Текст книги "И рассыплется в пыль, Цикл: Охотник (СИ)"

Автор книги: Люук Найтгест

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 46 страниц)

– Пить захотелось. Потом курить. А потом уже уснуть не мог, – Артемис обернулся и чуть улыбнулся.

Он показался Найтгесту осунувшимся и даже несчастным. Под глазами у Акио залегли синяки, и Гилберт без особого труда догадался, что любовник опять не спал. Вот только причина пока что была ему неизвестна.

– Что-то случилось? – выбравшись из постели и не смущаясь собственной наготы, мужчина приблизился к Артемису, коснулся его плеча.

– Нет, что ты, всё в порядке, – Акио тщательно улыбнулся, но, увидев, как Гилберт скептично приподнял бровь, сдулся. – У меня есть ещё один подарок для тебя, но я не знаю, смогу ли его тебе отдать.

Сказать, что Гилберт был удивлён и растерян, значит, ничего не сказать. Недоумение было написано на его лице огромными буквами. Что за подарок такой, если из-за него не спишь ночами? И отчего вдруг Акио выглядит так, словно его вот-вот проглотит Пустота? Неприятная догадка кольнула его сознание, но Гилберт предпочёл пока что молчать и дождаться слов самого Артемиса по этому поводу. Судорожно вздохнув, юноша всё же поднялся со своего места, подошёл к шкафу и открыл его. Через миг на свет появилась трость: покрытый лаком шафт из чёрного дерева заканчивался серебряным резным набалдашником в виде драконьей головы, а в зубах огнедышащий ящер держал рубин, кроваво сияющий в лучах восходящего солнца. Низко склонив голову, Акио приблизился к чернокнижнику и протянул ему трость.

– Когда-то у тебя была такая, – тихо, словно бы собирался разрыдаться, произнёс Акио. – Ты сломал её. Я решил подарить тебе новую.

Гилберт молчал, глядя на него. Он помнил, как сломал свою трость: Акио подлил ему перед всеми на приёме в вино яд. Ему, вампиру, ничего не стало, но он здорово разозлился, занёс руку с тростью… Чернокнижник прикрыл глаза. Да, о потере трости он «скорбел», а вот о сломанной ключице фаворита не очень, пока у того не стала отниматься рука без вмешательства лекарей. Тогда, он, конечно, сменил гнев на милость, а скоро и забыл об инциденте вовсе. И теперь Артемис дарит ему трость, копию той самой, словно пытается загладить свою вину за произошедшее, а сам дрожит с головы до ног, вот-вот слёзы потекут из глаз. Приняв в руки подарок и пробежавшись по нему кончиками пальцев, Гилберт отставил его к столу, а сам опустился на колени под удивлённым и несколько испуганным взглядом Артемиса.

– Артемис, – взяв руки возлюбленного, чернокнижник покрыл каждый палец россыпью бережных поцелуев, – я клянусь, я больше не сделаю тебе ничего ужасного, не доставлю боли. Никогда и ни за что. Слышишь меня?

Акио смотрел на него несколько секунд, а затем вдруг неожиданно расхохотался да так заразительно, что Гилберт и сам улыбнулся, хоть и не знал для того причины.

– Ну и видок у тебя, – отсмеявшись, простонал Акио, вытирая слёзы смеха. – Со следом подушки на щеке, лохматый, как леший, и голышом на коленях.

Гилберт, оценив картину, тихо рассмеялся и, подхватив всё ещё смеющегося Артемиса на руки, с видом заправского монстра утащил его под одеяло. Пожалуй, его смех стоил немного больше признания в любви. Рубин мягко сверкал, равно как и глаза дракона, наблюдающего утреннюю возню любовников. Очередной куплет про тлен и член заканчивался во дворе под чьё-то задорное улюлюканье.

Он вился вихрем в три спирали

И катался в серой пыли,

Он был юродивым снаружи

И больным внутри,

Он ночью мне читал морали,

Но слова его остыли

И в муках умерли, к тому же,

С наступленьем зари.

Я изменял себе и многим,

Обещаний не нарушив,

Я собирал, как мелкий жемчуг, правду и враньё,

А Сатана послал погоню,

Чтоб схватить мою душу,

И создал смерть для меня – но не меня для неё.

Комментарий к Глава 10: Неделя зимы

Следующая часть в воскресенье 9.09.

И в группе снова обновление https://vk.com/@lolderofhunter-geografiya-taliarena .

========== Глава 11: И рассыплется в пыль ==========

Расскажите, для чего вы себе богов создали?

Может, просто вы не знали, как себя понять?

И невежество, и страх вы богами оправдали;

Вы свободу потеряли, отказавшись мир познать.

Настойчивый стук в дверь совершенно не способствовал приятному пробуждению, особенно если до этого удалось поспать всего несколько часов, а ещё раньше была бурная пьянка и не менее жаркая ночь. Застонав, юноша похлопал по постели рядом с собой, чтобы непосредственный хозяин спальни подал голос и послал к чертям собачьим ранних гостей. Но кровать была пуста, и пришлось самому открывать пересохший рот.

– Идите все в задницу! – спросонья голос у Охотника был хриплым, низким, а за счёт крика напомнил рёв взбешённого дракона.

– Артемис, это Рурука!

– И ты вместе с ними туда же иди, – огрызнулся Артемис, а затем снова застонал и заставил себя разлепить глаза. Яркое зимнее солнце заливало комнату, не скрытую шторами, и это тем более не поднимало настроение. – Дохлые боги, писателишка, ты рехнулся будить меня после нового года?

– Ты не говорил, что это запрещается, – летописец сунул голову в образовавшийся проём, убедился, что территория не охраняется особо опасным и зверским вампиром, и протиснулся полностью, нервно поглядывая по сторонам. – Ты не видел Роккэна?

– Как ты думаешь, может он сидеть у меня под одеялом так, чтобы я об этом не знал? – Акио поглядел на друга весьма укоризненно, затем с трудом сел в кровати и поморщился от боли во всём теле. Жмурясь и покачиваясь, он укутался в одеяло, скрыв замёрзшие и покрытые засосами плечи. – Почему ты пришёл его искать сюда, Ру? Я что тебе, гадалка? Или справочное бюро?

– Не знаю, что это, но если это поможет мне найти брата, я буду только рад! – с жаром и раздражением отозвался Миррор, а затем снова оглянулся. – А где твой… где Гилберт?

– Он мне не отчитывается по поводу своих пере… что, блядь? – юноша тут же заозирался, поняв к чему ведёт Рурука, широко распахнул глаза и подорвался с постели, не обращая внимания на боль в заднице и стягивающее кожу семя.

Охотник запрыгал по комнате, судорожно одеваясь и к удивлению Руруки заглядывая во все щели, что-то выискивая. Понаблюдав за спешными сборами, летописец осторожно заговорил:

– Что ты ищешь, Артемис? При всём желании ни Роккэн, ни уж тем более Гилберт не залезут под книжный шкаф.

– Я… я подарил Гилберту трость, – быстро заговорил Акио, предельно собранный и пугающе серьёзный, точно несколько мгновений назад не умирал в постели от недосыпа, усталости, боли и похмелья. Он остановился перед летописцем и, глядя прямо ему в глаза, продолжил размеренным тоном, от которого у Миррора волосы встали дыбом: – Когда-то он сломал точно такую же об меня, при этом выломав мне ключицу. Когда стало подходить время нового года, я заказал копию у кузнецов в Умбрэ. Как знак того, что он более никогда не поднимет руку ни на меня, ни на других близких. Я не знал о том, что он сотворил с Роккэном. После того, как вы с ним вчера встретились, я попросил его поговорить с вами. А теперь у нас ни трости, ни Гилберта, ни Роккэна. Пойдём. Надо разбудить Пассису. Наверняка он сможет найти их по мыслям.

Повторять летописцу дважды не пришлось: Рурука побежал впереди Охотника, едва только слова друга улеглись в его голове и дошли до оцепеневшего сознания. Если всё было именно так, как обрисовал Артемис, то в этот раз он мог не успеть добраться до брата и спасти его. Перед глазами одна другую сменяли картинки: искорёженное тело Роккэна и Найтгест, стоящий над ним с абсолютно безразличным лицом и окровавленной тростью в руках; порезанная на тонкие лоскуты кожа, скомканная, валяется где-то в снегу; зовущий на помощь Роккэн, оказавшийся в западне с Господином чернокнижников. И чем более бредовыми и отчаянными становились сцены, тем быстрее бежал хронист, абсолютно не разбирая дороги и готовясь загнать себя в пену, если только понадобится. Хватка на шивороте заставила его остановиться. Акио решительно постучал в двери комнаты Пассисы, выждал несколько секунд для приличия и зашёл внутрь. В отличие от Руруки он не испытал ни капли священного трепета и восторга, когда вошёл в святая святых. Младший Найтгест уже не спал и занимался своим излюбленным делом. По крайней мере до тех пор, пока к нему не пришли гости.

