Текст книги "Конец партии: Воспламенение (СИ)"

Автор книги: Кибелла

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 46 страниц)

– Убит?.. – сорвалось с моих губ.

– В своем собственном доме, – торопливо пояснил Максимилиан. – Девушка пришла к нему под видом просительницы. А затем…

– Как же она прошла? – пробормотала я, поднимая на него глаза. – Он же был болен, он никого не принимал…

– Я не знаю, – смиренно ответил Робеспьер. – Следствие покажет.

– Ее арестовали?

Я задала вопрос абсолютно буднично, без тени надежды или мстительного торжества. Какая разница, поймана ли убийца, если ее жертву ничем уже не вернуть.

– Да, – кивнул Робеспьер. – Она пыталась бежать, но ее задержали.

Я попыталась вспомнить лицо девушки, которую встретила у порога, но в моей памяти оно осталось лишь размытым блеклым пятном, на котором не было ни черт, ни выражения. Только одно я запомнила – цветок в вырезе платья незнакомки.

– Это та самая девушка с нарциссом? – спросила я и прижала ладонь к груди. – Вот здесь у нее был… бутон…

– Про это мне ничего не известно.

– Ладно, – ответила я, – это неважно.

Робеспьер зорко наблюдал, как я медленно поднимаюсь со стула и делаю несколько шагов вперед – бесцельных и неуверенных, как будто я внезапно разучилась ходить и заново постигала забытое умение. Меня шатало, как пьяную, и я каждую секунду ожидала, что разрыдаюсь, но этого мне не хотелось: на слезы нужны хоть какие-то силы, меня же они оставили все без исключения.

– Натали, – тихо спросил Робеспьер, когда я подошла к окну и прислонилась локтем к прохладному стеклу, – вы ничего не помните? Вы ведь были свидетелем преступления.

Я обернулась. Его силуэт расплывался у меня в глазах, и вся обстановка комнаты сливалась в размытое, акварельное пятно. В горле что-то жгло, и жжение это медленно опускалось ниже, и я боялась момента, когда оно дойдет до сердца: мне казалось, тогда я упаду замертво.

– Ничего, – мотнула головой я. – Просто черный провал.

– Тогда вряд ли ваши показания составят пользу на суде, – резюмировал Робеспьер. – Я постараюсь сделать так, чтобы вас не трогали с этим делом.

Наверное, я должна была поблагодарить его, но в тот момент мне не пришла в голову такая мысль. У меня вообще ни одной мысли в голове не было, поэтому я глупо спросила:

– Будет суд?

– Конечно, – немного удивленно ответил он. – Преступница схвачена, ее будут судить…

– И приговорят к смерти?

– Я уверен в этом.

Причин не верить ему у меня не было. Я прислушалась к себе и поняла, что не чувствую ни злорадства, ни торжества, ничего. Кровь уже пролилась, скоро прольется чья-то еще, но мне от этого стало почти что тошно, будто я сама окунула руки в густую, теплую жидкость, и ее тяжелый металлический запах спер мне дыхание. Я не хотела ни видеть, ни чувствовать эту кровь, мне нужно было лишь одно – убраться как можно дальше от нее.

Выставленный в гробу в бывшей церкви Кордельеров, Марат был совсем непохож на себя: странным было видеть выражение застывшего спокойствия на его лице, никогда не замиравшем более чем на несколько секунд. Толпа пришедших прощаться с Другом народа была огромна, и единственным, что могло выделить меня из этой толпы, были цветы, зажатые в моей руке. Накануне я потратила несколько часов, чтобы в закоулках Латинского квартала найти мальчишку, торгующего красными нарциссами. При виде меня он сделал попытку дать стрекача, но я оказалась проворнее и схватила его за руку.

– Эй, гражданка, – напуганный, мальчишка ощетинился, – отпустите, я сейчас кричать начну…

– Три букета, – обрубила я его невнятный лепет. – Нет, четыре. Впрочем, плевать, давай все.

Букетов нашлось всего шесть, и спустя минуту мальчуган, окрыленный неожиданно свалившимся заработком, исчез в переулке, оставив меня с кипой ярко-красных цветов. Спустя несколько часов я, сделав шаг к возвышению, на котором покоился гроб Марата, рассыпала эти цветы у его подножия.

