Текст книги "Конец партии: Воспламенение (СИ)"

Автор книги: Кибелла

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 46 страниц)

– Ну, ты так меня расчленила взглядом при встрече… тут уж только слепой не заметит.

– Все видят, – мрачно сказала она, звякая чашками – одну из них она поставила в шкаф чуть менее аккуратно, чем следовало бы. – Все, только не он.

Я бы, может, и дала ей пару дельных советов, как привлечь внимание цели, если б могла себе представить, как вообще можно испытывать какие-то чувства к этому бесцветному, убийственно безразличному, лишенному, кажется, всяких эмоций существу. Я изо всех сил постаралась вообразить, как может выглядеть влюбленный Робеспьер, но моя фантазия, на бедность которой я никогда не жаловалась, решительно отказалась мне служить. А говорить Норе о том, что добиться от этого субъекта чего-то, похожего на взаимность, будет заведомо невозможно за отсутствием надлежащей функции в его организме, мне показалось невежливым, и поэтому я просто свернула тему.

– А Огюстен? О нем что скажешь?

– Он очень добрый, – рассмеялась Нора, проясняясь лицом, – а еще у него вечно полные карманы конфет, поэтому мы его так называем… и не только конфет, кстати, там чего только нет, и кокарды, и мелочь, и какие-то пуговицы…

Она не успела договорить – дверь кухни отворилась, и вошел Робеспьер. Я инстинктивно съежилась, будто в помещении повеяло холодом.

– Максим! – обрадованно воскликнула Нора. – Ты рано сегодня…

– Ужасно торопился, думал, не досижу до конца заседания, – ответил он и, о ужас, обратился ко мне. – Натали, нам надо поговорить.

Я, если честно, была склонна вцепиться в стену, чтобы ни одна сила в мире не могла отодрать меня от нее. Тут же и Нора пришла мне на помощь:

– А чай? Разве ты не выпьешь чай?

– Принеси его в кабинет, пожалуйста, – почти отмахнулся от нее Робеспьер, явно занятый другими мыслями. – Ну что вы, Натали? Пойдемте.

Обреченно я поплелась за ним, бесплодно гадая, о чем сейчас пойдет беседа. И беседа ли? Собственная неприкосновенность до сих пор вызывала у меня большие сомнения. Диктаторы – они такие, знаете ли, им нельзя доверять ни в чем.

В гостиной мы наткнулись на Огюстена – он, видимо, пришел вместе с братом и был занят тем, что ожесточенно выпутывался из пальто. При виде меня на его лице появилась широкая, совсем немного застенчивая улыбка.

– О, Натали, как ты?

– Нормально, – замогильным голосом откликнулась я.

– Завтра у меня весь день свободен, – Огюстен наконец-то справился с застежкой камзола, зацепившейся за подкладку пальто, – ты не хочешь пойти погулять?

Я приободрилась. О том, чтобы бродить одной по городу, после утренней сцены и речи идти не могло, а с провожатым я бы ощущала себя на порядок увереннее и не рисковала заблудиться. Поэтому я легко согласилась:

– Я с удовольствием.

– Вот и здорово, – заметно обрадовался он, – тогда после обеда?

– Договорились, – кивнула я и пошла нагонять уже стоявшего на лестнице Максимилиана. Он, впрочем, моей задержкой вовсе не был раздражен и как будто даже доволен, словно этот короткий разговор укладывался в какой-то составленный им план. От этого мне с новой силой стало не по себе, и я подавленно молчала, пока мы шли по узкому коридорчику, решив подать голос, только когда Робеспьер тщательно закрыл дверь и повернул в замке ключ.

– Э-э-э-э? – на что-то более осмысленное меня не хватило; я ощутила, как меня постепенно сковывает страх.

– Не хочу, чтобы нам помешали, – объяснил он, как мне показалось, несколько зловеще, и меня передернуло. – Присаживайтесь.

