Текст книги "И рассыплется в пыль, Цикл: Охотник (СИ)"

Автор книги: Люук Найтгест

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 46 страниц)

Миррор перевёл взгляд на Пассису, и тот чуть нервно улыбнулся, пожав плечами и разведя руками.

– Он очень хороший лекарь, поверь мне, Ру. Да, немного странный, но все жрецы слегка чудаковатые, – коснулся мыслей юноши его шелестящий ментальный зов. – Иди с ним. Я дождусь.

Подняв Роккэна на руки, хронист пошёл за жрецом, бросавшим на него быстрые, невнимательные взгляды, словно сквозь него. Он прошёл по узкому коридору, толкнул коленом широкую дверь и стал спускаться по лестнице, прикасаясь руками к потолку. А вот Миррору пришлось здорово попотеть, балансируя с братом в объятиях на высоких ступенях. И всё же шибанулся лбом о тёмную, незаметную притолоку, преодолевая последний крутой спуск.

– Арх, я же сказал тебе, не ударься! – возмутился жрец, распахивая следующую дверь и быстрым движением зажигая несколько ярких светляков. – Ну почему к жрецам никто не прислушивается в последнее время?

– Потому что сейчас идёт повторение спирали второй эпохи, третьей её четверти, когда происходило отчуждение прорицателей, – на автомате отозвался Миррор, устраивая брата на высоком и мягком операционном столе. Осторожно развернув свой плащ, он небрежно отбросил его в сторону, но, когда попробовал снять имитацию повязки из рубашки с рук художника, жрец зашикал на него:

– Хочешь ему вконец мясо от костей отделить? Давай, умник, будешь мне помогать.

– Но я, – покачал головой хронист, отдёрнув руки от Роккэна.

– Да знаю я, что из тебя маг, как из меня гладиатор, – отмахнулся жрец, скривившись. – Что ты, воду или раствор подать не сможешь? Башковитый малый вроде.

– Вроде, – буркнул Рурука, а затем вздохнул и кивнул, показывая, что готов к работе, пусть ему и не слишком хотелось быть свидетелем того, как младшему брату собирают кости заново.

Кивнув, Саймон быстро пощёлкал пальцами, то ли задав себе какой-то мотив, то ли просто призвав к концентрации. Белые кольца на его пальцах мягко засияли, излучая тепло и спокойствие. Мужчина снял с шеи серебристую цепочку и намотал себе на запястье, после чего снова защёлкал пальцами. Украшение коротко сверкнуло и через мгновение обратилось тонкими серебристыми перчатками на ловких, умелых руках. Нижняя челюсть Руруки немедленно поползла вниз: ему никогда прежде не доводилось видеть подобное, а потому он страшно обрадовался и при этом несколько разочаровался. Каждый жрец, проходя посвящение, получал в своё распоряжение от Сердца мира некий предмет, которые обобщённо называли Лезвием истины. Некоторые чародеи открыто демонстрировали их наличие у себя, другие тщательно скрывали, и понять, что же из атрибутики – страшное оружие и самая ценная поддержка, было затруднительно. Жрецы на своё усмотрение могли менять внешний вид Лезвий, подстраивая их под себя. Об этих артефактах ходило множество легенд, домыслов, мифов и сказочек, и что из этого правда, а что нет, понять оказывалось подчас совсем непросто. А потому увидеть хоть один из них в действии было для Руруки настоящим достижением. Он жадно уставился на руки целителя, объятые белоснежным светом, точно прикосновением солнца и благодати.

– Держи его, чего встал, – буркнул мужчина, нахмурившись и остановив ладони над искалеченными руками художника. – Я не буду погружать его в лечебный сон. Слишком слабый маг, может не очнуться. И, скорее всего, так и будет.

– Ты рехнулся, старый? – собравшийся было придержать брата Миррор отпрянул, распахнув глаза. – Он же сойдёт с ума от боли и может умереть.

– Он умрёт, если ты продолжишь препираться и не подержишь его, чёртов баран.