– Я думал, таких цветов не бывает, – прошелестел стоящий чуть сбоку Робеспьер. От чада ароматических свечей, в изобилии горевших в зале, у него слезились глаза, и ему приходилось щуриться, но взгляд его все равно был расфокусирован и мутен, и у меня сложилось впечатление, что Максимилиан смотрит не на меня, а куда-то сквозь.

– Я думала, таких людей не бывает, – ответила я. Кто-то в толпе надрывно зарыдал, а я все никак не могла выдавить из себя ни одной слезинки. Только горло в очередной раз сдавил бесплодный спазм, и я поняла, что мне срочно нужен глоток свежего воздуха: дышать заволокшим церковь смрадом было невероятно трудно, перед глазами у меня начали прыгать черные точки, а падать в обморок, рискуя разбить себе голову о каменный пол, мне не хотелось совсем. Как и задерживаться у гроба, ибо тот, кто лежал в нем, не имел с Маратом ничего общего. Это была лишь оболочка, опустошенная и невзрачная, и я взглянула на нее лишь мельком, поразившись про себя, как сильно смерть может исказить черты лица, и тут же отошла.

Меня тронули за плечо.

– Маленькая… кха-кха… полячка… – я не сразу сообразила, что молодой человек, судорожно зажимающий платком нос и рот – это Антуан, – о, ну и вонь же тут… не хочешь воздухом подышать?

– С удовольствием, – я благодарно оперлась о его локоть, и мы принялись продираться сквозь толпу к выходу. Сделать это было затруднительно, ибо у дверей было такое же скопление народа, как у гроба, и это людское море тянулось дальше, за ворота, заполоняя всю улицу. Запыхавшись и едва не потеряв по дороге шляпу, Антуан выволок меня на крыльцо и отвел в сторону.

– Ф-ф-фух, – Антуан отнял платок от лица и сделал несколько глубоких вдохов, – я думал, сам там помру… ты как?

– Нормально, – бесцветно ответила я, не глядя на него. Мне хотелось убраться отсюда, дойти до дома, лечь на постель и умереть самой, тихо и незаметно, до того мучительной была мысль о том, что Марата больше нет. Я никогда больше не заговорю с ним, не услышу в свой адрес колкие и неизменно попадающие в цель замечания. Никогда больше не буду с увлечением слушать рассказы о его прошлом – а на интересные истории он был неистощим. Никогда не возьму его за руку. Никогда не скажу, как я благодарна ему за то, что он возился со мной. Никогда…

– Ты!

На меня налетел обжигающий вихрь, вцепившийся в меня и с силой рванувший за волосы. Не понимая, что происходит, я рванулась, но это не принесло освобождения. Наоборот, стало только больнее, и чья-то рука, до сего момента сжимавшая мое плечо, схватила меня за горло.

– Это ты! – я узнала голос, он принадлежал Симоне. – Ты виновата, что он мертв!

– Ч… что?.. – прохрипела я, глядя в ее жутко сверкающие глаза; она всерьез хотела убить меня, в этом не было никаких сомнений. Антуан что-то воскликнул, но я не услышала – меня с такой силой прижали к стене у входа в церковь, что я с силой ударилась затылком о щербатые кирпичи и окончательно утратила способность что-то соображать. Я даже защититься не подумала. Все, что я могла делать – беспомощно смотреть в лицо схватившей меня женщины и ждать, когда она закончит начатое.

– Ты виновата в этом, дрянь! – рявкнула она, все крепче сжимая хватку на моей шее. – Тебя надо было арестовать вместе с ней!

Ничего не понимая, я почувствовала, что теряю сознание, но неожиданно кто-то ухватил Симону за шиворот и оттащил в сторону, а мне в легкие хлынул воздух, настолько плотным потоком, что я закашлялась и осела на каменные плиты паперти.

– Гражданка, – оказывается, это Антуан держал за локти беснующуюся женщину, – гражданка, полегче! Мы все скорбим по…

– Вы слышали меня! – кричала она, вырываясь. – Арестуйте и ее! Это она виновата!