Сам он занял место в кресле за заставленным аккуратными грудами книг и бумаг столом, мне достался стул напротив, жесткий, но удобный. В спинку этого несчастного стула я вжалась всем телом, пытаясь себя уверить, что после всего, что мне довелось увидеть и пережить за эти два дня, я готова к чему угодно. Неуверенности мне добавляло то, что за нами неотрывно наблюдает Браунт, оккупировавший узкую кушетку у стены. Стараясь избавиться от мыслей о размере клыков милого песика, я заставила себя посмотреть Робеспьеру в лицо. А он долго молчал, перебирая между пальцами какую-то мелкую безделушку и будто не знал, с чего начать.

– Я начну с прискорбного известия, – наконец произнес он, вздохнув. – К сожалению, ваш спутник мертв.

Где-то на этом моменте я поняла, что быть готовой ко всему в моем случае – дело заведомо проигрышное. Потому что я ожидала от Робеспьера какой угодно фразы, только не этой.

– Кто? – сначала я решила, что неправильно его поняла.

– Ваш спутник, – повторил он, и я поняла, что не ослышалась. – Он скончался от полученных ран двадцать лет тому назад.

– Я ничего не понимаю, – призналась я. – О ком вы говорите?

Робеспьер посмотрел на меня озадаченно. Кажется, и от меня он не ожидал такого ответа.

– Одну секунду, – наконец сказал он и, наклонившись, полез куда-то в ящик. Я молча смотрела, как он вытаскивает на стол перевязанные бечевкой конверты, какие-то папки, связку перьев и, наконец – небольшой продолговатый чехол из плотной ткани, из которого секунду спустя появился помутневший от времени, изрядно поцарапанный, но, тем не менее, вполне узнаваемый пятый айфон.

– Вау, – машинально завистливо протянула я, – у вас уже пятерка, у меня всего-то…

Я осеклась. До меня дошел весь абсурд ситуации.

– Я вижу, эта вещь вам знакома? – осведомился Робеспьер, дав мне вволю поубеждать себя, что это все не сон.

– Ну да, – у меня немного кружилась голова, – конечно…

– Кому она принадлежит?

Я подняла на него взгляд.

– Откуда я знаю? Сейчас такой у каждого десятого!

– Таких вещей много? – обескураженно спросил Робеспьер. Я фыркнула:

– Да их миллионами производят и продают. У меня похожий, видите? Только модель старая… а эти только что вышли… ну, как только что… через двести с лишним лет выйдут. Я понятия не имею, чье это.

Максимилиан долго молчал, прежде чем ответить. Кажется, его картина мира только что потерпела сокрушительный крах.

– Значит, вы не знаете, кому могла принадлежать эта вещь? – уточнил он. Я пожала плечами:

– Нет, не знаю. А откуда он у вас?

Бережно убрав айфон обратно в чехол, Робеспьер положил его в ящик и лишь после этого начал рассказ:

– Когда я был совсем юным… младше вас… со мной случилось одно странное, я бы даже сказал необъяснимое происшествие. Я тогда был школяром, учился в лицее Людовика Великого, и однажды мне и моему другу удалось выбраться на прогулку в Булонский лес. В лицее я был на хорошем счету, так что меня отпустили легко, и еще доверили под мою ответственность младшего товарища, – неизвестно к чему решил уточнить он. – Так вот, Натали, мы прогуливались по аллеям и беседовали, начало темнеть, и нам пора было возвращаться обратно.

Максимилиан поднял голову и внимательно посмотрел в затянутое сумеречной дымкой небо.

– Уже темнеет, – сказал он. – Нам пора возвращаться обратно, Камиль.

– Ну, – с неохотой протянул приятель, отвлекаясь от распинывания во все стороны груды сухих листьев, – я не хочу…

– Но мы должны вернуться до ужина, – мягко настаивал Максим. Друга он успел изучить как облупленного и знал, что идти обратно в колледж он не хочет, хоть и чувствует усталость и голод, из какого-то странного бунтарского противоречия. Усмирить его было делом непростым, даже учителя подчас не справлялись с буйным нравом юного школяра, и лишь ученик Робеспьер был единственным, у кого это получалось с успехом, пусть и не всегда дававшимся легко.

– Пойдем, – повторил он, как бы невзначай беря друга под локоть. Наверное, Камиль продолжал бы упорствовать, но тут по лесу прокатился оглушительный грохот, который, наверное, не издала бы и сотня выстреливших разом пушек. Сопровождался он необыкновенно яркой вспышкой, и все это заставило Камиля испуганно вскрикнуть.

