Текст книги "Конец партии: Воспламенение (СИ)"

Автор книги: Кибелла

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 46 страниц)

Закончив на такой патетической ноте, Антуан ударил кулаком по столу – несильно, но на нас всё равно покосились со снисходительными усмешками. Похоже, выпитое вино добралось до его головы в полном объеме. И до моей, кажется, тоже, ибо его монолог не показался мне смешным, даже наоборот, я прониклась.

– Так и сказал? – только уточнила я, поразившись, как отяжелел мой язык.

– Ну не совсем, – он моргнул и, кажется, кое-как вернулся в настоящее. – Но смысл был примерно такой, да.

Вино шло удивительно легко, и мы в очередной раз наполнили бокалы.

– А что было потом? – спросила я, начиная в полной мере жалеть об отсутствии закуски.

– Феерия, – гордо откликнулся Антуан. – Мне потом говорили, что громче хлопали только Мирабо в лучшие годы. Я-то думал, меня с такими речами на улицу попросят, а проснулся на следующий день – хозяйка этой дыры, ну, гостиницы, где я живу, встречает меня не “Паршивец, когда платить будешь?!”, – он настолько забавно передразнил старческий визг, что я глупо захихикала, мимоходом ощутив, что мозг уплывает от меня окончательно, – а “Доброе утро, гражданин депутат, будете кофе?”. Тут я и понял, что теперь все по-другому будет. Не знаю, как это и назвать – не везение, а что-то совсем другое. Верил бы в бога – решил, что у меня ангел-хранитель был в ударе.

– А про задницу Сатаны ты просто так сказал? – непонятно к чему спросила я. Антуан кивнул:

– Ну да. Услышал где-то, вот и привязалось с тех пор… но в Конвенте я такого не говорил, не подумай, я же не идиот.

– И не думаю я ничего такого, – рассмеялась я, подумав, до чего же пьяно, наверное, звучит мой смех.

– В Конвенте меня теперь “архангелом смерти” прозвали, – Антуан сжал губы, грозно сдвинул брови и мотнул головой, изображая надменный взгляд, но получилось скорее забавно, чем устрашающе. – Похож?

– М-м-м, – я понятия не имела, как выглядят архангелы, и ответила честно. – Не знаю. Но поклонницы у тебя есть. Я видела.

Антуан отчетливо содрогнулся.

– Да я тоже видел. Я их боюсь, если честно. Разорвут когда-нибудь на части, чтобы каждой по клочку от белья любимого депутата осталось.

– А зачем им клочок белья любимого депутата?

– А вот это я понятия не имею, – усмехнулся Антуан. – Наверное, вроде священной реликвии. Молиться будут. А я не хочу, чтобы на меня молились. Я же человек, в конце концов, а не труп засушенный.

Я обреченно поняла, что сейчас меня понесет, и я буду говорить все, что мне придет в голову.

– Нет, на труп ты не похож. Ты же не Робеспьер, в конце концов…

– Робеспьер? – Антуан чуть приподнял брови. – А он тут при чем?

– Ну, он… – я все-таки попыталась как-то профильтровать хлынувшие на язык слова, и выбрала из них самое, на мой взгляд, безобидное, – странный…

– Странный? А, ну есть немного, – Антуан пожал плечами и прикончил очередной бокал. – Я его в свое время слушал с открытым ртом, вот так, – он выпучил глаза в пародии на выражение крайнего восторга. – А потом понял – за ним надо следить неотрывно, а то гений революции погибнет, врезавшись в столб или поскользнувшись на льду…

Такая забота не могла не тронуть, и я как-то устало подумала: может, эти двое даже больше, чем просто друзья? Античные идеалы, спартанское братство, ну и все из этого вытекающее. Но потом я вспомнила, как откровенно клеил меня Антуан во дворе дома Дюпле, и мотнула головой, отгоняя от себя провокационную догадку. Все недвусмысленно указывало, что мой новый приятель явно интересуется девушками, а если бы даже он и не делал различия между полами, то со своей внешностью мог бы найти себе что-нибудь поинтереснее, чем эта бледная моль.

