Текст книги "Конец партии: Воспламенение (СИ)"

Автор книги: Кибелла

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 46 страниц)

Нельзя было представить более убогой попытки вызвать у меня сочувствие. Я вспыхнула мгновенно, вино, плескающееся в крови, послужило отличной зажигательной смесью. Рывком я поднялась со стула, при этом чуть не улетевшего в стену.

– И ты подпишешь его! – завопила я, чем вызвала несколько удивленных взглядов других посетителей. – И он подпишет!

– Я этого не говорил, – заметил Антуан, тоже поднимаясь. Но он не пугал меня. В тот момент я вообще чувствовала себя неспособной чего-то бояться.

– Ты стал таким же, как он! – швырнула я Сен-Жюсту в лицо. – Жестоким, бездушным, бесчувственным! Я не хочу больше тебя видеть! Зачем ты меня сюда привел?

Антуан казался ошеломленным. Его рот чуть приоткрылся в немой гримасе изумления. Кажется, такой реакции Сен-Жюст не ждал. Я решила хоть немного соответствовать его ожиданиям – схватила со стола стакан, на дне которого оставалось еще вино, и выплеснула его содержимое в Антуана. Он шарахнулся в сторону, но полностью увернуться не успел – на его белоснежном галстуке расцвели красные пятна.

– Больше не подходи ко мне! – выкрикнула я и, круто развернулась, кинулась прочь. Антуан бросился за мной и непременно догнал бы, если б у самого выхода его не остановил тучный хозяин кафе.

– Э, гражданин, – услышала я за своей спиной его недружелюбный голос, – а платить?

Это был мой шанс скрыться, и я его не упустила – выскочив на улицу, тут же нырнула в темноту переулков и была такова. Антуан, конечно, пытался меня искать, я иногда слышала его отчаянные оклики, петляя по улицам, и сразу же направлялась в противоположную сторону. Только спустя час, убедившись, что от возможного преследования мне удалось оторваться, я перевела дух и зашла в первый подвернувшийся ресторанчик. Короткий разговор выпил меня до дна, и я имела твердое намерение залить вином образовавшуюся внутри пустоту.

Солнце почти скрылось за горизонтом, когда к дому Дюпле неспешным, размашистым шагом подошла девица, которую еще несколько дней назад никто не мог видеть в Париже. Девица была высокого роста, темноволоса и на редкость хороша собой – особого очарования ей придавала насмешливая, слегка расхлябанная уверенность, с которой она держалась. Подойдя к калитке, девица остановилась, сверилась с какой-то смятой бумажкой и только потом постучала.

Открыли ей не сразу. Незнакомка терпеливо ждала и успела даже изорвать свою бумагу в мелкие клочки, отправив их в текущую по мостовой сточную речушку, прежде чем ей открыли. На пороге стояла Виктуар Дюпле.

– Вы к кому? – спросила она, с некоторым удивлением окинув пришедшую взглядом.

– Мне нужно видеть гражданина Робеспьера, – значительно ответила девица. – Это очень срочно.

Виктуар обернулась, бросив взгляд на наглухо закрытое окно второго этажа.

– Вряд ли он вас примет, – сказала она. – Приходите лучше завтра.

– Нет, – ласково, как при разговоре с ребенком, улыбнулась пришедшая. – Мне он нужен немедленно.

Виктуар ответила ей точь-в-точь такой же улыбкой.

– Я говорю, он не принимает. Даже если вы хотите его убить, это может подождать до завтра.

С тяжелым вздохом девица извлекла из кармана что-то небольшое и плоское, округлой формы, завернутое в кусок плотной бархатистой ткани, и не без осторожности вручила ошеломленной Виктуар.

– Покажите ему это. А потом спросите, можем ли мы с ним сейчас поговорить.

Младшая Дюпле недоверчиво фыркнула, но неизвестную вещь возвращать не стала и ушла, оставив калитку открытой. Девица вежливо ждала снаружи, прислонившись к стене, оглядывалась по сторонам с тем интересом, который обычно сопровождает тех, кто впервые попал в большой город. Хотя по ней сложно было сказать, что она родом из глухой провинции – судя по манере вести себя, девица могла бы напомнить кого-нибудь из беглых аристократов, тех, кто не привык испытывать перед кем-то трепет. Даже когда вернувшаяся Виктуар не без удивления сказала, что посетительница может войти, та осталась совершенно спокойной, не показала и следа тревоги.

