Текст книги "Конец партии: Воспламенение (СИ)"

Автор книги: Кибелла

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 46 страниц)

На последнем вопросе я чуть не проглотила язык. Господи, да к чему меня хотят приплести?

– Вы… вы о чем? – слабо спросила я, сражаясь с желанием снова расплакаться. Мужчина посмотрел на меня торжествующе, мол, оправдывайся сколько влезет, я-то давно уже тебя разгадал.

– Шпионаж, гражданка – тяжкое преступление. Не думаю, что вы об этом не знали, но все равно на него пошли.

Все, что я могла – лишь беспомощно хватать ртом воздух в тщетной попытке исторгнуть из себя хоть одно слово. Получилось плохо, к тому же, меня сразу прервали.

– Послушайте, месье…

– Ага! – его глаза сверкнули. – Вы еще и аристократка?

От нелепости и абсурдности происходящего я почти впала в отчаяние. Я каким-то образом угодила в девяносто третий год (даже век забыла уточнить), меня сразу же схватили, решив, что я воровка, а теперь обвиняют в том, что я – какое-то воплощение Джеймса Бонда, только в женском обличье, и говорят со мной таким тоном, будто уже знают, что мое дело решенное. Тут же я вспомнила, что человек из канцелярии говорил про гильотину, и ощутила, как к горлу вновь подступает вязкий и горячий ком.

Мужчина, поглядев на меня, поморщился.

– Не надо меня слезами заливать. Все равно это не…

Я набрала в грудь побольше воздуха, чтобы закатить самую настоящую истерику, но тут дверь кабинета открылась, и у меня вместо рыданий вырвалось лишь какое-то придавленное “а-а-а”.

– Я же говорил, – мужчина раздраженно глянул на вошедшего, – я занят…

– Я знаю, гражданин обвинитель, – заговорил тот с виноватым видом, – но приехал Неподкупный и хочет вас видеть…

Я с удивлением наблюдала, как от звука этого необычного прозвища в лице мужчины произошла разительная перемена: самодовольное, сытое выражение в секунду сменилось напряженно-опасливым, будто он увидел на своем пути раскрытые зубья капкана и осторожно, на цыпочках, боясь потерять равновесие, их обходит.

– И принес же его черт, – процедил обвинитель сквозь зубы и поднялся со стула. – Заберите у нее улику и отведите обратно в камеру. Тут уже дело ясное.

– Под трибунал? – почти благоговейно спросил у него служащий. Обвинитель чуть поморщился, как от вспышки внезапной зубной боли.

– Через три дня. Тянуть не будем.

До меня секунды две доходило, что значат эти его слова, а потом во мне будто что-то переклинило, и я завопила не своим голосом, подскакивая на ноги:

– Но вы не можете! Я ничего не сделала!

– Замолчите, – презрительно бросил мне мужчина и, оттолкнув плечом служащего, вышел из кабинета. Из коридора донесся его недовольный голос. – Что с вами, Мишлен? Я же сказал – отобрать улику и назад!

Пытаться как-то защититься было бесполезно, и я почти не осмелилась сопротивляться, хоть и понимала, что терять мне, в общем-то, уже нечего. В ответ на слабую попытку не отдать айфон Мишлен лишь ткнул меня костяшками пальцев в живот – вроде несильно, но я, разом потеряв возможность дышать, согнулась пополам, и после этого меня без усилий скрутили и потащили обратно, чтобы зашвырнуть обратно в знакомую мне уже камеру.

Робеспьер о чем-то тревожился. Несмотря на то, что он прикладывал все силы, чтобы скрыть свое волнение, наметанный глаз Фукье-Тенвиля разом зацепился за мелкие и на первый взгляд незначительные детали: кончики пальцев, мелко теребящие край манжета; регулярное и тщательно подавляемое стремление поправить парик; наконец, интонации, в которые то и дело прокрадывалось беспокойство – все это говорило о том, что визитер чувствует себя в высшей степени неуверенно. Зачем он вообще приехал, Фукье представить не мог, и решил не заниматься пустословным гаданием, а спросить напрямую:

– Что вас сюда привело, гражданин?