– О чем ты думаешь с таким видом? – заинтересовался Антуан, и я, так некстати вспомнив про его присутствие, чуть на стуле не подскочила. – И вообще, что это я все про себя, ты тоже что-нибудь расскажи.

– А что рассказать? – растерялась я. Мой собеседник пожал плечами:

– А что хочешь. Кстати, как думаешь, третий кувшин мы осилим?

Я с сомнением покосилась на свой бокал, затем на Антуана. Наверное, будь я полностью трезва, то не стала бы себя переоценивать, но, если бы я была трезва, то речь не шла бы о третьем кувшине. Да и Антуан не стал дожидаться моего ответа, ему было достаточно того, что я не стала сразу же протестовать.

– Эй, гражданин, тащи сюда еще один!

В конце концов, обреченно подумала я, в моем плачевном положении только и остается, что напиться.

– С-с-с-слушай, – язык у меня чудовищно заплетался, и я с трудом выговаривала отдельные слова, регулярно сбиваясь на русский, но это почему-то вовсе не мешало Антуану меня понимать, – научи… научи меня петь Марсельезу.

Просьба была, как мне показалось, вполне актуальная. Раз уж не повезло застрять в революционной Франции, то без этой песни мне точно не обойтись.

– Марсельезу? – Антуан чувствовал себя явно лучше, но в его устах слово все равно прозвучало как “мрсльйз”. – А ты не умеешь?

– Не-а, – ответила я, стараясь смотреть одновременно на мерно покачивающееся звездное небо и себе под ноги. Добром это, конечно, кончиться не могло, меня занесло, и я чуть не врезалась в стену близлежащего дома. Антуан успел подхватить меня за талию и притянуть к себе, не упустив при этом возможности облапать пониже спины, но мне было слишком лень бить его по рукам.

– Да как нечего делать, – заявил он, прокашливаясь. – Слова знаешь?

– Не очень…

– Эх, ты, – протянул он с осуждением. – Отличная песня же. Ладно, слушай и подпевай…

По моим расчетам, до улицы Сент-Оноре мы должны были добраться минут за двадцать. Словом, у меня было полно времени, чтобы научиться.

Следующее утро для меня началось около двух часов дня. Послушав, как гудит в голове несколько колоколов – словно издеваясь надо мной, они совершенно отчетливо вызванивали ритм Марсельезы, – я спустилась вниз, где меня встретила усмешкой Элеонора.

– Хорошо прогулялась?

– Не говори, – простонала я, опускаясь за стол. – Будь другом, налей водички…

Надо было срочно выяснить, где здесь можно купить пива. Иначе дальнейшее общение с Антуаном грозило мне верной смертью. Но тогда, вернув себе способность рассуждать здраво, я поняла, что выйти из дома не в состоянии, до вечера хлестала воду стакан за стаканом и страдала – то ли от нещадной головной боли, то ли от собственного безделья. Без музыки и интернета жизнь неожиданно показалась мне настолько невыносимой, что впору было выть в голос, ощущая себя ни к чему не пригодным ничтожеством. Я пыталась читать, но мозг напрочь отказался воспринимать французский текст, послал меня в далекие дали и отправился отдыхать. Поэтому я лежала на кровати, созерцая стены и потолок и изредка проваливаясь в дрему, и кое-как пришла в себя только вечером, как раз тогда, когда вернулся с заседания Робеспьер.

– Натали, – когда я спустилась вниз за очередной порцией воды, он мигом отвлекся от беседы с Норой, – я хочу с вами поговорить.

Что-то в его голосе мне решительно не понравилось, но я не придала этому особого значения. Можно подумать, мне когда-либо его голос нравился.

– Без проблем, – я не ощущала за собой решительно никакой вины; в конце концов, не будет же он меня за пьянку отчитывать, мне уже давно не четырнадцать, – только я сначала попью.

Он молча смотрел, как я жадно осушаю стакан.

– Может, мне и с собой прихватить? – додумалась спросить я. – Разговор будет долгий?

– Не думаю, – коротко ответил он.

Наверное, в другой раз я бы испугалась, но похмелье сильно притупляет чувство страха, и поэтому в кабинет Робеспьера я зашла, ничего не опасаясь. Он привычно тщательно закрыл дверь, предложил мне сесть и извлек из кармана камзола сложенную вдвое тонкую брошюру.