– Кто это? – спросила Элеонора у сестры громким шепотом, завидев незваную гостью. Виктуар пожала плечами:

– Понятия не имею. Спроси у Максима, он ее знает.

– Спрошу, – пообещала Элеонора, провожая посетительницу колким ревнивым взглядом. Та, не обращая ни на кого внимания, неторопливо поднялась по лестнице и без всякого затруднения нашла нужную ей дверь. Робеспьер отозвался на стук тут же:

– Заходите.

Он сидел за столом, так и не переодевшийся с праздника, и до визита посетительницы был, очевидно, занят тем, что пытался что-то писать. Но лист, лежащий перед ним, был испещрен буквами едва ли наполовину, большая часть слов была криво перечеркнута, а чернила успели уже высохнуть. Что бы ни было написано на бумаге, работа хозяина кабинета этим вечером явно не задавалась.

– Спасибо, что решили меня принять в такое неурочное время, – вежливо проговорила девица, приближаясь к столу. – Я могу присесть?

– Конечно, – кивнул Робеспьер, и посетительница опустилась на стул. Несколько секунд они не говорили друг другу ничего, напряженно вглядываясь друг в друга. Каждый ждал от своего собеседника, что тот заговорит первым, и этот замкнутый круг прервала девушка:

– Меня зовут Анжела.

– Приятно познакомиться, – ответил Робеспьер настороженно. – Думаю, мне не надо представляться.

– Не надо, – подтвердила девица, – я и так знаю, как вас зовут.

– Хорошо, – кивнул он и подвинул к ней округлый сверток – ткань была чуть раздвинута в стороны, и из-под нее поблескивало что-то стеклянное. – Откуда у вас это?

Девушка по имени Анжела сухо усмехнулась.

– Вам, я вижу, знакома эта вещь.

– Я видел ее всего несколько раз, – ответил Робеспьер, – но на память не жалуюсь. Она принадлежала Камилю Демулену.

– Память вас не подводит, – кивнула девушка. – Что вы можете сказать об этой вещичке?

Робеспьер выглядел озадаченным. Протянув руку, он извлек загадочный предмет на свет, и стало видно, что это обычный сувенирный медальон с революционной символикой, из тех, которые в изобилии продавались у торгашей в арках Пале-Эгалите. Триколор, треугольник с девизом, освещающее его солнце свободы – композиция, изображенная на картине, не была чем-то из ряда вон выходящим, но посетительница, видимо, так не считала. Напрягая слабые глаза, Робеспьер вгляделся в изображение, повернул его чуть боком к свету и вздрогнул.

– Здесь ошибка, – сказал он. – Там, где должно быть “братство”, написано “вечность”…

– А вы и не замечали, – произнесла девица с удовлетворением. – Но вы себя не вините, люди часто не замечают того, что лежит на самой поверхности.

– И вы хотели поведать мне только об этом? – осведомился Робеспьер, откладывая медальон в сторону. Он начинал нервничать – то и дело тянул руку к перу, чтобы покрутить его в руках, но неизменно себя одергивал. Девица же по-прежнему не подавала признаков волнения:

– Вообще-то, нет. Я хотела сделать вам одно предложение.

– Какое?

Анжела выдержала почти театральную паузу, и Робеспьер раздраженно нахмурился. Судя по всему, он предчувствовал, что добром для него эта беседа не кончится.

– Вы человек образованный, – начала девица, буравя своего собеседника проницательным взглядом, – вам, конечно, известно о братстве вольных каменщиков.

Судя по выражению лица Робеспьера, он ожидал от ее слов чего-то более захватывающего.

– Фримасоны. Конечно, я слышал про них.

– Это сильно облегчает наш разговор, – заметила девушка. – Тогда позвольте быть откровенной с вами.

– Это облегчает наш разговор еще сильнее.

Анжела сладко улыбнулась и с хрустом размяла пальцы.