Робеспьер вздрогнул, будто его застали врасплох, и Фукье начал подозревать, что и сам гость не слишком хорошо представляет цель своего визита.

– Я хотел узнать, – заговорил он медленно, теребя манжет еще сильнее, словно в стремлении оторвать его к черту, – как вы себя чувствуете в новой должности. Много ли у вас работы?

Фукье недоверчиво покосился на него. Вообще, Робеспьеру не было свойственно проявлять такое заботливое внимание к персоне общественного обвинителя, и не надо было быть дураком, чтобы понять, что за его словами стоит нечто иное, не столь безобидное. Оставалось лишь додуматься, что именно, а пока что изо всех сил не подавать виду.

– Достаточно, – с самым наивным видом ответил он. Робеспьер пытливо воззрился на него, будто в попытке что-то угадать.

– И вы справляетесь?

– Вполне. Работа во многом рутинная… редко когда попадается что-то стоящее внимания, – сказал Фукье многозначительно, наблюдая за реакцией собеседника. Тот сразу уцепился за последние слова:

– И что, уже попалось?

– Настоящая крупная рыба, – с гордостью заметил Фукье. – Шпионка-аристократка.

– Действительно? Поздравляю.

– То, что надо для показательного процесса, – доверительно заметил общественный обвинитель. – Чтобы все враги Республики разом поняли, что мы с ними не в игрушки играем.

– Как же вы сумели ее схватить? – осведомился Робеспьер, кажется, понемногу успокаиваясь. Наверное, ощутил себя лучше, ступив на знакомую почву. Фукье припомнил сбивчивые показания тюремного сторожа и пожалел, что оставил папку в кабинете.

– Она сама попалась. По утверждению того, кто ее поймал, появилась в его квартире будто из ниоткуда.

Робеспьер ощутимо вздрогнул.

– Из ниоткуда? Это невозможно.

– Да он просто бредит, – отмахнулся Фукье. – Наверное, был пьян, вот и плохо соображает… но при ней нашли неопровержимые улики, – поспешно добавил он, заметив, что во взгляде собеседника проступает плохо скрываемый скепсис.

– Какие же?

Фукье некстати вспомнил, что имеет дело с адвокатом, и ему отчаянно захотелось врезать не в меру придирчивому собеседнику по зубам. Теперь ясно было, зачем Робеспьер ни с того ни с его явился сюда: ему в голову взбрела очередная идея о законности и правосудии, и поэтому он решил лично провести нечто вроде инспекции. И теперь Фукье надо было убедить этого пудреного параноика, что обвинение не лишено оснований, а суд пройдет с соблюдением всех формальностей, и выпроводить его подобру-поздорову. Желательно, чтобы он больше не приближался к Консьержери вовсе.

– Предмет непонятного предназначения с английскими надписями, – процитировал он строчку из протокола, а потом решил, что слов тут мало и полез за непонятной штуковиной в ящик. В голове бродили радужные мысли: сейчас Робеспьер увидит эту блестящую белую коробочку, и его подозрения разом улягутся, он поедет домой пить чай и зажиматься с дочерью своего домохозяина (Фукье лично ее никогда не видел, но, спасибо вездесущим парижским слухам, наслышан был) и больше не будет пить кровь из скромного общественного обвинителя, по совместительству главы Революционного трибунала.

Но получилось немного не так. Вернее будет сказать – совсем не так.

Увидев в руках у Фукье улику, Робеспьер чуть со стула не свалился. Вид у него был такой, словно его вот-вот хватит удар.

– Это… это было при ней? – спросил он, бледнея так сильно, что это можно было различить даже под слоем пудры, покрывавшим его лицо.

– Ну да, – не понимая, что могло вызвать такую реакцию, подтвердил Фукье. Странно было видеть, как Неподкупному изменяет его обычная сдержанность: он почти выдернул улику из рук собеседника и, вцепившись в нее, принялся жадно разглядывать со всех сторон. Когда он увидел эмблему надкушенного яблока, кажется, лишь невероятное напряжение душевных сил удержало его от того, чтобы рухнуть без чувств.