Эти слова подействовали на хрониста, как удар кнута, и он с трудом заставил себя прижать Рокеэна к столу за плечи. Саймон поставил ему на живот небольшой оловянный тазик с тёплой водой, в которой одиноко плавал серебристый ковшик. Откупорив маленькую склянку, жрец пару раз наклонил её над водой, позволив нескольким каплям сорваться вниз и раствориться. Помешав получившийся раствор, он отдал Руруке ковшик, а сам взялся за ткань рубашки, совершенно припёкшейся к младшему Миррору. Выдохнув, летописец стал аккуратно, осторожно, едва не по капле поливать руки брата, пока жрец миллиметр за миллиметром осторожно снимал ткань, стараясь не оторвать вместе с ней шматы мяса и осколки костей. Вскоре напрочь испорченный атрибут одежды отправился в тазик, а тот переставили на пол. Удовлетворённо кивнув, прорицатель снова заставил Руруку покрепче прижать художника, а затем принялся прочищать раны куда более качественным и действенным способом, чем магическая вода. Частички его сил быстро и хаотично перемещались, но, едва прикоснувшись к открытым переломам, торопливо направили свою суть вглубь сосудов и мышц. Крик, вырвавшийся из груди Роккэна, на несколько мгновений оглушил старшего брата, он крепко зажмурился, сжав губы. Художник же наоборот распахнул глаза, уставившись на них ничего не понимающим и крайне несчастным взглядом. На его измождённом лице так и читался вопрос: «Зачем вы меня снова мучаете?». Жрец только похмыкал и убрал руки, закончив с неприятной процедурой очистки, чтобы приступить к следующей. Рурука наблюдал за этим затравленным взглядом, поглаживая брата по плечам, успокаивая:

– Прости, прости, братишка.

– Больно, – только и отозвался тот сипло и едва различимо.

– Конечно, больно. Вижу профессиональную работу, – забормотал Саймон, громыхая в дальней части операционной возле стеклянного шкафа. – Я уже видел такие переломы. Готов съесть мантикоровый хвост, если это не Найтгест. Они любят так развлекаться. Небось ещё целую речь прочитал, пока это делал.

Роккэн сжал зубы и едва заметно кивнул. В крови Руруки сильнее прежнего вскипело негодование, и он склонился, ткнувшись лбом в лоб брата. Жрец вернулся с несколькими склянками, подписанными корявым, неразборчивым почерком, а так же ларьцом. Внутри нашлись инструменты для операции, которые лекарь принялся перебирать с крайне задумчивым лицом:

– Дай ему болеутоляющее. И ещё что-нибудь горло смочить.

Покосившись на бирки с прыгающими символами, Рурука воззрился на мужчину весьма красноречиво, но тот старательно делал вид, что не видит этого. Поворошив в памяти курсы алхимии и целительства, старший Миррор осторожно взял тонкую длинную склянку с мутной белой жидкостью, несмотря ни на что сохраняющей приятно тёплую и не обжигающую температуру. На вкус, правда, это снадобье было совершенно отвратным. Но разбавлять его чем-либо не советовалось, потому как интенсивность воздействия и продолжительность резко менялись. Иногда могли на несколько месяцев отключиться вообще все рецепторы, иногда наоборот усиливались все ощущения. Откупорив колбу, Рурука приподнял брату голову, помогая ему выпить эту гадость. Художник морщился, кривился, явно хотел выплюнуть куда подальше отвратительное варево.

– Глотай, – с нажимом проговорил Рурука, увидев, что младший борется с осадком и тошнотой разом.

По лицу юноши пробежалась судорога, губы задрожали от плохо сдерживаемого смеха, но он заставил себя проглотить мерзкое зелье, тут же нервно и глухо захихикав.

– Я привык слышать это в других ситуациях, – отшутился он, глядя на удивлённое лицо брата, нависшее над ним.

– И ещё не раз услышишь, поверь мне, – фыркнул Рурука, склонившись и ласково поцеловав того в кончик носа.

– Не при мне, пожалуйста, – сухо попросил Саймон, перестав копаться в инструментах, а затем без предупреждений начав ставить пальцы и кости художника на место.

