Текст книги "И рассыплется в пыль, Цикл: Охотник (СИ)"

Автор книги: Люук Найтгест

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 46 страниц)

Мужчина неторопливо ходил по мастерской, изредка останавливаясь и поддевая носком сапога тот или иной лист, переворачивая и рассматривая линии, складывающиеся в силуэты, лица. Среди них было достаточно и Артемиса, и его самого, встречались и такие, где они были рядом, и от них Найтгесту становилось тяжко, душно и тоскливо. «Что же я наделал?» – спросил у самого себя чернокнижник, поднимая с пола смятый лист и осторожно разворачивая. Тень улыбки прошлась по его лицу, когда он понял, что на ней изображено. Хитрый мальчишка набросал и кровать, и скомканное одеяло, сикось-накось покоящееся на плечах Акио, и его возмущённое выражение лица, и ухмылку Господина чернокнижников. «Вот ведь… хорёк», – едва не с нежностью подумал Найтгест, аккуратно расправляя бумагу.

– Столько эскизов. И так мало из них закончил. Почему так? – подал голос вампир, и Роккэн за мольбертом на секунду замер, выглянул, но тут же скрылся, не изменив светлого выражения лица.

– Это долгая работа, – поделился он, сдувая с лица выбившуюся из причёски вьющуюся прядь. Его длинные тёмно-каштановые волосы были сплетены сейчас в низкую свободную косу, собранную бархатной лентой на уровне поясницы. – Да и сам понимаешь, есть вдохновение, нет вдохновения – тоже весьма важная штука.

– Значит, сейчас есть? – уточнил Найтгест, которому такое состояние было совершенно неизвестно, и лишь отчасти знакомо по фавориту и вот по таким экспонатам, как Роккэн Миррор.

Мужчина медленно ходил туда-сюда, цепляя всё больше мелочей из общей обстановки мастерской. Капли краски были абсолютно везде и повсюду, некоторые свежие, а некоторые уже почти истёршиеся и потрескавшиеся. К тому же, местами встречались кусочки угля, стружка от карандашей, изрисованные до двух-трёх тонких волосков кисти. Этот мир хаоса и настроения завораживал, пусть Найтгест и был далёк от живописи настолько, насколько это вообще возможно. Юноша хмыкнул что-то со своего места, так и не дав точного ответа, но чернокнижника то уже мало интересовало. Похоже, он был настроен достаточно благодушно, а лучшего Гилберт и не мог ожидать, чтобы попытаться извиниться.

– Мне есть, что сказать, – издалека начал вампир, стараясь ступать теперь чуть осторожнее, чтобы не наступить на важный набросок, незаметный за ворохом других бумаг. Он судорожно подбирал слова, чтобы не выставить себя совсем беззащитным перед острым на язык мальчишкой и при этом ясно донести собственную мысль и идею. Проще было вести переговоры с Повелителем гоблинов на языке жестов! – Я читал записи о вас из академии и, должен сознаться, считал, что вы самые обыкновенные хулиганы, не нашедшие своего дела. Даже не думал относиться к вам важно и обстоятельно, в конце концов, вы ещё совсем дети. – Со стороны Роккэна раздалось хмыканье, и Гилберт расценил это по-своему. – Ваши отношения не делают вас возмужавшими, ты и сам это знаешь. Поэтому, когда вы стали жаловаться на Лихниса, я счёл это плодом ваших фантазий, потому как помнил, что в свои годы делал ещё и не такое. Но когда тоже самое стал талдычить Артемис, это меня возмутило. Я считал, что ваше знакомство изумительно на него влияет, помогает ему осилить одиночество и освоиться здесь. Да, ваши шутки и шалости иногда выводили из себя, но дети всегда так себя ведут. У него было важное задание, я полагался на него. И эта ваша общая увлечённость идеей об измене Лихниса казалась ему идеальным связующим звеном, он не уставал болтать об этом чуть ли не больше, чем о своей настоящей задаче. Мне чудилось, что он забывает о ней, не может вытянуть её – его доклады становились всё более скудными. А тут ещё и эти элементалисты со своей войной, – мужчина поморщился, как от зубной боли, и покачал головой, постепенно приближаясь к Миррору широкими дугами, то сокращая расстояние, то вновь увеличивая. Он медленно входил в размеренную, спокойную колею, полагая, что рассказав Роккэну о собственной позиции, сможет донести до него, почему поступил так, а не иначе. А потом уже и попросить прощения. – Мне было не до того, не до того, что этот лис испытывает, чем занимаетесь вы. Ты помнишь, чем заканчивались ваши «ужасно важные донесения», и я даже упустил из виду, когда вы оставили попытки объяснить мне это. А потом внезапно является гонец, и когда? После того, как элементалисты одолели нас в копях, когда в мою голову хотят постучаться все полководцы и воеводы единым моментом. Я был зол. И сделал ошибку. Не одну и не две, – чародей замер по правую руку от Роккэна, готовясь сказать самые тяжёлые слова в своей жизни. – Я должен из…

Гилберт запнулся на полуслове, уставившись на холст, чувствуя, как ярость, до того дремавшая и остывшая, поднимается из глубины груди раскалённой лавой. Теперь он понимал, почему художник молчал и ухмылялся, особо не отвечая ему. На холсте чернокнижник увидел самого себя, пусть и несколько преображённого умелой рукой Миррора. Юноша с гордым видом сделал последний изящный штрих, подчёркивая витые рога, возвышающиеся над головой Господина чернокнижника, как четыре столпа его упрямству. На лице вампира застыла дикая, широкая улыбка, совершенно не похожая на ту, которую имел обычай дарить собеседникам Найтгест. Обнажённый по пояс, в живописных кровавых разводах на груди, руках, шее и лице, он стоял, подняв одну ногу на могильный камень. Буквы на нём были специально состарены и затёрты, но имя любовника вампир различил ясно, понимая, на что намекал художник, рисуя это.

– Готово, – счастливо вздохнул юноша, сперва тщательно отряхнув руки, а затем принимаясь щеголевато крутить кисть между пальцев, ухмыляясь застывшему лицу мужчины. – Шедевр, правда? Я много дней убил на этот идеал. Думаю, надо бы отправить его в картинную галерею в Умбрэ. По крайней мере, я уверен, что там такого раньше не было. О, у меня есть ещё пара идей, нарисую, наверное, целую серию!

– Что это? – ледяным, ровным тоном поинтересовался Гилберт, изо всех сил смиряя собственный дикий гнев и желание оторвать голову этому цыплёнку мгновенно.

– Правда, как будто в зеркало смотришь? – усмешка художника стала лишь шире, он чуть повернул корпус к Найтгесту и тряхнул непокорной головой, отбрасывая с хитрой мордашки вьющиеся локоны. А потом он вдруг наигранно округлил глаза, прижал пальцы к губам. – Ох, Господин, извините, я и забыл, что вы не любите, когда вас тыкают лицом в ваши ошибки! Так виноват, так виноват! Срочно, отвернитесь, мне надо как можно быстрее унести эту нетленку в музей!

– Я так не думаю, – негромко произнёс мужчина, а затем вдруг взял его за руку, накрыв ладонь юноши своей. Роккэн попытался дёрнуться и отпрянуть, но вампир схватил его на славу, зафиксировав так, что любое движение причиняло нестерпимую боль в руке. Теперь на лице юноши прочитался настоящий, непритворный ужас, сравнимый разве что с тем, который был написан на лице Охотника в подземелье. Найтгест стал медленно сжимать собственные пальцы, не сводя взгляда с бледного лица юноши. Затем плавно начал выворачивать его кисть, внимательно наблюдая за тем, как меняется выражение, эмоции, улавливая каждую из них. Кисточка, зажатая между пальцев художника, едва не трещала, наклонялась то в одну, то в другую сторону. Кость надрывно треснула, вскрыв тонкую кожу, прорезавшись белоснежным острым цветком. По мастерской пронёсся болезненный крик, Роккэн отошёл от первого шока и вцепился левой рукой в Гилберта, попытался отпихнуть. – Что, малёвщик, больно? – почти нежно поинтересовался мужчина.

– Не так, как вашей уязвлённой гордости, Господин, – криво улыбнулся юноша, а потом нервно засмеялся, содрогнувшись всем телом и лишь сильнее навалившись на руку чернокнижника, но это не принесло никаких плодов. В тёмных глазах застыли слёзы.

– А ведь у тебя есть ещё и левая лапка, – ласково проговорил Найтгест и взял вторую руку юноши свободной рукой. Зрачки Миррора сузились до состояния крохотных точек. – Не хочешь?

Пальцы Гилберта перекочевали со сломанной кисти, перехватив руку Роккэна поперёк ладони, пока он вальяжно, со вкусом выламывал левое запястье. Художник снова закричал, пронзительно и надрывно, попробовал заметаться, но тем самым причинил себе лишь больше боли. Кровь стекала по его предплечьям, щедро капала на пол.

– Знаешь, очень даже неплохо вышло, – словно продолжая прерванную кашлем беседу, проговорил Найтгест, окинув взглядом холст. – Я бы сказал, что великолепно, но, знаешь, есть несколько недочётов. Так, нюансы, мелочи. Думаю, ты легко от них избавишься, если захочешь. А ты ведь захочешь, не так ли? – мужчина слегка ослабил хватку, и Роккэн часто, судорожно задышал, поднял голову, тоже посмотрев на холст, затем на мужчину. Господин чернокнижников едко улыбнулся. – Что это за сталагмиты, милый? Я никогда не наблюдал у себя подобного, а ведь мы с тобой заключили соглашение, что ты будешь живописать только то, что есть на самом деле. Неужели у тебя какая-то беда с памятью? А ведь такой юный, свежий. Было бы жаль остаться без столь талантливого художника. – Гилберт надавил сильнее на тонкие беззащитные мизинцы раз, выбив пальцы из основных суставов, и юноша засипел, сжав зубы и крепко зажмурившись. Скользнул выше и вновь притиснул, ломая во второй фаланге, затем в третьей. Мелкие косточки так и прорезали кожу, кровь закапала сильнее, терзая вампирскую суть, дразня свежестью, ничем не испорченной. – И эта анатомия? Боги мои, я ценю твою буйную фантазию, но где ты наблюдал у меня такую комплекцию? Мышца на мышце, лестно, конечно же, но я бы советовал тебе чаще глядеть на живых людей, а не на мазки кисти. – История мизинцев повторилась и с безымянными пальцами. Роккэн уже не пытался скрыть слёзы, медленно оползая на пол и вставая на колени, но Гилберт не давал ему уронить руки, держа их высоко поднятыми, вытягивая на удобную для себя высоту. – Что это за юшка на коже, солнышко? Неужели ты думаешь, что я обмазываюсь столь ценным источником сил, как Лихнис ночным золотом? Пф-ф, не будь глупцом. Я ценю каждую каплю этого жидкого искусства, – и в подтверждение своим словам поднял Роккэна за руки и провёл языком по сломанным пальцам, собирая кровь. Сладкая и нежная, даже трепещущая, пропитанная страхом и злостью, она была куда приятнее всех самых дорогих вин. Но всё же Гилберту не хватало нотки страсти, капли никотина, привкуса алкоголя, которые он всегда улавливал в венах возлюбленного Акио. Средние пальцы Роккэна захрустели, как накрахмаленные простыни, а юноша уже только едва различимо поскуливал от боли, беззвучно шевеля губами в дикой безнадёжной молитве. – Поза. Неужели я когда-то так стоял, услада ты моя? Ну, кто будет так поднимать ноги, так выпячивать стан? Глупости, мой ладный. – Указательные пальцы дико выгнулись в противоположную сторону, вспоров ладони, и под конец касались тыльной стороны, щеря осколки через оболочку. Гилберт помолчал немного, глядя на едва держащегося в сознании Миррора, а затем продолжил без наигранного благодушия, лицо его стало жестоким, хищным, невыносимо суровым. – Я бы никогда не убил Артемиса, малыш, запомни это.

И финальным резким движение выломал большие пальцы Миррора и мягко выпустил его из хватки. Роккэн повалился на пол, из последних сил держа руки немного над полом, тихо сотрясаясь от беззвучных рыданий и даже не пытаясь подняться. Боль была невыносимой, нестерпимой, и мозг его судорожно пытался не замечать её, в голове всплывали урывочные фрагменты, неразборчивые и никак не связанные между собой. Юноша перевернулся на спину, губы его дрожали, под веками метались глазные яблоки. Гилберт неторопливо присел рядом с ним на корточки и огляделся по сторонам, затем взял в руки стеклянную банку, в которой отмокали кисти. Именно от неё исходил этот раздражающий, резкий запах растворителя, не дающий покоя. Взяв одну из толстых кистей, мужчина поглядел на экспрессивно выгнутые в обратную сторону пальцы юноши, на потёки крови, на белоснежные кости и стал медленно проводить влажной от растворителя кистью по открытым ранам. Миррор заёрзал, попытался отпрянуть, но не мог толком шелохнуться, прижатый к полу прожорливыми, липкими тенями. Он задрожал всем телом, монотонно завыл, и голос его был то громче, то тише, едва не захлёбываясь диким, животным звуком, рвущимся из груди. Отложив одну кисть, Гилберт взялся за другую, не улыбаясь, не хмурясь. Лицо чернокнижника ничего не выражало.

– Когда тебя найдёт твой брат, осведомись у него, насколько больно ему было увидеть тебя в таком состоянии, – мягко проговорил чернокнижник, беря банку в руку и чуть покачивая её в воздухе, отчего жидкость то приникала к стенкам, то обрушивалась в центр. – Может быть, так же больно, как мне от истины.

И плавно стал наклонять сосуд над руками художника, медленно и осторожно, как цветы, поливая его изуродованные кисти, наблюдая за тем, как растворитель обжигает открытые раны, как кровь сбегает в рукава, как неразборчиво мычит юноша. Отставив пустую банку в сторону, Найтгест поднялся и направился к двери, поманив за собой тени, ринувшиеся к нему, как стая верных цепных псов.

– Надеюсь, мне не нужно искать недочёты в летописи? – в самых дверях поинтересовался вампир, а затем вышел вон и плотно закрыл за собой дверь.

❃ ❃ ❃

Гроза собиралась достаточно долго, чтобы начать раздражать отдалёнными раскатами грома и духотой, чтобы все начали желать проливного холодного дождя. В такое время томиться в гримёрке совершенно не хотелось, особенно учитывая творящийся там балаган. Молодые музыканты носились туда-сюда, сталкивались, ругались, шутили, размахивали инструментами, кидались одеждой и вели себя совершенно несносно. Наблюдал за этим Акио с философским безразличием, усевшись в углу на стуле и вытянув ноги, время от времени считая, сколько раз об них споткнутся эти непоседы.

– Артемис, ты уверен, что не хочешь выступить с нами? – в который раз переспросил Руперт, поправляя макияж у зеркала. – У нас есть с собой и скрипка, и гитара как раз для тебя. Подумай, это же так классно!

– Не вижу в этом ничего привлекательного, – холодно отрезал юноша, глядя перед собой несколько пустоватым взглядом. – Шум, под софитами жарко, и слишком много взглядов.

– Ты их не заметишь со сцены, обещаю, – Верена села к нему на колено, закинув руку за шею. От неё пахло духами и дезодорантом, из-под майки, которая ей была велика, виднелась не скрытая лифчиком грудь с проколотыми сосками. – Давай же, Арти, взбодриться надо.

– Зачем? – не поведя и бровью, поинтересовался Артемис, даже не повернув в её сторону головы. – Я себя отлично чувствую.

– Ага, и хожу, как в воду опущенный, и говорю, как киборг-машина-для-убийств, – передразнил его интонации Ноэль, поправляя кожаную жилетку и рассматривая себя в зеркале. – Верена, слезь с него, я ревную!

– Ой, можно подумать, – девушка показала ему язычок, но со своего спонсора слезла, подбежав к парню и запустив руки ему за пояс джинс. – Ого, действительно ревнует.

– До начала пять минут, – напомнил им Охотник, выуживая из кармана портсигар и доставая ароматную сигариллу в коричневой бумаге, а затем закуривая. – Готовы?

– К такому нельзя быть готовым, но мы сделали всё возможное, – кивнул Руперт, затем поправил рубашку с короткими рукавами и глубоко вздохнул. – Мы в любом случае ждём тебя на сцену, Арти.

Юноша сухо качнул головой и проводил их выход на сцену коротким кивком. Это был второй концерт их маленькой фолк-рок группы, назначенный в клубе. Не слишком большом, чтобы излишне вскружить головы музыкантам, и не слишком маленьким и неизвестном, чтобы об их существовании никто не узнал. Когда за Вереной закрылась дверь, Артемис хрипло выдохнул и ссутулился, опустив голову, мелко содрогнувшись всем телом. Ему хотелось выступить с ними, выплеснуть всё, что накипело в душе песней, разорвать глотку и отпустить всё горе. В последнее время ему начинало казаться, что Гилберт всё-таки добился своего, смог сломать тот стержень внутри него, что поддерживал его, составлял основу его непокорной сути. Теперь одна только мысль сделать что-то по своему желанию, подчиниться порывам, вызывала у него острую боль, страх, едва не ужас.

– Иди к ним, – мягко проговорил хранитель, и в его голосе Акио почудились улыбка и сочувствие. – Если Гилберт попробует возразить, я с ним разберусь.

– Но, – прошептал Охотник, недоверчиво подняв голову.

– Никаких «но». Иди, мой мальчик, тебе надо развеяться.

Осторожно и недоверчиво поднявшись со стула, поглядывая по сторонам и каждый раз ожидая удара, Акио смял сигариллу в руке, бросил в урну, а затем медленно опустил ручку двери. Сердце его нервно колотилось, руки не желали слушаться, дрожали, как у алкоголика со стажем. Решительно толкнув дверь, Артемис широким шагом вышел в узкий коридор, заканчивающийся лестницей, пересёк его едва не бегом и быстро спустился за кулисы. Конечно, никаких кулис здесь не было, так, висели по краям тяжёлые шторы для вида. Ребята уже устроились с инструментами, окончательно настроили их и теперь с весьма серьёзными лицами переговаривались, обсуждая первую песню. Помедлив немного, Акио вышел к ним, чувствуя, как улыбка прикасается к губам впервые за полтора месяца.

– Арти! – радостно воскликнул Ноэль, увидев наставника, устроившегося с гитарой у второго микрофона. – Ты всё же пришёл!

– Не удержался, – несколько виновато признал свою слабость юноша, и глаза его начали постепенно оживать, приобретая прежний золотистый блеск.

В зале уже собралось достаточно людей: кто-то пришёл большой компанией и уже расположился на верхних балкончиках за столами с выпивкой и закусками, кто-то сидел за барной стойкой, другие, в большинстве, стояли. Свет беспощадно бил в глаза, и Охотник занавесился волосами, опустив взгляд на гитару. Пальцы сами вспоминали, как держать гриф, как прижимать и перебирать струны, а кровь радостно бежала по венам. Душа его зажглась радостным огоньком, в груди стало тесно и вместе с тем легко. С трудом дыша, он поднял взгляд на зал, снова уставился на руки и невольно заулыбался во всю ширь своего лица. Говорил Ноэль, представив всю группу, поприветствовав и назвав песню. Голос его едва заметно дрожал, но Акио простил ему эту слабость, едва не подпрыгивая от нетерпения. Запела скрипка, пронзительно и торопливо, выписывая задорную трель, задавая ритм остальным. Подключился синтезатор, следом гитара, одна и вторая.

Артемису нравился подход этих ребят к музыке, к своему творчеству. Они не просто брали известные образы и интерпретировали их на своё усмотрение, в меру своего понимания. Закапывались в глубины фольклористики, не редко просиживая вечерами за сбором информации в библиотеках или интернете, и юноша не упускал шанса бросать ехидные шпильки про вампиров и тёмных магов. На него смотрели более чем странно, когда он начинал выдвигать свои версии, и с пеной у рта требовали подтверждений в книгах или на сайтах. На что Охотник лишь разводил руками и оставлял их в покое с известными и распространёнными версиями, коих было великое множество. Но музыканты умудрялись собирать по крупицам изо всех мест, чтобы затем воплотить прекрасный переливчатый витраж мелодий и текстов. Писали они на нескольких языках, включая немецкий, английский, французский и итальянский. Пару раз Акио внёс свою лепту, написав несколько песен на японском. Но исполнять их на этом выступлении они не собирались – публика бы не поняла ни слова, но Ноэль поклялся, что когда-нибудь их группа доберётся до Страны восходящего солнца и блеснёт этими шедеврами. Одну из них Артемис согласился перевести на немецкий, и именно она открывала концерт, разогревая как зрителей, так и исполнителей.

В ней повествовалось о коварной демонице-кицунэ, пришедшей на землю смертных в поисках соблазнительных душ, развлечений и вероломных шалостей. Её, как и полагается по жанру, полюбил самый обыкновенный человек и смог разгадать тайну её потусторонней сущности, но даже это не остановило его и не вразумило. Большая часть песни была посвящена поиску коварной лисицы, смятению юноши, когда она являлась в его сны, ведь он считал себя самым обычным смертным. И должен был так же умереть, в то время как кицунэ продолжит жить, и он станет лишь крохотной строчкой в её долгой тысячелетней жизни. Постепенно скрипка начинала петь медленнее: герой-любовник старел, терял свою ловкость и не мог более гоняться за демоницей, похитившей его сердце, но всё же она явилась к нему на смертном одре и увела за собой душу в более прекрасный мир. Само повествование было построено на перекликании героев: протяжном, мучительном зове юноши, и быстром, едва уловимом, щебете лисицы, заманивающей человека за собой. Они никогда не репетировали её вместе, да и в принципе Артемис даже не думал открывать рот на сцене, наслаждаясь цельным звучанием мелодии, текучей, тоскливой и слишком знакомой для него. Но когда закончилось ариозо кицунэ, Верены, он не смог удержаться, и вложил в слова смертного столько эмоций, сколько вообще могло в нём уместиться, сколько могло из него вылиться, не разорвав при этом души. Он почувствовал на себе удивлённые взгляды Руперта и Ноэля, но никак не отреагировал. Ему было глубоко плевать. Он отдал всего себя зову-песне, напрягая свой голос. Ещё обучаясь в музыкальной школе, Акио продемонстрировал сильный вокал и не раз отбрыкивался от преподавателей, пытавшихся заставить его свернуть с пути скрипача на исключительно вокальную карьеру. Это его не интересовало. Но сейчас был рад, что никогда не пропускал занятия.

Уловить музыку мира, звук его Сердца, способен далеко не каждый, и уж точно не всякий может передать эту симфонию остальным, донести по струнам и напевам. Они пели то по очереди, то вместе, заканчивали друг за друга слова и продолжали прерванную мысль. Не сразу Артемис осознал, что песня подошла к концу, и он заканчивает последнюю арию умирающего человека, музыка потекла совсем медленно, затихая. Замолкли гитары, замолчал синтезатор, и вновь тихо, едва различимо, пела одна лишь скрипка, пока и её звуки не растворились в полной тишине. После этого Акио не мог оставаться спокойным. Напряжение, давившее на его плечи, рассыпалось алмазной пылью, оставив в покое, и прежняя лёгкость и веселье окутали его с ног до головы. Его «ученики» смотрели на него широко распахнутыми глазами, когда он вдруг принимался совсем уж чудить, расхаживая туда-сюда по сцене или же вовсе начиная прыгать вокруг них так, как будто был заводной игрушкой с бесконечными батарейками. Народу в зале это, похоже, нравилось, и подобное внимание приятно льстило Охотнику. Он совершенно не думал о том, как выглядит со стороны, что о нём подумают – мгновения свободы юноша умел ценить, равно как и наслаждаться ими в полной мере.

Когда кто-то сбивался или терял ритм, Артемис перекрывал, подхватывал, ободряюще улыбался, и крошеных дыр в пространном полотне их музыки видно не было. Он был повсюду и при этом вроде бы больше не играл первую мелодию, не исполнял арий, этого ему вполне хватало, чтобы чувствовать себя живым и счастливым. Другие тоже начали потихоньку раскрепощаться, входить во вкус и заражаться безбашенным настроением Охотника. Возможно, поэтому они и не заметили, как запланированная программа подошла к концу, песни закончились, а они сами, взмокшие, но счастливые, перекочевали в зал. С улыбкой от уха до уха Акио выслушивал радостные возгласы своих подопечных. Руперт эмоционально тряс его за плечи, ругая за то, что прежде не играл с ними толком; Ноэль благодушно помалкивал, но смотрел на Артемиса с глубокой благодарностью; Верена не уставала говорить подходящим людям: «Да, это наш учитель и спонсор, Артемис Акио! Представляете себе?! Артемис!». Несколько раз с ним самим пытались завести разговор распалённые концертом незнакомцы, но он смущённо отнекивался, невольно шаря взглядом по залу. Безумная мысль, неоправданная надежда, что увидит среди чужих силуэтов тот самый.

Они вместе выпили, обсудили выступление, разобрали ошибки, ещё немного выпили и заказали кальян, который быстро раскурили на четверых, и снова выпили. Словом, когда они уезжали из клуба, затаскивая в восьмиместное такси инструменты и собственные не слишком трезвые тела, настроение у всех было очень даже. Акио уже не слушал трёп молодёжи, улыбаясь самому себе и мечтая добраться до номера в отеле, упасть на кровать и проспать не меньше двенадцати часов к ряду. По комнатам они разбредались неохотно, сонно, всё ещё ворочая пьяными языками. Оказавшись же в своём номере, Охотник первым делом ушёл в душ. Пусть они и были на машине, но успели промокнуть под ливнем, да и на самом концерте Акио изрядно взмок. Приятная, ватная усталость прокатывалась по телу, в голове не было ни одной мысли, и эта пустота как раз-таки устраивала юношу после столь тяжёлого дня. Выбравшись из ванной в халате, он уже планировал завалиться на кровать, но едва не шарахнулся прочь. Гилберт стоял посреди комнаты, пристально глядя на него и не произнося ни слова.

– Что? – после длительного, неуютного молчания огрызнулся Охотник, боком продвигаясь к постели и пытаясь припомнить, как далеко убрал собственный стилет. – Что ты здесь забыл?

– Тебя, – как само собой разумеющееся с некоторым удивлением отозвался мужчина, изогнув брови. – Где ты был? Я волновался.

– Что? – снова выдохнул Охотник, но в этот раз с совершенно другой интонацией, в которой так и читалась матерная недосказанность. Лицо его выражало такую гамму недоумения, злости и обиды разом, что юноша не знал, к какой мимике сейчас лучше обратиться. А потому оставил лицо без особых изменений, но на Найтгеста посмотрел очень странно. – Ты заболел?

– Нет, с чего ты взял? – чернокнижник весело рассмеялся и двинулся к нему расслабленной, почти развязной походкой. – Что за глупости, Арти? Разве я не могу соскучиться по тебе?

– Скорее уж по моей заднице, – буркнул с подозрением Охотник, попятившись от него, делая небольшой полукруг и не выпуская вампира из вида. – Зачем ты пришёл?

– Проведать, зачем ещё. Может, вернёмся домой?

– Гилберт, ты нормальный вообще? – вскричал Артемис, дёрнувшись от протянутой руки, как от огня. В глазах его читалась паника. – Думаешь, можешь вот так просто явиться после всего и позвать меня с собой? Хера с два!

– А что не так? – Господин чернокнижников посмотрел на него, как на сумасшедшего. – Подумаешь, пару костей сломал, с кем ни бывает. Давай, Арти, хватить дуться. Время не будет стоять на месте ради нас с тобой, пусть мне того и хотелось бы.

Акио слегка повернул голову вбок и выдвинул вперёд правое плечо, будто прикрываясь от мужчины, снова сделал пару шагов назад, уперевшись поясницей в подоконник. Он не мог поверить собственным ушам и глазами, а меж тем чернокнижник неумолимо приближался. Взгляд его прошёлся по телу вампира, по его рукам, лицу, и в золотистых глазах на секунду промелькнул опасный и вместе с тем задорный огонёк. Втянув себя на подоконник, он закинул ногу на ногу, покачивая верхней и лукаво щурясь.

– Ну, давай, – ухмыльнулся он, опираясь позади себя на ладони. Стоило Гилберту придвинуться ближе, как Акио упёрся стопой ему в пах, слегка надавив – не болезненно, но с чувством.

Мужчина с непониманием посмотрел на него, и лицо его приняло выражение почти что детской обиды и недоумения. Акио неприкрыто скалился, расслабившись и успокоившись, и вместе с тем на замену страху пришла злость. Выдержав паузу, Охотник стал плавно поднимать ногу, нырнул пальцами под фибулу, скрепляющую воротник плаща, выжидающе глядя на чернокнижника. Он помедлил, но руку протянул и расстегнул плащ, сняв его и аккуратно сложив. Постояв с ним долю секунды в руках, он уложил его на колени Охотнику, и тот без особого уважения скинул одну из самых дорогих вещей фракции на пол, неотрывно глядя на Найтгеста. Тот проводил тяжёлую ткань плаща взглядом, снова посмотрел на юношу с немым вопросом в глазах.

– Давай, – поторопил его юноша с наигранным капризным нетерпением. – Ты же знаешь, как я это люблю. Или элементалисты из тебя выбили всю покладистость?

Насладившись растущим неразумением, Охотник чуть выше поднял ногу и остановил её на уровне губ чернокнижника. Кожа его пахла лавандовым гелем для душа, всё ещё была местами влажной, и Артемис про себя даже слегка обиделся. Неужели не хочется прикоснуться? Губы вампира скривились, он неуютно повёл плечами, и Охотник требовательно ткнулся в них ступнёй, произнеся уже с нажимом:

– Продолжай. Я не люблю повторять по три раза.

Брюнет как-то слишком неохотно поцеловал подставленную под ласку ступню, затем снова. Выждав пару мгновений, Акио нахмурился и с угрожающей интонацией поинтересовался:

– И это всё? А где же массаж? Помнится, тебя было не оторвать от моих ног.

Юноша наслаждался этим спектаклем и отыгрывался, как мог, с ехидством наблюдая за тем, как чернокнижник неловко берёт его ногу и начинает осторожно разминать. Он одёргивал его, порыкивал, поправлял, упиваясь несчастным выражением лица и глаз, взгляд которых так и бегал, пытаясь отыскать спасение. Но этого было мало, чтобы показать всю его злость, чтобы донести до Господина чернокнижников его ответ. Отобрав правую ногу, он грубо всунул в руки мужчине вторую, первую же уложив ему на плечо.

– Сейчас закончишь, – не терпящим возражений тоном проговорил он через несколько минут, – и мы займёмся нашим любимым досугом.

Чернокнижник вздрогнул и посмотрел на него с молчаливым ожиданием и обречённой покорностью. Акио ухмыльнулся и, потянувшись, спрыгнул на пол, затем открыл окно настежь. Холодный свежий воздух хлынул в номер, завывая на высоте многих этажей. Далеко внизу торопливо носились и шумели машины, их звуки едва долетали сюда. Охотник помедлил, затем поднял с пола плащ Господина чернокнижников и накинул ему на плечи, с сосредоточенным лицом застегнул белую брошь.

– Так ты вернёшься со мной? – с надеждой вопросил мужчина, просияв улыбкой и, кажется, расслабившись.

– Неужели ты думаешь, что я поверил в этот дурацкий маскарад? – скептично приподнял брови Артемис, а затем схватил его за грудки. – Вот что, «Гилберт», передай своему трусу Господину, что он может подтереться такими лживыми визитами. И пока он сам не приползёт ко мне на коленях с извинениями, может забыть, как меня зовут, что я вообще существую.

– Но я, – попытался возразить чернокнижник.

Однако в следующий момент Артемис рванулся и что было силы толкнул его прямиком в открытое окно. Крик растаял внизу. Отряхнув руки и захлопнув окно, юноша прошёл к постели и с облегчением рухнул на мягкий матрас.