Текст книги "Конец партии: Воспламенение (СИ)"

Автор книги: Кибелла

сообщить о нарушении

Текущая страница: 45 (всего у книги 46 страниц)

В углу зашевелился проснувшийся Огюстен – ему, даже не дав толком понять происходящее, обрезали волосы первым. С неловко, неровно остриженными взлохмаченными патлами он смотрелся бы забавно, если б эта простая процедура не наложила на него обреченную, смертельную печать. Стоило тюремщику покончить со своей работой и отойти, я со страхом заглянула Бонбону в лицо и увидела, что глаза у него совсем потухшие, лишенные всякой жизненной искры. С Бонбоном произошло самое страшное – он смирился.

– Теперь ты, – ухмыльнувшись, тюремщик схватил меня за волосы и резко дернул, заставляя откинуть голову назад. Я вскрикнула и, сделав бесплодную попытку вырваться, ударила его по руке. В отместку он щелкнул ножницами прямо над моим ухом:

– Смирно стой, а то отрежу, чего не надо.

Не сказать чтобы я была в том положении, чтобы мне угрожать, но эти слова неожиданно подействовали на меня подобно парализующему раствору, впрыснутому в вену; я не шевелилась, пока тюремщик орудовал ножницами, только слезы с новой силой покатились у меня по щекам, по счастью – совершенно беззвучно. Я вспомнила дорогу, которую нам предстоит проделать на телегах до площади Согласия, вспомнила эшафот и зависшее в небе лезвие. Как я буду себя вести – взойду по ступенькам сама или меня втащат, захлебывающуюся в истерике, тщетно пытающуюся отбиться от неизбежного? Я не была уверена, что во мне хватит сил, чтобы не опозориться.

– Поаккуратнее, – донеслось до меня сердитое замечание Сен-Жюста: его тоже слишком сильно дернули за волосы, и теперь Антуан, испепелив тюремщика взглядом и отобрав у него ножницы, расправлялся со своими волосами самостоятельно. У него это получилось даже быстрее: не прошло и минуты, как его густые, шелковистые кудри, в которые я некогда любила зарываться пальцами, остались лежать на полу. Впрочем, Сен-Жюсту шел и его новый облик. Думаю, на всей Земле не существовало ничего, что могло бы ему не пойти. Молча он вернул ножницы тюремщику и принялся сосредоточенно распутывать воротник собственной рубашки; лицо его не выражало ровным счетом ничего.

Я дрожала, как осиновый лист, и чувствовала, что опасно близка к новому срыву, и остатки моих сил уходили на то, чтобы держать себя в руках. “Всего лишь дуновение ветерка, – повторяла я про себя, как заведенная, – всего лишь дуновение…”. Но это не успокаивало меня должным образом: когда я увидела, как подошедший тюремщик с силой тянет Робеспьера за волосы, исторгая из того полный муки сдавленный вой, вся моя выдержка оказалась послана к черту.

– Не смей так с ним обращаться, – прошипела я, упрямо встряхивая головой; не ощущать падающие на плечи пряди было непривычно и дико. Тюремщик перевел на меня холодный, рыбий взгляд.

– А то что?

– Проткну твоими же ножницами, – пообещала я, вставая между ним и вновь лишившимся сознания Робеспьером. – Мне уже все равно, а тебе еще жить и жить… с ножницами в заднице…

Вряд ли мои слова показались ему существенной угрозой, но я не была настроена продолжать разговор – просто выхватила из его руки ножницы, не встретив, впрочем, при этом какого-то сопротивления. Тюремщика, казалось, вообще ничего не могло задеть.

– Я сама все сделаю, – бросила я, поворачиваясь к раненому – он неподвижно сидел на подставленном ему табурете, уронив голову на грудь, но упал бы, если б я вовремя не поддержала его за плечо. Я неловко провела ладонью по его волосам – на удивление мягким, разве что чрезмерно грязным от засохшей крови и тюремной пыли. Взгляд мой невольно зацепился за несколько прядей, будто припорошенных инеем – у Робеспьера, которому не было еще сорока, голова была седой примерно на треть.

– Мне очень жаль, – пробормотала я и щелкнула ножницами. Вряд ли из меня вышел бы хороший парикмахер – не добавляло мне ловкости и то, что руки мои ходили ходуном, – но, по крайней мере, я попробовала сделать все аккуратно. Тюремщик продолжал равнодушно наблюдать за мной, а я жалела, что при мне нет пары капель того состава, которым Робеспьер когда-то напоил меня, чтобы предостеречь от позднего (или запоздалого) визита к Дантону. Выпить бы сейчас того чая с фальшивым сахаром и уснуть, ничего больше не ощущая. Тогда пусть рубят голову, пусть делают, что хотят…

– Пора, – на пороге появился третий тюремщик, в котором я с каким-то оцепенелым удивлением узнала своего старого знакомого Луи. Вид у него был до чрезвычайности довольный, в руке он поигрывал тяжелой связкой ключей, а меня, конечно же, не узнал. Впрочем, я думала, что не узнаю сама себя, если мне дадут зеркало – после бессонной ночи и неуклюжей стрижки вряд ли я хоть чем-то напоминала себя прежнюю.

– Пора, – отозвались двое других. Один из них поднял с пола Кутона, другой – обмеревшего, бледного до синевы Огюстена. – На выход, граждане.

Я вцепилась в стену, как в последнюю соломинку, могущую удержать меня на плаву. Паника снова захлестнула меня, сколь я ни старалась ее удержать – при одной мысли о том, что мне скоро придется умереть, все разумные доводы о достойном поведении на эшафоте разом показались мне лишенными всякого смысла. Теперь во мне поднимало голову последнее обреченное отчаяние, и я, ведомая им, была в какую-то минуту опасно близка к тому, чтобы бешено броситься на одного из тюремщиков – это не помогло бы ничем, но отсрочило мою гибель хоть на одну, две драгоценных минуты.

– Эй, а ну подождите! – вдруг раздался в конце коридора живой и звонкий женский голос. Я не поняла в первую секунду, почему от его звучания у меня внутри все замирает, а потом осознала: его обладательница мне знакома.

– Черт, думала, не успею, – в камеру буквально влетела, разгоняя ладонью спертый воздух, пышущая энергией темноволосая девушка; с лица ее не сходила шальная, но какая-то нервная улыбка, а трещала она так, что невозможно было вставить хоть слово. – Вы, идиоты, могли их всех перебить! Где она? Я вас спрашиваю, черт возьми, где она?

– Анжела, – помертвевшими губами прошептала я.

Странно, как она услышала меня за собственным потоком слов, но он оборвался в момент, будто кто-то выключил звук. Медленно Анжела обернулась ко мне, и я окончательно убедилась, что это она – даже несмотря на то, что лицо ее исказила не виденная мной до этого момента гримаса крайнего изумления.

– Наташа? – впервые за полтора года я услышала от кого-то русскую речь, и на секунду она показалась мне не родной. – Наташа, какого хрена?

– Энжи… – это точно был сон, это не могло быть по-настоящему, ведь Анжела осталась там, в другой жизни, которая давно уже была для меня безвозвратно потеряна. Все, что происходило – было лишь миражом, ведь только во сне, до определенного момента казавшемся складным и не лишенным внутренней логики, в конечном итоге могло произойти что-то совершенно невероятное, разом обрубающее все сомнения в том, что все до этого было реальностью. Я схватилась за стену и судорожно попыталась глотнуть воздуха. Дышать было нечем.

– Вы откуда ее привезли? – раздувая от ярости ноздри, Анжела обернулась к ничего не понимающему Луи. – Вы где ее выкопали?

– Она… она была в ратуше, гражданка, – растерянно проговорил он. Ключи в его руке жалобно звякнули, словно бы в подтверждение. Анжела бросила на меня короткий взгляд и нехорошо усмехнулась. К ее чести, она сориентировалась в ситуации мгновенно, не стала задавать лишних вопросов, как сделала бы я, и рассусоливать тоже не стала – просто подошла ко мне и крепко схватила меня за руку.

– Мы уходим, – заявила она по-французски оторопевшему Луи. – Вы совершили ошибку, гражданин. Я ее знаю, она ни в чем не виновата.

– Но… – он все еще пытался что-то ей противопоставить, – но гражданин Фукье-Тенвиль…

– Тенвиль, – отрезала Энжи, – сам жухало, каких поискать. Я ему, если угодно, отправлю потом открытку с извинениями. Но сейчас мы уходим. Уходим, Натали, слышишь?

Она потянула меня к выходу, но я осталась стоять на месте. Все смешалось в моей голове; все происходило слишком стремительно, я не могла уяснить, что происходит, и рассудок вновь начал покидать меня, увлекаемый волнами глухого смятения. Я встретилась взглядом с Сен-Жюстом; в его глазах металась растерянность.

– Ты уходишь? – пробормотал он в тот момент, когда Анжела снова потянула меня за руку – на сей раз небезуспешно, я сделала несколько несмелых шагов, но на этом остановилась. Я не хотела уходить, сердце мое, все мое существо рвалось обратно, к остающимся в камере обреченным и ожидавшей их участи, которая неожиданно показалась мне более привлекательной, чем то, что предлагала Энжи. Я смирилась с тем, что умру, мне больше ничего не нужно!

– Пошли, твою ж мать, – но в Анжеле чувствовалась какая-то сила, противостоять которой было безнадежно. Наверное, только Робеспьер мог отбить меня, но он был без сознания; я попыталась схватить его за руку, но пальцы мои лишь пусто сомкнулись в воздухе.

– Но, Энжи, – пробормотала я, понимая, что сдаюсь, рассыпаюсь на части, превращаюсь в аморфную массу, с которой можно делать все, что угодно, – дай мне попрощаться…

– Пошли, – она неумолимо вытащила меня в коридор, и я вытянула шею, чтобы бросить последний взгляд на тех, кто остался в камере. Бонбон не смотрел на меня: казалось, ему все равно. Робеспьер продолжал сидеть с закрытыми глазами, Кутон – наблюдал за разворачивающейся сценой с нарастающим интересом, будто смотрел на смертельный номер в цирке. Безотрывно смотрел на меня только Сен-Жюст: он, судя по его виду, не верил в происходящее, но я не верила не меньше, чем он сам.

– Антуан… – не знаю, что я хотела сказать, но Энжи не дала мне такой возможности – поволокла по коридору, а затем по лестнице мимо замерших сторожей, охраннику на выходе сунула под нос подписанную кем-то бумагу, и мы оказались на улице – необычайно оживленной, несмотря на то, что солнце уже почти исчезло за резным горизонтом крыш. Париж пил, гулял и веселился, как будто этот день был последним; отовсюду слышались нестройные песни, кто-то без всякого смущения разбил пустую бутылку из-под шампанского о ближайшее дерево и заорал дурным голосом:

– Смерть тирану!

– Смерть! – в едином ответном порыве прокричала ему площадь.

– Пошли быстрее, – Анжела пихнула меня в спину, – не стой, надо убираться отсюда подальше.

Я послушалась ее; у меня не было причин возражать. На нашу странную парочку никто не смотрел, у всех были дела поважнее – упиться неожиданно нахлынувшим освобождением. Страха, последнее время насквозь пропитавшего воздух, больше не было – его вымело с улиц без остатка. Пока мы пробирались через площадь, нам два раза предложили выпить за “победителей тирана” – Анжела отказывалась, а я опрокидывала в себя поданную жидкость, не чувствуя ни вкуса, ни крепости. Где-то невдалеке от нас в воздух полетел пышный букет; стоявшие рядом цветочники предлагали всем свой товар просто так, не требуя платы.

– Гражданка! – услышала я рядом с собой мальчишеский голос. – Возьмите цветы! Они такие красивые! Прямо как вы!

Вздрогнув, я остановилась увидела, как Анжела с искренней, теплой улыбкой берет из рук подбежавшего мальчика небольшой букетик ослепительно-белых, как снег, нарциссов. Парниша хотел отбежать в сторону, но я схватила его за рукав; на меня он посмотрел почти с ужасом, наверное, настолько жутким было выражение моего лица.

– А красные? – спросила я хрипло. – Ведь раньше ты продавал красные?

Высвободившись из моих пальцев, мальчишка испуганно отступил. Кажется, он решил, что имеет дело с сумасшедшей.

– О чем вы, гражданка? – спросил он, разве что пальцем у виска не крутя. – Вы где красные нарциссы видели? Их в природе-то нет!

– Но…

Мне не дала закончить фразу Энжи: снова подхватила под локоть и поволокла прочь.

– Пойдем, Наташ. Пойдем отсюда.

И я снова покорно двинулась туда, куда меня вели. Куда мы точно идем, меня не интересовало – вряд ли могло быть место хуже, чем то, откуда я вырвалась только что. Анжела следила за мной обеспокоенно, и я понимала, что она волнуется, не тронулась ли я, но в тот момент я бы точно не смогла убедить ее в обратном.

– Скоро вернемся домой, – проговорила она, доведя меня до сада Тюильри и сажая на бортик одного из маленьких фонтанчиков, в изобилии разбросанных вокруг главной аллеи. – Посиди тут, я скоро приду, хорошо?

Попытавшись изобразить улыбку, я кивнула, и Анжела ушла, мгновенно растворившись в тени деревьев. Оставшись одна, я какое-то время сидела неподвижно, восстанавливая дыхание – оказалось, ослабить натянувшийся в груди узел было не так-то просто, – а потом, посмотрев на свои перепачканные в крови и грязи руки, ничтоже сумняшеся опустила их в воду. Замерла, наслаждаясь приятным прохладным покалыванием.

Меня зовут Наталья Кремина. Мне двадцать один год. И я пережила все, что можно пережить.

Отмыв ладони, я зачерпнула холодной воды в пригоршню и выплеснула ее себе на лицо. Стало намного лучше.

Со стороны площади Согласия послышался первый ревущий вопль торжествующей толпы. Я передернулась и выплеснула себе на лицо еще воды – капли, залившиеся за воротник рубашки, показались мне неожиданно теплыми.

“Их всех убили”, – мелькнуло в моей голове. Революция не пощадила никого из тех, кто создавал ее – рано или поздно, всех их ждала одна и та же участь. Как там говорил Марат: “Всем придется умереть”? Наверное, произнося эту фразу, он сам не подозревал, насколько точное пророчество скрывается за ней. Или, наоборот, как всегда, предвидел все наперед?

– Пошел ты к черту, Бийо! – раздался из-за кустов злой голос Анжелы. – Пошел к черту!

Они вышли на дорожку почти одновременно: разъяренная, чеканящая шаги Энжи и семенивший за ней Бийо, растерянный и расстроенный. Он попытался взять ее за руку, но она проворно обернулась и влепила ему пощечину, настолько хлесткую, что в ушах зазвенело даже у меня. Потом, пользуясь тем, что он застыл на месте, закаменев, подошла ко мне и заявила тоном, не терпящим возражений, как будто я могла возразить:

– Пошли. Валим отсюда.

– Куда? – как ни странно, после умывания во мне снова пробудилось желание задавать вопросы. Анжела посмотрела на меня так, будто я спросила, сколько будет дважды два:

– Спрашиваешь еще? Домой, конечно.

Домой. Слово звучало странно и даже в чем-то насмешливо. Мне на ум почему-то приходил только дом Дюпле, но Энжи наверняка имела в виду другое.

– Я тут всего пару месяцев, – тараторила она, уверенно ведя меня по парижским закоулкам, – а уже вою без нормального водопровода и интернета. Как они тут вообще жили, ума не приложу. Ничего, сейчас вернемся в гостиницу, и… кстати, ты-то где была? Твоя мать чуть с сердцем не свалилась, когда ты исчезла!

Точно, у меня есть мать. А еще у меня есть подруги, и Анжела всегда была из них самой близкой. А еще у меня есть Андрей. Когда-то давно мне казалось, что я его люблю, а он хотел сделать мне предложение. Воспоминания проявлялись в моем сознании постепенно, будто выплывая из темноты, но одно всегда влекло за собой другое, и я почувствовала, что начинаю медленно пробуждаться от какого-то глубокого сна. Жизнь моя, до сих пор казавшаяся мне разделенной на “до” и “после” неожиданно показалась мне единой и неделимой: на меня накатило навязчивое ощущение, что все, что происходило со мной до этого, имеет под собой какую-то незаметную с первого взгляда, но вполне логичную связь.

– Мэтр меня убьет, – нервно засмеялась Анжела, заведя меня в какой-то безлюдный переулок и достав из висящей у нее на плече сумки какое-то устройство, похожее на часы с очень толстым ремнем. Быстро она закрепила часы у меня на запястье, и я почувствовала нечто вроде легкого укола.

– Эта штука взяла у тебя кровь, – пояснила Анжела, надевая себе на руку точь-в-точь такой же прибор. – Сейчас перенастроится, и можно отправляться.

– Домой? – спросила я. “Часы” у меня на руке, помигав немного, зажглись ровным зеленым светом. Анжела улыбнулась.

– Домой.

А потом я испытала знакомое мне уже ощущение полета в бездонную бездну: внутренности словно облило чем-то холодным, какую-то невыносимо долгую продолжавшуюся секунду я парила, не чувствуя собственного тела, между чем-то и ничем, а потом открыла глаза и поняла, что твердо стою на земле. Вернее, не на земле и не на мостовой, а на асфальте. Вполне современного вида асфальте.

И вонь стояла в воздухе та еще – смесь гари, дыма, автомобильных выхлопов и чего-то еще, заставившая меня закашляться. Неужели я всю свою жизнь дышала этой дрянью? Организм, привыкший получать чистый кислород, взбунтовался в момент, и мне пришлось простоять несколько секунд у обшарпанной, изрисованной граффити стены, пока Анжела заботливо похлопывала меня по спине и отпаивала водой из бутылки.

– Так всегда с непривычки, – пояснила она, когда я наконец смогла сделать вдох без риска выкашлять легкие. – Все нормально?

– Вполне… – пробормотала я, собираясь с мыслями. Наверное, я должна была ощущать радость по поводу того, что спаслась и вернулась обратно в начало двадцать первого столетия, но ее и в помине не было: одна лишь мучительная тоска по тем, кого я бросила перед лицом смерти.

– Ну и прекрасно, – словно не замечая моего состояния, защебетала Энжи. – Пошли найдем в такси, я тебя довезу до гостиницы, ты хоть вымоешься, а то…

– Далеко живешь? – спросила я, потому что надо было что-то спросить, а мое молчание, кажется, нервировало Энжи больше всего остального. Она усмехнулась, как сытая кошка, и ответила с тем самым выражением, с каким в детстве показывала мне новых подаренных ей кукол:

– Тут два шага. В “Мариотте”. Но на своих двоих туда не приходят, сама понимаешь. Пошли, пошли быстрее, я тоже хочу в душ.

Пошатываясь и спотыкаясь на каждом шагу, я поплелась за ней.

Портье за стойкой рецепшен, если и удивился нашему виду, то ничего не сказал, за что получил от довольной, как черт, Энжи хрустнувшую купюру, мгновенно исчезнувшую в кармане его форменного пиджака.

– Ужин подадите в номер, – скомандовала Анжела и увлекла меня к лифту. Я тупо крутила головой во все стороны, понимая, что о предназначении многих предметов успела уже начисто забыть, а когда лифт начал подниматься, и вовсе со страхом вжалась в стену. Энжи посмотрела на меня с сомнением:

– Сколько ты там проторчала? Год?

– Полтора, – тихо ответила я, унимая бешено колотящееся сердце. У меня не было ощущения, что я дома – напротив, вернулось чувство, что я попала в чужой, враждебный, изо всех сил отторгающий меня мир.

Анжела присвистнула:

– Как тебя угораздило?

– Потом расскажу, – ответила я. Вспоминать сейчас все с самого начала я не могла – мысли по-прежнему пребывали в крайнем расстройстве, вряд ли я сумела бы выдать хоть какой-то, более-менее связный рассказ о своих похождениях. Мне хотелось только одного – вымыться и завалиться спать. Судя по тому, как Анжела давила зевки, она меня поддерживала.

– Господи, – рассмеялась она, заходя в гигантский, двухкомнатный номер и щелкая кнопкой выключателя, – как я соскучилась по научно-технической революции.

– А я-то как, – пробормотала я, щуря глаза от непривычно яркого электрического света, из-за которого у меня тут же начала болеть голова. Впрочем, причиной тому мог быть и недосып, и переизбыток волнений, свалившихся на меня за последние сутки.

– Дверь направо – в ванную, – скомандовала мне Энжи, сбрасывая туфли; она была одета по моде восемнадцатого века, но ей явно не терпелось избавиться от платья. – Очень советую. Из шмоток я тебе сейчас что-нибудь подберу, только позвоню одному человеку…

– Спасибо, – бормотнула я, заходя в невыносимо светлую, блестящую хромом и отдраенным кафелем, ванную комнату. Как пользоваться водопроводным краном, я вспомнила без труда: вверх-вниз – напор воды, вправо-влево – температура. Не счесть, сколько раз я с нежностью вспоминала о том, как хорошо жить, не заботясь о том, чтобы перед каждым купанием нагреть несколько ведер воды. Теперь вода текла из душа сама, и я почти с наслаждением подставила тело под теплые, почти горячие струи. Антуан, я готова была поспорить, тоже был бы в восторге от такого чуда техники…

“Он мертв”, – вонзилась в меня непрошенная мысль. “Он мертв, ему отрубили голову, а тело зарыли где-то и засыпали негашеной известью, чтобы никто и никогда не подумал его найти. То же самое сделали со всеми остальными, и с Робеспьером, и с Бонбоном”.

Ноги у меня подкосились, и я тяжело опустилась на дно ванны, села на колени и спрятала лицо в ладонях. Вода продолжала литься мне на затылок, но у меня не было сил повернуться и выключить ее. Я, кажется, снова плакала, но если и да, то совсем чуть-чуть – потом поднялась, как будто ничего не было, невозмутимо закончила с мытьем, обтерлась полотенцем и облачилась в брючный костюм, принесенный Анжелой и аккуратно сложенный на крышке унитаза. Балетки она мне одолжила свои – мне они были великоваты, но это было лучше, чем то, что я приволокла с собой из прошлого. Тщательно вытерев волосы и расчесавшись, я посмотрела на себя в зеркало и отстраненно подумала, что, в общем-то, могло быть гораздо хуже.

– О, вот ты где, – Анжела радостно заулыбалась, увидев меня. – Вот, теперь на человека похожа! Я хочу тебя познакомить…

– Мне кажется, мы уже знакомы, – раздался из угла комнаты мягкий, с чуть заметной едкой ноткой мужской голос.

Насколько же наивна я была, думая, что после пережитого ничто не сможет потрясти меня. Всю глубину своей ошибки я осознала именно в тот момент, поняв, что знаю этот голос – он и его обладатель последние несколько лет были постоянными гостями моих ночных кошмаров. Я все еще помнила ту давнюю сцену, будто это было вчера: льющийся из зеркала тихий голос, трещина, расползающаяся по стеклу под моей ладонью, прохлада прижатого к моему лицу лезвия канцелярского ножа и холодное, бессильное чувство, что тело – лишь бесполезный, безвольный куль, а перед ожившим и воплотившимся ужасом меня не спасет ничто и никто.

Анжела замерла с открытым ртом, переводя ошеломленный взгляд с меня на поднявшегося с дивана мне на встречу графа Петра фон Палена. Даже в самых страшных своих фантазиях я не могла представить, что еще хоть раз встречу его – все эти годы я надеялась, что он исчез, растворился, хотела забыть и никогда не вспоминать, но он собственной персоной напомнил о себе сам.

– Вы… – прошептала я, отступая. Как будто не было ничего до этого, и с нашей первой встречей сегодняшний день разделяло ничтожно малое время: я снова была беспомощной, отчаянно храброй и до того же глупой девчонкой, застывшей под чужим пронизывающим взглядом, как кролик перед змеей. Я попыталась призвать к себе всю свою решимость, но не почувствовала ничего, кроме сосущей пустоты под ложечкой.

– Я рад, что мы наконец-то встретились, – он улыбнулся, но в улыбке этой не было ничего человеческого. – На самом деле, это должно было произойти еще три месяца назад, но вы так внезапно исчезли, и мы не могли вас найти…

Я проглотила вставший в горле ком. Кто знает, что было бы сейчас со мной, не поддайся я приступу любопытства и не открой запертую на замок дверь в своей мансарде? Возможно, мое стремление всюду сунуть свой нос спасло мне жизнь.

– Мэтр, – вдруг недовольно подала голос Энжи, про присутствие которой я уже успела забыть. – Мэтр, что происходит?

– Мэтр?.. – пробормотала я, убитая озарившей меня догадкой. – Энжи, и ты с ним… с ними…

– Вы даже не подозреваете, что произошло за время вашего отсутствия, – он ответил за нее и сделал шаг ко мне, не стирая с лица сладкую улыбку. – Мне кажется, нам есть о чем поговорить.

Я шарахнулась к двери, чтобы он ни в коем случае не дотронулся до меня.

– Нам не о чем разговаривать, – выговорила я с трудом, силясь отвести взгляд. Но это было невозможно – он словно приковал меня к себе намертво. Я чувствовала, как воля и разум медленно покидает меня, как все мое тело постепенно сковывают невидимые кандалы, и употребила последние остатки сил на то, чтобы судорожно нашарить за своей спиной дверную ручку.

– Не стоит, – заметил он; на дне его зрачков сверкало неподдельное веселье. – Вам все равно не убежать.

– Мэтр!

От пронзительного вскрика Анжелы Пален вздрогнул и отпустил сжимавшие меня невидимые тиски – все на миг, но мне этого хватило, чтобы распахнуть дверь и метнуться в коридор.

– Чтоб тебя, Анжела! – услышала я его затихающий голос. – Быстро за ней!

– Наташа! – Энжи, судя по всему, выскочила из номера, не дожидаясь его приказа. – Наташ, постой!

Лифта я не стала дожидаться – кинулась вниз по лестнице. Останавливаться я бы не стала, даже если бы услышала просьбу об этом, произнесенную голосом моей матери. После осознания, обрушившегося на меня в номере, я не доверяла больше никому – даже той, кого, как я думала, знала не хуже самой себя уже не один год.

– Натали! – крикнула она откуда-то с верхнего пролета, и я, перепугавшись, что она сейчас меня настигнет, последние несколько ступеней преодолела одним прыжком. Острая боль разлилась от ушибленной ступни до колена, но я не обратила на нее внимания и вынеслась в ярко освещенный холл. Оттуда, не теряя ни секунды – на улицу.

Я так и не удосужилась выяснить, какой сейчас месяц, но было намного холоднее, чем той осенью, когда я исчезла из этого столетия и оказалась в другом. Главный вход отеля выходил прямо на Елисейские поля, и гулявший по проспекту ветер мгновенно заставил меня закоченеть. Из одежды на мне были только тонкие брюки, рубашка, пиджак и балетки – не самый подходящий наряд для этого времени года, но выбирать не приходилось: пользуясь тем, что тротуары запружены народом, я поспешно, но стараясь не привлекать внимания, двинулась по направлению к улице Сент-Оноре – по единственному адресу, который остался у меня в памяти. Зачем я туда иду – я не знала, но больше идти мне было некуда.

Если меня кто-то и преследовал, то мне удалось оторваться – сколько бы я ни оборачивалась, мне не удалось заметить в толпе ни Анжелу, ни Палена. Но шаг я не сбавляла – вдобавок ко всему быстрая ходьба хоть как-то согревала меня. Площадь Согласия я пересекла, втянув голову в плечи, будто лезвие гильотины до сих пор нависало надо мной, рискуя сорваться каждую секунду. Но, конечно, эшафота больше не было и в помине – его заменил рвущийся в мутное вечернее небо белоснежный обелиск. Вокруг него гуляли праздношатающиеся граждане, в большинстве своем туристы – я услышала разговор каких-то подвыпивших немцев, оживленную трескотню то ли японской, то ли китайской парочки, жеваный британский говор и даже чье-то звучное, родное моему уху ругательство, произнесенное с явным украинским акцентом. От такого смешения языков у меня закружилась голова, и я, прижав ладони к ушам, поспешила поскорее убраться с площади.

Тюильри, конечно же, я не увидела – от него остался только павильон Равенства, где я была, наблюдая, как перевязывают рану Робеспьера, несколько часов или несколько веков назад. На соседних улочках заманчиво мерцали вывески кафе и маленьких баров, но у меня в кармане не было ни копейки – даже ассигнаты 1794 года и те остались у тюремщиков в Консьержери. Вздыхая, я проходила мимо витрин магазинов и булочных – Робеспьер, перманентно сражающийся с недостатком продовольствия в городах, наверное, счастлив был бы видеть подобное изобилие…

Дом на улице Сент-Оноре сохранился, но я бы никогда не узнала его, если б не табличка на стене, извещающая о том, что именно здесь провел последние три года своей жизни Максимилиан Робеспьер. Поперек таблички шла уродливая трещина – очевидно, кто-то метнул в нее чем-то тяжелым…

Устало вздохнув, я присела на поребрик напротив входа в дом. Идти еще куда-то я была не в состоянии. Голова гудела, все тело налилось онемением, даже замерзать я перестала, но на вывеску соседней кофейни посмотрела со слабым интересом. Может, зайти туда, заказать кофе, а потом заявить, что мне нечем платить? Меня, конечно, заберут в полицейский участок, но общаться с представителями закона мне не привыкать, а там, наверное, я буду в большей безопасности… и в тепле.

– Наташа!

Конечно, глупо было думать, что Анжела так просто отстанет. А еще она знала меня не хуже, чем когда-то я ее, и разумеется, сразу поняла, куда я могу направиться. Я, подскочив, дернулась в сторону, готовая защищаться, но она демонстративно показала мне пустые ладони – подняла руки, словно сдаваясь на мою милость.

– Подожди, Наташ, – заговорила она со всей поспешностью, останавливаясь в нескольких шагах от меня. – Не убегай. Мы же подруги, помнишь? Я тебе ничего не сделаю.

– Нет, – я замотала головой и отступила еще на шаг; она осталась стоять, кусая губы. – Нет, я тебе не верю.

– Наташа, – она пыталась заглянуть мне в глаза, но я упрямо смотрела мимо нее, не желая вновь попадаться в ту же ловушку: мало ли чему “мэтр” успел научить Энжи, – Наташа, послушай, я сама ни хрена не понимаю, что происходит, давай просто поговорим.

Она заговаривала мне зубы, тянула время, это было несомненно, и я, не желая даже притворяться, что купилась на эту дешевую уловку, приготовилась снова броситься прочь, но тут рядом с тротуаром, взвизгнув тормозами, остановился гигантский, с тонированными стеклами черный джип.

– Вот она! – услышала я крик водителя, перевела взгляд на Энжи, думая, что говорят о ней, и почти с ужасом увидела, что в руках у нее пистолет. Она не стала медлить – резкий хлопок оглушил меня, заставил праздношатающихся гуляк с криком метнуться в стороны, и тут же раздался еще один, каким-то удивительным образом разбивший витрину кофейни за спиной Энжи. Стекло посыпалось нам под ноги. Истошно завизжал ребенок.

– Скорее, в машину! – крикнул кто-то, и я ощутила, что ноги мои отрываются от земли, и я куда-то лечу.

– Наташа! – донесся до меня испуганный крик Анжелы, за ним – еще один выстрел, но тут меня запихнули в салон, пропахший запахом кожи и дорогого табака, и машина сорвалась с места, даже не дав тому, что меня поймал – белобрысому парню лет двадцати, – нормально захлопнуть дверь.

– Гони живо, – шумно дыша, приказал он, наконец справившись с замком. Сама не своя от ужаса, я хотела отползти, но поняла, что на заднем сиденье находится еще один парень, на вид постарше и одетый в точно такой же черный костюм. Я уже видела на ком-то такие же стильные, идеально сидящие пиджаки… давно это была, но встреча была поистине незабываемой.

– Кто вы? – пробормотала я, чувствуя прилив противоестественной храбрости. Пугаться не было причин – после всего, что выпало на мою долю в последние полтора года, какие-то дуболомы в черном вряд ли могли меня испугать.

– Мы не причиним вам зла, мадемуазель, – ответил тот, что хватал меня, и я поморщилась от непривычного обращения: в голове всплыло машинальное и неприязненное “аристократ недобитый”. Хотя, как показала последующая фраза, по сути я была не так уж и неправа. – Мы из Мальтийского ордена. Вас хочет видеть совет бальи.