– Да что ты, – Максим старался говорить уверенно, хотя и сам почувствовал, что ему страшновато, – это всего лишь гроза приближается. Пойдем быстрее, а то сейчас хлынет…

Камиль больше не думал о том, чтобы протестовать. Торопливо Максим повел его обратно, от души надеясь, что ливень не застанет их в лесу. Ни одного человека на дороге им не попалось, и от этого безлюдья безотчетная тревога школяра только усилилась.

– Эй, подожди, – Камиль вдруг остановился. – Слышишь?

Максим остановился и прислушался. Ждать долго не пришлось – откуда-то из-за деревьев донесся сдавленный звук, похожий на приглушенный, исполненный боли стон. Тут у Максимилиана душа ушла в пятки окончательно, и он бы с величайшим удовольствием бросился бежать прочь, но, если кому-то требуется помощь, будет преступлением оставлять его одного.

– Ну что, – почему-то шепотом спросил Камиль, – пошли посмотрим?

– Пошли, – ответил Максим и пошел на стон первым. Страшно ему было ужасно, и сколько школяр не пытался взять себя в руки, все равно был готов в любую секунду дать деру. Стоны прекратились, и мальчик успел уже пожалеть, что вовсе отправился искать их источник, но тут взгляд его упал на нечто, похожее на бесформенную кучу, бессильно привалившееся к стволу векового дуба. Нечто выглядело ужасающе, но было еще живо, булькающе дышало, кашляло и даже пыталось ползти.

– О Боже, – пробормотал Камиль, в страхе прижимаясь к плечу друга. Максим замер на месте. Разум твердил ему, что этому несчастному необходима немедленная помощь, но тело не слушалось, он не мог заставить себя сделать хотя бы шаг.

– Скорее, – пробормотал Максимилиан, с трудом шевеля одеревеневшим языком, – скорее, Камиль, беги за помощью.

Приятелю только этого и нужно было. Не успел Максим оглянуться, как Камиль стремглав умчался, в одну секунду скрывшись за деревьями. А Максиму удалось все вернуть себе самообладание, подойти и склониться над раненым.

– Сударь, – тихонько позвал он, – держитесь, скоро придет помощь.

Неизвестный, чьего лица было не разглядеть толком из-за покрывавшей его полузасохшей крови, натужно закашлялся, и изо рта у него полилась тонкая струйка крови. Бросив взгляд на окровавленное тело несчастного, буквально изрешеченное ранами, Максим отстраненно подумал, что помощь, должно быть, тут уже не понадобится. От вязкого, тяжелого запаха, пропитавшего воздух, ему стало дурно.

И тут незнакомец заговорил. Голос у него был хриплый, искаженный до какого-то звериного полурыка, но в этом бормотании Максим не сумел различить ни единого слова. Язык, на котором говорил несчастный, не был похож ни на один из известных ему языков.

– Простите, сударь, – пролепетал он, – я вас не понимаю.

Незнакомец посмотрел на него. Взгляд его был мутен, но искра осмысленности все еще слабо теплилась в нем.

– Фра… Франция? – с трудом выговорил он, судорожно пытаясь достать что-то из кармана штанов. Тут Максим заметил, что и одет несчастный как-то странно – пусть одежда его была порвана и залита кровью, но это не отменяло того, что она и без того выглядит в высшей мере необычно.

– Где я? – спросил незнакомец, с явным усилием подбирая слова.

– Вы в Булонском лесу, сударь, – тихо ответил Максимилиан и нетерпеливо обернулся. Куда же пропал Камиль?

– Какой сейчас год? – вдруг спросил несчастный, пытаясь подняться. Но от этого кровь хлынула из его ран с утроенной силой, и тот, обессилев окончательно, тяжело повалился на спину. Максим ощутил, что у него язык прилипает к небу. Вопрос был до того диким, что он не сразу сообразил, что надо ответить, но незнакомца это, кажется, уже не интересовало.

