и Роккэн принял это безмолвное приглашение. Но сперва накрыл губы брата поцелуем, а затем надавил на бёдра, навалился, мучительно медленно проникая.

– Ну? Скажешь это ещё раз? – выдохнул младший Миррор в губы летописцу, не сводя с него прямого, ласкового и в то же время столь серьёзного взгляда. Рурука отвернул голову, поджал губы и крепко зажмурился, закусил кожу на костяшках, сдерживаясь изо всех сил. Художника подобный расклад не устраивал, и потому он перехватил кисти брата, вжав их в постель над его головой. Пальцы свободной руки коснулись подбородка Руруки, повернув его голову. Мрак заструился чёрной прозрачной вуалью по лицу летописца, оглаживая, лаская, распуская табуны мелких мурашек. – Смотри на меня. Ну. Скажешь?

Он поддал бёдрами, и старший Миррор глухо застонал, распахнул глаза, наткнувшись на чуть смеющийся взгляд брата. Раскалённые эмоции били по нервам и душе, и под их воздействием было совершенно невозможно больно снова произнести те же слова, что он кинул в порыве ярости и обиды. И с губ рвался бессвязный бред, хотелось закрыть глаза и не видеть его лицо, столь пронзительно нежное и любимое.

– Скажешь? – Роккэн оставался настойчивым, не отпускал брата, не давал ему увильнуть и ни на мгновение не прекращал неторопливых сильных движений. – Смотри на меня!

– Что угодно, – хрипло зашептал Рурука, выдохнул стон, до боли вцепившись в плечи художника, оставив тонкую вязь царапин на лопатках. – Что угодно, только ты этого не говори.

Роккэн хмыкнул самым довольным образом, вновь прильнул к губам брата в поцелуе, сминая их, кусая, оглаживая языком и с диким восторгом чувствуя торопливый ответ, будто летописец до сих пор боялся. Рурука до дрожи боялся того момента, когда его променяют на кого-то другого. И пусть до последнего уверял себя, что справится со всем, что ему подкинет судьба, в эти мгновения цеплялся за брата до одури крепко и не мог заставить себя разжать объятия. Он выдыхал имя художника, как молитву, повторял её снова и снова, заклиная себя и не желая признавать свою абсолютную беззащитность. Всю свою жизнь оберегая эту бестию с мёртвой хваткой и взглядом матёрого убийцы при абсолютно ангельском лице, Рурука прикипел к нему всей душой. И знал, наперёд знал – стоит только брату оставить его, как та разорвётся напополам, оставив кровоточащую рану, не способную закрыться во веки веков. «Только не говори этого, молю тебя, Роккэн, не говори», – билась единственная мысль в голове летописца. Слишком поздно он понял, что окончательно потерял контроль над собственными эмоциями, что в очередной раз дал слабину. Слёзы катились по щекам, и казалось, что ещё чуть-чуть, и он задохнётся рыданиями то ли от острого удовольствия, то ли от агонии, сжигающей изнутри почище колдовского пламени.

– Тш-ш, я здесь, – тихо, равномерно заговорил Роккэн, сцеловывая слёзы, поражаясь столь острой реакции брата.

Прежде достаточно сдержанный и спокойный Рурука, за исключением тех моментов, когда кто-то затрагивал исторические темы или начинал марафон шуток, не мог остановиться. Всё шептал, как заведённый, умоляя брата не оставлять его. «Не сейчас, только не сейчас», – повторял он, крепко жмурясь.

– Ну, сейчас мне будет несподручно, – фыркнул художник, а затем потянул на себя брата, усаживая к себе на колени. – Да и неудобно оставлять тебя в столь щекотливом положении.

– Идиот, – Рурука шмыгнул носом, стёр тыльной стороной ладони слёзы, прекратившие литься по щекам столь же стремительно, сколь и выступили на ресницах.

– Брат идиота, – привычно отозвался Роккэн, довольнейшим образом улыбнувшись тому, что летописец явно вернулся в свою привычную колею.

Быстрый поцелуй перешёл в более плавный, размеренный, чего не сказать об их движениях. Точно сорвавшись с цепи, они не отрывались друг от друга ни на мгновение, и, ослеплённые, не желали ничего другого. Конечно, старший Миррор догадывался, что тени можно использовать по-разному и уж точно в меру собственной испорченности. Но когда их ласки прошлись по груди, задевая соски, когда сомкнулись на плоти, он не смог удержать судорожного вздоха и уставился на брата во все глаза. Тот лишь ехидно приподнял бровь, всем своим видом спрашивая: «Что, не ждал?».