– О Боже, – наверное, никто до сих пор не слышал, чтобы с губ Робеспьера срывались такие слова, – Боже, как ее зовут?

Фукье хотел было сморозить какую-то средней пристойности шутку про упоминание имени всуе, но не смог сходу сочинить подходящий каламбур, и поэтому ограничился коротким:

– Наталья. Так она сказала, думаю, что прав…

От взгляда, который устремил на него Робеспьер, даже видавшему всякие виды общественному обвинителю на секунду стало жутко.

– Она появилась из ниоткуда, – тихо заговорил Неподкупный, сжимая пресловутую улику в ладони, – ее зовут Натали, и при ней была эта вещь?

Вообще ничего уже не понимая, Фукье кивнул.

– Двадцать пять лет, – вполголоса пробормотал Робеспьер непонятно к чему и добавил громче, тоном, не терпящим никаких возражений. – Я должен с ней поговорить. Немедленно.

– Вы ее знаете? – протянул Фукье, ощущая, как прекрасное, складное дело разом рассыпается на куски. Робеспьер внезапно улыбнулся.

– Вполне, вполне возможно.

Фукье хотелось что было сил колотить кулаками в стену, проклиная все эти стечения обстоятельств, но этим стоило заняться, оставшись наедине с собой. Поэтому он позвал дежурившего в приемной тюремщика и потребовал, чтобы гражданина Робеспьера отвели в допросную, и туда же отправили девчонку, пойманную сегодня утром.

Вопреки моим ожиданиям, надолго меня в покое не оставили: я даже не успела как следует прорыдаться и рассказать любому, кто готов был слушать меня, о своей несчастной судьбе. Кажется, кто-то даже пытался меня успокоить, но я отпихнула протянутую руку и, забившись в угол, даже не плакала уже, а тихо выла, рукавом размазывая слезы по лицу. Перед глазами, как назло, мелькали лица родных и друзей, каждое из которых своим видом вызывало новый приступ истерики: мама, Анжела, Света, Андрей… что он будет делать, когда я перестану отвечать на звонки? Что подумает мама, когда я бесследно исчезну, будто меня и не было никогда? Кому сможет прийти в голову мысль, что я, как Алиса в кроличью нору, провалилась в прошлое, где меня совершенно точно собираются казнить? Даже если кто-нибудь сможет проникнуть сюда, будет уже поздно – я совсем одна посреди совсем чужого мира, и никто, ни один человек на всем свете не поможет мне…

– Наталья Кремина! – громыхнуло от входа. Я даже голову подняла с трудом – меня отчетливо рубила неимоверная усталость.

– Что вам… ик!.. – ну конечно, от рыданий у меня еще и икота началась, – …от меня нужно?

Охранник сделал шаг ко мне, и я испуганно вжалась в стену. От короткой мысли о том, что еще со мной могут сделать эти жуткие люди, мне стало дурно.

– Поднимайся, – он схватил меня за локоть, сжав его так, что я вскрикнула, – и катись обратно в допросную.

Наверное, я могла бы обрадоваться, что кто-то счел мое дело не совсем конченым и решил расспросить меня еще раз, но все, что я ощутила в тот момент – дикий, какой-то животный ужас и желание, чтобы меня никто больше не трогал. Я инстинктивно рванулась, пытаясь освободиться, но попытка эта была заранее обречена на провал: не прикладывая к тому никаких видимых усилий, охранник провел меня по уже знакомому коридору и, отперев дверь кабинета, просунул туда голову.

– Я ее привел, гражданин!

Словно в доказательство того, что я здесь, я тут же икнула и попыталась задержать дыхание. Бесполезно.

– Хорошо, – донесся из кабинета негромкий голос, мне не знакомый, – я с ней поговорю, а вы можете идти.

Охранник глянул на меня, оценивая, не представляю ли я опасности, решил, по-видимому, что нет, и, затолкнув меня в кабинет, с грохотом захлопнул дверь.