Боли тот не чувствовал, однако вздрагивал от каждого хруста, щелчка, прикосновения холодных щипцов, собирающих осколки. Опускать взгляд он боялся тем более, неотрывно глядя на Руруку. Старший брат усердно развлекал его: травил байки, корчил рожи, время от времени отвлекаясь на помощь жрецу, чтобы что-то подать или принести. И сердце его колотилось совершенно бешено, сжималось болезненно и пугливо, когда он смотрел на то, как жрец зажимом сводит кости вместе. У юноши в голове всё мешалось, в горле пересохло, и он мало понимал, что именно происходит, порой начинал нести полную чушь. Ему казалось, что всю боль чувствует он, глядя на этот форменный кошмар, его собственные руки начинали ныть, содрогаться, выгибаемые судорогой. И каково же было его счастье, когда Роккэн всё же отключился, прижавшись лбом к его бедру. Посмотрев на это, жрец вздохнул даже с некоторым облегчением и отложил щипцы с зажимами, затем поднял взгляд на Руруку. Летописец готов был рухнуть в обморок, лицо его то синело, то зеленело, то становилось белым, как простыня, но Миррор держался молодцом, не позволяя себе истерик и слабости. Убедившись, что художник не собирается приходить в себя, Саймон начал накладывать швы изогнутой иглой, собирая тонкую кожу по лоскутам тёмной нитью. Он что-то объяснял Руруке: как правильно накладываются швы, что нужно делать, что не нужно, просил промокнуть кровь.

– Будет как новенький, – возвестил Саймон через несколько часов, закончив накладывать швы, пока Рокаэн всё ещё тихо-мирно дремал, успокоенный голосом летописца и его прикосновениями к своим волосам. – Побудет под моим присмотром недельку, немного ускорю регенерацию, и можете идти на все четыре стороны.

– Спасибо, Саймон, – вымотано улыбнулся старший Миррор. – Сколько я тебе должен?

– Нисколько, – покачал головой тот, убирая инструментарий. – Я был в долгу у Пассисы, да и вообще, он мой друг. Так что, я разрешаю побыть здесь, пока твой брат не встанет на ноги. Иди пока, подбери вам комнату, а я здесь закончу.

Покидать Роккэна не хотелось, но юноша кивнул и медленно вышел из операционной, поднялся по лестнице и вернулся в гостиную. Найтгест тихо читал в кресле, но на звук его шагов обернулся и подорвался с места.

– Ну? Что он сказал? – тут же обеспокоенно спросил он, подбежав к Руруке и схватив его за плечи. Обеспокоенный, встревоженный, уставший и очень бледный – это выражение лица хронист запомнил надолго. – Что с Роком?

– Жить будет, – улыбнулся Рурука, положив ладони на плечи вампиру. – Спасибо, Пассиса, без тебя… не знаю, что бы я делал. Что бы стало с моим братом.

– Не благодари, – чернокнижник залился румянцем, глаза его живо заблестели. – Я же говорил, для друзей я всё готов сделать. Что у вас дальше в планах?

Рурука поник, качнул головой и присел на подлокотник дивана. Пассиса удивлённо приподнял брови, затем коснулся его локтя, привлекая к себе внимание. Летописец чуть пожал плечами, показывая, что не знает, что ему теперь делать и как быть. За несколько лет на службе у Господина чернокнижников им удалось накопить денег, пусть и немного, но на жизнь должно было хватить. Да и своих проблем у мальчишек хватало, в том числе и та, что стояла теперь перед старшим Миррором ребром.

– Наша опекунша умерла несколько месяцев назад и оставила нам в наследство дом и немного средств, – пояснил своё подавленное состояние Рурука. – Пока мы находились под руководством Гилберта, всё было в порядке. Но теперь детский дом может попробовать вернуть нас к себе. Если я ещё худо-бедно отверчусь, десять лет всего осталось потерпеть, то у Роккэна это не выйдет. Так что с завтрашнего дня я буду искать работу в Умбрэ. Может быть какому-нибудь коллекционеру нужно реставрировать книги.

– Я могу оформить над вами опеку, и тебе не придётся так уж прям бегать, – спокойно и с достоинством предложил Пассиса, ободряюще улыбнувшись юноше. Его готовность ради брата побросать всё приятно удивила, ведь вампир привык видеть обоих охломонов, совершенно несерьёзно относящимися ко всему на свете. – Это ни к чему вас не обязывает. Как только станешь совершеннолетним, можешь сжечь контракт.