– Подой… подойди сюда, – перемазанная в крови ладонь слабо поманила опешившего мальчика. – Не бойся, подойди ближе. Я не сумасшедший. Я из… – он с новой силой закашлялся и с каким-то ожесточением вцепился в землю, словно это могло удержать готовящуюся покинуть тело душу, – я из будущего, парень… подойди…

Слыша в ушах стук собственного сердца, Максим осторожно приблизился к незнакомцу еще на шаг, и тут его с неожиданной для умирающего силой схватили и дернули вниз, на сырую осеннюю землю.

– Найди ее, – срывающимся голосом попросил незнакомец, вытягивая из кармана какую-то блестящую черную коробочку. – Возьми, вот, он стоит до черта… только найди ее, она где-то здесь.

– Кто? – Максим позволил вложить коробочку себе в руку, но не стал ее рассматривать, просто машинально опустил в карман: отвести взгляда от горящих глаз умирающего он чувствовал себя не в силах.

– На… Наташа, – прошептал умирающий. – Обещай. Найди ее. Помоги ей. Иначе они ее убьют…

– Убьют? Кто?

Но несчастный уже не слышал, что ему говорят. Речь его постепенно сбилась, в ней все чаще повторялись незнакомые Максиму слова чужого языка, но что-то ему все же разобрать удалось:

– Наташа… помоги… спаси… Наташа…

Это было последнее, что он сказал – рваный, булькающий вздох вырвался из его груди, несчастный содрогнулся всем телом и затих. Тут только Максим осознал, что стоит рядом с ним на коленях, а с неба накрапывает, безжалостно заливаясь за шиворот, холодный мелкий дождь. Солнце уже полностью скрылось за горизонтом, и Максим заставил себя подняться на ноги. Все его тело била мелкая дрожь.

– Сюда! Скорее! – раздался за деревьями звонкий голос Камилла. Спустя минуту окровавленное тело окружили какие-то люди и принялись деловито потрошить его карманы. До школяров никому не было никакого дела, и Максим, радуясь про себя этому, повел друга прочь. Все время, что они ехали обратно до Латинского квартала, Камиль хранил подавленное молчание, и только за ужином, заметив, что Максим не притрагивается к еде, осмелился спросить:

– Он тебе что-то успел сказать?

Максим мутно посмотрел на него и ответил ничего не выражающим тоном:

– Нет. Он мне ничего не сказал.

Где-то на середине рассказа Нора принесла чай, и теперь я сидела неподвижно, не донеся до губ наполненную чашку. Робеспьер смотрел на меня остановившимся взглядом и, кажется, пытался оценить, какое впечатление на меня произвела его история. А я и сама не могла решить, что думать. Все это казалось таким невероятным, фантастическим, что я была готова поверить, что меня решила сохранить какая-то неведомая божественная сила. Жаль, описанный Максимом человек был мало похож на посланника небес. Если судить по правде, он не был похож ни на одного из моих друзей или знакомых.

– Лица вы не видели? – безнадежно уточнила я.

– Нет, все его лицо было в крови, да и я был слишком напуган, чтобы запоминать. Возможно, если бы мне довелось встретить его еще раз, я бы узнал его. Но не уверен.

– Вы даже не знаете, сколько ему было лет?

Робеспьер развел руками:

– В таком возрасте все, кто старше двадцати пяти, кажутся невероятно взрослыми. Он был старше меня, это правда. Но что-то определенное я сказать не могу.

Я тяжело облокотилась на стол, чувствуя, как голова наливается свинцовой тяжестью.

– Честно, я не знаю, кто это был, – наконец сказала я. – В Париж я приехала одна. Никого не было рядом со мной, когда я… угодила в ваше время. Понятия не имею, кто мог вас предупредить о том, что я появлюсь. И как это вообще возможно, если никто об этом не знал.

Робеспьер казался разочарованным.

– Очень жаль. Я надеялся, что встреча с вами прольет свет на все эти загадки, а теперь их стало еще больше.

– Честное слово, – пробормотала я, все-таки делая глоток чая, – я не хотела никому причинять никаких неудобств. Больше всего я хочу просто вернуться домой.

Кажется, Робеспьера вопрос моего возвращения занимал не меньше меня. С озабоченным видом он поджал губы.

– Я не могу вам ничего обещать, Натали. Мне удалось кое-что выяснить об этом доме, где вы объявились так внезапно, и о квартире гражданина Луи. Совсем чуть-чуть, потому что ничего особенного в них нет.

Он явно ступил на почву, где чувствовал себя неуверенно – отвел взгляд и принялся с преувеличенной тщательностью поправлять ближайшую к себе стопку бумаг. То, что они и так сложены идеально ровно, его не волновало.

– Ничего необычного жители квартиры не замечали, хотя живут там уже довольно давно. Все это с их слов, конечно, но… Поймите, я не могу отдать приказ обыскать ее.

– Почему? – удивилась я. – Разве вы не…

Опять я забыла нужное слово и, как оказалось, вовремя. Робеспьер глянул на меня слегка удивленно.

– Потому что подобные мероприятия не в моей власти. Мне и так пришлось… приложить некоторые усилия, чтобы освободить вас из тюрьмы, и то мне удалось лишь потому, что Тенвиль не успел выдвинуть против вас обвинение.

Что ж, похоже, мне предстояло смириться с тем, что учебники истории в очередной раз бессовестно мне наврали. Робеспьер бросил, наконец, возиться с бумагами и тяжело вздохнул:

– Если бы я мог вам чем-то помочь, то сделал бы это, не сомневайтесь. Но сейчас я… если честно, немного в растерянности.

“Кто бы говорил”, – подумала я, последние десять минут занятая исключительно тем, чтобы привести в порядок мысли и попытаться выработать хоть какой-то план действий. Но ближайшее будущее не желало вырисовываться передо мной, пусть даже в исключительно мрачных тонах: просто на месте, где должен был быть завтрашний день, неделя, даже год, передо мной расстилалась абсолютная и непроглядная чернота.

– Ну что ж, – я сжала кулаки и глубоко вдохнула, чтобы снова не разрыдаться. – Получается, в квартире этого Луи нет никакого хода.

– Получается, нет. Я постараюсь найти способ это проверить, но, судя по всему…

– Понятно, – пробормотала я. – Значит, мне придется здесь задержаться.

Мне кажется, он ждал, когда я сама это скажу. Если бы мне об этом сказал он – выглядело бы так, будто он меня здесь удерживает. А когда я сама сделала этот не шибко сложный вывод, во взгляде Робеспьера мелькнуло нечто, похожее на удовлетворение. Похоже, все снова шло так, как он задумывал. И у меня просто не могло не возникнуть закономерное в такой ситуации подозрение: а что, если он мне что-то недоговаривает?

– Если это так, – тем временем заговорил он, – то будьте здесь как дома. Здесь вы в абсолютной безопасности. А Огюстен, как я понял из его слов, совсем не прочь помочь вам освоиться. У меня на это времени, к сожалению, нет, на меня последнее время навалилось много работы.

“К сожалению? – подумала я, удержавшись от того, чтобы фыркнуть. – К счастью, чувак, к счастью!”. Пожалуй, впору было радоваться, что пока все складывается для меня относительно благополучно (по крайней мере, без крыши над головой я не останусь и от голода не умру), но один деликатный аспект все еще продолжал сильнейше меня волновать:

– Мне нечем с вами расплатиться…

Кажется, такого он не ожидал. Несколько секунд Робеспьер сидел, безостановочно буравя меня взглядом, и за эти секунды я успела навоображать себе черт-те что: как он приподнимается со своего кресла и своим обычным прохладным тоном заявляет нечто вроде “Ну что вы, очень даже есть чем, ложитесь на стол, и приступим”. От такой перспективы у меня внутри все схватило, и я ощутила, что обливаюсь холодным потом. Возможность остаться без крыши над головой и умереть от голода на какой-то момент даже показалась мне привлекательной.

– Пусть вас это не волнует, – с оскорбленным видом заговорил он и вновь принялся перебирать бумаги. – Я вовсе не намерен требовать от вас какой-то платы. Ввиду вашего, скажем, исключительного положения…

– Совсем никакой? – переспросила я, ощущая, как медленно слабнет натянушаяся вокруг моего горла невидимая удавка. Робеспьер повторил, теперь уже с оттенком раздражения:

– Совсем, Натали. Если вы позволите, я бы больше не поднимал эту тему.