Ее вопль оборвался, сменившись пронзительным рыданием. В один миг растеряв всю свою злость, Симона обвисла в руках Антуана, склонив голову, и всем телом затряслась. Дрожала и я, с трудом поднимаясь на ноги. Слова Симоны не укладывались у меня в голове – за ними стоял такой кошмар, что все мое существо протестовало против того, чтобы примерить его на себя. Только одно могло оправдать то, что она говорила, но я даже думать об этом боялась, не то что произнести вслух: одна тень этой мысли заставляла меня всю покрыться холодным потом.

– Что тут происходит? – из церкви вышел закончивший прощаться Робеспьер в сопровождении младшего брата. – Антуан, что за свалка?

– Она на Натали кинулась! – возмущенно отозвался Сен-Жюст, не прекращая на всякий случай сжимать руки Симоны, но в этом не было уже никакой нужды: я видела, что воли к продолжению скандала у нее вовсе не осталось. Робеспьер повернулся ко мне:

– Что вы ей сказали?

– Я ей ничего, – просипела я, машинально ощупывая свою шею, – это она сказала…

– Что?

Я не могла молчать: его взгляд вытаскивал из меня правду, подцепив ее, как крюком. Голос отказался мне служить, но я ценой неимоверных усилий смогла выдавить из себя:

– Что я виновата в том, что он умер…

Антуан, наверное, покрутил бы пальцем у виска, если б у него не были заняты руки. У Робеспьера глаза полезли из орбит.

– Что вы сказали, Натали?

– Может… – как слепая, я сделала пару шагов к нему, и тут у меня подломились колени; меня успел подхватить Огюстен. – Может, это я его убила?

На секунду вокруг меня воцарилась гробовая тишина. Мне это показалось, конечно, гул множества голосов вокруг и не думал смолкать, но от того, как замолчал Робеспьер, у меня зазвенело в ушах.

– Натали, – я готова была поклясться, что его голос дрогнул, – немедленно прекратите на себя наговаривать.

– А откуда… откуда вы знаете, – я попыталась вырваться из рук Огюстена, но он держал меня крепко, и я поняла, что сейчас наконец-то заплачу, – вас там не было! Откуда вам знать?

Свершилось – узел, натянувшийся у меня в груди и до сих пор разраставшийся, как опухоль, давя на сердце и легкие, лопнул, и я, от облегчения, что моя тоска наконец-то найдет выход, ударилась в слезы. Рыдала я, совершенно никого не стесняясь, не хуже деревенской плакальщицы, срываясь то и дело на надрывные смешки, и в конце концов совсем перестала понимать, смеюсь я или плачу, когда вдруг почувствовала прикосновение прохладных ладоней к своим запылавшим щекам.

– Натали, – раздался возле меня спокойный голос Робеспьера, – Натали, прекратите, посмотрите на меня.

Я попыталась отвернуться, но он не желал меня отпускать: чистой воды паук, нашедший жертву.

– Посмотрите на меня, – непреклонно повторил он. – Ну же.

Мне ничего не оставалось, кроме как исполнить, что он говорил. Мой взгляд пересекся с его – прохладным и неподвижным, который до сих пор не вызывал во мне ничего, кроме ужаса, но теперь, что удивительно, заставил в одно мгновение успокоиться и замолчать. Не способная отвести глаз, я замерла. Очередной всхлип застрял в горле, так и не найдя пути наружу.

– Вот, так лучше, – удовлетворенно произнес Робеспьер, так и не выпуская меня. – Слушайте меня внимательно, Натали. Вы слышите?

– Да, – бормотнула я, беспомощно кивая.

– Хорошо. Перестаньте брать на себя вину за то, чего вы не делали. Шарлотту Корде поймали на месте преступления, и она призналась. Призналась, слышите?

– Но… мало ли…

Робеспьер вздохнул.

– Я устрою вам свидание. В Консьержери. Вы своими глазами увидите, что эта особа не стала бы на себя наговаривать.

– Почему?.. – прошептала я. Лицо Максимилиана на секунду исказила гримаса презрения. Он поправил очки и отступил.

– Потому что она гордится содеянным. Вы сами все увидите, Натали, завтра же.