– И откуда в тебе столько благородства, – не без намёка на одного их общего знакомого удивился летописец.

– Это семейное, – продолжал гнуть своё Найтгест, чуть надувшись.

– Как скажешь, – качнул головой хронист, затем неловко поёрзал. – Ты не собираешься в замок возвращаться? Поздний час.

– Не сегодня. Сегодня у меня слишком дурное для этого настроение. Пожалуй, обойдёмся одной парой искалеченных рук.

– Прости? – не совсем понял Мироор, окинув его быстрым взглядом.

– Совет ещё не принял решение о наследнике титула. Будет неловко, если фракция останется без Господина, – жестоко и сухо проговорил юноша, уставившись в окно. В его аметистовых глазах плясали искры гнева и горя, губы поджались в тонкую белую линию. – Мне надо успокоиться. Решим с вашей опекой, и только тогда вернусь.

Руруке оставалось только кивнуть и про себя ужаснуться, настолько в этот момент младший брат Господина чернокнижников походил на него самого.

❃ ❃ ❃

Светало. Солнечные лучи заливали мягкими потоками пустующую мастерскую. Тихо скрипнула дверь, и внутрь шагнул тёмный силуэт, будто сотканный из живого мрака. За ним тихо сама собой закрылась дверь. Сегодня у себя на столе он нашёл два заявления на увольнение, подписанные Пассисой Найтгестом. И теперь явился в мастерскую, полный желания разорвать здесь всё к чертям. Но что-то остановило владыку мрака. Он неторопливо ходил вдоль стен, поворачивал портреты к себе лицом, рассматривая. На одном из них изобразили пару: молодой беловолосый юноша, одетый в простую чуть мятую рубаху, встрёпанный и улыбчивый, сидел на коленях у Господина чернокнижников, вольно закинув ноги на подлокотник кресла. На другом, занавесившись волосами, читал Пассиса. Мужчина прошёлся из одного угла в другой, а после стал по одному подбирать с пола листы и холсты, толком не присматриваясь, но и не сминая, не сжигая, не разрывая. Чтобы собрать их все до последнего, пришлось немало попотеть, отличить простые заброшенные недоработки от завершённых «шедевров». Некоторые были нарисованы тяп-ляп, на колене, чуть ли не палкой, измазанной в говне, однако они бережно хранились художником и были, порой, чуть не лучше того, что сейчас стояло на мольберте, скучая. Будто случайные, штрихи и мазки складывались в общую картину, но Гилберт не вглядывался в них, мельком улавливая образы и силуэты.

Когда на полу не осталось ни единого листа, вампир присел под окном с приличной пачкой в руках, запрокинув назад голову. В ней царила звенящая гулкая пустота. Пальцы его прошлись по линиям, прочувствовали едва ощутимые шероховатости. Взгляд сам зацепился за них, заскользил, провожая каждую. Он откладывал их по одному в сторону, особо не разглядывая, просто отмечая: лекционный кабинет, профессор, какой-то чернокнижник уминает за обедом трёхэтажный бутерброд, Артемис с лютней, мантикора точит когти о камень, Рурука листает энциклопедию, не слишком удачный автопортрет, оборотень демонстрирует растяжку. Иногда мужчина задавался вопросом: зачем это было рисовать? Для него эти картины не имели никакого значения, были столь разрозненны, бессюжетны и легки. Но попадались и другие, целые серии, и вот они уже были нарисованы с особенными любовью и трепетом тонкой кистью. Переливы тонов, мягкость и плавность черт, непринуждённость, сквозящая в позах. Никто не был в силах узнать и понять, сколько юный талантливый художник тратил усердий, терпения и времени, сколько ругался, психовал, забрасывал и начинал снова, чтобы довести малёвщину до ума. Особенно Найтгеста удивило то, сколько в этом сборище оказалось портретов Пассисы, отражая все его настроения, мимику. С особой любовью прорисованные кудри, волос к волосу, точно творец помнил каждый из них, знал, как они лежат, и питал ненормальные чувства к этим немного взлохмаченным изгибам. Кисти, черты лица, позы, занятия. Чего только не было: и полный смущения побег из кабинета, и детская обида после падения, и смех. На одном из них младший брат Гилберта изображался сидящим на полу, одна штанина порванная, измазанная кровью. Рядом с ним на одно колено присел Господин чернокнижников, уложив ладонь на макушку непоседе. Тёмные губы мужчины изогнулись в мягкой и сочувственной улыбке. На секунду мелькнула мысль: вампир явно представил, как Роккэн после каждого происшествия доставал свою огромную тетрадь и начинал торопливо зарисовывать.