– Братство существует уже много лет, и последнее время приблизилось к тому, чтобы достичь цели, к которой стремилось не один век.

– Не один век? – приподняв брови, уточнил Робеспьер. – Я думал, вольные каменщики приобрели такую известность лишь в прошлом столетии.

Анжела только покачала головой.

– Вам многое неизвестно, но я не могу сейчас об этом говорить. Ближе к делу. Наша цель близка как никогда.

– “Наша”? – одно это слово сказало Робеспьеру многое, если судить по выражению его лица. – И что же это за цель?

Следующее слово Анжелы заставило его отчетливо вздрогнуть.

– Вечность. В чистом, первозданном виде. Источник бессмертия, который когда-то давно был похищен и хранится на острове Мальта.

То, как она говорила, не оставляло сомнений в том, что она не шутит. Робеспьер хотел улыбнуться, но посмотрел на свою собеседницу, и улыбка замерла на его губах, так толком и не проявившись, и превратилась в какую-то несуразную, кривоватую гримасу. Вернуть себе обычный безучастный вид ему удалось не без труда.

– Источник бессмертия?

– Да, вы не ослышались, – Анжела явно получала от ситуации удовольствие. – Борьба за него идет уже долгое время. Хотите присоединиться? Поучаствовать в настоящей войне?

Робеспьер быстро заморгал. Теперь у него, наверное, было ощущение, что он беседует с сумасшедшей.

– О чем вы?

– Не притворяйтесь глупее, чем вы есть, – поморщилась девица и, достав из кармана небольшую железную коробочку, звонко щелкнула откидной крышкой. – Уже много лет наше братство пыталось добраться до Мальты, но для захвата острова нужна власть. Вы сами это понимаете. И тогда…

Робеспьер внимательно слушал, хотя ему было, очевидно, сложно поверить своим ушам.

– Тогда произошла революция, – медленно рассказывала Анжела, внимательно следя за реакцией собеседника. – Все те, кто стояли у ее истоков, были членами братства. Мирабо, Дантон, Демулен…

– Демулен, – глухим эхом отозвалось в голосе Робеспьера последнее имя. Анжела криво улыбнулась.

– Да, и он тоже. Они сделали эту революцию, вложили в нее не только душу, но и все жизнь. Но они не хотели бы, чтобы ее плодами пользовался кто-то еще.

Она сделала еще одну паузу, и ее хватило Робеспьеру, чтобы понять намек.

– Речь обо мне?

– А о ком же еще, – притворно вздохнула Анжела и принялась постукивать костяшками пальцев по столешнице. – Никто не думал, что вы на такое способны. Вы появились из ниоткуда, и, не успели мы оглянуться, приобрели невиданное влияние.

– И тогда, – все тем же глухим, каким-то обреченным тоном закончил Робеспьер, – от меня решили избавиться.

Анжела развела руками в глупой пародии на извинения.

– Поначалу мы думали над этим, верно. Но вы оказались сильнее.

– Камиль… – с выражением неприкрытого страдания проговорил Робеспьер. Анжела поспешила заявить успокаивающе:

– Он не хотел выступать против вас. Долго отказывался. Но его удалось уговорить.

Робеспьер медленно поднял на посетительницу взгляд, и в комнате разом стало холоднее. Даже невозмутимая, как скала, девушка зябко повела плечами, но говорить продолжила тем же уверенным тоном:

– Мы надеялись, что им удастся победить, но вы… обвели всех вокруг пальца. Пришлось признать – вы сильный противник.

На Робеспьера не произвел впечаления ее комплимент:

– А Люсиль? За что ее?

– А это вопрос только к вам, – развела руками Анжела. – Мы, со своей стороны, пообещали Камилю, что с его женой ничего не случится, если он сделает, что от него требуется. Кто ожидал, что она пойдет к тюремщикам с сумкой, полной денег?

Вопрос повис в воздухе, оставшись без ответа. Ответа и не требовалось. У Робеспьера судорожно сжались и разжались кулаки. Казалось, что еще несколько секунд – и он лишится сознания.

– Чего вы хотите? – наконец спросил он с выражением безграничной усталости. Анжела вновь щелкнула металлической крышкой – по видимости, ей это помогало формулировать фразу.