Открывая скрипящую дверь камеры, охранник почтительно осведомился:

– Зайти с вами?

– Нет, – глядя, как завороженная, в щель между дверью и стеной, откуда пробивался слабый огонек свечи, ответила я. Охранник не стал настаивать:

– Когда надо будет выйти, постучите три раза. Я открою.

– Спасибо, гражданин, – вежливо ответила я и зашла внутрь.

Можно ли было назвать Шарлотту Корде красивой? Вряд ли, она была из той многочисленной породы девиц, на которых и не подумаешь обернуться, если пройдешь мимо них по улице. Но две черты отличали ее от других и поневоле притягивали взгляд: во-первых, ниспадающие на плечи густые золотисто-рыжие волосы, которым, как я знала, совсем скоро предстояло быть безжалостно срезанными, а во-вторых, прямой и уверенный взгляд человека, долго стремившегося к поставленной цели и наконец-то ее достигшего. При виде меня она не показала и толики волнения.

– А, я так и знала, что ты придешь, – сказала она с легкой усмешкой и махнула на свою убогую постель. – Присаживайся.

– Я постою, – я старалась говорить холодно, ничем не выдавая того, что внутри у меня все дрожит. Корде продолжала смотреть на меня, и у меня в голове не укладывалось, как эта хрупкая девушка могла, не засомневавшись ни на секунду, одним ударом наповал убить Марата.

– Зачем ты пришла? – рублено спросила она, поняв, что я не собираюсь начинать разговор первой. – Ждешь раскаяния за то, что я прикончила его? Долго же придется ждать.

Робеспьер был прав. Это она убийца, в этом не было никаких сомнений. Но я не ощутила облегчения, несмотря на то, что узнала то, за чем пришла, с первых же секунд. Мне можно было разворачиваться и уходить, никогда больше не задумываться о том, что наговорила мне Симона на паперти старой церкви, но я не стала этого делать. Кое-что я утаила от Робеспьера, а именно: даже больше, чем вопрос “кто?”, меня интересовал вопрос “почему?”.

– Почему? – спросила я в такт своей мысли. – Почему ты сделала это?

Корде поправила волосы – то ли по привычке, то ли в стремлении выглядеть эффектнее, – и раздраженно повела плечом.

– Не ты первая и не ты последняя, кто будет задавать этот вопрос.

– Отвечай, – потребовала я, думая, что с каждой секундой эта девица повышает свои шансы не дожить даже до гильотины. – Почему ты его убила?

Она засмеялась, будто я рассказала смешной анекдот:

– Убила? Убила? О, нет. Я всего лишь уничтожила безумное чудовище, которое не знало пределов своей кровожадности и пожирало…

Монолог обещался быть достойным Шекспира, но я оборвала его, стоило голосу Шарлотты поползти выше:

– Безумное чудовище? О чем ты?

– Что? О чем я? – не передать словами, как меня бесила ее манера говорить с придыханием. Наверное, она считала, что это придаст ей больше драматичности. – Как будто мне надо объяснять. По указанию этого монстра всю Францию залили кровью, и…

– Ну, насчет всей Франции ты погорячилась, – стараясь говорить спокойно, сказала я. – И ты решила, что он один в этом виноват? Был…

Корде подскочила со своей постели и сделала шаг ко мне. Мне поневоле пришлось отступить – я совсем не хотела оказываться с этой сумасшедшей лицом к лицу.

– Не один! – необычайно убежденно заговорила она. – Но за мной придут другие! Я колебалась между Маратом и Робеспьером, но в конце…

“Не забыть обрадовать Максимилиана”, – сделала я мысленную заметку. А Корде продолжала наступать, и я испугалась, что она сейчас кинется еще и на меня.

– …сама судьба указала мне на то, кто достоин ее кары!

Неприятно это, скажу я, когда вам на повышенных тонах втирают что-то, особенно на расстоянии в несколько сантиметров. Я оттолкнула ее, и она едва не упала с коротким вскриком.

– О, так ты у нас, оказывается, у судьбы на побегушках? – внутри у меня все клокотало, и мой голос от этого подрагивал. – Странно, почему она тогда тебя не уберегла?

Шарлотта побледнела. Кулаки ее сжались, комкая потертую ткань юбки.

– Я была готова принести себя в жертву! – почти прокричала она. – Ради блага Франции!

– Убить одного, чтобы спасти всех? Он мыслил похожим образом, – оскалилась я, наблюдая, как меняется ее лицо, и удивляясь, как мало, оказывается, разделяет решимость и отчаяние. – Отрубить несколько голов, чтобы остальные были счастливы. Вы с ним даже похожи.

Он льда в ее глазах и следа не осталась. Теперь там полыхала ненависть.

– У меня нет с ним ничего общего, – прошипела она, как разозленная кошка, явно жалея при этом, что у нее нет с собой ножа. – Он кровавый тиран! Он это заслужил!

Я долго смотрела на нее, ничего не отвечая. Вспоминала Симону и саму себя, мокрую и дрожащую после вынужденного купания в реке, удерживаемую чужой, твердой и уверенной рукой. Жаль, уже никогда не узнать, что именно сказал мне Марат тогда, при нашей первой встрече. На смену этим картинам пришли другие – яркие и обжигающие, принадлежащие тому памятному вечеру, когда редактор так бесцеремонно выкрал меня с вечеринки у Дантона. Я до сих пор не могла придумать, как называть произошедшее тогда хотя бы про себя, но четко знала, что ничего подобного в моей жизни не было и, скорее всего, никогда не будет.

– Знаешь, – произнесла я, глядя в искаженное лицо Шарлотты, – даже кровавых тиранов тоже кто-то любит.

И, подняв кулак, ударила в гулко зазвеневшую дверь три раза.

Мы с Антуаном сидели в забегаловке на улице Ришелье и молчали. Я смотрела в стол, он – куда-то в пространство, катая между ладонями стакан с вином. Первый он уже выпил, к следующему пока даже не притрагивался. Пила больше я – большими глотками, надеясь, что опьянение как-то заглушит перегорающую на душе боль. Легче пока не становилось, но я упорно продолжала терапию алкоголем, думая, что рано или поздно количество перейдет в качество.

– Антуан, – черт дернул меня начинать эту тему, но ни на какие другие разговаривать я была не способна, – ты когда-нибудь убивал людей?

Он вздрогнул и медленно перевел взгляд на меня. У него мелко дернулось веко.

– Капета считать?

– Нет, – я качнула головой, – своими руками.

Антуан снова опустил взгляд в бокал, где плескалось вино, и нахмурился, что-то вспоминая. Я терпеливо ждала.

– Ну было дело, – мрачно сказал он. – Только Максиму не говори, ладно?

– Ладно, – я испугалась: а вдруг приятель сделал что-то ужасное, и я заставила его говорить о том, о чем он думать-то не может. – А что случилось?

– Да вообще ничего особенного, – до странности глухо произнес он. – Я был тогда на фронте, зашел в какой-то кабак перекусить… а там сидела пьяная солдатня, человек пять или шесть. Они сначала упились до свинского состояния, а когда хозяин отказался подавать им еще, уложили его выстрелом в упор.

Все это он произносил на одном дыхании, не меняя интонации, и у меня начали медленно леденеть пальцы. Я представила, сколько раз Антуан прокручивал в голове эту сцену, и остро пожалела, что вообще затеяла этот разговор.

– Выбежала его жена и бросилась на них, они и ее пристрелили, – продолжил Антуан и отпил вина. – Потом вытащили из подсобки дочь хозяина и попытались… ну, ты поняла, да? Прямо там, на столе.

– И ты их всех убил? – почти в ужасе спросила я. Сен-Жюст невесело усмехнулся.

– Хватило одного. На самом деле, мне надо было идти к командиру их полка и требовать начать разбирательство, но тогда я просто встал из-за стола, вытащил пистолет и вышиб их заводиле мозги.

Он медленно моргнул, отгоняя от себя химер, поднял бокал и улыбнулся мне своей обычной искренней улыбкой:

– За мгновенную справедливость.

Я не стала пить, меня интересовало другое:

– А что было дальше?

– Ничего, – пожал плечами Антуан. – Остальные разбежались, хотя я, если честно, морально готовился к тому, что во мне сейчас понаделают дырок. Девицу они выпустили… удивительно славная оказалась эта девица, кстати…

Он не был бы собой, если б об этом не упомянул. Я хотела отмочить какую-нибудь шутку среднего пошиба, чтобы немного разрядить обстановку, но тут Антуан заговорил вновь серьезно:

– Знаешь, к чему я это все рассказываю? К тому, что бывают моменты, когда обычные законы не действуют. Максим этого не понимает, но он стеной стоит за все законное, если что-то не соответствует духу и букве – все, он начинает беситься по этому поводу. Но я был на войне и знаю, о чем говорю.

Амплуа умудренного жизнью ему не шло, как не идет костюм с чужого плеча, но я решила его не перебивать. Мне казалось, что сейчас я слушаю что-то необычайно важное, что определит очень многое на месяцы или даже годы вперед.

– Убив Марата и подняв мятеж – ты же слышала, что творится в департаментах, куда они бежали? – федералисты начали войну, – отчеканил Антуан. – Отлично, мы будем играть по их правилам. Но пусть только они не думают, что мы еще раз позволим себя обмануть.

От его слов меня полоснуло холодом от головы до макушек. Перепуганная до смерти, я схватила Антуана за руку – хотела удостовериться, что это он передо мной сидит, а не принявший его облик кровожадный мираж. Несомненно, он понял, о чем я думаю, и проговорил почти горестно:

– Что? Разве я не прав? Больше всего я сейчас хочу защитить то, что люблю – свою страну и своих близких. А если федералисты победят, моей стране грозит развал, а моим близким смерть. Наши враги не проявят снисхождения. А мы один раз проявили, и вот чем это кончилось.

“Он прав, – подумала я, – если бы им всем сразу отрубили головы, Марат был бы жив”. Подумала и испугалась еще больше, поняв, что еще неделю назад в моей голове даже не могла возникнуть подобная мысль. Выходит, что-то меняется? Не сказать, чтобы перемены меня радовали. Было бы более уместным слово “ужасали”.

– Совсем скисла, – подвел итог Антуан, допивая вино. – А что я такого сказал? Или я, по-твоему, кровожадный ублюдок, который получает удовольствие, убивая людей?

– Нет, – пробормотала я, – конечно, нет.

– Ну, хоть за это спасибо, – он перевернул кувшин, чтобы убедиться, что тот опустел. – Так, эта дрянь кончилась, есть в жизни что-то хорошее… Так вот, Натали, когда-нибудь ты поймешь, что бывают такие ситуации: либо мы их, либо они нас. А третьего не дано. Ладно, к черту все эти философские разговоры, я хочу еще выпить.

Несказанно обрадовавшись, что разговор свернул с опасного русла, я с готовностью закивала:

– Я тоже.

– Только здесь уныло, – он поднялся из-за стола и подмигнул мне, – поищем местечко повеселее?

Я была готова идти хоть на край света. Жаль, что так напугавшие меня мысли мне не удалось оставить за столом вместе со стаканами, опустошенным кувшином и парой смятых ассигнатов.

Сказать, что я удивилась, проснувшись однажды ранним утром и увидев сидящего возле своей кровати Огюстена – значит, ничего не сказать. Машинально натянув одеяло почти до самого подбородка и дежурно смутившись, я подняла голову от подушки и поинтересовалась:

– Бонбон? Ты что тут забыл?

Он отвлекся от книги, которую читал, и посмотрел на меня с горечью.

– Ты кричала во сне.

Я рухнула обратно на подушку, пытаясь вспомнить, что могло мне присниться. Но обрывочные картины расползались в стороны, как прогнившее лоскутное одеяло, и ни одну из них мне не удавалось ухватить, чтобы рассмотреть в деталях. От сна осталось лишь ощущение смутной тревоги и холодные капли, выступившие на лбу. Я неловко стерла их рукавом.

– Извини, – неизвестно к чему пробормотала я. – Последнее время мне часто снится всякое…

– Я знаю.

Он отложил книгу на табуретку и наклонился ко мне так близко, что я могла чувствовать исходящий от него аромат одеколона.

– Ты чего-то боишься?