– Боги, Рок, твоих рук либо слишком мало, либо слишком много, – простонал летописец, извиваясь, будто уж на раскалённой сковороде, не зная, как извернуться так, чтобы удовольствие не сводило с ума, чтобы не било по его телу солёной плетью.

Художник только довольно ухмыльнулся, про себя мысленно перечисляя все те круги ада, через которые Руруке придётся пройти вместе с ним в постели, чтобы понять все возможности дара Господина чернокнижников. От греха подальше заткнув рот брата поцелуем, он обхватил его плоть прохладной ладонью, с силой провёл по всей длине, с блаженством прислушавшись к раздавшемуся приглушённому протяжному стону. Находящийся на самой грани, едва ли толково соображающий, податливый и абсолютно покорный – такой летописец его вполне себе устраивал, по крайней мере, с ним можно было договориться.

Вот только в этот раз уговаривать пришлось именно Руруке: Роккэн заездил его едва ли не до полусмерти и не желал останавливаться до тех пор, пока с губ старшего Миррора не начало срываться неразборчивое блеяние, а сам он едва ли мог шевелиться. Завалившись же на постель рядом с чуть живым Рурукой, художник подкатился к нему под бок, ткнув ему между губ фильтр сигареты, которых ему щедро отсыпал Охотник, и с блаженством прикрыл глаза, тут же стиснув брата в крепких объятиях. С явным трудом воспламенив табачный конец сигареты и затянувшись, хронист и сам закрыл глаза.

– Это… было неожиданно, – после нескольких минут абсолютного молчания с трудом пробормотал летописец, у которого до сих пор шумело и звенело в ушах.

– Угу-м, – странно сдавленно отозвался художник, и Рурука распахнул глаза, скосил взгляд на встрёпанную макушку.

– Рок? – ошарашено позвал он, тронув брата за плечо.

– Никогда от меня не уходи! – вскинув голову и открыв взгляду покрасневшие от слёз глаза, выкрикнул Роккэн, и Рурука расплылся в улыбке, мягко стёр слёзы с щёк брата, чувствуя, как теплеет на душе.

– Боги, от ебливого тирана до старого доброго маленького братика меньше, чем за десять минут, – тихо рассмеялся Рурука, склоняясь и целуя Роккэна в уголок глаза. – Рок, ты просто нечто.

– Что значит меньше, чем за десять?! – наигранно возмущённо воскликнул юноша, напустив на себя грозный вид.

Рурука сдавленно хрюкнул от смеха и покачал головой, прикрыв на долю секунды глаза. А когда открыл их, обнаружил, что Роккэн уже во всю спит у него на плече, отключившись в самом деле быстрее, чем он успел понять, в чём дело.

– Ты опять это сделал, – покачал головой хронист, а затем задумчиво глянул за окно, где опускался ранний зимний вечер. Ему вспомнилось, как Роккэн отключился, когда лишился девственности, и сердце в очередной раз болезненно ёкнуло, и хронист тихо выдохнул. – А, может, и правда любит…

❃ ❃ ❃

Позднее утро разбудило хрониста гомоном улицы, пусть ему и не хотелось просыпаться, но столица жила своей жизнью, и не ему было решать, что да как. Рядом лежал Роккэн, глядя на него с совершенно довольным и хитрым видом. Поглядев на физиономию этого неисправимого жаворонка, старший Миррор накрыл голову подушкой и застонал.

– Есть хочу, – требовательно произнёс Роккэн, пихнув брата в плечо локтем. – Давай-давай, подъём!

– Отстань, – вяло отозвался хронист, прижимая подушку к голове. – Братьям, которые не говорят самых главных слов, я есть не готовлю.

– Что значит, не говорят? – с ехидцей протянул художник, приподнимая край подушки и заглядывая под неё. – Я сказал.

– Не помню такого.

– А ты на задницу погляди.

Рурука дёрнулся, приложил ладонь к ягодице и незамедлительно почувствовал, что та отозвалась неприятной щиплющей болью, поморщился, нащупав маленькие бугорки неглубоких царапин, которые складывались во вполне себе важные три слова.

– Ах ты ж грёбанный хорёк!

❃ ❃ ❃

Время неумолимо отмеряло месяц за месяцем, а разгадка тайны Акиры так и не была найдена. Зима близилась к завершению, но у Господина чернокнижников язык бы не повернулся назвать её спокойной: во-первых, Совет срывал его отовсюду, откуда только мог, и тем самым безмерно трепал нервы; во-вторых, приходилось тратить прорву времени не только на эти глупые и бесцельные поездки, но ещё и на длительное общение с ненавистным элементалистом. Когда Найтгест явился к ним в очередной раз после завершения войны, эти напыщенные старейшины незамедлительно его обрадовали.

– Поскольку Адалард Изгнанный убил Повелителя элементалистов, а затем сам вёл военные действия, ваша победа не может считаться победой над магами стихий, – непробиваемо спокойным тоном вещал старейшина чернокнижников, Александр, которому выпала честь донести до наследника радостную новость. – Из выживших элементалистов уже избрали Повелителя, но из-за их ослабления нападение на них будет считаться нарушением Равновесия. Остальных Повелителей уже известили. Но с вами, Гилберт, очень много проблем. Поэтому я пожелал лично встретиться с вами и донести до вашего сведения, что вы должны подписать с элементалистами мирный договор. На двести лет.

– Вы с ума здесь все сошли что ли? – вспылил вампир, резко поднявшись со своего места. – Два века?! Даже нам не дали столько после первой войны с оборотнями!

– Вы будете оспаривать решение Совета? – не без угрозы в голосе поинтересовался Александр, переплетя между собой пальцы. Под его ледяным взглядом Найтгест сел обратно, но гнев его даже не думал утихать, набирая обороты.

– Это слишком долго, – настаивал на своём Гилберт, хотя подобное поведение Советом и не одобрялось.

– Решение уже огласили, – спокойно отрезал старейшина, резко опустив руку на стол переговоров. – Вам придётся ему подчиниться. А если продолжите ломать эту комедию и лелеять свою гордость, то мы подыщем другого, более лояльного претендента на ваше место. Сейчас меня интересует другое. По словам Повелителя жрецов мы поняли, что вам удалось захватить в плен Адаларда Изгнанного, который и был повинен во всём произошедшем. Что вы успели узнать?

– Ничего. Я и мои помощники делаем всё возможное, чтобы вытащить из него сведения, но пока что у нас не получается добиться от него ответов.

– Вы использовали все средства допросов?

– Все. – Гилберт не стал перечислять всё, через что прошёл Акира на их частых свиданиях. – Но мы обязательно сделаем всё, чтобы он выдал свои тайны.

– И сделайте это как можно скорее. Зима подходит к концу, и вам нужно предпринять меры для борьбы с изгнанниками. Мы уверены, что они ещё не раз дадут о себе знать.

– Вы могли бы отследить их, – не выдержал Найтгест, окончательно выйдя из себя. – Какого дьявола вы складываете на меня эти обязанности? Изгнанники всегда были в ведении Совета и жрецов, а сейчас что пошло не так?

– Здесь скорее вопрос, что же пошло так, – впервые за всё время разговора голос подал Сантьяго, старейшина жрецов. Он встал со своего места, прошёлся туда-сюда вдоль стола и присел рядом с вампиром на край столешницы. – Видите ли, Гилберт, вы уже занимались ими на протяжении некоторого времени. От нас не укрылась ваша исключительная заинтересованность изгнанниками, которую вы стали проявлять двадцать лет назад. Вам удалось получить в своё пользование ценного мага, хоть вы и нарушили приличное количество правил ради этого. А несколько лет назад ваши люди занялись изучением активности изгнанников по вашей инициативе, хочу заметить. И раз уж вы взялись за это дело, то будьте добры его закончить, а если вам будет нужна помощь, то вы всегда можете обратиться за ней.

Гилберт терпеть не мог этого высокомерного и хамоватого мага, совершенно лишённого каких-либо приятных черт характера: в него словно бы впихнули все пороки и грехи, какие только могли быть. И каждый раз, когда он начинал говорить на подобного рода встречах, Найтгест испытывал нестерпимое желание придушить старейшину собственными руками. В этот раз он даже дёрнулся в его сторону, но сдержался, только скептично приподнял бровь, всем своим видом выказывая недовольство. Перечить Совету всегда было чревато последствиями, и Господин чернокнижников предпочитал поддерживать с ними хорошие отношения. Ведь совет мудрых и опытных магов, проживших не одно тысячелетие, всегда шёл на пользу. Но подспудно чародей надеялся, что доживёт до тех пор, когда их состав поменяется. Хотя бы жрец сменился! Поднявшись со своего места, чернокнижник стремительно двинулся на выход из зала советов, про себя клокоча от злости. Мало того, что он потратил на дорогу ценное время, вынужденный оставить уютную постель с любовником едва ли не до рассвета, так ещё и получил незаслуженных оплеух. Ко всему прочему, что-то ему подсказывало, что сделано всё это было, лишь бы насолить ему, ведь он так и не услышал ничего, что могло бы помочь с Акирой. Да и вообще, достаточно было просто связаться с ним на мысленном уровне или просто написать письмо. Но нет же! Едва не рыча от ярости, Найтгест вышел на улицу, вдохнул полной грудью. Трость под пальцами едва не трещала от того, как сильно он её сжимал.