– Противодействовать вам затратно. Возможно, нам с вами по пути?

– Не думаю, – ответил Робеспьер сдавленно. Анжела лишь снисходительно улыбнулась:

– Наша организация молода, но быстро развивается. Вам понравятся перспективы, уверяю.

Ее собеседник метнул на нее тяжелый взгляд, но она не дрогнула и продолжала гнуть свое:

– Все, что вам надо будет делать – согласовывать свои действия с… нами. Делать это будет легко, когда вы вступите в братство, а дальше…

Робеспьер не дал ей договорить. Во взгляде его прорезалась та неколебимая уверенность, которая, если верить словам велеречивых ораторов из Якобинского клуба, вгоняла в трепет всех до единого врагов республики.

– Боюсь, я отвечу вам отказом.

Анжела чуть приподняла одну бровь:

– Вы даже меня не дослушали.

– Вы не скажете мне ничего нового, – бросил с неприязнью Робеспьер.

– Неужели? – недоверчиво спросила она. – У нас есть многое, что мы могли бы предложить.

– И ничего, что могло бы меня заинтересовать. А теперь, извините меня, я очень занят.

Он все-таки схватил перо и придвинул к себе полуисписанный лист. Нельзя было представить более ясного намека на то, что аудиенция подошла к концу, но Анжела не торопилась уходить – напротив, она вцепилась в стул, словно ее стремились оторвать от него.

– Вы понимаете возможные последствия ошибки, которую вы сейчас совершаете? – тихо спросила она. Вряд ли Робеспьер не услышал в ее голосе угрозы, но на его лице появилась лишь улыбка.

– Я же говорил. Вы не скажете мне ничего нового.

– Понятно, – протянула девушка зловеще. – Неподкупный не боится за свою жизнь. А как насчет жизней тех, кто его окружает?

Эффект от ее слов был сродни сильному удару под дых. Непроницаемое лицо Робеспьера будто треснуло напополам.

– Мы не нуждаемся в средствах и не стесняемся в них, – сказала Анжела, поднимаясь на ноги. – Я не поручусь за безопасность этого дома и всех его обитателей. В том числе и той милой девушки по имени Элеонора, которую я встретила внизу.

Робеспьер тоже начал подниматься – медленно, словно готовясь к броску. Они замерли в немом противостоянии друг против друга, разделенные лишь заваленным бумагами столом и громким тиканьем висящих на стене, ужасно спешащих часов.

– Вон отсюда, – отчетливо и зло произнес Робеспьер. Лицо его исказилось, судорожно задергалась правая щека. Анжела ответила ему взглядом, полным не меньшей решимости:

– Вы так уверены в себе сейчас? Не забудьте – мы делали эту революцию. Вы украли плоды нашей победы.

– Убирайтесь, – повторил он тем же самым тоном.

– Но это не значит, – она повысила голос, чтобы заглушить его собственный, – что мы исчезли. Многие из нас все еще живы, и некоторые – в вашем ближайшем окружении. Кому вы можете доверять? Подумайте об этом на досуге, когда будете планировать свою месть. Что бы вы ни делали, мы все равно обернем это против вас.

– Я не буду повторять в третий раз, – процедил он и переломил в руке чуть слышно хрустнувшее перо. Анжела лишь сочувственно покачала головой.

– Вы сами роете себе могилу, гражданин Робеспьер. Ну что ж, это ваше священное право.

И, не дав ему ответить, своим прежним уверенным шагом покинула кабинет. Робеспьер еще несколько секунд стоял неподвижно, прислушиваясь, как затихает внизу скрип ступеней, а потом рухнул обратно на стул, будто из его тела разом вытащили все кости. Все его тело била дрожь.

– Максим, – в кабинет осторожно заглянула Элеонора, – кто это приходил?

– Неважно, – проговорил он, закрывая лицо ладонями. – Запри калитку и входную дверь. Никого не пускай, даже если будут стучать.

– Но… – девушка хотела возразить, но Робеспьер перебил ее не терпящим возражений тоном:

– Пожалуйста, сделай, как я говорю. Не спрашивай ничего.

Больше Элеонора не спорила и, послушно кивнув, удалилась. Робеспьер, оставшись сидеть, отнял руки от лица и устремил задумчивый взгляд за окно, где в небе медленно сгущалась ночь. О чем он думал в тот момент, неизвестно.

В темноте переулков кто-то, ужасно фальшивя, распевал “Ca ira”. Песня эта никогда мне не нравилась, но была ужасно приставучая и вязнула в зубах не хуже ириски – стоило мне услышать ее один раз, как она напрочь въедалась в мой мозг, и мне не оставалось ничего делать, кроме как подпевать и надеяться, что она когда-нибудь отвяжется.

– Ca ira, ca ira… – напевала я, приближаясь к дому, пока не заставила себя прикусить язык и сплюнуть. После всего, что произошло, петь “Все пойдет на лад” казалось каким-то издевательским и насмешливым пророчеством. Не надо было быть семи пядей во лбу, чтобы понять – дальше будет только хуже. И гадать, в какие дебри все скатится, было бесполезно – мне казалось, что, что бы я себе ни навоображала, реальность окажется еще более гнетущей и устрашающей.

Продолжая чертыхаться и отгонять от себя назойливую мелодию, я подошла к калитке и несколько раз постучала. Ключ я, как назло, забыла, не думая, что вернусь в дом так поздно, так что пришлось стучать громче, чтобы кого-нибудь разбудить. Но ответа мне не было.

– Да какого хрена, – мутно ругнулась я и ударила в калитку еще раз, сильнее и требовательнее. Но откликнулось мне лишь разнесшееся в тишине гулкое эхо.

– Чтоб вас всех, – не зная, кому точно адресовано это проклятие, буркнула я и, бесплодно подождав еще несколько минут, окончательно пришла к выводу, что ночевать на улице я не хочу. Пришлось идти на риск, а именно – обходить дом, выбираться на соседнюю улицу и лезть через ограду сада, который когда-то принадлежал монастырю кармелиток. Преодолев забор и густую зеленую изгородь, я могла попасть во внутренний двор, но сделать это оказалось не так просто, как я думала поначалу – забор был гладок, зацепиться было почти не за что, и я в нескольких местах продрала чулки и распорола себе рукав, прежде чем залезть на его вершину. Не знаю уж, как это выглядело со стороны, но, на мое счастье, в пустынном саду никого, кроме меня, не было.

Оставалось только прыгнуть вниз, но именно перед этим последним рывком я несколько секунд помедлила, не в силах решиться. Забор со стороны казался невысоким, но, сидя на его вершине, я поняла, что глаза меня обманули – в ограде было полтора моих роста, не меньше. Высоты я никогда особенно не боялась, но вот ломать себе ноги не хотелось. И все-таки лезть назад было еще опаснее, так что я, зажмурившись и вспомнив для пущего ободрения свои полеты с моста в Сену, все-таки оттолкнулась от забора и полетела вниз.

Приземлилась я не очень удачно, пребольно ударившись левой пяткой, отчего по всей ноге прошла волна болезненной судороги, но, по крайней мере, обошлось без переломов и вывихов. Найдя рядом с собой слетевшую с головы шляпу, я снова нахлобучила ее себе на макушку и хотела уже подняться на ноги, как вдруг мне в шею уперлось что-то круглое и металлическое, а за моей спиной послышался громкий щелчок взводимого пистолетного курка.

От мгновенно сковавшего все тело ужаса я обмерла и едва не упала лицом в землю. Неужели я перепутала дом? Да нет же, я его узнала бы из тысячи других!

– А-а-а-а! – завизжала я, потому что не знала, что еще можно сделать в такой ситуации. – Прошу вас, только не стреляйте!

– Натали?.. – донесся до меня потрясенный голос Робеспьера.

Да, именно он чуть не застрелил меня – об этом красноречиво говорил зажатый в его руке тяжелый пистолет. Откуда он его взял, мне было интересно, но не настолько, чтобы выяснять это прямо сейчас. Испуга во мне как не бывало – на его место пришла ярость.

– Какого черта тут происходит?! – напустилась я на Робеспьера, взбешенная до крайности. – Вы что, окончательно с ума сошли? Вы могли меня убить!

Он даже не делал попытки защититься или оправдаться, даже не отступил. Думаю, вздумай я его ударить, его бы и это не тронуло никак.

– Так это вы, – почти прошептал он с облегчением, и пистолет выскользнул на траву из его руки.

– А кто еще? Святой Петр? Верховное существо?! – заорала я, наступая и наступая на него. – Кто еще, кроме меня, черт возьми, а?

Не знаю, нашел бы он для меня какие-то объяснения, но тут дверь дома распахнулась, и на лужайку высыпали все его обитатели. Возглавлял их Бонбон, первый подбежавший к нам, подобравший пистолет и ласково приобнявший брата за плечи.

– Максимилиан, – его тону позавидовал бы любой психиатр, общающийся с буйными пациентами, – тебе надо прилечь и отдохнуть… ты так устал за сегодня…

– По нему сумасшедший дом плачет, – прошипела я, но меня никто не слушал. Неожиданно вялого, впавшего в какое-то полусонное состояние Робеспьера сдали с рук на руке Норе, и она завела его в дом. Меня же сопроводил Бонбон.

– Извини его, – попросил он, когда мы зашли в дом, аккуратно откладывая пистолет на полку при входе. – Он какой-то странный сегодня после этого праздника…

– Надеюсь, это не войдет у него в привычку, – проговорила я недовольно, но скорее для проформы: от озлобления моего к тому времени мало что осталось. – Если он в следующий раз попробует сделать что-то подобное, я за себя не отвечаю…

Могла ли я представить в тот момент, что следующего раза не будет?

========== Глава 28. Проверка на прочность ==========

Прериальский воздух застоялся и при попытке его вдохнуть становился похож на горячую вату. В помещении Комитета Общественного Спасения, несмотря на открытые окна, царила духота – от жары все дрожало и расплывалось перед глазами, буквы сливались в единое черное пятно, но Робеспьер упорно продолжал писать. Он не отрывался ни на секунду, даже не достал платок, чтобы утереть катившиеся по его лбу капли пота. Рука его подрагивала, строчки срывались и проваливались, но он заставлял себя продолжать, хоть и с каждой секундой его все сильнее захватывало чувство, что он сейчас упадет в обморок.

Нельзя останавливаться. Нельзя оглядываться. Секунда промедления – смерть всему.

Кроме него, в помещении не было никого, и Максимилиан неожиданно хорошо представил, как он выглядит со стороны – бледный, высохший, скорчившийся на стуле в слишком большом для него помещении, как насекомое, помещенное под стеклянный колпак. Но он быстро выкинул из головы эту мысль. Отвлекаться нельзя. Секунда промедления – смерть всему.

Только громкий звук открывающейся двери заставил Робеспьера поднять голову. Перед глазами все покачивалось, он сморгнул раз, другой, чтобы понять, кто вошел в зал. Но слух подсказал ему быстрее, чем зрение – только одного члена Комитета могло сопровождать мерное поскрипывание множества металлических деталей. Кутон, конечно, кто же еще это мог быть. Удивительно, что он явился только сейчас – с утра его дождаться так и не смогли.

– Привет и братство, – протянул вошедший, как показалось Максимилиану, с ядовитой насмешкой. – Выглядишь отвратительно.

– Знаю, – коротко ответил Робеспьер, с сожалением откладывая перо. Впрочем, сожаление его граничило с внутренним облегчением – хотя работы осталось совсем немного, Максимилиан не мог задавить в себе малодушную радость от представившейся отсрочки. Меньше всего в жизни он хотел дописывать, а затем оглашать лежавший перед ним документ.

– Что произошло? – осведомился Кутон, подъезжая ближе на своем кресле. Робеспьер непроизвольно отодвинулся.

– Ничего. Все в порядке.

Конечно, Кутона эти слова не могли убедить. Он усмехнулся, коротко и едко:

– Настолько ничего, что сегодня утром я получил это милое письмо?

– Что? – Робеспьер недоуменно поморгал. – Какое письмо?