Своим вопросом он попал в точку, но я не знала, что ответить, потому что с каждым днем все четче ощущала, что начинаю бояться всего. Мир, в котором я снова осталась одна, теперь казался мне чужим и недружелюбным, те, кого я знала, тоже проявляли что-то, отчего у меня внутри все холодело, и самым жутким было то, что я не избегнула той же участи. Разве могла я когда-нибудь пожелать кому-то смерти? Теперь оказалось, что могу, и я начинала трепетать, пытаясь представить, чем это все может кончиться. Бежать, скрываться было невозможно – страх следовал неотступно, и я иногда думала, что, резко обернувшись, смогу увидеть его лицо. Он был легкой тенью, почти незаметной, но проникал в мою жизнь неумолимо, охватывая ее своими щупальцами, отравляя все, что я видела вокруг себя. Пожалуй, Бонбон был единственным человеком, которого страх пока не коснулся. Но, когда я думала о том, что когда-нибудь потеряю и его тоже, мне хотелось пуститься в слезы.

– Нет, – сказала я, покусав губы, – не боюсь.

Наверное, он понял мое неумелое вранье, но не стал допытываться дальше. Только взял меня за руку и предложил вздрагивающим голосом:

– Я могу побыть с тобой, если хочешь.

Ничего лучше он и предложить не мог – слова сейчас все равно были бесполезны. С благодарной улыбкой я подвинулась к стене, освобождая место.

– Можешь ложиться.

Он был удивительно уютным и теплым, податливым, как пластилин, и я устроилась рядом, крепко прижавшись спиной к его груди. Руку Огюстен, посомневавшись, положил мне на плечо – из-за неудобства позы она все время пыталась соскользнуть ниже, но ему удавалось ее удержать. Я ощутила, как у меня снова начинают тяжелеть веки, но только обрадовалась этому – засыпать рядом с Бонбоном было не страшно.

– Ты такой милый, – сонно пробормотала я, натягивая одеяло. Он пробормотал что-то сдавленно, по-видимому, соглашаясь, и я замолчала, сквозь подкатывающий сон чувствуя, как его пальцы неторопливо перебирают мои волосы, и слыша его срывающийся шепот, что теперь все будет хорошо.

“Нет, – внезапно подумалось мне, – уже ничего не будет хорошо”.

Я не знала, откуда взялась эта мысль, но даже представить себе не могла, насколько правдивой она окажется.

Конец второй части

========== Интерлюдия. Прага ==========

Даже сквозь стеклопакет было слышно, как по Вацлавской площади гуляет ветер, разгоняя в переулки и без того редких прохожих. Иногда принимался сыпать снег, но почти тут же стихал, будто на небесах все не могли решить, нужна ли сегодня метель или можно без нее обойтись. Анжела, зажав в обтянутой перчаткой руке бокал пива, – к образу лучше подошло бы вино, но приехать в Прагу и не пить пиво казалось девушке сущим кощунством, – наблюдала за происходящим на улице уже с полчаса, но студёный зимний вечер ничуть не волновал ее: мысли Энжи находились неизмеримо далеко от чешской столицы.

Наташу не нашли. Последний раз Анжела списывалась с ней еще осенью: не хотела заставлять подругу волноваться, написала, что уехала, как и она, на стажировку. Наташа, если и хотела задать вопросы, не стала этого делать, и за это Энжи была ей благодарна, ведь дать ответы она бы все равно не смогла. Глупо звучало, но она все равно продолжала надеяться, что их дружба продолжится, несмотря на то, что жизнь Анжелы полтора года назад так сильно изменилась, круто повернувшись вокруг своей оси. И сколько бы мэтр ни намекал, что все старые связи рано или поздно придется оборвать, Энжи продолжала упрямо молчать в ответ на его слова.

Мэтр. Мысли Анжелы мгновенно перекинулись на него. Последние полтора года этот человек, чьего имени она даже не знала – все его называли Графом, она иногда в шутку Сэнсэем, – был для нее центром мира, почти как тот, другой, который ушел. Имя другого Анжела знала прекрасно и не забыла бы никогда, но почему-то не осмеливалась называть даже про себя. Даже сегодня, когда в заполненном людьми в зале с ее глаз сорвали плотную черную повязку, и она чуть не ослепла от потока света, ударившего ей в лицо со всех сторон. Сегодня, когда они с ним стали, если можно так выразиться, соратниками.

Анжела подняла бокал и в пародии на тост легко ударила ободком об оконное стекло. То отозвалось тихим звоном.

– И тебе того же, – сказала Анжела своему полуразмытому отражению. После короткого глотка по стенке бокала поползла маленькая пенная капля и едва не коснулась белоснежной ткани перчаток. Энжи успела вовремя убрать руку. Мэтр говорил, что перчатки надо держать незапятнанными всю жизнь, было бы слишком неловко испачкать их в первый же вечер.

“Я верю в тебя”, – сказал мэтр сегодня, вручая Энжи отличительные знаки члена братства, и у нее все внутри вспыхнуло от этих слов. Сказал бы ей кто-нибудь раньше, что несколько простых слов, сказанных мужчиной, которого она не может назвать по имени, так ее взволнуют, Анжела бы рассмеялась и ответила, что это невозможно. Но последнее время слишком многое из того, что раньше казалось ей невероятным, обретало реальные, вполне осязаемые черты.

Например, эта практика. Последняя ступень, преодолев которую, Анжела получит допуск к настоящей работе. Но пока что ей надо было выбрать один из предложенных сценариев – тех, что уже были разыграны братством в далеком или не очень прошлом. Звучало как аннотация к фантастическому роману, но последнее время Энжи приобрела неколебимую уверенность в том, что отнюдь не все книги, претендующие на истину, на самом деле ее озвучивают, и в доброй половине тех, которые на первый взгляд содержат лишь затейливые выдумки, присутствует изрядная доля правды. Поэтому, когда ей выдали папку с бумагами и совершенно будничным тоном озвучили, что там, она даже не удивилась. Границ возможного нет – так любил говорить мэтр. Все границы люди устанавливают сами себе. Но те, кто хочет добиться вечности, должны уметь избавиться от всех нелепых ограничений.

Сценарии Анжела изучить пока не успела, и подумала, что сейчас, наверное, лучший момент, чтобы сделать это. Отойдя от окна, она взяла первый попавшийся лист из разложенных на столе – всего их было четыре или пять. Прочитанное заставило ее скептически хмыкнуть.

“Устранение Д.Ф.Кеннеди. 1963г., США”.

В принципе, в задании не было ничего сложного – всего один выстрел, и проблема решена. По стрельбе из дальнобойного оружия у Анжелы были высшие оценки: один раз она не на шутку испугала мэтра, с балкона соседнего здания разнеся вазу на его столе. В движущуюся цель попасть будет сложнее, но ненамного. Почему бы не взять это задание и не загружаться?

– Изучаешь?

От раздавшегося совсем рядом голоса Анжела вздрогнула, но тут же успокоилась, ибо мягкий, вкрадчивый тембр принадлежал мэтру. Он всегда обладал способностью подходить совершенно бесшумно, и даже такое препятствие, как запертая дверь, вряд ли могла стать для него достойной преградой. Но Энжи все-таки поинтересовалась с улыбкой:

– Где вы достали ключ?

– Представь себе, – сказал мэтр таким тоном, будто хотел поделиться страшным секретом, – у девушки за стойкой на первом этаже.

– Я думала, вы придумаете что-нибудь поинтереснее, – ответила Анжела, отложила бумагу и отошла обратно к окну. Мэтр, немного помедлив, оказался напротив нее.

– Зачем усложнять, если есть простые способы?

– Действительно, – сказала Энжи и вновь взяла бокал, – усложнять незачем.

Недолго они молчали. Первым заговорил мэтр – с осуждением, коротко принюхавшись:

– Анжела, что за пойло.

– Я люблю пиво, – огрызнулась Анжела, чувствуя, как ее начинает грызть непонятная тоска. Все было так хорошо, так прекрасно, сегодня сбылось то, к чему она шла последние полтора года, но откуда же взялось это тошнотворное ощущение, будто ее?..

– Напиток плебеев и не очень разумных людей, – отрезал мэтр. – А ты не относишься ни к тем, ни к другим. Если хочешь отметить свое посвящение, почему бы нам вместе не выпить вина?