– Как хотите, – ответила я и поднялась со стула, отодвинув его в сторону. – Можно, я пойду отдыхать?

Он немного помолчал, будто к чему-то примериваясь, а потом ответил таким тоном, будто я обманула его ожидания:

– Идите, конечно. Обо всем остальном поговорим завтра.

Понятия не имея, что он имеет в виду под “остальным”, но вовсе не сгорая от желания выяснять, я поспешно убралась из кабинета, юркнула к себе в комнату и, ощущая себя выпотрошенной до основания, повалилась на постель. Все, с чем я столкнулась за эти два дня, требовало тщательного обдумывания, но я неожиданно не почувствовала в себе сил даже на то, чтобы элементарно пошевелить мозгом: несмотря на то, что я почти весь день безвылазно просидела в доме, чувствовала я себя при этом так, будто одолела по меньшей мере марафонскую дистанцию. Поэтому я разделась, мимоходом коснулась кончиками пальцев сложенных на стуле чужих вещей – завтра, похоже, придется все-таки облачиться в костюм, соответствующий эпохе, – юркнула под одеяло и, слушая приглушенный гул голосов и звон посуды с нижнего этажа, незаметно для себя задремала. Последней моей мыслью было то, что завтра я все-таки найду предлог наведаться в квартиру многоуважаемого Луи – лично убедиться, что Робеспьер не соврал мне.

========== Глава 6. География Конвента ==========

Я долго смотрела на затихший еще вчера айфон, прежде чем со вздохом положить его в карман и выйти из комнаты.

Размышления о том, кем мог оказаться таинственный незнакомец, предупредивший Робеспьера о моем появлении, не оставляли меня со вчерашнего вечера, но вопрос лишь бесполезно бился в голове, не находя ни единого, даже самого маленького выхода. На ум, к ужасу моему, приходила только кандидатура Андрея, но я отлично знала, что на пятый айфон он никогда в своей жизни не накопит. Да и вообще, он никогда не хотел сменить свой престарелый, еле дышащий на ладан мобильник с черно-белым экраном на что-нибудь более приличное, и всегда говорил, что смартфоны – это просто дурацкие и дорогие игрушки, а смартфоны от Apple – особенно. Представить себе его с айфоном-пятеркой я не могла, как и старалась. Значит, не он. Но кто?

– Отлично выглядишь, – Огюстена мой наряд не смутил ничуть, чего нельзя было сказать о мадам Дюпле: неприязненно поджав губы, она прошла мимо, не удостоив меня и взглядом. Я невольно поежилась. В присутствии этой женщины я все время ощущала себя, как закоренелый двоечник у доски.

– Спасибо, – ответила я, раздумывая, что из висящей на вешалке верхней одежды можно надеть, – мы идем?

– Да, конеч… – тут за нашими спинами выросла знакомая мне тонкая, угловатая тень, и Огюстен осекся. Возникший будто из ниоткуда Робеспьер коротко поманил брата рукой:

– Конфета, на секунду.

Нельзя передать, до какой степени меня упарывало это странное прозвище и в особенности то, как оно звучит в устах Робеспьера-старшего. Ненадолго я отвлеклась мыслью, какую кличку мог бы получить Максимилиан, и в голову мне почему-то пришло лишь одно слово: паук. Не знаю, откуда оно вообще взялось в моей голове. Наверное, тем же утром, когда я неотрывно минут пять наблюдала за тем, как он чистит яйцо своими белыми, холодными пальцами – ловко и быстро, будто плетет паутинку. Я смотрела на это, скажем честно, весьма прозаичное зрелище безотрывно, и дело кончилось тем, что у меня в конце концов пропал аппетит. Остаток утра и начало дня я провела сначала во дворе дома, болтая с развешивающей белье Элизабет о каких-то ничего не значащих вещах, а затем у себя, пытаясь увлечь себя каким-то романом и адски страдая от отсутствия музыки и интернета. Никогда я не считала себя онлайн-зависимой, но сейчас, оказавшись там, где о всемирной сети слыхом не слыхивали, необычно ясно ощутила, как ко мне подбирается самая настоящая ломка. В общем, обеда я ждала, едва не подпрыгивая от нетерпения: там было рукой подать до возможности выбраться из дома.