Полчаса назад мне казалось, что я уже встретила самого жуткого человека в своей жизни, но, увидев, кто ожидал меня за столом в допросной, я осознала, что поторопилась с характеристикой его предшественника. Нет, в облике сидевшего за столом мужчины не было ничего зловещего, а черты его, пожалуй, можно было назвать приятными, но его непроницаемо-бледное, похожее на мраморную маску лицо с первого взгляда внушило мне такой ужас, что я невольно отступила и уперлась спиной в холодную дверь. По всему телу мигом прокатилась волна мурашек.

Существо за столом (назвать его человеком даже про себя у меня не вышло) окинуло меня изучающим, цепким взглядом. Глаза у него были совсем светлые и почти неподвижные.

– Садитесь, гражданка, – предложил он, кивая на соседний стул. Но я была настолько поражена, что это лицо, оказывается, может хоть как-то шевелиться, что смысл его слов от меня ускользнул.

– Садитесь, – терпеливо повторил он. – Не бойтесь.

“Легко тебе сказать, – подумала я, – ты в зеркало себя видел?”. Но все-таки я заставила себя пройти пару шагов и осторожно опуститься на самый краешек стула. Спину я почему-то пыталась держать прямо, будто перед взглядом строгого учителя или… да, был в моей жизни еще один человек, который мог без единого слова заставить меня расправить плечи, но с этим жутким бледным созданием у него не было решительно ничего общего.

– Давайте договоримся, – этот выкидыш Слендермена попытался улыбнуться, но улыбка на его лице смотрелась до того приклеенной, что у меня внутри все как стальная ладонь прихватила, – вы не будете пытаться врать мне. Вам на пользу это не пойдет, даже наоборот.

– Ладно, – сказала я чуть слышно, пытаясь понять, к чему это только что было сказано. Он наградил меня еще один долгим, внимательным взглядом, от которого мне мигом захотелось выломать решетку на окне или пробить собственным телом тяжелую железную дверь, и спросил, будто на что-то решившись:

– Как вас зовут?

– Н-наталья… ик!.. – ну вот, как всегда, в самый неподходящий момент. – Наталья Кремина.

– Наташа? – вдруг уточнил он, забавно сделав ударение на последний слог. Я слегка удивилась – оказывается, этот чувак еще и разбирается в русских именах.

– Ну да… ик!.. меня так друзья называют, – пояснила я немного озадаченно. И тут он задал следующий вопрос, который иначе как провокационным было не назвать:

– Когда вы родились?

Я подавленно замолчала. С одной стороны, только что договорилась не врать, а с другой… хотя, может, меня примут за сумасшедшую и отдадут в психушку, а не на гильотину? Из сумасшедшего дома можно хотя бы сбежать.

– Правду, – с еле заметным нажимом заметил мой собеседник. – Вы обещали правду.

– Ну и отлично, – я шмыгнула носом, всем своим видом пытаясь показать, что мне, в общем-то, уже все равно, и, стараясь сделать свой голос по возможности твердым, ответила, – в 1992 году. Двадцать восьмое апреля, если вас точная дата интересует.

Я ожидала чего угодно – что он хотя бы удивленно заморгает (на какие-то сильные проявления чувств этот субъект был, по-видимому, не способен от рождения), переспросит меня или усмехнется, решив, что у меня бред. Но его лицо сохранило все то же непроницаемое выражение, только в глазах мелькнул непонятный огонек, как у человека, который долго искал что-то и наконец нашел.

– А что? – глупо спросила я, окончательно бросив попытки хоть что-нибудь понять. Он вновь улыбнулся, на этот раз, кажется, более искренно.

– Натали, – я невольно вздрогнула от того, как он произнес мое имя, – где же вы были все это время?

Я решила, что неправильно поняла вопрос.

– Ч… что?.. – тут я заметила, что от изумления даже перестала икать. Но меня уже не слушали – немного оживившись под действием какого-то бесповоротного решения, которое только что он для себя принял, мой собеседник поднялся со стула.

– Для беседы это не лучшее место. Подождите меня здесь, я скоро приду.

Почти бегом он вышел из кабинета, оставив меня одну. Я долго слушала, как удаляются по коридору звуки его мелких шажков, с трудом переваривая мысль, что, кажется, мое положение вовсе не столь безнадежно, как казалось мне двадцать минут назад.