– Посмотрите.

Я перелистнула тонкие страницы. Ничего особенного, обычная околополитическая газетенка. Стиль у корреспондентов был, если честно, ни ахти – “Публицист Французской республики”, до которого я все-таки добралась парой дней раньше, читался на порядок живее. Поэтому по первым полосам я скользнула взглядом, недоумевая, что интересного для меня Робеспьер мог там найти, но на очередном развороте я едва собственный язык не проглотила.

“Отдых настоящих патриотов”, – гласил заголовок. Небольшая, в пару сотен слов заметка занимала всю страницу, потому что большую часть захватила иллюстрация к ней – карикатура, изображавшая, как я поняла, вусмерть пьяных Антуана и Робеспьера. Талантом художник был, пожалуй, обделен, но он и не стремился к портретной точности: Сен-Жюста можно было легко узнать по сережке в ухе и длинным кудрявым волосам, а его спутника – по полосатому камзолу и белоснежному парику. Особенно детально была прорисована полупустая бутылка, торчащая из кармана Робеспьера, а также рука Антуана, невозмутимо покоившаяся у Максимилиана на филейной части.

“Ой”, – вот первая мысль, возникшая у меня при взгляде на картинку. За ней последовали другие: конечно же, комплекция у меня похожая, недаром пресловутый камзол сел на меня, как влитой, волосы я вчера завязала черной лентой в хвост и наполовину убрала под воротник, наверное, их можно было принять за парик… все это было логично и понятно, но не отменяло того, что я боялась поднять на Робеспьера глаза. И я сидела неподвижно, забыв даже о головной боли, как будто от одного моего шевеления мне на голову должны были обрушиться все небесные молнии.

– Если бы я знал, что вы напьетесь, – ровный голос, раздавшийся над моей покорно склоненной головой, заставил меня всю покрыться мурашками, – то заранее выдал бы вам деньги на посещение портного. Стоило раньше об этом позаботиться.

Я хотела пролепетать что-то вроде “простите”, но могла только сидеть молча и комкать в руках злополучную газетенку.

– Я очень дорожу своей репутацией, – голос Робеспьера даже мог бы показаться мягким тому, кто не знал, о чем речь. – Вы понимаете?

– Понимаю… – прошептала я, сжимая пальцы так, что лист надорвался. – Я не хотела, правда…

– Конечно же, вы не хотели, – Робеспьер отошел от меня, и загремел тяжелым выдвижным ящиком; я ощутила, что горло больше не сковывает холод, и я снова могу делать вдох за вдохом. – И все же сходите к портному, Натали. Завтра же, когда придете в себя. Ладно?

Ощущая, как от запылавших щек жар распространяется по всему моему лицу, я чуть-чуть приподняла голову. Оставалось лишь надеяться, что глаза меня не обманывают: достав из стола небольшую резную шкатулку, Максимилиан открыл ее и принялся отсчитывать купюры.

– Вы не злитесь? – пискнула я, готовая, в случае чего, обратиться в горстку пепла. Взгляд Робеспьера остался прохладным – таким же, как и всегда.

– Нет. В конце концов, это не худшее из того, что могло произойти.

“О да, – пришла мне в голову внезапная мысль, – хорошо, что мы с Антуаном хотя бы не целовались”.

Судя по тому, что у Робеспьера мимолетно дернулась щека, мы с ним подумали об одном и том же.

========== Глава 8. Любопытство – не порок ==========

Юноша-помощник портного суетился вокруг меня с измерительной лентой, изо всех сил стараясь не смотреть мне на грудь – я слишком поздно осознала, что ткань рубашки слишком прозрачная, и стоило мне перед выходом из дома надеть лифчик. Но хорошие идеи всегда приходят в голову запоздало, поэтому мне оставалось лишь делать вид, что все в порядке, и стоять с непроницаемым видом, чтобы не потерять лицо. Сам портной, смешливый дядечка лет пятидесяти, в это время трещал без устали, не давая вставить слово даже наблюдавшему за снятием мерок Антуану:

– Знаете, гражданка, мне очень интересно будет поработать над таким необычным фасоном.

– М-хм, – промычала я, исподтишка наблюдая, как щеки юноши, как раз в этот момент обмерявшего мне талию, с каждой секундой становятся все более и более алыми. На ум мне пришло, что еще несколько минут – и несчастный парень в прямом смысле слова заживо сгорит.

– Совсем недавно, – задумчиво продолжил портной, перебирая сваленные на стуле образцы ткани, – мне пришла в голову занимательная мысль: возможно, в будущем идеи равенства дойдут до того, что не будет делаться отличий между женской и мужской одеждой?

Антуан покашлял, всем своим видом выражая скепсис по поводу подобной идеи. Портной назидательно поднял палец:

– Не смейтесь, молодой человек. Посмотрите на эту гражданку – на ней мужской камзол смотрится так, будто она носила его с самого детства. Знаете, если бы вас с детства наряжали в платье…

Кашель оборвался. Как будто что-то вспомнив, Антуан примолк, и я с удивлением отметила, что он заметно смутился. Впрочем, легкий румянец, выступивший на его щеках, не шел ни в какое сравнение с пронзительной краснотой, залившей лицо бедняги-подмастерья. Оставалось радоваться одному – с мерками было почти покончено.

– Я всего лишь немного поправлю выкройку, – продолжал портной, явно торжествуя, что его больше не перебивают, – чтобы подчеркнуть вашу фигуру… но это не доставит вам никаких неудобств.

– Я вам верю, – пробормотала я и выдохнула, когда подмастерье отступил. Все-таки его волнение передалось и мне, и в этом не было ничего странного: мало бы кто сохранил полное спокойствие в такой неловкий момент.

– Закончил, Шарль? – портной с азартным видом потер руки.

– Да, – пробормотал юноша, не поднимая на меня глаз.

– Тогда идем со мной. А вы, гражданка, – обратился он ко мне, – можете одеваться.

– Когда все будет готово? – спросила я, с облегчением хватаясь за жилет. Портной покосился на меня, потом, более снисходительно – на Шарля, немного пожевал губу и ответил:

– Через неделю. Не меньше.

Я тоскливо переглянулась с Антуаном. Ему после той истории с Марсельезой, как я знала, влетело на порядок больше, чем мне, и я совершенно не хотела в очередной раз его подставлять. Поэтому неделю предстояло обходиться без ночных загулов и вообще как можно меньше показываться в неподходящих местах. Неподходящих, конечно, по мнению Робеспьера, по моему они были как раз самыми подходящими.

Портной вышел из комнаты первым, а Шарль немного задержался – забыл на стуле какой-то образец и принялся как-то уж слишком тщательно его складывать, не упуская при этом случая устремить горящий взгляд на меня. Но долго это продолжаться не могло – Антуан сегодня был не в духе.

– Брысь отсюда, – бросил он юноше, делая шаг ко мне и подхватывая по пути белую ленту галстука. – И хватит жрать ее взглядом. Надоел.

Юношу мне даже стало немного жалко. Чуть не уронив кусок ткани, он весь вспыхнул, причем покраснело не только его лицо, но и шея, и кончики ушей, и метнулся в коридор. Дверь за ним громко хлопнула, и тут я вспомнила, где раньше видела этого миловидного парнишу – во время прогулки с Огюстеном в Пале-Эгалите мой взгляд на секунду на нем задержался. Только тогда он, пожалуй, выглядел не так жалко, был на порядок лучше одет и в руке держал цветы. У меня разом проснулось желание спросить его, пришла ли его дама сердца или нет, но что-то подсказывало мне, что я уже знаю ответ на этот вопрос.

– Ты его обидел, – с упреком сказала я, глядя, как Антуан разглаживает галстук. Но на приятеля мои слова не произвели никакого впечатления. Его занимало другое.

– Галстук ты совершенно не умеешь завязывать, – сказал он поучительно, накидывая ленту мне на шею. – Давай, я покажу, как это делается.

– Давай, – согласилась я, стараясь не обращать внимание, что у него в глазах пляшут мелкие бесенята. Парой легких, отточенных движений он обернул пару петель и вдруг с мечтательным видом вздохнул.

– Ну скажи мне, – он протянул руку, и меня как прошило от прикосновения его горячих пальцев к нежной коже на шее, – зачем прятать такую красоту?

Пальцы двинулись ниже, поглаживая, и я неожиданно четко поняла, что либо я сейчас окончательно растаю, либо Антуан, с лукавым видом потянувшийся уже расстегнуть пуговицы на моем жилете, получит по рукам. Не знаю, что мной двигало, но я выбрала второе.

– Эй-эй, – хлестко ударив его по запястью, я шатнулась в сторону, – ты спятил, что ли? Руки убери!

Он еще несколько секунд стоял неподвижно, держа руку на весу и, кажется, с трудом переваривая, что его только что отшили. А затем на его лице появилось обиженное выражение, как у мальчика, которому обещали подарить торт, а в итоге оставили довольствоваться одной лишь пустой коробкой.

– Э-э-э… – в этот момент красноречие депутата Сен-Жюста, видимо, решило пойти прогуляться. Не замедлив придать себе оскорбленный вид, я повернулась к зеркалу и принялась сама сооружать из галстука бант. Краем глаза я посматривала, что будет делать ошеломленный приятель, чтобы в случае чего иметь возможность вовремя улизнуть, но он, что удивительно, не стал злиться. Скорее, он был удивлен.

– Натали? – он снова подступился ко мне, но я раздраженно повела плечами. Он остановился на расстоянии.

– Я думал, ты тоже хочешь, – неожиданно выдал он. У меня подрагивали пальцы, бант все не получался, и я сочла за лучшее промолчать. Антуан вздохнул и положил руку мне на плечо. Впору было сердито сбросить ее, но я не стала этого делать, ибо в жесте этом, как ни странно, не уловила ничего двусмысленного.

– Да я не заставляю, – проговорил он обиженно, понаблюдав за моим лицом. – Чего ты отворачиваешься? И давай я тебе все-таки галстук завяжу, а?

Я хотела ответить “нет”, но только-только готовый затянуться бант в очередной раз рассыпался в моих руках, и я с обреченным видом повернулась обратно к Антуану.

– Ладно, давай. Только руки не распускай.

– Понял, понял, – слегка повеселел он.

Перед выходом портной вручил нам исписанную бумагу, но я не успела даже разглядеть ее – Антуан перехватил листок первым. Мгновенно он проскользнул по написанному взглядом и едва слышно присвистнул.

– Что? – я тут же приподнялась на цыпочки, стремясь разглядеть содержимое бумаги. – Что там?

– Да ничего, просто счет, – он протянул листок мне, и я увидела, что тот весь испещрен цифрами: пока мы с Антуаном выясняли отношения, портной составил целую смету. Итоговая сумма заставила меня закусить губу. Вышло даже больше, чем дал мне Робеспьер, хотя мне казалось, что мне пошьют только самое необходимое.

– Не пойму, – Антуан сосредоточенно хмурился, – то ли это шелк на подкладку так влетел, то ли тот батист…

– Предоплата – треть суммы, – дипломатично пояснил портной. Антуан крякнул.

– Это-то хорошо, только… вы те две рубашки не из батиста пошейте. Из чего попроще. Ладно?

Видно было, что ему чертовски неудобно говорить, что у него нет денег, но что нам еще было делать? Просить у Робеспьера сверх уговоренной суммы я не стала бы даже под страхом смерти. Портной, на счастье, не позволил себе даже самой маленькой ироничной улыбки, просто вычеркнул в смете одну строчку, и мы наконец-то выбрались на улицу.

– Вот же жук, – Антуан просто пылал, – шьет он отлично, но просто не может не надуть…

– Думаешь, он нас обманул? – осведомилась я, доставая из кармана сигареты – после нашей пьянки у меня осталось всего три, и от этого меня вновь накрыло волной тоски. Как будто рушилась последняя, хрупкая ниточка, соединявшая меня до сих пор с родным, привычным миром.

– Я не в том смысле, – ответил Антуан. – Он же знает, я ненавижу выставлять себя нищим. А все равно так и норовит ткнуть носом…

– А сколько вообще зарабатывают депутаты? – странно, что этот вопрос раньше не пришел мне в голову. Хотя, приди он хотя бы вчера, я бы точно ни за что не взяла у Робеспьера деньги.

– Восемнадцать ливров в день, – отозвался Антуан. – На самом деле – сущие гроши. Еще год назад эти деньги хоть что-то стоили, сейчас же – мелочь, разве что попрошайкам подавать…

Я внимательно посмотрела на него. В моей жизни, особенно в тот ее период, что я работала на одну коммунистическую газетенку и занималась сбором компромата на власть имущих, мне довелось иметь дело со множеством депутатов, и решительно ни один из них на безденежье пожаловаться не мог. А Антуан не просто жаловался – он делал это совершенно искренне.

– Ну… – я долго думала, как бы выразить свою мысль так, чтобы не обидеть приятеля. – А остальные, кому надо содержать семьи… они же как-то выкручиваются?

Антуан хмыкнул.

– Выкручиваются, конечно. На Дантона посмотри – у него в Париже дом, где-то в деревне – еще дом.

“Нормально мужик устроился, – подумала я, вспомнив гороподобного оратора. – Не хватает экипажа с мигалкой, ну и счета в швейцарском банке вдобавок”. А Антуан, кажется, был опасно близок к тому, чтобы взорваться.

– Об ужинах у него весь Париж гудит, – возмущенно говорил он, кажется, даже не мне, а какому-то невидимому слушателю, – и вообще дела у него идут отлично. Думаешь, он на восемнадцать ливров в день живет? Ну конечно.

– Нет, конечно, – спокойно ответила я. – Таскает из казны, наверное.

– Вот! – воскликнул Антуан гневно. – Таскает из казны! Ворует у народа! И ты так спокойно говоришь об этом?

Мне лень было объяснять, что в моем понимании любой чиновник – вор по определению. Потому что для меня это было так же естественно, как то, что небо голубого цвета, а для Антуана, кажется, нет.

– Да я лучше с голоду помру, – горячо заявил он, – чем украду хоть копейку. А если узнаешь о таком – имеешь полное право в меня плюнуть. Да что там, кто угодно право имеет.

Я посмотрела на него и заулыбалась. Что ж, пожалуй, с такими депутатами у Франции были неплохие шансы.

Неделя тянулась чрезвычайно уныло. Что Огюстен, что Антуан целыми днями пропадали на заседаниях, и я, успевшая уже вкусить немного здешней жизни и горящая желанием распробовать, была вынуждена сидеть дома, не зная, чем себя занять. Единственным развлечением было поболтать с кем-то из сестер Дюпле, вместе с тем помогая им справляться с нехитрыми домашними делами. Больше всего я сблизилась с Элеонорой – тому послужило как то, что мы были ровесницами, так и то, что она, когда не трындела без конца о своем обожаемом Максимилиане, обнаруживала легкость характера, непринужденную манеру вести беседу и настоящую бездну непосредственного очарования. В сочетании с миловидной внешностью все это производило просто убойное впечатление, и я зачастую задавалась вопросом: ну где, где у Робеспьера мозги? Для того, чтобы не понять, на что она намекает, как бы случайно прижимаясь к нему на вечерних чаепитиях и нежно воркуя о какой-то ерунде, надо было быть полным идиотом. А Робеспьер впечатления идиота, как ни крути, ни производил. Оставалось только предполагать: либо он совершенно неопытен в подобного рода отношениях, либо…

Он зашел в столовую, когда мы с Норой самозабвенно болтали о шмотках и обуви.

– Там, где я выросла, – говорила я, – каблуки на туфлях совсем высокие. И тонкие.

Я не знала, какая тут метрическая система, поэтому просто показала примерную длину обычной шпильки на пальцах. Нора ахнула:

– И ты не падаешь?

– Если привыкнуть, то даже не замечаешь, – заверила ее я. С задумчивым видом Нора чуть приподняла юбку и принялась разглядывать собственную ногу.

– Даже не знаю, – проговорила она, – неужели это красиво?..

Я хотела сказать, что смотрится очень эффектно, но пока подбирала нужное слово, в комнате появился Робеспьер. Нора, зарумянившись, поспешно опустила подол, но Максимилиан даже бровью не повел.

– Добрый вечер, Элеонора. И вам тоже, Натали.

– Добрый вечер, – вежливо ответила я, окидывая его взглядом. Несмотря на то, что он уже шестой или седьмой день впахивал на благо отечества без выходных, сегодня вид у него был не измученный, а скорее радостный, как в ожидании чего-то приятного. Я недолго гадала, что могло его развеселить.

– Ты сегодня рано, – улыбнулась Нора, мгновенно подскакивая из-за стола. – Бабет и мама сегодня готовят ужин, будет что-то совершенно необыкновенное…

С кухни действительно лился дивный запах какого-то соуса, от которого у меня уже пятнадцать минут кряду жадно сводило желудок. Не знаю, оценил ли его Робеспьер, но Нору он следующей же своей фразой смертельно разочаровал:

– Как жаль, что мне придется пропустить. Сегодня я ужинаю у Камиля.

– У гражданина Демулена? – огорченно протянула Нора. – Ты даже на чай не придешь?

– Не могу ничего обещать, – сказал Робеспьер и тут же добавил, глянув на ее расстроенное лицо, – но постараюсь.

Немного приободрившись, Элеонора заявила, что пойдет поможет сестре, и убежала в кухню. Я хотела последовать за ней, но Робеспьер мягко меня остановил:

– Подождите.

– Да? – почему-то к каждому разговору с ним я готовилась, как к жестокой битве, особенно если мы оставались наедине. Хотя никаких видимых причин напрягаться у меня не было, но я все равно боялась, что что-то не так скажу или неправильно пойму собеседника, и этим внесу в наши и без того странные отношения какой-то непоправимый разлад.

– Я бы хотел, чтобы вы составили мне компанию, – сказал Робеспьер, нервным движением поправив очки. – Я предупредил Камиля, что приду не один. Вы же не откажете?

Не скажу, что у меня было много желания куда-то идти вдвоем с ним, но несколько дней непрерывного сидения дома довели меня до того, что я пошла бы хоть к черту в ступу. Вдобавок ко всему после пары недель сосуществования в одном доме мой первоначальный иррациональный, почти мистический страх перед Робеспьером начал понемногу отпускать меня. Я все еще его опасалась, это было так, но отнюдь не испытывала больше стремления любой ценой уйти от любого соприкосновения с ним. Так почему было, в конце концов, не прогуляться.

– Нет, не откажу, – улыбнулась я. – А кто такой Камиль?

– Мой лучший друг, – просто ответил Робеспьер. – Помните, я рассказывал? Он был со мной в тот вечер, когда мы нашли того человека.

– А, точно, – я вспомнила, что с тем непонятным незнакомцем мой собеседник повстречался не в одиночку, – так это тот самый Камиль?

– Да, – кивнул Максимилиан. – Мы с ним знаем друг друга еще с лицейских времен. Возможно, вам он известен? Его фамилия Демулен.

Я задумалась. Кажется, эту фамилию мне доводилось где-то слышать, но где – для меня оставалось тайной, покрытой мраком. По-моему, это тоже была лекция в универе, но если про Марата я еще слушала краем уха, то дальше меня окончательно сморило.

– Надо подумать, – сказала я. – Я пойду переоденусь. Может, потом вспомню.

– Я вас жду, – откликнулся Робеспьер, и я побежала наверх. Переодевание не заняло у меня много времени – хоть я в домашней обстановке и носила одежду, в которой провалилась сюда из своего века, но и со здешним костюмом научилась управляться, не путаясь в крючках и пряжках и разве что иногда сетуя на отсутствие застежек-молний. В общем, не прошло и получаса, как мы с Робеспьером ехали в покачивающемся на ухабах экипаже по вечерним улицам. Я поглядела, как зажигают фонари, до крайности этому удивилась и только потом решила спросить:

– Этот ваш друг, Демулен… он журналист, да?

– В том числе и журналист, – улыбнулся Робеспьер, и улыбка его не показалась мне нарисованной. – А также бывший клерк, нынешний депутат… Мне легче будет перечислить, чем он в своей жизни не пробовал заниматься.

– Тогда понятно, где я слышала его имя, – удовлетворенно сказала я.

– Где же?

– На лекциях в университете.

Максимилиан чуть приподнял брови.

– В университете?

– Ну да, – я поняла, что ляпнула что-то, не укладывающееся в здешние порядки. – В моем времени девушки тоже могут получить образование. Как и парни.

Нельзя сказать, чтобы мой собеседник был шокирован, но удивлен до крайности точно.

– Значит, существуют и университеты для женщин?

– Нет, – безмятежно ответила я. – Учатся все вместе.

Он шумно выдохнул, кажется, не зная, то ли смеяться, то ли возмущаться. Я постаралась сделать свой взгляд как можно более наивным.

– А что такое?

– Нет-нет, – ответил он, помолчав. – Ничего.

– Равенство, – напомнила я почти язвительно. – Разве это не один из ваших принципов?

– Равенство всех перед законом, – уточнил он.

– Отличная мысль, – сказала я. – А еще через сотню лет человечество дойдет до идеи равенства полов.

Судя по выражению лица моего собеседника, такая идея вызывала у него сотню нареканий, но он решил не спорить. Наверное, почувствовал, что меня это заденет, и решил придержать свое мнение при себе. Поэтому после недолгой паузы наш разговор вернулся в более мирное русло:

– Вы уже закончили обучение?

– Не успела, – вздохнула я. – Третий курс. Из пяти.

– И кем вы должны будете стать после окончания учебы?

– Журналистом.

Робеспьер изумленно уставился на меня.

– В ваше время этому специально учат?

Беда все-таки с этими обитателями восемнадцатого века. Первый, как я помнила, тоже не понимал, кто тратит время на такое бесполезное, по его мнению, занятие, как обучение мастерству пера. Меня это ужасно бесило, и я по мере сил старалась в разговорах с ним эту тему не поднимать. А теперь вот, пожалуйста, еще один.

– Да, учат, – сказала я неприязненно. – И это не всегда так легко, как вы думаете.

– Я не хотел вас обидеть, – поспешно сказал Робеспьер. – Просто для меня все это звучит… очень необычно.

Но я все равно немного надулась. Что за время, где никто не ценит мою будущую профессию.

– Может, у вашего друга я встречу больше понимания, – сказала я и принялась смотреть в окно.

– Камиль будет в восторге, это несомненно, – донесся до меня ответ Робеспьера. – Больше всего он любит все необычное, пусть и не всегда разбирается, хорошо это или плохо. Хотя это ничуть не мешает ему быть прекрасным человеком…

Уловив в его голосе какие-то новые, до сих пор мною не слышанные нотки, я повернула голову и обомлела. Несколько секунд мне понадобилось, чтобы убедить себя: мне не кажется, взгляд Максимилиана, устремленный куда-то в пространство, действительно стал на удивление теплым. И от этого мое желание познакомиться с Камилем только усилилось: надо же посмотреть, что представляет из себя человек, оказывающий на Робеспьера подобное влияние.

Камиль Демулен умел внушать симпатию с первой секунды – одной улыбки, озорной и немного заговорщицкой, как будто только ему и мне известен какой-то очень важный секрет, одного открытого взгляда искрящихся темных глаз хватило мне, чтобы едва не влюбиться тут же с первого взгляда. Лицо Камиля меж тем нельзя было назвать красивым – я так и не смогла определить, что именно мешает ему в этом, уж слишком часто на нем менялись выражения, как в каком-то разноцветном калейдоскопе: широкая улыбка при виде Максимилиана, заинтересованный и пытливый взгляд на меня, нежное выражение, адресованное стоящей чуть в стороне жене, держащей на руках сопящего младенца. Робеспьер уже привычно представил меня как свою родственницу, Камиль покивал и без всякой тени удивления пожал протянутую мною руку, жена же его, Люсиль, глянула на меня как-то хитро и только чуть наклонила голову.

– Проходите скорее, – пригласил нас Камиль и пропустил меня вперед, – стол уже накрыт.