Через секунду перед ним с шелестом опустилась испещренная четкими печатными буквами бумага. Ничего особенного на первый взгляд – несколько абзацев текста, печать и чья-то замысловатая подпись в конце. В первую секунду Робеспьер не понял, в чем дело, но тут, стоило ему вглядеться в тисненую эмблему, алевшую внизу листа, его сердце забилось так быстро, будто он только что пробежал несколько кругов вокруг Лувра.

Слова “Свобода, вечность, братство”, выбитые на ровном треугольнике, говорили сами за себя. Не веря в то, что видит, Максимилиан поднял глаза на Кутона. Тот, несомненно, прочитал все по выражению его глаз.

– Почитай. Станет еще интереснее.

Протерев глаза и поправив очки, Робеспьер пробежал глазами по строчкам. В груди у него неожиданно начал тесниться совершенно неуместный в подобной ситуации смех, и Максимилиан сжал губы, боясь, что если наружу вырвется хоть смешок, вместе с ним навсегда ускользнет рассудок.

– Они хотят, чтобы я тебя убил, – своим обычным тоном, будто речь шла об утреннем кофе, заговорил Кутон. – Не знаю, как они себе это представляют. Что я возьму нож и воткну тебе в сердце, как намеревалась сделать эта девица… как ее… Рено? Неважно. В общем, мне бы все равно не хватило для подобного предприятия ни роста, ни сил.

Робеспьер отложил письмо и попытался сосредоточиться, но это было нелегко: жара вкупе с навалившимся потрясением разъедала мозг, плавила мысли, и все, на что его хватило – лишь полубесчувственно произнести:

– Значит, ты все это время…

– Не драматизируй, – отрезал Кутон. – Да, меня посвятили в братство восемь лет тому назад. Но я уже много лет не поддерживал с ними никаких контактов. Думал, они про меня забыли. Оказалось, нет.

Робеспьер продолжал мрачно смотреть на него. Он хотел сказать многое, но слова разбегались в стороны, едва подобравшись к горлу.

– Но я вольный каменщик, этого не отнять, – сказал Кутон, подождав и поняв, что ответа на свою предыдущую триаду не дождется. – И пришел сдаваться на твою милость.

Поначалу Максимилиан не уловил смысл его последних слов.

– Милость?.. – пробормотал он и удивился, как чужеродно прозвучало в его устах это слово.

– Именно, – Кутон забрал у него из-под носа бумагу и решительно скомкал ее в ладони. – Мы многое проделали вместе, и я не собираюсь подчиняться чьему-то решению тебя устранить. У меня все еще осталось понятие о принципах, и…

– Зачем? – отрывисто спросил Робеспьер, перебивая его. – Ты мог ничего не говорить мне. Сжечь это письмо и обо всем забыть.

Кутон замолк. Повисшая тишина была настолько пронзительной, что было слышно, как в другом конце зала в стекло бесплодно стучится жужжащая муха.

– Я хотел предупредить тебя, – наконец произнес Кутон. – Не знаю, чем ты умудрился их так разозлить, но скажу тебе сразу – если ты задумал противостоять им, выброси из головы все, что было раньше. Это все были детские игры – все то, что мы делали до сих пор. Если они настроены решительно, то не будут считаться со средствами.

– Я знаю, – тоном, полным презрения, процедил Робеспьер, и сделал то, чего никогда не позволил бы себе ранее – решительно подвинул свои бумаги к Кутону, не думая о том, что проект нового закона еще не окончен. – Мы тоже.

Брови Кутона медленно поползли вверх. Протянув руку, он взял бумаги, подул на непросохшие чернила и принялся читать. Робеспьер бесстрастно наблюдал, как медленно заливается бледностью его лицо. Несмотря на сковавшую воздух духоту, в груди у Максимилиана было так холодно, что больше уже ничего не болело.

– Ты же понимаешь, – вкрадчиво сказал Кутон, закончив чтение, – что этот закон может подвести под гильотину кого угодно?

– Понимаю, – Максимилиан кивнул. – Девушка из… братства, когда уходила от меня, сказала, что они могут быть где угодно. Любой может носить под одеждой масонский символ. Но мы найдем их, кем бы они ни были, и они понесут свое наказание.

Кутон отчетливо дернулся, но продолжал испытующе смотреть на своего собеседника, словно ожидая еще чего-то. Робеспьер глубоко вдохнул. Объяснения подобного рода всегда давались ему нелегко.

– Они угрожали мне и тем, кто мне дорог. Они угрожали республике, и я не могу позволить, чтобы ее использовали как средство для осуществления своих мелочных предприятий. Что бы они ни говорили, революция была совершена народом и для народа, а не для кучки франтов, воображающих себя вершителями мировых судеб.

На лице Кутона снова появилась усмешка. Отложив бумаги, он произнес почти что весело:

– Вот оно что. От тебя я другого и не ожидал.

– Ты со мной?

Где-то вдалеке колокол мерно отсчитал десять ударов. Скоро откроется заседание Конвента, и там все решится. Робеспьер уже знал, как отреагируют депутаты на то, что он предложит – кто-то сочтет его сумасшедшим, кто-то решит, что им овладела мания крови… все содрогнутся от страха, но сильнее всего те, кто все это время носил в своей душе ужасную, смертельную тайну. Их головы падут, чтобы Республика могла жить. Невиновным бояться нечего.

По крайней мере, в последнее Робеспьеру очень хотелось верить.

– Конечно, с тобой, – Кутон решительно схватил со стола бумаги, прежде чем Максимилиан успел протянуть к ним руку. – Я сам прочитаю это все с трибуны. Давненько я там не был, знаешь ли. Может, в зале будут те, кто знает о моей принадлежности братству, вот на их лица я бы с удовольствием посмотрел.

– Может, они чем-то себя выдадут? – спросил Робеспьер с надеждой. Кутон пожал плечами, прытко устремляясь в проход вперед него на своем металлическом кресле:

– Посмотрим, друг мой. Посмотрим…

Яркое солнце светило им в спину, в окно неожиданно залетело прохладное дуновение ветра, слабо скользнувшее по лицу Максимилиана, и он позволил себе на секунду робко подумать, что, возможно, в своей борьбе не останется одинок.

Если бы он мог представить тогда, как скоро на него со всей безжалостностью обрушится осознание, насколько глубоко он ошибался.

Жара весь день стояла кошмарная, а после полудня стало только хуже, и я, не найдя в доме ничего, чем можно было бы освежить горло, лениво выплелась на улицу с намерением дойти до ближайшего кафе и опрокинуть там пару стаканов ледяного, чтобы зубы сводило, лимонада. Цель мною была обнаружена спустя десять минут неторопливой прогулки и, несмотря на то, что почти все столики были заняты, мне удалось найти место в тенечке и с наслаждением растянуться на стуле. Подбежал парень-официант.

– Чего-нибудь холодного, – попросила я, вытягивая из кармана ассигнат. – И побыстрее, а то я сейчас зажарюсь.

– Как скажете, – кивнул он и скрылся. Не зная, чем себя занять в ожидании заказа, я лениво осмотрела граждан, которые занимали столики вокруг меня. Ничего особенного ни один из них из себя не представлял: кто-то попивал что-то из запотевшего стакана, кто-то поглощал обед, кто-то был углублен в чтение газеты. Я успела задуматься, а не построить ли глазки импозантному мужчине, сидевшему через два столика от меня, но тут официант принес мне лимонад.

– Спасибо, – поблагодарила я, протягивая ему ассигнат. Забрав деньги, парень исчез, и я с наслаждением сделала глоток ледяной жидкости, блаженно ощутила, как она приятной прохладой падает в желудок, и тут в мое слегка мутное от жары сознание вклинился звонкий голос подошедшего мальчишки-газетчика.

– Последние новости, граждане! Новый закон, принятый Конвентом! Не пропустите!

Газета была проправительственная – после шума, связанного со “Старым кордельером”, другой и быть не могло. Мне не хотелось ее покупать – чувствовалось, что ничего хорошего я там не прочитаю, – но мальчишка продолжал назойливо орать, и я отдала бы дороже, только бы он ушел куда-нибудь подальше.

– Эй, крикун, – подозвала я его, – дай мне один номер и катись отсюда подальше.