Я не знала сама, на что толком надеюсь, но надеяться хоть на что-то, пусть зыбкое и иллюзорное, было лучше, чем не видеть вообще никакого просвета – за этим бы неизбежно последовала еще одна истерика, и меня мучило предчувствие, что этого я просто-напросто не вынесу, и у меня без шуток поедет крыша. Поэтому я сидела, дожидаясь, пока за мной придут, почти спокойно, в каком-то странном глухом оцепенении, ничего толком не соображая, и встрепенулась, только когда в коридоре вновь послышались голоса. Один принадлежал тому, кто допрашивал меня час назад, другой – моему давешнему фарфоровому знакомцу.

– Ваша теория звучит нелепо, – мягко убеждал он. – Это всех нас выставит на посмешище, вас в первую очередь.

– Ну хорошо, пусть она не шпионит на Англию, – упорствовал первый, но по голосу его было слышно, что делает он это скорее затем, чтобы вовсе не потерять лицо, – пускай на Пруссию…

– В свете недавних событий поляки ненавидят Пруссию так же сильно, как и мы. Вам потребуется долго собирать необходимые доказательства, и я не уверен, что вы достигнете в этом успеха.

– Да что за… – ощутимо раздраженно начал первый, но его оборвали:

– Гражданин, – от тона, каким это было сказано, меня снова пробила дрожь, и я не могла представить, как себя чувствует человек, к которому были обращены эти слова, – мне хватило двух минут, чтобы убедиться, что она ни в чем не виновна. Если хотите упорствовать – что ж, я не могу протестовать. Но в таком случае ее защитником на суде выступать буду я.

Ответом ему было подавленное молчание. Я ощутила, что ноги мои отрываются от земли, и я лечу в какие-то райские кущи. Мозг оставил любые попытки разобраться в происходящем и сделал мне ручкой – теперь там, где раньше были какие-то обрывки причин и следствий, все плясало и пело от восторга, и я сама еле удержалась от того, чтобы вскочить со стула и начать кружиться по кабинету, рискуя при этом разнести всю скромную обстановку. Меж тем разговор за дверью продолжался, но я, занятая обвалившимся на меня торжеством, уже ничего не слушала. До меня донесся лишь последний прохладный вопрос:

– Обвинение будете выдвигать?

Первый буркнул что-то в ответ, и дверь кабинета распахнулась. Мой первый обвинитель зашел первым – вид у него был такой, будто его только что заставили проглотить живого червяка. За ним следовал мой, как выяснилось, спаситель, и в руках у него я увидела все свои скромные пожитки: айфон, сигареты, даже ручки остались в целости и сохранности.

– Я надеюсь, гражданин, – кажется, он решил добить своего и без того поверженого оппонента, – что произошла всего лишь досадная ошибка, а не вы решили подвести человека, чья вина заведомо не доказана, под гильотину лишь с целью укрепления своей репутации.

Тот ответил что-то вроде неопределенного “э-э-э”, и на этом их разговор закончился. Мой защитник коротко поманил меня:

– Идемте, Натали.

Не чуя под собой ног, я подскочила к нему.

– Я могу идти?

– Да, – кивнул он. – Гражданин Фукье-Тенвиль признал свою ошибку. Верно, гражданин?

– Верно, – пробурчал тот и, кажется, подавил искушение сплюнуть на пол. Я еле сдержалась, чтобы в безумном озорном порыве не показать ему язык.

– Просто будьте осмотрительнее в будущем, – почти добродушно посоветовал ему мой спаситель и повел меня прочь из этого кошмарного здания. Казалось бы, моему восторгу впору лишь усилиться, дойдя до какой-то крайней точки, за которой – лишь вечное блаженство и нектар с амброзией, но с каждым шагом на меня будто выливали по чуть-чуть холодной воды, которая стекала вдоль позвоночника, отрезвляя и заставляя взглянуть на ситуацию по-другому.

Мой спутник так и не произнес ни слова, пока мы выходили из тюрьмы и пересекали двор. Сторожа у входа покосились на него с явным уважением, да и то, как он разговаривал с этим Фукье, выдавало в нем явно не последнего человека в этом мире. То, что он поверил в историю о путешествиях во времени, было, конечно, слишком хорошо, чтобы быть правдой. Тогда зачем он меня забрал?

Мы вышли на улицу, и мой спутник разом поймал такси – не машину, конечно, а закрытый экипаж. Я не могла справиться с накрывшим меня ощущением, что в такой ситуации уже когда-то оказывалась, только тогда выступила в другой, прямо противоположной роли.

– Забирайтесь, – он распахнул дверь, но я не торопилась следовать его приглашению.

– Месье… – осторожно начала я.

Кашлянув, он с мягкой улыбкой меня поправил.

– Гражданин. Здесь обращаются “гражданин”.

– Хорошо, гражданин, кто вы такой? Почему вы меня спасли?

И все-таки я крайне неуютно чувствовала себя, беседуя с ним. Обычно у человека на лице можно хоть немного прочесть – о чем он думает, что он чувствует, что собирается ответить. Этого же мне хотелось потыкать палочкой, чтобы проверить, чувствует ли он вообще хоть что-нибудь.

– “Спасти” – неверное слово, – ответил он. – Если бы я думал, что вы виновны, тогда да, я бы вас спасал. Но я… так вы будете садиться?

Чувствуя, что делать больше нечего, я забралась в экипаж и устроилось на узком, потертом сиденье. Мой спутник, назвав кучеру адрес (я не разобрала, какой, что-то вроде “улица Сент-Оноре”) залез следом, и мы неспешно тронулись.

– Но я уверен, – продолжил он таким тоном, будто ничто его не прерывало, – что вы не шпионили, и лук тоже не крали, и дверь квартиры достопочтенного Луи не взламывали. Просто оказались не в том месте, – тут он издал короткий, рваный смешок, – и совсем не в то время. Я прав?

Страх, до сих пор лишь тихо подступающий ко мне, накинулся на меня и мигом скрутил с ног до головы. Что это за странный человек? Что он собирается со мной делать? И что он вообще знает?

– Кто вы? – прошептала я, стараясь не дрожать.

– Разве я еще не представился? Мое имя Максимилиан Робеспьер.

Я почувствовала, что мне стало трудно дышать. Кажется, я попала из огня да в полымя.

========== Глава 4. Другой Робеспьер ==========

Что я знала о Робеспьере?

Пожалуй, со школьных времен, когда вместо того, чтобы слушать учителей, я предпочитала копаться в телефоне или играть с соседкой по парте в морской бой, в моей голове отложилось только одно: он был психом со съехавшей крышей, кровожадным маньяком, Чикатило и Пол Потом в одном флаконе, устроившим во Франции кровавую баню. Больше о Робеспьере я не знала ничего: когда он родился, где и при каких обстоятельствах умер, была ли у него жена и дети, хотя бы какой идеологией он руководствовался, отправляя на смерть сотни людей – все это оставалось для меня покрытой мраком тайной. Проще будет сказать так – я ни черта не знала о Робеспьере.

Все это пронеслось в моей голове за секунду, стоило моему спутнику назвать себя. Наверное, на моем лице слишком отчетливо отразился ужас, да и я не смогла сдержать порыва инстинктивно отползти и забиться в угол экипажа. Похоже, я – самый неудачливый путешественник во времени из всех, что когда либо существовали. Угодить на несколько столетий назад, не успеть даже оглянуться и попасть сначала в тюрьму, а потом прямо в лапы к жуткому диктатору, который неизвестно что будет со мной делать – это надо было уметь. В кино путешествия во времени всегда оборачиваются какими-то невероятными и увлекательными приключениями, а мне буквально с порога грозила верная смерть, а теперь, вероятно, нечто куда худшее.

– Очень приятно, – почти всхлипнула я, примериваясь, переломаю ли я себе ноги, если вздумаю выпрыгнуть из кареты на ходу. Робеспьер продолжал неотрывно смотреть на меня, как на редкий музейный экспонат, и от этого мне стало совсем нехорошо. Кто знает, вдруг он на досуге увлекается расчленением молодых девушек в подвале собственного дома?

– Я вижу, мое имя вам известно, – проговорил он слегка растерянно, и я мысленно поаплодировала его наблюдательности. Всех моих физических сил на тот момент хватило лишь на то, чтобы слабо кивнуть:

– Да.

Мы ненадолго замолчали – он отвлекся, глядя на то, как за оконцем экипажа медленно проплывает начавшая погружаться в сумерки улица, а я тем временем в свою очередь изучила его взглядом. К сожалению, я никогда не была Шерлоком Холмсом, поэтому никаких далекоидущих выводов из увиденного сделать не смогла, разве что о семейном положении моего спутника красноречиво говорило отсутствие кольца на руке. Хотя белоснежный галстук, опутывающий тонкую шею, был идеально выглажен и накрахмален – пожалуй, так за вещами могут ухаживать только женщины. Впрочем, тут же одернула я себя, он же диктатор, наверняка очередь из желающих позаботиться о его внешнем виде имеет длину в полторы улицы Риволи. При этой, собственно говоря, совсем не страшной мысли мне снова стало жутковато. Боже, зачем этому бледному чучелу понадобилась я?

Экипаж качнуло на ухабе, и я неожиданно ощутила, что не на шутку продрогла. Ощущение, что сырость пропитала меня насквозь, лишь усилил начавшийся мелкий дождик, и я машинально подышала себе на ладони, потерла их друг о друга, ибо перестала уже чувствовать кончики своих пальцев.

– Вы замерзли? – Робеспьер перевел на меня задумчивый взгляд. – Мы скоро приедем.

– Куда вы меня везете? – спросила я слабым голосом, не думая, что хочу услышать ответ. Робеспьер ответил совершенно безмятежно:

– Ко мне домой. Вам ведь, как я понял, некуда пойти?

– Некуда, – подтвердила я, все еще не в силах понять, издевается он надо мной или что.

– Ну вот, – сказал он, будто подвел черту. – Тогда вы не откажетесь принять мою помощь.

– Помощь, – тупо повторила я, все пытаясь понять, где в его словах искать двойное дно. Он глянул на меня с недоумением, но ответить ничего не успел, так как в этот момент экипаж остановился, и возница объявил, что мы на месте.

Сказать честно, я немного по-другому себе представляла район, где может жить человек, в руках которого сосредоточена неограниченная власть над страной. Всего два месяца назад я готовила для своей газетенки репортаж о дворцах арабских диктаторов, и вот там была настоящая роскошь: здания, не уступающие размахом Зимнему или Лувру, обитые бархатом комнаты, гигантские бассейны и птичники с живыми павлинами, один шейх даже полностью отделал ванную комнату золотом, не обойдя стороной и унитаз. Сотни вышколенных охранников и сотни же наложниц прилагались. Но здесь я, выйдя из экипажа, увидела лишь обычную тихую улочку, вдоль которой тянулись тусклого цвета дома, самые высокие из которых достигали не более пары этажей. Где-то в окнах горел свет и слышалась музыка. Но ничего из ряда вон выбивающегося мне заметить, как я ни присматривалась, не удалось. И это было так странно, дико, до того не уложилось в ту картину, которую я успела себе вообразить, что я даже немного помедлила, прежде чем покорно двинуться за Робеспьером к воротам одного из домов.

Думая о том, что перспектива пополнить гарем и хотя бы есть на золоте, пока меня не убьют за ненадобностью, только что потерпела сокрушительный крах, я наблюдала, как Робеспьер размеренно ударяет по деревянным створкам висящей как раз на уровне его роста колотушкой. Тут же я сделала еще одно открытие, уничтожившее мне очередной шаблон как атомным взрывом: мой спутник был как минимум сантиметров на пять ниже меня. Наверное, я могла бы заметить это и раньше, но до сих пор в силу потрясений не обратила на эту забавную деталь внимания. Забавной она мне, впрочем, казалась всего секунду – тут же некстати вспомнилось, что маленькие люди чаще страдают сексуальными комплексами и падки на всякие извращения.

– Иду, иду! – послышался со двора звонкий девичий голос, проделанная в воротах дверь тут же приоткрылась, но я не успела разглядеть, кто встречает нас – на меня ринулось нечто огромное, косматое, черное, оскалившее зубы.

– А-а-а-а! – заорала я не своим голосом и отпрыгнула в сторону в наивной вере, что тщедушная фигура Робеспьера сможет послужить мне достаточной защитой. Тут я впервые услышала, как он смеется – тихим, шелестящим смехом, похожим на звук разрываемого листка бумаги.

– Не бойтесь. Это всего лишь Браунт.

Браунт оказался псом, по габаритам больше напоминающим пони. Свесив язык набок от восторга, он прыгал вокруг Робеспьера, всеми доступными собаке способами выражая свою радость. И миловидная темноволосая девушка, открывшая нам дверь, тоже буквально светилась; думаю, был бы у нее хвост, она бы тоже виляла им изо всех сил. На меня она обратила внимание не сразу, пока за нее это не сделал Робеспьер:

– Познакомься, Элеонора, это Натали.

Глядя на девушку, можно было сказать, что в ней выключили какую-то лампочку. Один взгляд на меня – и улыбка стекла с ее лица, будто кто-то стер ее тряпкой.

– Очень приятно, – произнесла Элеонора настороженно и посторонилась, освобождая нам путь. Почувствовав между лопатками ее прямой подозрительный взгляд, я невольно поежилась. Но она ничего не сказала, разве что быстрым шагом обогнула нас, пока мы пересекали узкий внутренний двор, и первая юркнула внутрь дома, в дверь, из-за которой доносился приглушенный гомон голосов.

– Вот и пришли, – заметил Робеспьер. Но у меня это не вызвало никакого энтузиазма; напротив, под ложечкой противно засосало. Куда он меня привел, и, главное, зачем? Сейчас я окажусь посреди общества, которое мне совсем незнакомо, где говорят на языке, который я, успев выучить, не умею еще толком использовать, где меня засыплют какими-то вопросами и неизвестно что от меня потребуют… тут у меня по щекам снова покатились слезы, и я быстро вытерла их краем рукава, чтобы он не увидел. Слава богу, в полутьме это было легко.

– Ну что же вы? – Робеспьер закономерно удивился, почему я торможу. – Заходите.

Больше всего мне хотелось развернуться и сбежать, как в последней попытке оттолкнуть то, что сегодня утром столь неожиданно обрушилось на меня. Сбежать и бродить по улицам, пока усталость вовсе не подкосит меня. Может быть, я проснусь, и все будет по-прежнему? Но объяснять это смысла не имело, да я и не знала, как.

Пробормотав что-то неразборчивое, я набрала в грудь воздуху и шагнула в дом. И тут же содрогнулась всем телом, услышав, как за моей спиной будто упало что-то тяжелое, железное и неумолимое, отрезавшее меня непреодолимой стеной от всего, что было со мною раньше. Я готова была поклясться, что действительно слышала металлический лязг и ощутила, как слабый порыв ветра пошевелил мне волосы, пустив по спине ворох мелких мурашек, но это, конечно, было лишь глюком, который мне подкинул уставший за этот бесконечно длинный день мозг. Все, что случилось на самом деле и что так приукрасило мое не к месту разыгравшееся воображение – Робеспьер зашел в дом следом и закрыл дверь.

Помещение, где я очутилось, было чем-то вроде столовой и почти пустовало, разве что у накрытого скатертью стола в центре комнаты суетилась, расставляя тарелки, девушка чуть младше меня, и помогала ей знакомая мне уже Элеонора. Завидев меня, она чуть заметно пожала губы и ткнула девушку с тарелками в бок. Та тут же отвлеклась от своего занятия, устремила пытливый взгляд сначала на меня, затем на Робеспьера и, кажется, еле удержалась от того, чтобы прыснуть в кулак.

– Добрый вечер, Максимилиан, – вместо этого со всей возможной вежливостью сказала она. – А кто это с вами?

– Это Натали, – Робеспьер будто хотел добавить еще что-то, но не смог подобрать нужного слова, чтобы наиболее полно меня охарактеризовать. – Натали, познакомьтесь, это Элизабет, сестра Элеоноры.