Но теперь, стоя у дверей и глядя, как Робеспьер вполголоса выговаривает что-то брату, иногда мимолетно соскальзывая на меня взглядом, ко мне в душу вновь начали понемногу сочиться неясные подозрения. Может, такое дружелюбие Огюстена – лишь следствие того, что его старший брат решил приставить ко мне самого доверенного из своих шпиков? Впору было ощутить себя параноиком, что что-то подсказывало мне, что лучше быть настороже.

Сунув слабо протестующему Огюстену в ладонь какие-то бумажки и в какой-то пародии на ободряющий жест коснувшись его плеча, Максимилиан наконец выпустил его на свободу и скрылся в соседней комнате. Явно чем-то смущенный, Огюстен приблизился ко мне.

– Извини, что пришлось задержаться… возьми редингот Максима, у тебя же нет…

Не сказать, чтобы я была в восторге от такой перспективы, но выбирать не приходилось. Зато предложенная вещь оказалась мне почти в размер, и я, ощущая себя первооткрывателем, высаживающимся на неизведанную землю, вышла из дома первой.

– И куда он сказал тебе отвести меня? – хотела я спросить как можно более непринужденно, но вышло как-то резковато, и Огюстен заметно стушевался.

– Вообще-то я хотел прогуляться в Пале-Эгалите…

– Понятия не имею, что это, – честно ответила я и потянула из кармана сигареты и зажигалку. – Веди.

Странное дело, но за то время, что я провела в чужой эпохе, курить мне не хотелось совсем. Я предполагала, что причина этого крылась в воздухе, необычайно чистом и свежем до того, что у меня при глубоком вдохе начинала кружиться голова. Привыкший дышать смесью выхлопныв газов организм изрядно глючил, получая чистейшую смесь азота и кислорода, и чисто в порядке эксперимента я решила попробовать подымить.

– Что это? – спросил Огюстен, увидев, как я затягиваюсь. Я безмятежно протянула ему пачку:

– Всего лишь сигареты. Как они у вас называются? Папиросы?

По его недоуменному взгляду я поняла, что попала в молоко, и решила ограничиться коротким уточнением:

– Да это просто табак. Ты куришь?

– Нет, – жестом он отказался, и я убрала пачку обратно в карман. – Раньше баловался. Потом разонравилось.

– Ну и правильно, – я попробовала выдохнуть дым колечком и, употребив на это все свое внимание, едва не пропустила выбоину в дороге. – Мне тоже скоро придется завязывать, думаю…

Если исключить этот короткий диалог, то разговор у нас как-то не клеился. Мой спутник молчал, будто выжидая чего-то или не решаясь задать вопрос, а я не могла придумать ни единой темы, на которую могла бы с ним поговорить. Познакомься я с парнем где-нибудь в баре или клубе, о чем бы я завела беседу? О музыке и фильмах, которые ему нравятся, о последних новостях, о его увлечениях, в конце концов. Но все это в силу разного рода обстоятельств для болтовни с Огюстеном было абсолютно неприемлемо. Разве что о музыке можно было бы спросить, но я понятия не имела, какое направление у них тут в тренде. Может, они все фанатеют от Моцарта, а может быть, он еще не родился. Или у них есть своя особая, революционная музыка, а буржуазные симфонии они не приемлют. В общем, я побоялась ступать на скользкую почву и, как типичная девушка, сочла за лучшее ждать, когда разговор начнет парень.

И он, слава богу, все-таки отклеил язык от неба.

– Так откуда ты?

Мы как раз вышли на шумную, заполненную гомонящими людьми улицу, и я не сразу поняла вопрос.

– Что?

– Откуда ты появилась? – повторил он, лукаво глядя на меня. – На родственников в Польше мы никогда не жаловались. Как ты познакомилась с Максимом?

– Случайно, – призналась я, думая, что юлить тут будет бессмысленно. – Я в тюрьму угодила, а он меня вытащил.