– Найди Гилберта и Роккэна. Срочно, – не размениваясь на приветствия и объяснения, потребовал Артемис.

Отчего-то посмотрев на его лицо, Пассиса даже не подумал возразить или помедлить. По крайней мере оба вчерашних буяна сейчас выглядели слишком взволнованными и настроенными едва ли не на войну. Прикрыв глаза, вампир убрал ограничения с собственного разума и поверхностно прислушался к мыслям тех, кто бодрствовал и не закрывался от него. То, что творилось в головах его посетителей, ему совершенно не понравилось и лишь добавило пыла к поискам. Раскинуть сеть пришлось дальше, чем он полагал, и даже некоторый страх успел поселиться в сердце псионика до того, как он отыскал знакомые ощущения во всей круговерти.

– В конюшню, – быстро бросил Найтгест, но, когда открыл глаза, обнаружил, что дверь в комнату покачивается от порыва ветра, а сам он сидит в одиночестве.

Подорвавшись, юноша припустил за друзьями, не желая оставаться в стороне, когда могло произойти что-то страшное. Сознание брата было закрыто как и обыкновенно, и ломиться в него Найтгест не стал, однако же Роккэн испытывал страх, и эта эмоция обожгла вампира, как раскалённое серебро. Несколько раз юноша спотыкался и почти летел кубарем, но успевал подхватить себя тенями и не распластаться, не скатиться по лестнице. Пусть он и не был самым могущественным тёмным магом, пусть не владел искусством своей фракции в идеале или даже на уровне рядового чернокнижника, это не значило, что он ничего не умел. Относительно друзей длинная жизнь позволила ему нажить определённый чемоданчик опыта, который подсказывал, что в некоторые моменты жизни лучше положиться на магию, чем на собственное тело. Да и будучи вампиром, он не мог ему доверять тем более.

– Мне кажется, – на ходу просипел Акио, перемахивая через перила, как когда-то подсмотрел у Мирроров, – что ничего дурного там не происходит, знаете? Интуиция, так сказать.

– Что-то я не верю твоей интуиции. Мой седалищный нерв подсказывает, что, возможно, я остался без брата, – огрызнулся на него Рурука, совершенно не разделяя позитивных мыслей друга.

– Я согласен с Рурукой, – кивнул младший Найтгест, поравнявшись с ними. – Никогда не знаешь, что ожидать от Гилберта.

– Думаешь, Роккэн бы не попытался связаться с тобой, если бы что-то пошло не так? – пропустив замечание Пассисы мимо ушей, поинтересовался Акио, снова сигая через перила.

– Мы, хм… немного повздорили, – повинился старший Миррор, которому эта тема явно нравилась ещё меньше, чем любая, касавшаяся Господина чернокнижников хоть каким-то боком. – Но Роккэн не идиот, чтобы пренебрегать собственной сохранностью из-за гордости.

– Да что ты говоришь?! – в голос воскликнули Акио и Найтгест, затем смерили друг друга злыми взглядами и из вредности пошли по разные стороны от Миррора. Артемис продолжил. – Я верю, что Гилберт ничего ему не сделает дурного. Пусть вы и не считаете так, но он сильно переменился за это время.

Рурука пожал плечами и опустил взгляд, не желая признаваться в том, что это уж он скорее обиделся, разозлился и ушёл, оставив брата одного. Праздник продолжался всю ночь, но Рурука успел заметить, что Господин чернокнижников спешно покинул залу, направившись за Артемисом. «Интересно, понравились ли ему пончики с лотосовой пыльцой?» – про себя расфыркался летописец, направляясь в сторону брата, почему-то сидевшего теперь в одиночестве, хотя до того с ним был Пассиса. Юноша видел, что они вроде бы как пытались танцевать, но вышло не слишком хорошо.

– Ну, как тебе? – вопросил хронист, плюхнувшись рядом с Роккэном на скамью и подняв на него сверкающий взгляд.

Младший Миррор выглядел чересчур задумчивым, почти не мигал, уставившись перед собой в пространство. Такое состояние было для него несвойственным, и Рурука несколько взволновался, затем осторожно приобнял брата за плечи, склонившись к нему:

– Рок?

– А? Да? – юноша поглядел на него, точно не различая перед собой, не понимая, кто рядом с ним. – Всё? Вы перестали буянить? Я хочу поспать.

Ничем не выдав своё расстройство от такого ответа, Рурука кивнул и поднялся на не совсем твёрдые ноги. После плясок и выпивки он не мог быть уверен, что сможет добраться до комнаты и не упасть лицом в ступени. По крайней мере желание сделать именно так его не покидало ни на секунду, пока они шли в спальню в полнейшей тишине. Пьяные чернокнижники шатались повсюду небольшими компаниями, обсуждая праздник, и все они оказались весьма довольны произошедшим. Кто-то припоминал слова Артемиса Второго: «Некоторые празднуют новый год целую неделю, как и вы Неделю зимы». По их мнению семь дней такого веселья вполне окупали все те нервы, что тратились в бесснежное время. Когда братья зашли в небольшие апартаменты, отведённые им на несколько дней, Рурука осторожно прикрыл за собой дверь, а затем стал помогать брату раздеться, про себя едва не мурлыкая. Расстегнув рубашку Роккэна, летописец подался вперёд, прижавшись горячими губами к покатому плечу, но Роккэн повёл им в сторону и отступил на шаг.

– Братишка? – с некоторым удивлением протянул старший Миррор, снова сократив расстояние и потянувшись за поцелуем. – Что такое?

Художник поднял руку и упёрся обрубком кисти в лицо брату, чуть поморщившись от запаха спиртного, а затем присел на постель, опустив голову, содрогнувшись всем телом. Казалось, что ещё чуть-чуть, и он сорвётся то ли в неудержимый хохот, то ли в истерику, если хоть что пойдёт не так.

– Когда мы ехали сюда, я думал, что главной проблемой станет Гилберт, – тихо заговорил Роккэн, изучая взглядом собственные руки. Он вновь мелко задрожал, мурашки поползли по его телу. – Что не смогу находиться с ним в одном помещении, слышать о нём, видеть его. И вот, мы стояли рядом, Гилберт, вроде, даже хотел заговорить со мной… но, похоже, я переоценил границы своего самоконтроля. Подумал, что после него здесь не будет ничего тяжёлого. И тут он подходит ко мне, говорит: «Может, мы тоже потанцуем?». Понимаешь? Просто подошёл и спросил об этом. Я думал, у меня сердце из груди вырвется к чертям. – Роккэн судорожно втянул воздух, несколько раз часто моргнул, поджал губы, не то пытаясь удержать слова в себе, не то заставить их вылиться, перестать терзать мысли и душу. – Как я мог отказать ему? Это было моей мечтой столько лет. Просто оказаться рядом с ним так близко, а сейчас даже обнять его толком не мог. Мне показалось, что после этого я смогу поговорить с ним, пригласить куда-нибудь, рассказать, что я думал, чувствовал всё это время. Он был так близко, Ру. Я думал, что смогу всё: пригласить, поцеловать, сделать предложение. Уже… уже был готов. Всего несколько сантиметров до губ, и он так смотрел в ответ. Я не верю, что у кого-либо могут быть такие глаза, такой взгляд. Нежный, ласковый, понимающий. И я смотрел на него, думал, что вот он, с кем я хочу провести всю жизнь. Но струсил, испугался. И из-за этого всё сорвалось. Я потерял момент, Ру.

– Я могу что-то для тебя сделать? – тихим ровным тоном поинтересовался Рурука, протянув ладонь, чтобы погладить брата по щеке, но тот увернулся и, рухнув на постель, свернулся комочком.

– Ничего не хочу, – прошептал Роккэн, зажмурившись и сжавшись ещё теснее. – Когда я не знал его прикосновений, было легче. Теперь я знаю, что потерял.

Старший Миррор молча поглядел на него, стиснул зубы и быстро вышел из комнаты, закрыв за собой дверь. Его колотила мелкая дрожь. Это было маленькой тайной, которую он обещал бережно хранить, и сдерживал свою клятву на протяжении всего обучения в академии и после неё. Тайной, слабым местом, сквозной раной в обоих душах, клеймом на сердцах. Прежде к этому Рурука относился просто: какое дело брату Господина чернокнижников до каких-то там студентов академии, не сводящих с него взглядов, когда он проходит мимо, погружённый в раздумья? После уже, когда Артемис свёл их, каждая встреча отзывалась сладкой тягучей болью в груди, и очень долго оба Миррора могли молча сидеть в своей комнате, переводя дыхание, успокаиваясь, когда Пассиса убредал по своим делам. И всё же, было в этой идиллии одно «но». Чувства Руруки к вампиру, как вспыхнули, так и угасли, неспособные противостоять совершенно другой любви. Нестерпимо больно и сладко одновременно было, когда Роккэн после таких встреч вдруг вцеплялся в него, истязая поцелуями и ласками, чтобы хоть как-то утолить голод по любви. Столь же страшно было видеть, как Роккэн закрывает глаза, задумчиво перебирая длинные волнистые волосы брата, и старший Миррор особенно боялся этого состояния. Быть заменой, запасным вариантом – это резало по душе ржавым ножом, не давало покоя, и чем дальше, тем сильнее хронист боялся. Особенно, когда Роккэн вдруг стал ему показывать портреты младшего Найтгеста, столь много, все разные, такие чувственные. Каких сил хронисту стоило улыбаться, восторгаться, но не тем, кого изображал брат, а тем, как это нарисовано. С каждым разом улыбка выходила всё более дежурной, едва не дрожащей, и на языке так и вертелись слова об одержимости. Страшная ревность сжигала изнутри, но Рурука не подавал вида, и в этот раз не знал, как удержался, чтобы не влепить брату пощёчину, чтобы не наорать на него, удержать всю горечь внутри себя. Миррор не знал, какое чувство в нём перевешивает другие: зависть, что личное божество его брата оказалось так близко? Боль, что ему так и не удалось оказаться ещё ближе и стать счастливым? Ревность, что о нём забыли? Летописец стиснул кулаки, зарычал сквозь зубы и резко дёрнул рукой в сторону, сбрасывая накопившиеся и ненужные силы, затем закусил кожу на костяшках до боли, унимая бурю эмоций. Против воли слёзы наворачивались на глаза, но показаться в таком виде перед Роккэном он не мог, понимая, что у брата и без того слишком тяжёлый период в жизни, чтобы лезть к нему со своими заморочками. В самом деле, какой идиот выберет растяпистого и бестолкового хрониста, когда есть могущественный псионик, очаровательный в своей маске печали вампир? «Вроде бы в зале ещё оставались непочатые бутылки крепкого алкоголя», – напомнил себе старший Миррор и ускорил шаг, едва не срываясь на бег. Если бы только ему дали выбор быть счастливым самому или сделать счастливым брата, он бы, не раздумывая ни секунды, выбрал второе. Вот только теперь не сдержался, не смог сохранить маску старшего сильного брата, дав себе слабину. Как надирался обжигающим виски, Рурука не помнил, шатаясь вокруг замка и пиная снег с особой жестокостью, прибился к компании незнакомых чернокнижников, которые горланили сочинённые вечером частушки, подпел им, прогулялся до академии и уселся на холодных оледеневших ступенях, допивая то, что осталось в бутылке. «Может Люука найти?» – с горькой усмешкой подумал летописец, а затем покачал головой и низко склонил её, прекрасно понимая, что это не выход. Зимой ночи были длинными.

Солнце медленно взбиралось на небосвод, прокрадывалось через щель в шторах, запуская тонкий лучик света в тёмную комнату, взбираясь на постель, где свернулся комочком Роккэн. Дрожь не желала сходить на нет, а растерянность, радость и боль смешались в гремучий комок змей, беспощадно жаливших его всюду, где могли только дотянуться. Тонкий скулёж вырвался из груди, и он уткнулся лицом в кровать, заглушая этот горький болезненный звук. Мысль, что, если бы его сейчас обняли, прижали к себе, укутали родным теплом, и сразу стало бы легче, ударила больнее семихвостки. Руруки уже и след простыл, и только теперь юноша осознал, что оттолкнул его, отказался от уютной заботы старшего брата, не заметив её за собственными страданиями. Очередной стон заструился в полутьме, и Миррор скрутился в компактный калачик, уткнулся лицом в колени. Не хватало ледяного воздуха, не хватало кисти и красок, не хватало подбородка брата на макушке, не хватало слов и мыслей, чтобы выплеснуть весь этот шторм. Медленно встав с постели, юноша неловко стал кутаться в плащ. Ткань соскальзывала, убегала, не слушалась, и от этого бессилия остатки самообладания покидали его, и слёзы уже сплошным ручьём текли по лицу. Плащ упал на пол, и Роккэн со злостью пнул его, запутался окончательно и сел на корточки, обхватив себя за колени. Будь здесь Рурука, в два счёта помог бы одеться, но Роккэн остался совершенно один. С трудом подцепив плащ и кое-как закинув его себе на плечи, художник ещё долго возился с дверью, порадовавшись, что она открывается наружу, а не внутрь, иначе бы выход остался только через окно.

То и дело стирая слёзы с лица, юноша брёл в сторону конюшни, полный уверенности уехать из замка к чертям собачьим. Ну или хотя бы обнять своего доброго друга-коня, который никогда не отворачивался от него. Вот только чем и как покормить его? Дать ему как раньше сахар на ладони художник более не был способен, и от этого становилось совсем уж гадко на душе. Чувство собственной бесполезности, роль обузы давили на плечи и сводили с ума, и больше всего хотелось залезть в пасть к огнедышащему дракону, попросив кого-нибудь посыпать сверху острым перцем. На конюшнях царила тишина, и многие лошади уже спали, однако Роккэн знал, что его жеребчик всё равно прибежит, в какое бы время он сам ни пришёл. Пройдя в домик с амуницией, юноша изо всех сил сосредоточился, выпуская собственные силы, подзывая коня. Тот явился прежде, чем Роккэн успел развеять их – примчался, тут же принимаясь скакать и гарцевать вокруг хозяина, толкая головой в плечо, будто бы говоря: «Хозяин, как же я давно тебя не видел! Как же я рад тебе! Давай же поиграем, пожалуйста, я так соскучился!». Поглядев на это полное радости и живости создание, Миррор не сдержался и разрыдался в голос, обхватив коня за шею руками, уткнувшись в неё лицом. От него пахло овсом, сеном, росой – в конюшнях всегда царило лето, и снег не касался этих земель. Конь затих, склонил голову на спину художнику, точно понял все его чувства без всяких слов. Плащ стал убегать с плеч Роккэна, и юноша уже успел расстроиться, лишь сильнее скукситься: вот, придётся снова стараться, поднимать его, кутаться. Но в этот момент чьи-то руки коснулись плеч, правильно и ровно уложив на них плащ. Вздрогнув и всхлипнув, Миррор обернулся и уткнулся взглядом в чью-то грудь, скрытую чёрной рубашкой рубашкой и алым тяжёлым плащом, не до конца застёгнутым. Обмирая от ужаса, художник медленно запрокинул голову, сквозь пелену слёз вглядываясь в размытое бледное лицо. Руки в перчатках потянулись к нему, и юноша зажмурился, но удара не последовало. Более того, он ощутил, как ему застёгивают рубашку, спасая от всё равно пробирающегося в помещение холода. Когда же эти же самые руки вдруг стёрли слёзы с его щёк и век, Роккэн тщательно проморгался и во все глаза уставился на Господина чернокнижников. Найтгест мягко погладил юношу по голове, встрепал непослушные влажные кудряшки, но прежде, чем успел что-то понять, едва не полетел назад: художник рванулся вперёд, прижавшись заплаканным лицом к груди чернокнижника.

– Тише, тише, – едва слышно произнёс вампир, одной рукой приобняв Роккэна за плечи, а другой продолжая гладить по голове, унимая слёзы, пусть ещё не до конца зажившие рёбра и кожа отозвались болью на столь яркое проявление чувств. – Тише, маленький.

Сердце его сперва колотилось, как обезумевшее, ударяя по слуху набатом, и Гилберт чуть поджал губы, но затем оно стало тише, ещё тише, успокаиваясь от поглаживаний, от размеренного спокойного голоса вампира. «Ох, дитя», – тяжело было смотреть на этого зарёванного ребёнка, которого собственноручно искалечил, лишил многих радостей жизни, но Найтгест сумел найти ответ, решение, которым воистину гордился. Это бы не исправило ничего, не загладило бы вину, но помогло юноше, облегчило его тяжкую участь. Мягко отстранив от себя вздрагивающего художника, Гилберт склонился к нему, чтобы их лица находились на одном уровне, уложил ладони на плечи.

– Сейчас я научу тебя кое-чему, – с улыбкой произнёс мужчина, привлекая к себе внимание. Художник шмыгнул носом, не в силах выдавить из себя хоть одно слово, а потом кивнул, показывая, что готов послушать. – Успокойся и сомкни веки, – подсказал Гилберт, и Роккэн, несмотря на собственный потаённый страх, всё же закрыл глаза.

Пальцы чернокнижника коснулись его висков, прошлись по всей голове лёгким массажем, совершенно расслабляя юношу и отгоняя все дурные мысли, какие только ещё оставались в несчастном сознании. А потом перед внутренним взором стали вспыхивать одна за другой ясные, чёткие формулы. Роккэн никогда не мог запомнить их, путался, а потом и вовсе не обращал на них никакого внимания, но теперь был уверен, что сможет сделать всё как надо, если только захочет.

– А ну отойди от него! – резкий вопль Руруки едва не сорвал обучение на самом завершении, но вампир удержал концентрацию, а затем плавно обернулся ко входу в конюшню и медленно приподнял левую бровь, ожидая, что же ему вменят в вину в этот раз. – Я сказал: отойди от него и убери руки! – а затем уже тише буркнул: – Раз уж они у тебя есть…

– И пока они у тебя есть, – мрачно хмыкнул Артемис, с любопытством вытянув шею, пытаясь заглянуть за спину чернокнижника, где прятался Роккэн. Трость стояла у стены, и Гилберту явно было непросто держаться на ногах без её поддержки.

– Гилберт? – голос Пассисы был совершенно холоден и резок, как ветер с Зимних земель. – Что ты с ним сделал?

– Мы поболтали, – невозмутимо отозвался Найтгест, даже не думая сдвигаться с места, однако руки опуская. – А что, вы думали, что я его здесь пытаю?

– Мы ждали от тебя того, на что ты способен. Прямо как в прошлый раз, да? – Миррор рванулся вперёд, но Артемис уложил ему ладонь на плечо, удерживая стальной хваткой. – Пусти меня, Акио! Я сейчас ему рожу набью, если он что-то сделал с моим братом!

– Ещё раз так меня назовёшь, и я тебе челюсть сломаю, – устало вздохнул Охотник, не отпуская плечо друга и не обращая ровным счётом никакого внимания на то, что он пытается выкрутить его руку.

– Да пусти же ты! Вы что, сговорились тут, а?!

– Да ладно вам, – раздавшийся неожиданно радостный голос Роккэна поразил всех, даже Гилберта, пусть он и был удивлён меньше остальных. Он скосил взгляд на вышедшего у него из-за спины юношу и не удержал улыбку, коснувшуюся его губ.

Несмотря на то, что на ресницах остались крохотные капельки слёз, а щёки и веки раскраснелись, он улыбался во всю ширь лица, не сводя взгляда с собственных рук. Вместо привычных человеческих кистей там переливались тьмой густые тени, в точности повторяя очертания ладоней и пальцев художника. Он поднял взгляд на брата, затем на Гилберта, шмыгнул носом, выражая благодарность, потому как на большее его явно покамест не хватало. Роккэн понимал – стоит только вдохнуть поглубже, и он снова разрыдается, только на этот раз от радости.

– Не за что, – благодушно кивнул Господин чернокнижников, а затем, хромая, двинулся на выход из конюшни, походя взяв трость и с удовольствием опёршись на неё. Уже в дверях он чуть обернулся и бросил хитрый взгляд на ошарашенных друзей. – Ах да. С новым годом.

❃ ❃ ❃

– Я же говорил вам, – благодушно проворчал Охотник, когда они расселись в «Старой преисподней», чтобы продолжить празднование, на этот раз куда более радостное, за счёт того, что одним хмурым лицом стало меньше. Ну, почти. – Он изменился. А вы мне: «Он его убьёт!», «Не знаешь, что от него ожидать!». Калеки.

– Это может для тебя он изменился, но мы об этом не знали, – упрямствовал Рурука, всё ещё временами красневший от стыда за подобное поведение, но продолжавший гнуть свою линию. – Между прочим, это ты первый сказал, что всё плохо, раз уж Гилберта и трости нет.

– Просто в отличие от вас я знаю, с каким трудом это упрямое чудовище до сих пор ходит и вообще двигается, – Акио поднял палец к потолку с весьма значительным видом, затем дёрнулся в сторону. – Дохлые боги, Рок, перестань меня щупать!

– Ты просто не понимаешь, какое это удовольствие!

Младший Миррор выглядел таким счастливым, что Охотник быстро остыл и смягчился, даже расслабился, когда художник снова стал ощупывать его руку, лежащую на столе. Конечно закатил глаза и изобразил недовольство, но более ничего не сказал ошалевшему от радости другу. Он с таким искренним восторгом притрагивался ко всему вокруг, что сил ругать его не было совершенно. Роккэн мог вдруг начать ощупывать соседа, восклицая:

– Я чувствую! Ты понимаешь?! Я чувствую!

Акио не осуждал его за подобное поведение, вспоминая, как сам радовался, точно ребёнок, когда снова смог отдаться музыке, когда прикоснулся к туго натянутым струнам лютни. Вот только с ним эту радость некому было разделить, зато теперь он мог наблюдать, как младший Миррор с упоением поглаживает поверхность стола, часто поправляет собственные встрёпанные волосы, перекладывает с места на место столовые приборы, вдруг вцепляется в руку и начинает жарко вещать о чём-то своём. Даже не важно было то, что он говорит, а как он это делает: с щенячьим восторгом, широко распахнутыми глазами и улыбкой от уха до уха. Ровно на мгновение Охотнику вспомнился его собственный младший брат, который увлечённо рассказывал о чём-то из своей жизни, хватая его за плечи, разворачивая к себе, встряхивая всегда с такой экзальтацией, что невольно заражаешься ею. Но портить прекрасный день тоскливыми воспоминаниями юноша не стал, расслабленно попивая сладкий сидр, великолепно справившийся с похмельем едва ли не с первых глотков, да поглядывая на друзей. Против обыкновения весьма живо участвовал в разговоре Пассиса, всё же сменивший гнев на милость и отпустивший бремя злости и обиды на старшего брата. Он весьма искренно улыбался и не вздрагивал, когда Роккэн вдруг брал его за руки, привлекая к себе внимание, если оно вдруг думало перекочевать на что-то другое. Про себя Охотник только тихо посмеивался и с лисьим видом щурился, глядя на эту мелодраму. А вот непривычно молчаливый и хмурый Рурука несколько действовал на нервы своими односложными ответами, почти что грубостью и холодностью, ничем не прикрытыми. Он уставился в свою кружку и не сводил оттуда взгляда, не поднимал голову и выглядел так, словно его вот-вот уведут на казнь, и он не успеет допить сладкий алкоголь, даже если очень сильно постарается. Посмотрев на эту хмурую физиономию ещё немного, Акио пнул старшего Миррора под столом, на что тот гневно округлил глаза и едва сдержал ругань. Артемис приподнял бровь, чуть повернув голову к Пассисе и Роккэну, которые трещали про плюсы и минусы новых конечностей художника. Летописец дёрнул плечом и скривил уголок губ, на долю секунды нахмурив брови. Друг друга они поняли великолепно и без слов, и именно это Охотнику не понравилось тем более. Он снова пнул друга, но на этот раз сильнее, при этом продолжая сохранять абсолютно легкомысленный и шальной вид, стреляя глазами в соседние столики, где сидели шумные компании, куда бы он непременно перекочевал лет десять назад. Рурука же начал отвечать на пинки, но ему сохранить невозмутимый вид оказалось куда сложнее, чем многоопытному Охотнику. Акио метнул на него быстрый взгляд и снова кивнул в сторону младшего Миррора и Пассисы, на что хронист скривился и мотнул головой, лишь сильнее вцепившись в кружку.