– Что в голове, то и на языке, – в абсолютной тишине прошептал Найтгест, и сердце его сжалось.

Непосредственный младший Миррор, творящий всегда, везде, в любом настроении и ситуации. Мыслей в его голове наверняка было больше, чем он мог перенести на самом деле, и большая часть из них переходила на холст. Как ребёнок, он торопился рассказать о своих соображениях, донести их до мира, но не всегда несовершенный устный язык позволял исполнить задумку. И оттого становилось лишь более мерзостно, мужчину воротило с души. «Я искалечил ребёнка», – тихо самому себе сказал чернокнижник, будто подписывая себе приговор, вынося вердикт. Душа сжалась, завыла, леденея. Беззащитного, ни в чём неповинного мальчишку, куда более прозорливого, чем сам Господин чернокнижников. Мужчина отложил ещё один рисунок и наткнулся на явно свежий: Охотник, заключённый в кокон мрака, как странная бабочка, готовая выпустить крылья. Крылья, которые он вырвал с корнем, даже не посмотрев на их тонкую красоту. Ещё один, ещё, бессмысленные зарисовки, мебель, пейзажи, оружие, мельком увиденное собрание чернокнижников со своим Повелителем во главе, снова Пассиса, нежно прижимающий к груди какой-то букет и записку. Найтгест не смел зажмуриться и прерваться, остановить душевные муки. Но одно из полотен заставило его задержаться. Чёрный дракон величественно разлёгся на солнце возле своей пещеры с золотом. Распахнутые крылья скрывали его от слишком ярких лучей, отбрасывая приятный тенёк на рогатую голову. Он сложил друг на друге когтистые лапы, уместив на них подбородок. Один его глаз был закрыт, второй же несколько недовольно косился чуть вверх. По шее его карабкался детёныш, второй уже восседал с важным видом на ветвистых, массивных рогах, похожих на настоящую корону. Чуть поодаль от семейства скопилась кучка костей, над другой неразборчивой грудой поднимался дымок. Со светлыми брюшками, неокрепшими прозрачными крыльями, они веселились во всю, донимая отца, но тот мягко и снисходительно терпел. «И где только дракона успел увидеть, проныра», – про себя восхитился чернокнижник, почитавший этих могучих созданий и знавший их истинную цену, как, пожалуй, никто иной. Что-то в этой картине ему показалось смутно знакомым, но вампир никогда не был тем, кто рассматривает каждую деталь с особым вниманием, а потом лишь положил рисунок рядом с остальными, отдельно, чтобы полюбоваться позже.

Время протекало незаметно за любованием работами наделённого даром, а главное трудолюбивого художника. И всё же, насладиться ими всеми у него не получилось, потому как его настиг мысленный зов, тревожный и обеспокоенный.

– Господин, пожалуйста, спуститесь в лазарет!

Найтгест подорвался, автоматическим жестом убрав рисунок с драконом во внутренний карман плаща. Сказав, что сейчас явится, мужчина отложил оставшиеся листы в сторону и едва не бегом кинулся в обитель целительства. Мыслей у него было на этот счёт предостаточно, ведь во время войны не редко случалось так, что гонцы являлись ранеными, едва живыми, и в таком случае следовало как можно скорее явиться к ним, чтобы не дай тьма не упустить важные вести с передовой. А по пустякам Господина чернокнижников не стали бы дёргать.

В лазарете было суетно: несколько жрецов и чернокнижников крутилось возле одной единственной занятой койки. Завидев Повелителя, они мгновенно хлынули в стороны, открывая взгляду торопливо перевязанного, но всё равно чуть тёпленького мага-иллюзиониста из оборотней. Гилберт замер. Именно его он посылал к Артемису несколько дней назад, чтобы попытаться убедить того вернуться и при этом не переломать ему остатки костей. Такого поворота событий мужчина не ожидал. Челюсть гонца была свёрнута на бок, он дико вращал глазами и мычал с того самого момента, как увидел Найтгеста. Выдохнув и собрав всё своё самообладание, Господин чернокнижников приблизился и уложил ему ладонь на голову, погрузившись в открытые ему воспоминания. Двое суток поисков, концерт, отель, Артемис… от его образа стало тесно в груди, сердце затрепетало, воздух отказался проникать в лёгкие. Артемис. Его любимый строптивый лисёнок с острыми клыками и самой нежной шелковистой шёрсткой. Но когда вампир увидел, что он вытворяет, ему стало не по себе. Он отлично понял тонкий намёк юноши на собственное поведение и жестокость.

– Что ж, значит, он хочет видеть меня, – прошептал вампир, а затем двинулся прочь. Ему следовало переодеться. – Обеспечьте лучшее лечение, какое только можете. И внеплановый отпуск, я оплачу.

Лекари переглянулись, но принялись за исполнение приказа, а Гилберт уже взлетал по ступеням в собственные апартаменты, забыв напрочь обо всём на свете. Теперь для него имел значение только Охотник и призрачная надежда на то, что мужчина сможет исправить все свои ошибки и при этом не совершить новые. В спальне было темно, плотные шторы не пропускали яркий солнечный свет. Найтгест терпеть не мог человеческую одежду из Сотминре, не понимал, что в ней находит любовник, однако же смотрел сквозь пальцы на то, что он может рассекать по замку в этих безумных рваных джинсах и футболках.

– Гилберт?

Чернокнижник немедленно обернулся и расплылся в улыбке, увидев брата. Тот бесшумной тенью стоял у дверей.

– Пассиса, где ты был? – мягко вопросил мужчина, стягивая тунику и вместо неё надевая рубашку, торопливо застёгивая пуговицы. – Я же сказал, тебе не следует гулять одному – война, в конце концов. С тобой могло что-то случиться.

– О, не переживай, братишка, я был не один. Знаешь, такая странная история приключилась, – юноша двинулся в его сторону, затем резко сменил направление, принимаясь бродить по комнате. Говорил он вальяжно, спокойно, но от этого тона мужчина чувствовал себя с каждым мгновением всё более тягостно. – Я недавно ездил в Умбрэ, как раз после нашего с тобой последнего разговора. Так радостно на душе было, ты бы знал! Никакие враги не были мне страшны, потому что я знал, что мой грозный старший брат сможет защитить меня от таких напастей. И вот, что забавно, встретил я на обратном пути Руруку Миррора. Я немного удивился, ведь обыкновенно братья неразлучны, а он был совершенно один. Но это ещё ничего, ведь потом мы нашли и Роккэна. Представляешь, какая беда приключилась? Кто-то напал на него в его мастерской, бедный мальчик даже защититься не смог. А что стало с его руками? В его кистях не осталось ни единой целой кости, клянусь тьмой. Любопытно, что ломали их весьма профессионально, чётко, один за другим, не единым ударом. Мне показалось, что я уже видел такое прежде, да и слышал, как это делается. Ба, думаю я, да это же подход Найтгестов к пыткам, и многие Повелители его применяли. Рурука стал обвинять тебя, говорить, что это только ты мог сделать с его братом. А я выгораживал тебя, защищал, – тон Пассисы не менялся, оставался взволнованно-равномерным, в то время как взгляд становился всё более колючим и жестоким. Гилберт слышал тонкий звон в собственных ушах, сопротивлялся ему, собрав всю свою волю. – Я верил, что мой брат не мог так измываться над беззащитным ребёнком, не мог опуститься до такого банального рукоприкладства. Ведь я помнил, что Гилберт Найтгест предпочитает более изящные и изощрённые методы. Определённо, это не мог быть ты, ведь ты пообещал, что помиришься с Миррорами, а ты всегда держал своё слово. Но вот беда, я обратился за помощью к Саймону Уртхадару, который когда-то был целителем на полях сражений, пока один чернокнижник не сломал ему все пальцы после того, как бедолага не смог спасти жизнь одному прославленному воеводе. Он осмотрел Роккэна и узнал, так сказать, почерк. До последнего я не верил, что мой брат мог сотворить такое. Даже сейчас не хочу верить в это, но, похоже, все эти годы я жестоко ошибался. Во всём и в тебе. – Пассиса подошёл к нему вплотную и посмотрел прямо в глаза, чуть приподняв подбородок: – Как ты мог, Гилберт?

Мужчина дёрнул плечом, отвернулся, накинул на плечи пиджак, готовый в то же мгновение переместиться, но не мог оставить разговор незаконченным. Мысли его были далеки от Чёрного замка, брата, искалеченного художника.

– Мне очень жаль, – тихо проговорил вампир, убирая с лица волосы и заплетая их в низкий хвост на затылке. – Я вышел из себя и сделал ужасное, знаю. Но сейчас я должен идти.

– Куда? – такой ответ совершенно не понравился младшему Найтгесту, равно как и то, что он столь легко признал собственную вину. – Куда ты собрался?

– К Охотнику. Нам есть, что обсудить, – тихо прошептал вампир, принимаясь чертить грани грани портала.

Пассиса метнулся вперёд и повис на его руке, сбив с концентрации и прервав заклятье. Повелитель воззрился на юношу с искренним недоумением и лёгкой злостью.

– Я тебя не пущу! – младший брат не кричал, однако Гилберт почувствовал его голос всем своим телом, он захватил весь разум. – Мало ты страданий причинил?! Ещё хочешь поразвлечься?! Хоть Артемиса пожалей, чудовище!

– Слезь с меня, – ледяным тоном потребовал Найтгест тряхнув рукой, но юноша крепко держался, не желая отпускать чернокнижника на волю. – Я ничего ему не сделаю.

– Врёшь! – крикнул псионик, начиная давить на мужчину всё сильнее. – Ты всегда лжёшь.

Найтгест вдохнул поглубже и провалился во мрак, выскользнув из хватки Пассисы и оказавшись в собственном кабинете. Поправив одежду, изрядно перекосившуюся от борьбы с братом, Гилберт перевязал волосы и ненадолго замер, собираясь с мыслями. Ползать на коленях он не собирался, но и мыслей о том, как заслужить прощение, в голове у него не было совершенно. К тому же, что-то ему подсказывало, что это будет не так просто, как довести Охотника до срыва. Начертив портал, мужчина шагнул в него, как на расстрел, впервые в жизни чувствуя, что волнуется, как влюблённая школьница, сообравшаяся сказать старшекласснику о чувствах.

Картина, представшая перед ним, приятно согрела душу: Акио мирно дремал в постели, раскрывшись и раскинувшись по самое не могу; левая его нога свисала с постели, руки были заложены за голову, а сам он едва слышно посапывал, но выражение его лица было таким серьёзным, словно он тяжело над чем задумался, а не спал. Стоило Найтгесту приблизиться, как юноша напрягся, задышал чаще, а затем распахнул глаза. Эту его особенность Гилберт уловил уже давно. Едва только кто-то приближался к спящему Акио, тот мгновенно это ощущал каким-то своим чутьём и выныривал из сновидений, как солдат в окопе. Взгляд его мгновенно сфокусировался на госте, и юноша подорвался, закрывшись одеялом и сев.

– Чёрт, ты меня напугал! – вскрикнул он, затем помрачнел, насупился, глядя на молчаливого вампира. – Чего припёрся? Долг я оплатил, дай побыть одному.

– Мне есть, что сказать тебе, – мягко улыбнулся мужчина. – Идём, погуляем.

– Никуда я с тобой не пойду, – огрызнулся Охотник, а затем весь сжался, как тугая пружина, когда чернокнижник сел рядом с ним. Гилберт протянул руку и прикоснулся к его щеке, приласкал, огладил мягкую кожу, скользнул к уху, помассировал мочку. Артемис крепко зажмурился, прикусив губу. – Перестань!

– Тебе же по душе, когда я делаю так, – склонившись к его уху, прошептал чернокнижник, не прекращая невесомых, бережных ласк.

– Вот именно, – чуть слышно выдохнул юноша, а потом резко подался вперёд и крепко его обнял. – Ублюдок. Ненавижу тебя. Чтоб ты провалился.

– Ты этого так хочешь? – с тщательно скрываемой нежностью поинтересовался Гилберт, обхватив его поперёк спины и прижав к себе, зарывшись носом в белые пряди. Юноша качнул головой из стороны в сторону. – Давай, одевайся. Нам надо многое обсудить.

Охотник покосился на него с лёгким страхом, однако же торопливо подорвался и начал одеваться, путаясь в ногах и руках. Вампир наблюдал за этим с улыбкой, оглаживал взглядом гибкое тело, против воли представляя, как разденет его, прижмётся губами к тонкой коже, сорвёт с губ блаженный стон. Акио быстро набросал записку приятелям, объяснив, что вынужден уйти по делам, и попросив захватить его вещи при выписке из отеля. К чернокнижнику, уже подготовившему портал, Охотник подходил с осторожностью, всё ещё ожидая подвох.

Но Найтгест оказался на удивление галантен: они прогулялись по смутно знакомым улицам немецкого города, на которые юноша почти и не обращал внимания, пока мужчина аккуратно расспрашивал его о музыкантах, об их успехах, и Акио охотно делился, взахлёб рассказывал о прошедшем концерте. Временами он выскакивал перед Гилбертом и шёл вперёд спиной, столь эмоционально жестикулируя, что прохожие начинали шарахаться в стороны при приближении беловолосого урагана. Они зашли в какой-то бар и взяли по бутылке сидра, продолжив свою прогулку. По большей части чернокнижник молчал, с улыбкой рассматривая фаворита. Оживший, счастливый, шебутной. Решив, что он достаточно расслабился, Найтгест сменил курс, направляясь в сторону дома, где обитал один из его наблюдателей, сейчас взявший себе отпуск и отдыхавший на родине. Акио пришёл в себя только тогда, когда обнаружил, что сидит на незнакомой кухне, а сидр закончился. Вампир стоял слегка поодаль, почти не притронувшись к своей выпивке. Лицо его приняло выражение тяжёлой серьёзности, и сердце Артемиса сжалось. Он понял, что они подошли к сути разговора, к тому, ради чего Гилберт явился.

– Арти, – мягко начал он, перестав выглядеть безжизненной статуей, не способной на сострадание и снисхождение. – Сегодня ко мне доставили посланника. Он был не в лучшем состоянии.

– Это всё потому, что ты трус, идиот и хам! – взвился Акио, мигом растеряв всю свою нежную прелестность. Глаза его стали жестокими, стеклянными. Гилберт сдержал себя титаническим усилием, пусть и поморщился, а пальцы невольно сжались в кулаки. – Ударить хочешь? Ну, давай, ты же это так любишь. Тебе же так нравится демонстрировать собственную силу и власть.

– Хватит, – крайне сдержано проговорил мужчина, скрестив на груди руки. – Я не затем явился, чтобы снова обмениваться с тобой любезностями. Достаточно и того, что уже успело случиться.

– О да, мне до конца жизни хватит, – язвительно заметил Акио, входя в раж и поднимаясь со своего места. Он расстегнул рубашку и повернулся вокруг своей оси, продемонстрировав мужчине множество шрамов. – Ты меня прям-таки до отвала накормил своими комплиментами.

– Артемис, – тихо произнёс вампир, не меняя положения и не сдвигаясь со своего места. – Довольно. Сейчас ты только возжигаешь мою злость. Ты ведь не хочешь, чтобы я снова забыл, как ты важен для меня?

– Важен! – воскликнул Артемис и деланно окинул взглядом кухню, точно здесь собралась публика. – Нет, вы только послушайте его. Теперь я, оказывается, что-то для него значу. Объяснитесь, Господин, а то я немного даже растерялся и позабыл, что значит это слово.