– В тюрьму? За что?

– Лично я ничего не сделала, – оправдалась я, – но один безумный мужик заявил, что я краду у него лук. Чертов сушеный лук.

Огюстен посмотрел на меня и вдруг расхохотался.

– Сушеный лук? Действительно?

– Ну да, – я попыталась улыбнуться в ответ, но вышло, по-моему, кисловато, – лично мне тогда было совсем не смешно. Меня схватили, отволокли в тюрьму, и черт знает, чем бы в итоге дело закончилось…

– Самое нелепое обвинение, которое я когда-либо слышал, – заявил Огюстен, отсмеявшись, но тут же посерьезнел и протянул с видом огорченным, – хотя сейчас с едой перебои, неудивительно, что люди звереют из-за любой мелочи.

– Я уже видела, – откликнулась я, с содроганием вспомнив вчерашнюю жуткую сцену у хлебной лавки. По той улице мы не прошли, и за это впору было Огюстена благодарить: наверное, меня бы вывернуло наизнанку, увидь я разгромленный магазин и, особенно, фонарный столб рядом с ним.

– Но ты не француженка, – продолжал расспросы Огюстен, – верно?

– Нет, – ответила я. – Это так заметно?

– Ну, твой акцент тебя выдает, – улыбнулся он. – Ты действительно из Польши?

– Ага, – я решила не объяснять, что в этой “Польше” прожила только первые два года своей жизни, а затем моя семья перебралась в Питер. Все эти сложности были тут совершенно ни к чему. Но тут Огюстен выдал нечто совершенно непонятное:

– Я вам всегда сочувствовал. Нашу республику тоже хотят растащить по кусочкам, им все мало…

Мигом поняв, что переспрашивать будет самым сильным палевом, я на ходу попыталась сочинить что-нибудь многозначительно-нейтральное:

– Ну… да, меня тоже бесят эти козлы.

– Ты поэтому и перебралась в Париж?

– Ну да, – я понятия не имела, какую легенду прямо сейчас себе сочиняю, но решила во всем соглашаться, авось потом удастся понять, что Огюстен имеет в виду. – Там последнее время не жизнь, а полная задница.

В принципе, насчет своей исторической родины я даже не особенно кривила душой, но и для этого времени подобное заявление было, судя по реакции Огюстена, актуальным. Во всяком случае, он не выказал никакого удивления и явно настроился читать почти шекспировский монолог о несправедливости мира, но тут мы оказались на какой-то запруженной народом площади, и все, что бы ни желал высказать мне мой спутник, оказалось заглушенным пронзительным голосом мальчишки, продающего какие-то желтоватые листовки:

– Покупайте свежий выпуск! Граждане, не проходите мимо! Новый выпуск “Газеты Французской республики”! Новые разоблачения Друга народа!

“Друг народа”? Мне это название было определенно знакомо. Поковырявшись в памяти, я даже вспомнила, откуда именно: второй курс, лекция по истории журналистики, я отчаянно пытаюсь не уснуть, а препод в это время вещает что-то про революционную прессу. Заинтересовавшись, я подошла к малолетнему горлопану.

– Сколько стоит?

Цену он мне назвал, но я, оторванная от знакомой системы евро, не поняла, много это или мало. На помощь пришел Огюстен, сунувший мальчишке сложенную вчетверо купюру (у меня тут же руки зачесались развернуть ее и посмотреть поближе, чем тут расплачиваются), вытащил из стопки газет одну и протянул мне.

– Интересуешься политикой?

– Да не сказать чтобы сильно, – рассмеялась я, перелистав желтоватые, невероятно криво сверстанные листы, и убрала газету во внутренний карман с намерением ознакомиться с ней, вернувшись с прогулки, – но про эту штуку слышала.

– Да про нее глухой и тот слышал, – сказал Огюстен с усмешкой, уводя меня дальше. – Невероятно, как Марату это удалось.

Имя мне тоже было знакомо: во-первых, так звали одного из моих однокурсников, а во-вторых, препод на той приснопамятной лекции тоже его упоминал. Почувствовав себя на мизер увереннее от того, что помню хоть что-то, я обвела площадь взглядом и спросила у своего спутника: