Текст книги "Конец партии: Воспламенение (СИ)"

Автор книги: Кибелла

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 46 страниц)

– Гражданин, мне кажется, вы ошиблись адресом.

– Ч… что? – Антуан попытался ударить наугад, но не тут-то было, его занесенный кулак тут же перехватили. – Да кто ты вообще…

– Твой ночной кошмар, – пообещала тень, и в следующую секунду Антуан, подстегнутый хлестким хуком в скулу, полетел куда-то в кусты. Обомлевшая, я проследила за ним взглядом, а потом перевела взгляд на Марата, который вышел на свет, демонстративно отряхивая ладони, оглядел меня с ног до головы и хмыкнул:

– Отличный наряд.

– Да… я… вы что тут делаете? – окончательно теряя связь с реальностью, вопросила я. – Вы как тут оказались?

– Да будет тебе известно, – Марат поправил на шее галстук, – я тут рядом живу. Решил заглянуть на огонек.

– Вот как? – я уже слабо себя контролировала и поэтому несла все, что приходило мне в голову. – А куда вы позавчера подевались? Я ждала, что вы появитесь, хотела поговорить…

– Ах да, – вспомнил он. – Замечательное представление в Конвенте. Я бы снял шляпу, но, – он мотнул непокрытой головой, – у меня ее нет. Однако вышло лучше, чем я ожидал. Все-таки я в тебе не ошибся.

– Ну, рада слышать, – язвительно произнесла я, упирая руки в бока. – А потом вы просто взяли и растворились!

Марат поглядел на меня так, как будто я – неразумное дитя, ставящее родителям в претензию, что небо голубого цвета.

– Не растворился я, – снизошел он до объяснения. – Я просто спать ушел. Решил, без меня эти индюки как-то справятся. А что, я должен был бежать к тебе и целовать в обе щеки?

Последняя фраза меня обожгла, как раскаленный уголь, и я, даже не пытаясь скрыть свою обиду, отвернулась.

– Ничего вы мне не должны, – ответила я глухо и подняла голову, чтобы слезы, если они вдруг появятся, не вытекли из глаз. Марат недолго молчал, предоставляя мне слушать слабое шевеление и сдавленную ругань, доносящуюся из кустов.

– Если честно, я того же мнения, – наконец сказал он, когда мне стало ясно, что вряд ли Сен-Жюст в ближайшие полчаса сможет выбраться на дорожку. – Но я, как видишь, тут. И пришел сюда не ради того, чтобы еще раз посмотреть на все эти рожи, на которые могу любоваться каждый день с десяти утра и до позднего вечера.

– И ради чего вы сюда пришли? – не поворачиваясь, спросила я.

Меня схватили за плечо и с силой развернули – резко, но на удивление не больно. Я даже не вскрикнула.

– Не пытайся казаться глупее, чем ты есть, – тихо и очень убедительно заговорил Марат, подступаясь ко мне совсем близко. – Иногда у тебя неплохо получается, но меня не проведешь. Мы уходим отсюда.

– Что? Уходим? – от шока я не могла понять смысл его слов, они казались мне простым набором звуков.

– Именно, – подтвердил он. – Прямо сейчас.

– Но я… меня ждут…

– Я сказал, уходим.

Свои слова он подкрепил таким взглядом, что у меня пропала всякая охота качать права. Обернувшись в последний раз на дом, где продолжал гореть свет и откуда доносились слабые звуки музыки, я покорно пошла вслед за Маратом, как овца, бредущая на заклание. Чему-то усмехаясь, он вывел меня через заднюю калитку, и выпустил мою руку, только оказавшись на улице.

– Там все равно было скучно до невозможности, – сказал он, заметив мое уныние. – Хочешь веселиться – я тебя отведу.

– Просто там был… – я хотела рассказать про Наполеона, но подумала, что он не поймет, и вздохнула. – Ладно, неважно.

– Вот и я так думаю, – бодро сказал Марат и направился вперед по улице. – Эй, ты идешь?

Как будто у меня был выбор.

Расстройство мое рассеялось весьма скоро, примерно через полчаса, когда меня завели в какое-то захудалое кафе и от народных щедрот угостили коньяком. Хозяин, протиравший стойку с таким рвением, будто стремился проделать в ней дыру, узнал Марата в лицо и без лишних слов налил ему обыкновенной воды. Я удивилась:

– Вы не пьете?

– Не имею привычки, – ответил он. – И считаю, между прочим, что употребление спиртного – вредное и совершенно бессмысленное занятие.

– Но меня-то вы угощаете.

– Если бы был хоть какой-то смысл тебя переубеждать, – он пожал плечами и глотнул из стакана, – то я бы обязательно начал это делать. Но сейчас это бесполезно, ты только обидишься и испортишь вечер.

– Вы совершенно правы, – сказала я и с удовольствием попробовала коньяк. Тот оказался замечательным, терпким и на удивление мягко дающим в голову, причем в полной мере я оценила эффект, лишь выйдя на улицу и несколько раз вдохнув полной грудью.

– Лето, – вдруг сказала я, повернувшись к вышедшему за мной Марату. – Лето пришло, чувствуете?

– С самого утра.

– Это так здорово! – с внезапным воодушевлением воскликнула я и принялась кружиться на месте, наблюдая за тем, как развевается в воздухе моя юбка. Даже то, что меня сейчас наградят очередным ядовитым замечанием, не смущало меня – мне было так хорошо и вольно, как не было, наверное, еще никогда в жизни. В какой-то момент я даже перестала понимать, я ли кружусь в лете или лето кружится вокруг меня – Марат оказался рядом, чтобы поддержать, когда я оступилась и едва не упала.

– Будет тебе уже, – удивительно, но он не был настроен язвить. – Пойдем.

Я не была уверена, есть ли у него какая-то цель, но меня это заботило меньше всего. Стоять на месте все равно было невыносимо, так не все ли равно, куда идти?

– Когда приходит лето, – вдруг заговорила я, не зная, с чего вдруг решила поделиться воспоминаниями со своим спутником, – я всегда вспоминаю, как мы с отцом пошли на “Волшебную флейту”.

– В оперу? – уточнил Марат удивленно.

– Да. Тогда тоже только что пришло лето, было тепло, а я была совсем маленькая…

– Маленькая?

– Ну да, – ответила я, недовольная тем, что мне не дают рассказать до конца, и недоумевающая, с чего он вдруг прицепился к этому слову. – Мне было года два. Может, три.

Слова теснились у меня в груди, не находя выхода, и я не знала, как описать все то, что сейчас неожиданно ярко всплыло у меня в памяти. А Марат не дал мне больше и слова сказать – неожиданно оказался передо мной и с опаской заглянул мне в лицо, будто стараясь найти там признаки смертельной болезни, внимательно посмотрел в глаза, разве что в рот и нос не заглянул. Я опешила.

– Что это с вами?

– Вроде нормальная, – бормотнул он себе под нос и схватил меня за запястье. – И пульс в порядке…

– Да что такое-то? – спросила я, не на шутку опасаясь, что Марат теперь уж не притворно, а по-настоящему сошел с ума. Он долго изучающе смотрел на меня, прежде чем произнести слова, от которых у меня внутри все провалилось куда-то в темную бездну:

– “Волшебная флейта”, девочка моя, вышла два года тому назад.

“Провал”, – подумала я и поняла, что не преувеличиваю. Это был провал даже хуже тулонского – если Наполеона еще можно было заговорить и отвлечь, то отвязаться от Марата было делом заведомо безнадежным.

– Ну… я, наверное, перепутала…

– Не перепутала, – убежденно заявил он. – Ты весь вечер напеваешь мелодию оттуда. Вот эту, – он напел сам, и я, чисто машинально отметив, что слухом его при рождении не обделили, ощутила, как мое лицо медленно заливает краска. Мало того, что хожу и пою весь день, при том, что пение мое без бутылки слушать очень тяжело, так теперь еще и влипла по самые уши и не знаю, как выпутаться…

– Скажи мне, пожалуйста, честно, – вкрадчиво попросил Марат, продолжая в упор смотреть на меня, – ты кто?

Огромным усилием я заставила себя не смотреть ему в глаза, но это было бесполезно – даже без прямого контакта меня прожигали насквозь. Не зная, что ответить, я опустила голову в глупой надежде, что все успокоится как-то само собой. Но если когда-то, в самом начале нашего знакомства мне могло так повести, то сегодня однозначно был не мой день.

– А я давно думал, что с тобой что-то не так, – не дождавшись ответа, сказал Марат. – Подозревал.

– О чем вы? – спросила я, понимая, что откровения не избежать.

– Я, видишь ли, неплохо… ну, не буду скромничать, хорошо осведомлен о природе вещей. Невооруженным взглядом видно, что твоя природа – иная, чем у всех прочих. Я понятно объяснил?

– Вроде да… – прошелестела я.

– Глаза редко меня обманывают, – резюмировал он, осторожно беря меня за подбородок и заставляя посмотреть на него. – Да не трясись ты так. Кто ты?

– А у вас есть идеи? – как всегда в минуты сильного волнения, во мне проснулась наглость. В нормальном положении я бы ни за что не заговорила с Маратом таким тоном, но сейчас я была способна решительно на все. Он даже не стал размышлять и выпалил сразу:

– Ответ напрашивается. Путешественница во времени.

Сказано это было так безмятежно, будто он угадывал, что сегодня на ужин. Он даже не улыбнулся и продолжил смотреть на меня серьезно, не мигая. Я обмерла, будто он ударил меня в грудь чем-то тяжелым.

– Вы так спокойно об этом говорите?!

– О, получается, – он улыбнулся, – я сделал правильный вывод?

– Да, но… – у меня наконец нашлись силы отойти, и я сделала это, ощущая, как по мере увеличения дистанции между нами мне становится легче говорить, – ни один человек не сказал бы это так… как будто это само собой разумеется?

– Почему?

– Ну… – я всегда изумлялась способности Марата поставить в тупик самым простым вопросом. – Ну… испугался бы, что его сочтут сумасшедшим…

Марат расхохотался, громко и от души, и я втянула голову в плечи, осознав, до чего нелепо звучало сказанное мною.

– О да, – сказал он, отсмеявшись, – я так похож на человека, который боится быть принятым за сумасшедшего, верно? В моем так называмом безумии все-таки есть один несомненный плюс.

– Говорить все, что хотите?

– Именно, именно, – согласился он. – Ну так чего мы стоим? Ты идешь со мной или теперь убежишь, когда я тебя раскрыл?

Вопрос он задал с ребяческой улыбкой, как будто он – мальчишка, разгадавший хитроумный ребус и до крайности довольный собой. Против воли я хихикнула. Правду говорят, что мужчины не взрослеют…

– Да иду я с вами, иду, – сказала я и тут же оказалась рядом с ним. Мы продолжили свой путь неизвестно куда, но шагать мне стало неожиданно легче, будто я сбросила какой-то тяжелый панцирь, надежно защищавший меня, но успевший уже порядком утомить.

Все шло замечательно, замечательно, замечательно, и Наполеоне не был бы собой, если б не поделился своим счастьем с новым приятелем. С трудом отыскав непочатую бутылку шампанского и два бокала, он подбежал к Огюстену и с чувством произнес:

– Спасибо тебе.

– Мне? – Огюстен отвлекся от беседы с братом (Наполеоне чуть дар речи не утратил, когда понял, что сухопарый хлыщ, по его милости облившийся вином – и есть Неподкупный). – За что?

– Эта девица просто чудо, – понизив голос, сообщил ему Наполеоне. – Всего пять минут, а она уже…

– Она уже что? – Огюстен как-то разом напрягся. – Что?

Не придавая значения тому, что у приятеля сжались кулаки, Наполеоне беспечно ответил:

– Одарила меня своей благосклонностью… если ты понимаешь, о чем я.

Последняя фраза сопровождалась выразительным поднятием бровей. Огюстен ощутимо взбледнул и приготовился что-то ответить, но Наполеоне решил не терять даром времени и, бросив “Давай потом поговорим”, выбежал обратно в сад.

В душе все пело, даже потеря шляпы, не дававшая ему покоя третий день, не казалась уже поводом для существенной печали, и Наполеоне, разве что не напевая, устремился к знакомой скамейке. План действий созрел мгновенно: дать веселой девице еще принять на грудь, еще поцеловать, закрепляя успех, а потом отвести кратчайшим путем до ближайшей гостиницы. Ни одного препятствия выполнению задуманного Наполеоне не видел, как ни перебирал план сверху донизу, но оказалось, что чего-то он все-таки не предусмотрел. Или не смог поверить, что такое вовсе возможно. Но высшие силы, очевидно, решили, что для Наполеоне хватит счастья на сегодня, и поэтому, когда он подошел к скамейке, девицы на ней не оказалось.

– Милая? – осторожно позвал корсиканец, все еще теша себя надеждой, что девушка решила поиграть с ним в прятки. – Милая, ты где?

Имени ее он не мог припомнить, хоть убей. Кажется, она и вовсе его не называла, а если и называла, то Наполеоне успел его уже позабыть. Поэтому, повторяя на все лады “милая” и “хорошая моя” он обошел скамейку, оглядел все вокруг и вдруг заметил, что ветки розовых кустов слегка подрагивают.

– Ага, – сказал он с выражением охотника, почуявшего добычу, – я тебя нашел.

Игриво усмехнувшись, он поставил бутылку и бокалы на скамью и подошел к кустам, в любой момент готовясь к тому, что девица сейчас со смехом выскочит на него. Интуиция не подвела, и на дорожке совсем скоро показался (или вывалился на нее) человека, но это была вовсе не девушка, а какой-то разряженный парень, чье смазливое лицо успело уже примелькаться Наполеоне на ужине. Парень был пьян вдрызг, и разило от него так, что корсиканец невольно закашлялся.

– Опять ты, – высказался парень и, обогнув обомлевшего Наполеоне, плюхнулся на скамейку.

– А… а где… – от удивления тот даже забыл французские слова, на ум лезли только итальянские, преимущественно ругательства. – А где… она?

Парень поднял осоловевшие глаза.

– Кто?

– Ну… она, – Наполеоне было стыдно признаться, что он даже имени своей мимолетной знакомой не помнит, и парень закономерно его не понял:

– Здесь есть я. А где она – понятия не имею.

Прежде чем Наполеоне успел его остановить, он схватил бутылку и с явным наслаждением приложился к горлышку. Впрочем, как печально подумал корсиканец, в шампанском не осталось никакой нужды – как в сказке, незнакомка по мановению волшебной палочки за несколько минут умудрилась превратиться в мутного молодого пьянчугу, уничтожавшего пенистую жидкость с такой же легкостью, как воду. Печально вздохнув, Наполеоне сел рядом с парнем на скамейку и, отобрав у него бутылку, наполнил бокал.

– Точно ее не видел? – тоскливо спросил он. Его сосед даже не стал отвечать и просто помотал головой. Наполеоне глотнул шампанского и, подняв голову, устремил взгляд на небо. Может, девица просто улетела, распахнув крылья, как птица?

Тучи немного разошлись в стороны, и Наполеоне увидел звезду – всего одну, но необычайно яркую. Звезда поблескивала, словно подмигивая ему, и у корсиканца захватило дух от столь же простой, сколь и невероятной мысли, которая неожиданно его осенила.

Ресторанчик, куда завел меня Марат, был сумрачен и полупуст. Здесь не было слышно гомона пьяных голосов, только негромкие разговоры и тихое бренчание музыки – играл пожилой мужчина, сидевший в углу и терзавший какой-то гибрид гитары и лютни. Мы сели за свободный стол, и Марат сразу же пытливо уставился на меня.

– Ты удивлена?

– Немного да, – ответила я. – Вы так легко мне сказали…

– На самом деле, этому есть причина, – он откинулся на спинку стула и сложил на груди руки. – Как-то раз, года три назад, когда на меня точил зуб весь королевский двор, мне пришлось удирать от солдат через канализацию. Я залез в люк в конце восемнадцатого столетия, а вылез из него на рубеже двадцатого и двадцать первого.

Когда мне было восемь лет, и я вместе с мамой приехала в Париж. Я прикрыла глаза, не веря, что все оказалось так просто.

– Даже не знаю, как описать свои ощущения от этого момента, – Марат устремил задумчивый взгляд куда-то мне за голову. – Но, что удивительно, я даже не особенно удивился. Скорее обрадовался тому, что нашел такое замечательное убежище. И решил пойти погулять…

Мне вдруг захотелось взять его за руку. Или обнять – словом, облечь в материальную форму ту связь, которая протянулась между нами много лет назад (или вперед), но до сих пор была лишь зыбкой и иллюзорной. Но я не стала этого делать, я просто спросила:

– Зачем вы тогда нацепили на себя красный нарцисс?

– Нарцисс? Какой нарцисс? – не понял он. – А, ты об этом… просто для отвлечения внимания. Все будут смотреть на яркий цветок и не запомнят лицо, а цветок потом можно выкинуть и раствориться в толпе… а ты откуда знаешь, что на мне был этот нарцисс?

Я ничего не говорила. Просто смотрела на него молча, понимая, что объяснений тут не нужно – он сам догадается. И он догадался.

– Так это была ты? – спросил он со странным смешком. – Та девчушка, которая пыталась утопиться в Сене?

– Ничего я не пыталась утопиться, – обиделась я. – Я случайно упала.

– А мне показалось, что пыталась достать что-то из воды, да так усердно, что сама там оказалась, – веселился Марат. – Подумать только, какое совпадение…

– Вы верите в совпадения?

Он посерьезнел после этого вопроса. Ответа я ждала с замиранием сердца, словно он должен был решить мою судьбу.

– Нет, – наконец произнес Марат. – Я верю в предопределенность.

В это время старик в углу кончил вхолостую перебирать струны и затянул по-итальянски какую-то песню – плавную и протяжную, которую сразу подхватил слабый хор голосов из противоположного угла. Марат проследил за поющими и усмехнулся.

– О да, самое то для праздничного дня.

– Пойдемте танцевать?

Свой голос я услышала будто со стороны и сама себя испугалась в первую секунду, когда поняла, что только что сказала. Прежняя я даже подумать в таком ключе не могла бы, но за последние дни со мной случилось слишком много невероятного, почему бы не продолжить наметившуюся тенденцию? Тем более, Марат был вовсе не расположен смеяться надо мной. Тут же поднявшись со стула, он протянул мне руку.

– Ну, пойдем.

Взгляд его стрельнул едва насмешливой искрой.

– Только я по-вашему танцевать не умею, – предопределила я, выходя из-за стола. Марат склонил голову набок.

– А как по-твоему?

– Вам это может показаться странным…

– О, не волнуйся, – он встал напротив меня, – я быстро все схватываю.

Не чувствуя даже тени смущения, я взяла его за руку, другую его ладонь положила к себе на талию. Взглядом оценив сократившееся до мизера расстояние между нами, Марат усмехнулся:

– Мне уже нравится.

– Теперь ведите меня, – тихо сказала я, обнимая его за плечо. Он кивнул, прошептал себе под нос “раз-два-три”, дожидаясь, пока в песне начнется новый такт, и повел – спокойно и уверенно, будто делал это сотни раз. Песня захлебнулась на секунду, когда поющий подавился кашлем, но Марата это не тронуло, он не выпустил меня, а притянул ближе к себе, так, что я могла чувствовать тепло его тела сквозь слои одежды. От этого незамысловатого, но властного движения лицо мое вмиг вспыхнуло, и я почувствовала, как жар со щек медленно сползает на шею и грудь, оседая там раскаленным камнем, но ничего не могла с собой поделать. Темп песни нарастал, и я начала задыхаться, но остановиться даже не подумала, и никакая сила в мире, наверное, не могла тогда заставить меня сделать это.

– Что это за песня? – хрипло спросила я, когда молчание показалось мне совсем неприличным. Марат немного помедлил, прежде чем ответить:

– Ей уже лет сто. Называется “Всем придется умереть”.

В первую секунду я решила, что он шутит, но посмотрела ему в глаза и поняла, что нет, он сказал правду.

– И мы под это танцуем, – неожиданно засмеялась я, пряча лицо своему партнеру в плечо. Он добродушно рассмеялся мне в самое ухо, отчего я вся покрылась теплыми мурашками:

– А под что еще танцевать революционерам, как не под песни о смерти?

– Вы – самый странный революционер из всех, о ком мне доводилось слышать, – внезапно сказала я, поднимая голову.

– Почему?

– Ну, мне всегда казалось, что настоящие революционеры должны быть холодными и отстраненными… что в них вообще мало человеческого, а вы…

– Кто сказал тебе эту чушь? – фыркнул Марат. – Выброси это из головы. Это сущая ерунда. Как может человек положить свою жизнь за благо народа, если он никого не любит и никогда не испытывал привязанностей? Любовь – лучший мотиватор, Натали. Это единственная причина, по которой человек вступает в борьбу.

– Любовь?

– Конечно. Когда ты с пистолетом наперевес шла в Конвент, о чем ты думала?

Произнесено это было таким тоном, словно Марат уже знал ответ, и все, что ему требовалось – чтобы я сказала его вслух. Но выше моих сил было как заговорить, так и попытаться соврать.

– Отвечу за тебя, – смилостивился он, поняв, что вогнал меня в дебри стыда, – ты испугалась, что со мной, с Сен-Жюстом, с Робеспьером что-то случится. Что нас арестуют, например.

– Даже не знаю… – ответила я растерянно.

– А я знаю. Тобой двигала именно любовь, и это прекрасно.

– Не слишком ли сильное слово?

– К черту полумеры, – улыбнулся он, – по сути-то я прав.

Я не могла привести ни одного аргумента против, и мне оставалось лишь согласиться. Как раз в этот момент песня закончилась, и мы замерли, глядя друг на друга и тяжело дыша. Медленно, словно бы нехотя, Марат разжал руки и выпустил меня, но я поняла, что совсем не хочу отступать.

– Все мы, революционеры, стремимся к вечности, – сказал Марат будто бы самому себе, и я поняла, что он давно уже размышлял над этим, просто сейчас у него появилась возможность высказаться. – Тот, кто не верит в вечность, лишь прикрывает этим неверием свою слабость. А вечность всегда, абсолютно всегда связана с любовью. Друг без друга они просто не могут существовать…

Вечность. Это слово вызвало у меня лишь одно воспоминание, давнее, но от того не менее ослепляющее: затхлый подвал Михайловского замка, вспышка пистолетного дула, вкус крови на губах и… холодная, почти ледяная рукоять древнего меча в моей руке.

“Теперь он ваш”.

Не счесть, сколько раз я прокручивала в своей голове этот момент, и всякий раз не могла понять, откуда взялось у меня чувство, будто тогда я прикоснулась к чему-то необъятному, что взглядом-то окинуть сложно, не то что попытаться осмыслить. А Марат своими словами приоткрыл для меня какую-то дверцу, до сих пор запертую наглухо. На секунду мне показалось, что сейчас я разгадаю какую-то огромную тайну, но тут мой спутник нетерпеливо тряхнул меня за плечо, и реальность обвалилась на меня так, что у меня ноги подкосились: летняя ночь, захудалый ресторанчик и чудовищное, почти мутящее опьянение. Кажется, последний раз я так напивалась года полтора назад, и то не факт…

– Пойдем-ка отсюда, – сказал Марат с таким видом, будто что-то резко и окончательно для себя решил, и я не стала противиться. На свежем воздухе мне стало немного получше, и на своего спутника я посмотрела более-менее осмысленно.

– Куда теперь пойдем?

– Ну, – его глаза хитро блеснули, – есть у меня одно предложение…

Я хотела спросить, какое, но не успела – оказалась бесцеремонно прижатой к холодной стене ближайшего дома, причем рот мне, не дожидаясь протестующего писка, заткнули обжигающим поцелуем. Я не сопротивлялась даже для виду, только обхватила Марата за плечи, притягивая к себе и не выпуская, и услышала, как он почти по-кошачьи мурчит, отрываясь от моих губ:

– Умница…

“Еще скажи “садись, пять”” – мелькнуло у меня в голове, и я придурковато захихикала, представив Марата в амплуа сурового учителя. Он на мой пьяный смех внимания не обратил и вообще даром времени не терял, ловко пробрался мне под одежду и, заставляя меня вздрагивать и выгибаться ему навстречу, оценивал полученную добычу.

– Идем ко мне, – резюмировал он, когда у меня начали дрожать колени, и я поняла, что сползаю по стене на мостовую. Он рывком поднял меня, как куклу, и поставил на ноги, повторив:

– Идем.

По тону его было ясно, что никаких возражений он не потерпит, но я была бы полной дурой, если бы вздумала возражать. Вряд ли у него было хотя бы сомнение в том, что я не против, но я решила стереть даже малейшее подозрение – повисла на нем и снова поцеловала, со всем жаром, на который была способна.

– Я думала, – голос у меня сорвался, когда я отстранилась, – вы никогда этого не сделаете.

– Я просто ждал, пока ты созреешь, – парировал он и утянул за собой в темноту переулков.

Дальнейшее я помнила, как в тумане: мы подошли к его дому, и только на лестнице, когда мы поднимались, стараясь не скрипеть ступенями, я спросила шепотом:

– А Симона?..

Он на секунду остановился и вздрогнул, повел плечами, будто пытаясь что-то сбросить с себя.

– Ее нет, – голос его звучал глухо. – Она у подруги.

– Так вы нарочно это подстроили, – снова захихикала я, прислоняясь к стене и наблюдая, как он возится с замком. Он ответил, не поворачивая головы:

– Нет. Всего лишь воспользовался обстоятельствами.

В коридор мы почти ввалились, цепляясь друг за друга, и с меня начали необычайно споро сбрасывать одежду. Мы даже до спальни не успели дойти, а я осталась в одном белье – удивительно быстро распутанное платье бесполезной грудой ткани осталось лежать на полу в коридоре. Меня почти швырнули на постель, хрустнувшую накрахмаленным бельем, и навалились сверху, умудряясь одновременно раздеваться и целовать меня везде, где можно было достать. Я отвечала, смеялась, извивалась в чужих руках, даже лепетала какую-то игривую бессмыслицу на смеси русского и французского, но все мое веселье пропало мгновенно, будто его и не было, когда я опустила руку вниз и… не знаю, можно ли описать словами ужас, который заморозил меня, когда я поняла, что, сжав ладонь, не могу сомкнуть пальцы.

– Что-то случилось? – почти ласково спросил Марат, почувствовав, несомненно, как меня сковало. Я с усилием сглотнула. Опьянение мое уменьшилось по крайней мере наполовину, а желание оставаться здесь упало практически до нуля.

– Вы… он… он не влезет, – прошептала я, пытаясь отползти. Но Марат не дал мне этого сделать, притянув обратно.

– Прекрати. Что я, вчера родился? Просто лежи спокойно, и…

– Нет, нет, нет, – панически забормотала я, выворачиваясь, но попробуйте ускользнуть, когда вас всей тяжестью тела вжимают в постель! Поняв, что этот кошмар неизбежен, я едва не разрыдалась, и тщетны были попытки Марата меня успокоить:

– Да не волнуйся ты, все будет нормально… ты же не нетронутая, надеюсь?

– Нет, – всхлипнула я.

– Ну и отлично, – он легко подхватил меня под колено и погладил по бедру, как строптивую лошадь, – просто расслабься…

Что мне оставалось делать? Только смириться с неизбежным, что я попыталась сделать незамедлительно, но получилось, мягко говоря, не очень. Понимая, что еще несколько секунд, и меня просто-напросто разорвут напополам, я предприняла последнюю попытку хоть как-то облегчить свою участь:

– Хотя бы ланолину…

– Зачем? – рассмеялся он. – Ты меня недооцениваешь… и себя тоже, если на то пошло. Тем более, я не помню, куда его положил.

– Отлично, – пробормотала я и растянулась на постели, пытаясь внушить себе, что я – амеба или кусок пластилина, костей у меня нет, и боли я не чувствую. Это должно было хоть как-то отвлечь меня, и я, закрыв глаза, даже упустила момент, когда мне должно было стать адски больно, но почему-то не стало. Со страхом я ожидала, что вот сейчас не сдержу крика, но из горла вместо него вырвался протяжный, громкий стон удовольствия.

– Ты что, с ума сошла? – шикнул Марат, зажимая мне рот ладонью. – Хочешь весь дом перебудить?

– Я всегда так… – пробормотала я сдавленно, и он руки не убрал. А потом все вокруг меня начало сотрясаться в такт его сильным толчкам, и я, чувствуя себя трепешущей бабочкой, насаженной на иголку, блаженно зажмурилась.

Прости, Симона, сегодня не твой день.

В дом Дюпле я вернулась, когда начал заниматься рассвет. На самом деле, я бы с радостью осталась ночевать у Марата, но он вовремя разгадал мое намерение и растолкал, когда я, утомленная этим бесконечным днем, начала задремывать у него под боком.

– Все это очень мило, конечно, – сказал он с теплой улыбкой, которая странно не вязалась с его будто высеченным из камня лицом, – но тебе лучше уйти.

– Уйти? – переспросила я, сонно моргая. – Почему?

– Ты знаешь, как Симона дерется скалкой? Я знаю. И не советую пробовать на себе.

– Ну-у-у, – капризно протянула я и перевернулась на другой бок. Он передразил меня:

– То-то и “ну-у-у”. Я же о тебе беспокоюсь.

Я подняла голову от подушки, посмотрела на него, убедилась, что его не переубедить, и со вздохом вылезла из-под уютного одеяла. На то, чтобы более-менее привести себя в порядок, у меня ушло минут пятнадцать, а затем я, подгоняемая Маратом, покинула квартиру и отправилась на поиски транспорта. Фиакр обнаружился только на полпути к дому, и возница упорно не хотел меня везти, пока я не продемонстрировала ему, что у меня есть деньги. Только тогда мне было позволено забраться в экипаж, где я немного вздремнула, пока тот катил по спящим парижским улицам.

Калитку я открыла своим ключом, который Элеонора выдала мне пару недель назад, входная дверь же, к радости моей, оказалась не заперта на щеколду, и я беспрепятственно скользнула в дом. В прихожей я сбросила туфли и, стараясь ступать бесшумно, начала прокрадываться к лестнице, как вдруг передо мной возникла чья-то фигура, бледная и закутанная в какую-то хламиду.

“Привидение”, – мелькнуло у меня в голове, и я хотела было завопить от испуга, но в ту же секунду у меня отлегло от сердца: навстречу мне вышел никакой не призрак, а всего-навсего Робеспьер, просто он был без парика и очков, одетый в домашний халат, и поэтому я его не узнала. Его подслеповатые глаза остановились на мне.

– Натали? – спросил он, давя зевок. – Мы вас искали… Куда вы пропали? Где вы были?

– У Марата, – ответила я почти с вызовом, решив, что не буду ничего от него скрывать. До Робеспьера, кажется, с трудом дошел смысл моих слов.

– У Марата? Что вы там делали ночью?

– Ну как что, – ухмыльнулась я, – читали Руссо, конечно же.

Я постаралась подпустить в свой голос как можно больше иронии, но Робеспьер принял мои слова за чистую монету и спросил с недоумением:

– Руссо? С ним вдвоем?

– Ну да, – я нырнула ему за спину и начала подниматься по ступенькам, только на третьей обернулась, – если у Руссо написано что-нибудь о страстном и жарком соитии, то да, мы читали Руссо. Доброй ночи, Максимилиан.

И, не дожидаясь ответа, стараясь не дать душившему меня смеху прорваться наружу, взлетела наверх, будто у меня отросли крылья. Об одном я жалела – что не увидела лица Робеспьера, когда произнесла свой короткий монолог. Пожалуй, теперь я могла считать себя отомщенной за свои ночные кошмары.

========== Глава 15. Бессмертие души ==========

Проснулась я, несмотря на свои вчерашние приключения, бодрая и веселая, как птичка, но остальные обитатели дома не разделали моего приподнятого настроения. В первую очередь это относилось к Робеспьеру, который убито сидел в столовой и пил большими глотками чай, прижимая ко лбу полотенце и не замечая, что с края ткани ему на колени капает вода. Рядом суетились Нора и Шарлотта, одновременно предлагая самые разнообразные лекарства и огрызаясь друг на друга с обвинениями в глупости и категорической неспособности что-то понять. У Робеспьера при этом был вид мученика, которого бросили в клетку со львами, и я решила помочь ему, ибо сам он был не в состоянии защититься от всепоглощающей женской заботы: