Текст книги "Конец партии: Воспламенение (СИ)"

Автор книги: Кибелла

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 46 страниц)

– Натали?

Услышав голос Демулена, я рывком приподнялась, испугавшись, что он уйдет, решив, что я сплю. Он стоял на пороге со свечой в руках, и ее свет спугнул тени – с тихим рыком они разбежались по углам, спрятавшись в паркетных щелях, и я ощутила, что могу спокойно вздохнуть.

– Заходи, – сказала я, улыбаясь. Камилю не надо было дважды повторять: он закрыл за собой дверь, приблизился ко мне, поставил свою свечу рядом с моей потухшей и шепотом спросил:

– Я присяду?

– Да садись, – я набросила на простынь край одеяла, и Демулен опустился на него; кровать бесшумно прогнулась под его весом, и я подавила печальный вздох. Слишком давно, пожалуй, с самого бесконечно далекого лета я не ощущала, что со мной рядом кто-то есть. Демулен продолжал смотреть на меня, словно ожидая моей реакции на что-то, и я брякнула первое, что пришло мне в голову:

– Ты его уговорил?

– Уговорил, – выдохнул Камиль. – Он будет в Париже через неделю.

– Значит, нашу миссию можно считать удачной, – я блаженно вытянулась под одеялом. – Ну, то есть, это ты все сделал, не я…

– Ты тоже была очень убедительна, – улыбнулся мой ночной гость. – Знаешь, я думаю, у меня будет для тебя одно интересное предложение, когда мы вернемся…

– Последнее время все просто горят желанием сделать мне интересное предложение, – усмыхнулась я, поднимая руки и подпирая ладонями затылок; одеяло слегка съехало вниз, но мне было лень его поправлять. – А у тебя что?

– Приедем – расскажу, – таинственно проговорил Камиль, скользя взглядом по моему лицу. – А не боишься?

Больше всего я боялась даже не теней, а этого вопроса. Потому что не могла ответить на него честно, как бы ни желала.

– Нет, – ответила я поспешно и, заметив мелькнувшее недоверие на лице Камиля, поправилась, – когда я не одна.

– Понимаю, – кивнул он. – Я тоже редко чего боюсь, когда я не один.

“Жаль, не разработали многоместных гильотин”, – чуть не ляпнула я, и у меня внутри с новой силой что-то скрутило. Даже если мы будем действовать сообща, даже если так случится, что мы сообща проиграем, перед лезвием, острым и безжалостным, мне все равно придется предстать в одиночестве. И эта мысль оказалась куда хуже, чем все предыдущие, посетившие меня в сегодняшний вечер. Захотелось в голос заплакать.

– Эй, ты что? – я не сразу поняла, что Камиль совсем низко склонился надо мной, обеспокоенно заглядывая мне в глаза. – У тебя такой вид, будто ты…

Я представила всего на секунду, что будет со мной, если он сейчас уйдет, оставив меня одну с моими страхами, которые вновь накинутся на меня, и самый жуткий из них будет свистяще пришептывать мне в ухо: “Всего лишь дуновение ветерка…” Этого мне хватило, чтобы приподняться от подушки, обнять Камиля за плечи и прижаться к нему, дрожа, попросить позорно срывающимся голосом:

– Не уходи.

– А я и не собирался, – внезапно сообщил он и некрепко, но неумолимо прижал к постели. Почувствовав прикосновение горячих губ к своей шее, я растерялась, несмотря на то, что знала, что может последовать за моими словами, и не нашла ничего лучше, кроме как выдать:

– Люсиль меня убьет.

– Люсиль? – подняв голову, Камиль посмотрел на меня с нескрываемым удивлением. Я ощутила, что кожа от его поцелуев начинает почти гореть, и на секунду жгуче пожалела, что он остановился. – Тебя это так беспокоит?

– Ну… – я не могла понять, что сказала не так. – Ну вообще да…

– Святая простота, – рассмеялся он свистящим смехом и одним движением распутал завязки на моей ночной рубашке; я против воли изогнулась навстречу его ладони. – Ладно уж, успокою тебя. Если она и стала бы кого-нибудь убивать, так это меня, но вообще она обычно прощает мне такие маленькие шалости. Такой ответ тебя устроит?

– Ну… – я не знала, что и думать, оставалось только отступить перед его логикой, – наверное…

– Чудно, – резюмировал он и задул свечу.

– Народ требует, чтобы террор был поставлен в порядок дня, но он хочет, чтобы террор был применен к действительным врагам республики и только к ним! Народ не хочет, чтобы всякий, кто родился без революционного пыла, в силу одного этого считался виноватым!

Дантон вернулся, Дантон на трибуне, Дантон снова говорит – и как говорит! Конвент слушал его, затаив дыхание, поддержав блестящую речь дружными овациями. Ощущая, как моя грудь вот-вот взорвется от наполнившего ее восторга, захлопала и я, не обращая внимания на колючую боль в ладонях, но почти сразу замерла, ощутив на себе чей-то холодный, изучающий взгляд.

В наружности мужчины, смотревшего на меня, не было ничего, что я могла назвать привлекательным: лицо у него было бледное и какое-то затертое, будто кто-то провел по нему влажной тряпкой. Только глаза выделялись на этом лице – безучастные и изредка чуть насмешливые, глаза человека, который многое повидал и отнюдь не все из увиденного готов рассказать. Буря, поднявшаяся в зале, заботила незнакомца мало, он смотрел только на меня.

Мне стало не по себе. Я не знала этого человека, и волнение тут же одолело меня. Кто он? Один из подручных Эбера, следит за мной? Или, может, он просто маньяк? Одержимые убийцы водились в изобилии во все времена, а уж в революцию они и подавно повылезали изо всех щелей. Некоторые из них даже забили себе уютные места в Конвенте – один из подобных личностей, угрюмый человек по фамилии Каррье, своим видом не вызывал у меня ничего, кроме ужаса. В свое время я всем телом содрогалась, даже случайно встретившись с Каррье взглядом, и испытала нечто вроде облегчения, когда его отправили комиссаром в один из бунтующих департаментов. Правда, обитатели этого департамента, по моему мнению, были теми людьми, кому меньше всего можно было завидовать.

Странный человек с мутным лицом не отводил от меня взгляда, а, заметив, что я смотрю на него, вдруг выразительно приподнял брови и подмигнул мне. Я опешила. Я понятия не имела, чего от меня хочет этот человек, и совсем не горела желанием выяснять, поэтому резко развернулась и начала торопливо спускаться вниз, в холл.

Он перехватил меня, когда я спустилась с лестницы, и с улыбкой заглянул мне в лицо. Я хотела шарахнуться в сторону, но держал незнакомец неожиданно крепко для своей достаточно субтильной комплекции.

– Как вам речь? – спросил он мягким и вкрадчивым голосом. Таким тоном, пожалуй, ему стоило звать меня на свидание, а не спрашивать, какое впечатление произвел на меня Дантон.

– Очень… монументально, – сказала я первое, что пришло в голову. – Вы не могли бы меня отпустить?

– А вы пообещаете мне, что не уйдете сразу? – улыбка его стала шире.

– Если вы объясните, кто вы и что вам нужно, – ответила я хмуро, примериваясь, как будет удобнее бить его под коленку. От его взгляда, наверное, не ускользнули мои маневры, и он со вздохом выпустил мой рукав.

– Женщины нашего времени так отличаются от тех, что были раньше. Лет десять назад они и подумать не могли, чтобы ударить мужчину, который просто захотел с ними познакомиться.

У меня отлегло от сердца, и я в очередной раз сказала себе, что у меня паранойя. Этот мужчина на склоне лет (теперь, приглядевшись к нему ближе, я увидела, что ему, скорее всего, уже за пятьдесят) просто пришел в Конвент от нечего делать, увидел меня и решил подкатить. Таких мастеров пикапа, к слову говоря, тоже хватало во все времена.

– И вы всегда так держите девушек, с которыми хотите познакомиться? – осведомилась я нахально, не удержавшись от смешка. Он продолжал тянуть губы в улыбке, но во взгляде его не мелькнуло ни малейшей искры.

– Ну, некоторым девушкам нравится, когда их держат… ах да, простите, я забыл представиться, – он вдруг чуть приподнял шляпу и церемонно склонил голову, – Вообще меня знают под именем Луи Сад, но я открою вам небольшую тайну: мое настоящее имя Донасьен.

– Сад? – глупо переспросила я, ощущая, что у меня глаза начинают лезть на лоб. – Сад? Маркиз де Сад?

Последние слова я произнесла в полный голос, отчего на лице моего собеседника появилось испуганное выражение. Не успела я охнуть, как его крепкая ладонь зажала мне рот.

– Ну что вы, гражданка, – проникновенно заговорил он, приблизившись к самому моему лицу, – не стоит сейчас так громко говорить о таких вещах.

“Но это правда вы?” – хотела спросить я, но он не торопился отнимать руку. Вышло что-то вроде “Но эфо пфафда фы?”, но и этого Саду хватило, чтобы меня понять.

– Да, и так меня когда-то называли… но очень, очень давно, когда женщины не били мужчин, желающих с ними познакомиться. Вы больше не будете кричать?

Ошеломленная, я замотала головой. Меня тут же отпустили, и я схватила ртом воздух, подавив искушение отплеваться. Все-таки, наверное, это было бы не слишком вежливо по отношению к моему собеседнику, ведь его самого в какой-то мере заботили правила этикета:

– Итак, я представился, теперь ваша очередь.

– Натали, – пробормотала я, вглядываясь в него с жадностью. – Просто Натали.

– Просто так просто, – легко согласился он. – Зачем нам церемонии? Время церемоний прошло. Настало время действий, и наглядное подтверждение этому я каждый день слышу с трибуны этого богоспасаемого заведения.

– Постойте-постойте, – у меня все еще в голове не укладывалось, с кем я говорю. – Если вы – тот самый де Сад, то вы…

В глазах моего собеседника зажегся интерес.

– Кто?

Я вспомнила, как в двенадцать лет читала под одеялом украденную у матери “Жюстину” и ощутила, как мое лицо начинает заливать краска. Понаблюдав за мной несколько секунд, де Сад разразился тихим, каким-то надорванным смехом:

– Можете не продолжать, я уже знаю, что вы скажете. И спешу подтвердить: да, да, да. Все это чистая правда, что вы слышали обо мне.

– Я… даже не думала… – растерянно протянула я, – что когда-нибудь с вами встречусь…

– Самые важные встречи в нашей жизни, как правило, происходят совершенно неожиданно, – доброжелательно отозвался де Сад. – Я предлагаю продолжить наше знакомство в более располагающей к этому обстановке. Видите ли, на улице меня ждет экипаж…

Я насторожилась. “Жюстину”-то я прочитала в двенадцать, а двумя годами позже героически осилила, пусть и пролистывая некоторые страницы, “Сто двадцать дней Содома” и содержание этой книги красноречиво рассказывало о внутреннем мире человека, который сейчас стоял передо мной. Внутренний мир был, несомненно, богат, но я не была уверена в том, что хочу знакомиться с ним ближе.

– М… – я уже не рада была, что позволила втянуть себя в разговор. – Знаете, у меня дела…

Я хотела сделать шаг в сторону, но де Сад неожиданно заступил мне дорогу, и его лицо вновь оказалось совсем рядом с моим.

– Ну что вы, гражданка, – он смотрел на меня, как змея на кролика, и я поняла, что нервничаю уже не на шутку, – все важные дела подождут, я уверен. Вы не пожалеете, я вас…

– Нет, нет, нет, – я попятилась и спиной уперлась в какую-то перегородку, бросила панический взгляд на лестницу – но та была пуста, очевидно, прения в Конвенте продолжились, и зрители не торопились уходить. В подтверждение этих слов наверху вновь громыхнуло аплодисментами.

– Моя дорогая, – цепкая рука де Сада вновь схватила меня за локоть, – я вас уверяю, вы испытаете нечто такое, чего еще никогда не испытывали.

– В этом я вам верю, – откликнулась я, следя за перемещениями другой его руки – она почти целомудренно опустилась мне на плечо и медленно поползла вниз. – Слушайте, вы… да вы с ума сошли, отпустите!

Отпускать он меня, конечно, не собирался. Я попыталась нанести давно продуманный удар под коленку, но бесполезно – с дьявольским проворством де Сад успел отступить. Я слабо трепыхнулась, как пойманная бабочка, в его руках, и уже приготовилась орать в голос – авось кто-нибудь услышит, – как вдруг рядом с нами послышался голос, который я никогда не была так рада слышать, как сейчас, даже когда его обладатель спас мне жизнь:

– Гражданин, что тут происходит? Отпустите ее сейчас же.

Робеспьер со своим умением появляться в нужное время сейчас, черт возьми, не прогадал. Опоздай он на пару минут, и я не отдавала бы отчета в том, что могло произойти. На лицо де Сада мигом наползло смиренное выражение, и он с видимым сожалением меня выпустил. Я тут же запрыгнула Робеспьеру за спину, хотя он в силу роста вряд ли мог послужить мне живым щитом, и запищала оттуда:

– Он… он хотел меня куда-то забрать…

– Я понял, – бросил мне Робеспьер и вернулся к размазыванию де Сада по полу Тюильри. – Гражданин, это совершенно недопустимо. Позвольте вам напомнить, что это не увеселительное заведение, а…

– Я знаю, – мягко вклинился де Сад в его гневную речь. – Это Национальный Конвент. А я, если будет угодно – представитель секции Пик.

– Вот как? – осведомился Максимилиан. – Да, я припоминаю вас… вы зачитывали что-то с трибуны несколько дней назад.

– Память вас не подводит.

– Но это не оправдывает вашего поведения, – Робеспьер наставительно повысил голос. – Я бы хотел, чтобы вы не приближались больше к этой гражданке, если только она не изъявит обратного желания.

– Не изъявлю, – пискнула я, наконец-то осознавая, что опасность миновала. Де Сад казался расстроенным, но не настолько, чтобы спорить.

– Как будет угодно гражданке. Я всего лишь пытался объяснить ей, насколько переменчиво время.

– Не вам ей это объяснять, гражданин, – я не видела, но готова была поклясться, что на лице Робеспьера появилась усмешка. – Идемте, Натали.

Со всей поспешностью я последовала за ним, боясь даже обернуться. Но де Сад не преследовал нас – когда мы с Робеспьером поворачивали в буфет, я изловчилась незаметно обернуться и убедилась, что бывшего маркиза уже след простыл. “Наверное, пошел искать другую жертву”, – возникло у меня в голове, и меня от этого пробрало холодком.

– Кто это был? – Робеспьер усадил меня за столик и принес две чашки кофе.

– Вам лучше не знать, – ответила я, решив, что если я сейчас начну знакомить его с творчеством де Сада, то в Конвенте станет на одного депутата меньше. Максимилиан глянул на меня с подозрением, но решил не развивать тему.

– Спасибо, – только сказала я, – вы меня почти спасли.

– Не стоит благодарности, – ровно откликнулся Робеспьер. – Любой на моем месте сделал бы то же самое.

Я не могла сказать, что согласна с ним: мне казалось, что любой, напротив, прошел бы мимо или, как максимум, остановился на секунду глянуть на бесплатное шоу. Но я давно уже решила не спорить с Робеспьером о нравственности и поэтому просто принялась молча пить гадкий кофе. Мой спутник нарушил молчание первым:

– Это я должен вас благодарить.

Я едва не поперхнулась.

– За что?!

– Вы привезли Дантона обратно в Париж, – с легким удивлением, что я сама не поняла причину, ответил Робеспьер. – По-вашему, это недостаточное основание?

– А… – я не могла понять, ему-то какая с этого выгода, – что…

– Вы думаете, меня не волнует то, что сейчас происходит? – вдруг тихо спросил Робеспьер, наклоняясь ко мне. – Дантон был необходим республике, прямо сейчас. Без него… я не готов был бы поручиться за наше будущее. Поэтому моя вам благодарность, что вы сумели уговорить его вернуться.

– Благодарите не меня, – пораженно сказала я, – а Камиля.

Произнеся это имя, я вдруг поняла, что впервые вспомнила о нем после нашего возвращения из Арси. Демулен нигде не показывался, на заседаниях его было видно едва-едва, но по тем пространным его заявлениям, что долетали до меня через третьи уста, он готовил нечто совершенно необыкновенное, что должно было форменным образом взорвать Париж. Я его больше не видела и, честно сказать, не могла представить себе без трепета, какой окажется наша следующая встреча.

– Камиля… – Макс повторил за мной, как эхо. – Если бы я мог сейчас видеть его…

Я заметила, что пальцы его чересчур сильно сжались вокруг ободка чашки, но подумала, что сейчас не слишком уместно будет задавать лишние вопросы. Как раз в этот момент буфет заполнился депутатами, и я, попрощавшись с Робеспьером, ушла. Всю дорогу до дома Дюпле я прокручивала в голове нашу короткую беседу: в ней не было ничего, что могло показаться мне обидным, но на душе все равно остался металлически-горький осадок ощущения, что мной манипулировали.

“Бомба” Демулена наконец-то явилась на свет. Бомба была небольшого формата, отпечатана на желтоватой бумаге, но зато первоклассными чернилами. Бомба была нарасхват с первого же дня выхода. О бомбе говорил любой мало-мальски заинтересованный политикой парижанин. Бомба носила заголовок “Старый кордельер”.

Первый номер я прочитала в один присест за утренним кофе и, поняв, что у меня накопилось слишком много вопросов, решила не откладывать дело в долгий ящик и отправилась прямиком к редактору домой. О том, что меня, скорее всего, встретит Люсиль, я старалась не думать, а для успокоения раз за разом вспоминала слова Камиля о “маленьких шалостях”. В конце концов по-другому то, что произошло в Арси, сложно было назвать – до роковой страсти, как мне казалось, мы с Демуленом не очень-то дотягивали.

– Конечно, он дома, – Люсиль заулыбалась мне, и я подумала, что где-то это уже проходила. За воспоминаниями далеко ходить не надо было: единственное отличие было в том, что Люсиль, в отличие от Симоны, прекрасно представляла себе, какого я пола.

Люсиль проводила меня в кабинет Камиля и ушла, напоследок взяв с меня честное слово остаться на чай. Думая о том, что такое безумное чаепитие, какое мне предстоит, надо будет еще поискать, я опустилась на стул перед Камилем и положила на стол газету.

– А, – он, довольный собой, заулыбался. – Уже прочитала? И как?

– Живенько, – по-моему, одним этим словом можно было описать “Кордельера”. – Остроумно. Акутально.

– Спасибо, я старался, – весело отозвался Демулен и начал раскачиваться на стуле. – И ты пришла, чтобы меня похвалить?

Один был минус в произошедшем в Арси, если не брать в расчет Люсиль – теперь в каждом слове или жесте Демулена, обращенном в мою сторону, мне чудилось двойное дно. Но я отогнала от себя все возможные неприличные ответы на его вопрос и ответила то, что было ближе всего к правде:

– Не только. Еще спросить кое-что.

– Я весь внимание, – он раскачивался на стуле все сильнее, и я начала всерьез опасаться, что он сейчас упадет.

– Интересное предложение, которое ты хотел мне сделать, – я очень, очень старалась говорить ровно и смотреть прямо в его искрящиеся глаза, – оно было как-то с этим связано?

Демулен тоже глядел на меня безотрывно.

– Конечно.

– Хочешь предложить мне местечко? – засмеялась я. Камиль развел руками:

– Почему бы нет? Я видел, как ты пишешь. Весьма неплохо. А главное – берет за душу.

Предложение действительно было исключительно заманчивое: одного взгляда на то, какое впечатление произвел “Старый кордельер” на Париж, хватило мне, чтобы понять, что это издание пойдет в гору. Но что-то неуловимо удерживало меня от того, чтобы сразу же сказать “да”. Почти той же породы дурное предчувствие, преследовавшее меня при разговоре с Эбером. Хотя меньше всего про Демулена можно было бы сказать, что он мне неприятен или я его боюсь. И все же что-то во мне удерживало меня от того, чтобы идти работать под его начало.

– Знаешь, – наконец сказала я, – мне надо немного подумать.

– Думай, пожалуйста, – Камиль совсем не подал виду, что я могла его обидеть. – Мой адрес ты знаешь, надумаешь – приходи.

Ему мне тоже пришлось дать обещание, что я не буду тянуть и разу же приду, если все-таки решусь работать в новой газете, а потом мы отправились пить чай. Радушие по-прежнему исходило от Люсиль волнами, и чем больше проходило времени, тем более неловко я себя чувствовала в ее присутствии, и поэтому от последовавшего приглашения остаться и на ужин решительно отказалась.

– Нет, извини, в другой раз, – виновато сказала я, увидев, как Люсиль надулась. – Нет, правда, я обещала сегодня быть дома…

– Ну, посиди еще хотя бы полчаса, – попросила подруга. – Мы давно с тобой не разговаривали…

– Ладно, – сдалась я, – только который час?

Люсиль обернулась на часы, но те в последнее время совсем сошли с ума: минутная стрелка шла в одну сторону, секундная в другую, часовая вовсе стояла на месте, и узнать по ним время было задачей невыполнимой.

– Давно пора выбросить эту рухлядь, им лет сто, не меньше, – Камиль, поглядев на циферблат, только рукой махнул, и извлек из кармана свои собственные часы на цепочке, откинул блестящую крышку. – Половина пятого.

– Ладно, полчаса можно, – согласилась я и хотела вернуться к прерванному разговору, но тут внимание мое привлекла резьба на крышке Камилевых часов, выполненная в виде треугольника. Где-то я уже видела точь-в-точь похожие часы, но не смогла вспомнить, где, даже когда до предела напрягла свою память. Заметив, что я смотрю на них, Камиль с улыбкой поинтересовался:

– Что-то не так?

– Нет, просто… часы симпатичные такие, – неловко сказала я, почему-то чувствуя, что оправдываюсь. – Где купил?

– Это подарок, – пояснил Камиль, бережно убирая часы обратно в карман, – от друзей.

– Понятно, – пробормотала я. Больше мы тему его часов не затрагивали, но меня не оставляло ощущение, что я не могу вспомнить что-то очень важное.

Декабрь подкатился к концу, близился Новый Год, но праздничного настроения ни у кого не было и в помине. В клубах кипели дебаты: у якобинцев Робеспьер до того неустанно громил Эбера, что в итоге посадил голос и был вынужден прерваться на несколько дней. Буквально пылая от раздражения на самого себя, он педантично пил прописанные врачами отвары, но в последних числах декабря голос окончательно отказался повиноваться ему. Все, на что был способен Робеспьер – лишь невнятный хрип, и объясняться с обитателями дома Максимилиану приходилось преимущественно знаками.

– Ты обязательно поправишься, – пропела как-то раз Нора, принося устроившемуся у камина больному очередное не слишком-то ароматное лечебное варево. – Только, пожалуйста, будь все время в тепле.

Он ответил ей кивком, обозначающим “спасибо” и с невинным видом уставился в томик какого-то философа у себя в руке. Нора, памятущая о настоятельной просьбе врача держать пациента подальше от напрягающих его дел, посмотрела на книгу подозрительно, но ничего крамольного в ней не нашла и, забрав пустой поднос, удалилась. Робеспьер поглядел ей вслед, а затем, удостоверившись, что из кухни его не видно, медленно вытянул из корешка сложенный мелко исписанный лист – чей-то доклад об обстановке в правительстве или в клубе, за это я готова была поспорить на что угодно. Я, тоже занятая чтением, не стала ничего говорить. Некоторым людям просто бесполезно что-то объяснять.

С улицы донесся быстрый, почти барабанный стук в калитку.

– Кто-то пришел! – крикнула хлопочущая на кухне Нора. – Натали, откроешь?

– Сейчас!

С неохотой отложив книгу и размышляя, кого могло принести в такой холод – несмотря на то, что зима здесь была теплее привычной мне, последнее время дул ужасный промозглый ветер, вдобавок навалило столько снега, что его приходилось разгребать лопатами, – я набросила на плечи накидку, выползла в заснеженный дворик и, попав ключом в замочную скважину с третьего раза, открыла дверь.

– Бонбон!!!

Огюстен, румяный от мороза, присыпанный снегом, но совершенно счастливый, шагнул ко мне и легко подхватил на руки. Я звонко взвизгнула, когда он закружил меня в воздухе, но совсем не от страха, а от накатившей на меня радости. Только сейчас я поняла, что все время, пока Огюстен пропадал на фронте, беспокоилась за него, просто тревога эта всегда зудела где-то на краю сознания, а сейчас она исчезла без следа, Бонбон стоял передо мной, живой и невредимый, и я ощутила, как с плеч у меня сваливается огромный груз.

– Слава богу, – пробормотала я, целуя его в обе щеки, – ты вернулся, ты жив…

– …и очень скучал, – закончил он, прижимая меня к себе.

И тут от калитки зазвучал еще один голос, отчего у меня внутри все, придавленное затопившим меня теплом, встрепенулось и вновь воспарило куда-то ввысь:

– Даже не знаю, спросить или не спросить… я вам не мешаю?

– Антуан! – завопила я не своим голосом, вырвалась из рук Бонбона и повисла у второго вернувшегося комиссара на шее. – И ты тоже…

– Да, те же и Сен-Жюст, – со смехом пояснил он. – Да ты совсем не изменилась, маленькая полячка, разве что похудела… не кормят вас тут совсем, что ли? А, ладно, сейчас все узнаю…

Все трое, ибо с ними затесался еще и скромно мнущийся за спинами приятелей Леа, зашли в дом, и нет нужды подробно описывать, что было дальше: радостные вопли, объятия, рукопожатия, хлопанья по плечу… Робеспьер, правда, от попыток обнять его ускользнул, объяснив это тем, что он может кого-нибудь заразить, и я даже сделала вид, что поверила в его объяснение. Потом Нора, получив недвусмысленное указание мадам Дюпле, побежала в кладовку доставать “нечто для особых случаев”, как таинственно пояснила мне счастливая, зацелованная мужем Бабет, и все расселись за столом.

– Сначала дайте мне промочить горло, – потребовал Сен-Жюст, – а потом я вам расскажу про битву при Ландау, и я вам клянусь, это будет нечто… слабонервных, если что, попрошу сразу выйти!

Робеспьер выразительно скрипнул стулом.

– Ну, я не про тебя, – поспешно добавил Антуан, – но вообще рассказ будет не для впечатлительных барышень.

– Ты уж сгладь, пожалуйста, – со смехом попросила Нора, – мы тут все впечатлительные.

Виктуар фыркнула, но этого будто никто не заметил. Только я обратила внимание, как Бабет, нахмурившись, ущипнула младшую сестру за ногу. Та даже не дернулась и продолжила оглядывать нежданых гостей.

– Это еще что, – отозвался Огюстен, – вот я поем и расскажу, как мы Тулон брали, вот это…

– Тулон? – переспросила я. – Ты брал Тулон?

– Ну, не прямо я, – он немного смутился, – но там тоже есть, что рассказать, это я гарантирую.

Я хотела подробнее расспросить его тут же: видел ли он Наполеона, спрашивал ли тот обо мне что-нибудь, как прошло их знакомство и не подрались ли они при встрече, – но тут же решила, что Бонбон и сам скоро все расскажет, тем более, что мадам Дюпле призвала всех к порядку:

– По очереди! Все всё расскажут по очереди!

Ее авторитет был непререкаем, ни один из присутствующих не мог похвастаться таким авторитетом в Конвенте, какой она имела в этом доме. Поэтому готовые заспорить Бонбон и Антуан сразу примолкли и начали смиренно ждать, когда на столе появятся хотя бы закуски. А что до меня, то я сидела, смотрела на вернувшихся друзей и ощущала, как по моему лицу бродит идиотская, но абсолютно счастливая улыбка. Пусть про Новый Год все и думать забыли, но в этот зимний вечер к нам все-таки заглянул праздник.

========== Глава 20. Снежный ком ==========

Сколько бы мне ни хотелось думать, что наступивший год принесет перемены к лучшему, первые же январские дни рассыпали в прах все мои надежды. Несмотря на накрывший Париж зверский холод, обстановка накалялась все больше и больше, и я чувствовала, что всего одной искры хватит, чтобы спровоцировать оглушительный взрыв. В кострище, которое совсем скоро должно было обуять пламя, щедро подкидывали дров с обеих противоборствующих сторон: “Старый кордельер”, с каждым номером все более язвительный и непримиримый, продавался на каждом углу и ходил по рукам, и в то же время на стенах домов все чаще появлялись листовки с призывами к новому восстанию против Конвента. Авторы громких заявлений о приближении нового 31 мая, конечно же, не подписывались, но в каждой строчке неумолимо ощущалась знакомая рука “папаши Дюшена”. Город бурлил и гудел, а я чувствовала себя несправедливо выброшенной на обочину – в клуб кордельеров, где заправлял Эбер, дорога мне была закрыта, к якобинцем же меня без членского билета не пускали, и все, что мне оставалось – мерзнуть у входа под суровыми взглядами стороживших двери мужчин и пытаться уловить хоть слово из того, что происходило внутри. Один раз заседание было особенно бурным, в клубе вопили так, что мне показалось, что там кого-то убивают, но мне не удалось понять, о чем говорят, пока из дверей не вылетел, как ошпаренный, взмыленный и растрепанный Фабр. Он явно был не в настроении разговаривать, но мое беспокойство оказалось сильнее чувства такта. Я схватила его за рукав.

– Эй, что там случилось?

– Что за… – он явно не узнал меня с первого взгляда: хоть мы и часто пересекались на посиделках у Дантона, но редко могли перемолвиться хоть словом, вдобавок из-за разыгравшейся метели я была замотана в шарф по самую переносицу. – А, это ты. Ты ничего не слышала?

– Меня не пустили, – я стянула шарф с лица, чтобы было удобнее говорить; щеки и губы сразу уколол мороз. – Что там происходит?

– Цирк, – почти выплюнул Фабр, косясь на закрывшиеся двери с неприязнью. – Сначала все налетели на Демулена по поводу его газеты. Обвинили его черт знает в чем… чуть не выгнали взашей.

У меня внутри все нехорошо сжалось. Не надо было долго думать, чтобы понять, чем для Камиля могло обернуться исключение из клуба. Но одно из произнесенных Фабром слов меня обнадежило:

– “Чуть”?

– Ну да. Я думал, его на части разорвут, и тут на трибуну вылезает Робеспьер…

На секунду мне стало почти дурно. Не один раз я убеждала себя, что Максимилиан не будет обвинять человека, которого называл своим лучшим другом, но моя вера в это таяла с каждым днем. Нападать на Камиля, когда он призывает к милосердию и человечности, было чудовищно, ужасно, в конце концов, лишено здравого смысла, но чем больше проходило времени, тем отчетливее я понимала, что все происходящие и есть ни что иное, как безжалостное уничтожение того, что раньше казалось естественным и правильным. Мир дрожал, готовясь опрокинуться с ног на голову; “Старый кордельер” пытался из последних сил его удержать, “Папаша Дюшен” – напротив, прикладывал все усилия, чтобы расшатать его еще больше. Я понятия не имела, на чью сторону склонится Робеспьер, но… не мог же он, вслед за Эбером, тоже сойти с ума?

– И что он сказал? – хрипло спросила я. Фабр поморщился, будто я предложила ему подержать в руках змею.

– Ничего хорошего. Обвинил сразу всех.

– Что?.. – я решила, что неправильно поняла его. – Это как?

– Он обожает слово “клика”, затыкает им буквально все дыры, – бросил Фабр презрительно. – И недвусмысленно намекнул, что и наша, ха, клика, и клика Эбера – все мы куплены Питтом и стремимся развалить республику.

Я стояла молча, не зная, что и ответить.

– Впрочем, Демулена оставили в покое, – со снисхождением проговорил мой собеседник. – Думаю, он скоро выйдет. А вот мне там явно уже не рады.

– Почему? – спросила я, но Фабр оставил мой вопрос без ответа и удалился, на ходу запахиваясь в плащ. Я несколько секунд смотрела ему вслед, слушая звенящую тишину, вытеснившую из моей головы все мысли, а потом натянула обратно на лицо шарф и, внимательно глядя себе под ноги, принялась спускаться по обледеневшим ступеням каменного крыльца.